Лунный пейзаж в лирических произведениях. Образ луны и отношение к нему в китае

У этого термина существуют и другие значения, см. Луна (значения). Луна … Википедия

ЛУНА - постоянно используемый вместе со звездами религиозный символ, означающий власть ночных сил. Символизирует корабль, неутомимо несущий свет через тьму к рассвету. Луна связана, с одной стороны, с мировым яйцом, а с другой с гробом. Сложный и… … Символы, знаки, эмблемы. Энциклопедия

Лунарные мифы мифы о Луне (обычно состоящей в неких отношениях с Солнцем), встречающиеся практически у всех народов. Наиболее распространённый сюжет, встречающийся у индоевропейских, сибирских, индейских народов мотив небесной свадьбы: Солнце и… … Википедия

Содержание 1 Список 1.1 A 1.2 С 1.3 D 1.4 E … Википедия

Порталы о космосе: Астрономия Космонавтика Метеориты Экзопланетология … Википедия

Missile to the Moon Жанр фантастика … Википедия

Другие фильмы с таким же или схожим названием: см. Путешествие на Луну. С Земли на Луну From the Earth to the Moon … Википедия

- (от лат. будущее) одно из главных направлений в искусстве авангарда нач. 20 в. Наиболее полно был реализован в визуальных и словесных искусствах Италии и России. Начался с опубликования в париж. газете “Фигаро” 20 февр. 1909… … Энциклопедия культурологии

- (миниатюра Геррады Ландсбергской … Википедия

Книги

Тайны Другой стороны ночи. "Темная ночь" души. Внутренние пути во Вселенную (комплект из 3 книг) (количество томов: 3) , Нил Лейтон. "Тайны другой стороны ночи" . Книга 171;Тайны Другой стороны ночи 187;- это глубокое и всестороннее исследование, посвященное феномену осознанных сновидений. Согласно мысли авторов,…

Введение …………………………………………………………...……….2

1 глава. Общее понятие о лунном пейзаже.…….………………………..5

2 глава. Функция лунного пейзажа в эпических произведениях……….7

3 глава. Функция лунного пейзажа в лирических произведениях…....18

Заключение …………………………………………………………….....25

Библиография …………………………………………………………....27

Введение

Изображение жизни не могло быть полным без описаний природы. Поэтому так часто в литературе используется пейзаж. Но это не единственная причина использования пейзажа в художественном произведении. Пейзаж создает эмоциональный фон, на котором развертывается действие, подчеркивает психологическое состояние героев, придает рассказанным историям более глубокий смысл. Короткий штрих в описании природы может изменить на противоположное впечатление от произведения, придать отдельным фактам дополнительное значение, по-новому расставить акценты. Природа - это не только зарисовки с натуры, она моделирует жизненные ситуации и выходит на авансцену событий или в качестве молчаливого свидетеля, или инициатора неожиданных эмоциональных решений, или неодолимой силы, заставляющей людей обнаруживать собственную индивидуальность.

Предмет исследования данной курсовой работы - функции лунного пейзажа в произведениях русских писателей и поэтов таких, как Н.В.Гоголь, Л.Н.Толстой, А.П.Чехов, И.А.Бунин, В.А.Жуковский, К.Д.Бальмонт, Вяч. Иванов, Д.И.Мережковский, С.А.Есенин, В.Маяковский. Таким образом, целью работы является определение понятия лунного пейзажа, его роли в художественном произведении на материале русской литературы. Для решения поставленной цели были выдвинуты следующие задачи:

Изучить имеющуюся научную литературу по данной теме;

Определить понятие лунного пейзажа;

Найти примеры использования лунного пейзажа в русской литературе и проанализировать их с точки зрения цели их включения в текст произведения

Сопоставить полученные данные и сделать вывод.

Тема нашей работы выбрана неслучайно. Нам кажется, что она достаточно новая, интересная и необычная. На наш взгляд, лунный пейзаж очень часто выполняет символическую функцию, несет особую смысловую нагрузку в художественном произведении. Это объясняется тем, что в сознании людей луна всегда вызывала мистические ассоциации, с ночным светилом люди связывали активизацию потусторонних сил. С фазами убывания и пребывания луны древние соотносили все происходящие на Земле события. Луна играла огромную роль в колдовской практике [Словарь античности: 324]. Неудивительно, что мифологический образ луны так распространен у всех народов.

Актуальность нашей работы определяется тем, что роль лунного пейзажа в литературе изучена недостаточно полно и глубоко, вследствие чего и представляет для нас несомненный интерес.

Обзор литературы . На образ луны в поэзии обращает внимание М.Н.Эпштейн в своей книге «Природа, мир, тайник вселенной…». Она посвящена пейзажным образам в русской поэзии. Эпштейн прослеживает повторы образов у многих поэтов.

При написании данной работы мы использовали статьи и монографии такие, как:

Переверзев В.Ф. «У истоков русского реализма» (в этой книге имеется глава, посвященная творчеству Н.В.Гоголя, в которой анализируется сборник рассказов «Вечера на хуторе близ Диканьки»);

И.Е.Каплан «Анализ произведений русской классики» (здесь автор анализирует произведения А.П.Чехова, в частности рассматривает образ Рагина из рассказа «Палата №6»);

Семенко И.М. «Жизнь и поэзия Жуковского» (ученый отмечает романтические черты в творчестве Жуковского);

Катаев В.Б. «Сложность простоты: Рассказы и пьесы Чехова»(в этой работе имеется попытка анализа эпизода ночи на кладбище из рассказа Чехова «Ионыч»);

Шаталов С.Е. «Художественный мир И.С.Тургенева» (автор обращается к повести Тургенева «Призраки» и поясняет, почему Тургенев-реалист обращается к жанру фантастики);

Греков В.Н. «Русская фантастика» (в работе рассматривается повесть Тургенева «Призраки», объясняется элегическое настроение произведения, приводятся отзывы критиков о повести);

Сохряков Ю.И. «Художественные открытия русских писателей» (автор отмечает связь человека и природы в произведениях Чехова и Толстого).

При анализе лунного образа в литературе нами было произведено сравнение его с образом луны в мифологии. Для этого были использованы Мифологический словарь под редакцией М.Н.Ботвинника, Словарь античности под редакцией Р.И.Кузищина. Кроме того, чтобы выделить функции лунного пейзажа в литературе, нами была изучена роль пейзажа вообще. Для этого мы пользовались учебным пособием по литературоведению («Введение в литературоведение» под редакцией Л.В.Чернец). В пособии выделено четыре функции пейзажа в художественном произведении.

1 глава . Общее понятие о лунном пейзаже

Луна богата силою внушенья,

Вокруг нее всегда витает тайна

Бальмонт

Лунный, или как его еще называют «лунарный», пейзаж является разновидностью пейзажа по источнику света. Его антиподом является солярный (солнечный) пейзаж. Такое противопоставление солнца и луны идет с незапамятных времен. Еще в мифологии эти образы неразрывно связаны друг с другом. Так или иначе, солнце и луна в мифах разных народов связаны семейными узами. Так, в египетской мифологии богиня луны - Тефнут и ее сестра Шу - одно из воплощений солнечного начала, были близнецами. В индоевропейской и балтийской мифологии широко распространен мотив ухаживания месяца за солнцем и их свадьбы. В римской мифологии Луна приходится сестрой богу солнца Гелиосу [Мифологический словарь: 38].

Выбор автором того или иного источника света определяется психологическим складом личности писателя, художественным замыслом произведения, поэтому предпочтение автором солнечного или лунного пейзажа может дать важную информацию для понимания его творчества. Принято считать, что солнечные пейзажи отражают оптимистический настрой автора, а лунные характерны для произведений с выраженным элегическим тоном. Так, в поэзии самым «лунным поэтом» по праву можно назвать С.А.Есенина. По словам М.Н.Эпштейна, у него «из светил на первом месте образ луны-месяца, который встречается примерно в каждом третьем произведении Есенина (в 41 из 127 - очень высокий коэффициент)» [Эпштейн 1990: 248]. Предпочтение лунного света объясняется выраженным трагическим, пессимистичным миросозерцанием Есенина.

Как всякое описание природы, лунный пейзаж в художественном произведении всегда чем-то мотивирован, играет какую-либо роль. Так, пейзаж может выполнять следующие функции:

1. Обозначение места и времени действия. Именно с помощью пейзажа читатель наглядно может представить себе, где и когда происходят события. Но пейзаж - это не «сухое» указание на время и место действия, поэтому он всегда выполняет дополнительные функции.

2. Сюжетная мотивировка. Природные процессы могут направить течение событий в ту или иную сторону.

3. Форма психологизма. Эта функция наиболее частая. Именно пейзаж создает психологический настрой восприятия текста, помогает раскрыть внутреннее состояние героев, подготавливает читателя к изменениям в их жизни.

4. Форма присутствия автора (косвенная оценка героя, происходящих событий, выражение своих идей и пр.). Так, пейзаж может становиться полем авторского высказывания, областью опосредованной самохарактеристики. Писатель, когда он хочет быть правильно услышанным и понятым, часто именно пейзажу доверяет стать выразителем своих взглядов [Введение в литературоведение 1999: 229].

Иногда пейзаж может быть нефункциональным, то есть «самостоятельным» - важным сам по себе, как самостоятельный персонаж произведения. Такой пейзаж вычленим из контекста и может существовать отдельно от него в виде миниатюры.

Пейзаж в литературном произведении редко бывает пейзажем вообще: обычно он имеет национальное своеобразие. Национальное своеобразие проявляется и в использовании тех или иных пейзажных образов [Введение в литературоведение 1999: 229]. Так, образ луны более характерен для восточной литературы и фольклора, а у северных народов больше преобладает образ солнца. Вспомним, например, что на востоке красивая девушка уподобляется луне, а на севере для обозначения женской красоты используется образ солнца. Если говорить о России, то нельзя дать однозначного ответа на вопрос, какой образ более характерен. Это объясняется сложной многослойностью русской культуры, история формирования которой претерпела влияние Востока и Запада.

Лунный пейзаж более характерен для произведений фольклорно окрашенных, мифологических, широко представлен в произведениях романтиков, символистов.

2 глава . Функции лунного пейзажа в эпических произведениях

В эпических произведениях имеется больше всего возможностей для введения пейзажа, выполняющего самые различные функции. Естественно, что лунный пейзаж в любом прозаическом произведении поясняет место и время действия в произведении. Но помимо функции фона он выполняет и другие.

Так, лунный пейзаж может выполнять психологическую функцию - пояснение состояния, настроения героя с помощью приема психологической параллели или противопоставления. Например, мягкий лунный свет отвечает трепетному состоянию доктора Старцева в рассказе Чехова «Ионыч» ; луна уходит за облака, когда тот теряет надежду и на душе его становится темно и мрачно.

И точно опустился занавес, луна ушла под облака, и вдруг всё потемнело кругом (Чехов, Ионыч).

В.Б.Катаев отмечает, что ночь на кладбище дала Старцеву возможность «первый и единственный раз в жизни увидеть «мир, не похожий ни на что другое» , прикоснуться к тайне. Волшебная ночь на старом кладбище - единственное в рассказе, что несет на себе печати привычности, повторяемости, заведенности. Она одна осталась в жизни героя ошеломляющей и неповторимой» [Катаев 1998: 18].

Интересно то, что это последний эпизод, где Старцев появляется на фоне природы. Чехов показывает на фоне природы только нравственно «живых» героев. После же этого эпизода герой душевно «умирает», становится закостенелым обывателем. Таким образом, луна, уходящая в облака, знаменует нравственную «гибель» Старцева. Мы видим, что в чеховском рассказе природа и человек находится в тесной взаимосвязи. Эту черту пейзажей Чехова верно подметил Ю.И.Сохряков: «Вслед за Толстым и Чернышевским Чехов отказывается рассматривать человека в отрыве от природы или как просто созерцателя её красот» [Сохряков 1990: 47].

Описание лунной ночи в Отрадном в романе Л.Н.Толстого «Война и мир» тоже помогает понять нам внутренний мир персонажа. Наташа восхищается прекрасной лунной ночью и пытается донести до Сони эту мысль. Наташа говорит:

Да проснись же, Соня, ведь такой прелестной ночи никогда, никогда не бывало (Л.Толстой, Война и мир).

Наташа понимает, что каждый миг неповторим. Героиня романа тонко чувствует красоту, она полна любви к людям и всему миру вокруг. На это способен далеко не каждый. Только тот, кому чужд прагматизм, может насладиться восторгом лунной ночи, считает Л.Толстой. Ведь у него природа - «это не просто фон для душевных переживаний; это сфера, в которой с человека сбрасывается всё искусственное, наносное, фальшивое и обнажается его внутренняя сущность» [Сохряков 1990: 43].

Лунный пейзаж может использоваться и для выражения авторских замыслов, для создания особой атмосферы. Такую роль лунный пейзаж играет в повести И.Тургенева «Призраки» . Эта повесть вместе с некоторыми другими занимает особое интересное место в его творчестве. Повесть «Призраки» является мистической фантастикой. Это несовсем характерное направление для Тургенева с его репутацией острого социального обличителя и реалиста. «Однако несомненно, что писатель испытывал творческую потребность время от времени обращаться к мистическим сюжетам в самые разные периоды жизни» [Минералов 2003: 111]. Но если взглянуть глубже в повесть, можно заметить, что Тургенев не перестал быть реалистом: он так же, как и в других произведениях, поднимает социальные, нравственные и философские темы, но дает их в фантастическом преломлении. «Фантастический прием позволяет художнику-реалисту раскрыть тайные побуждения героя» [Шаталов 1979: 280]. Сюжет «Призраков» построен на основе необычайного происшествия: полеты главного героя с призраком Эллис по всему миру. Но автор подчеркнуто изображает это событие как реальное, невыдуманное. «Все средства реализма Тургенев здесь применил для того, чтобы уверить читателя в возможности невероятного, чтобы вызвать у него ощущение сопричастности к фантастической истории, развертывающейся как бы воочию перед ним» [Шаталов 1979: 275]. Одним из таких средств в произведении, естественно, является пейзаж. Пейзаж в повести пластичен, осязаем. На протяжении всего повествования автор периодически обращается к лунному пейзажу. С одной стороны, луна, конечно же, создает атмосферу тайны, мистики, именно на фоне лунного света появляется призрак. Но с другой стороны, этот лунный пейзаж описан так реалистично, что возникает иллюзия достоверности происходящего. Так, луна описана очень детально, она не статична, постоянно меняется по ходу рассказа:

След луны на полу начинает тихонько приподниматься, выпрямляется , слегка округляется сверху …

…Ветерок запорхал, луна все ярче выступала на посиневшем небе, - и скоро листья деревьев заиграли серебром и чернью в ее холодных лучах.

…Призрак тихо качнулся вперед, смешался весь, легко волнуясь, как дым, - и луна опять мирно забелела на гладком полу (Тургенев, Призраки).

Кроме того, луна вносит в это произведение элегические, грустные мотивы. Сам Ф.М.Достоевский отмечал: «Призраки» похожи на музыку», «наполнены тоской». Эта тоска вызвана как будто бы предчувствием. Сам Тургенев ценил в «Призраках» субъективность, лирическое начало, то, что критик П.В.Анненков назвал «элегией», «историей художнической души» [Греков 1989: 10]. Это настроение оправдано содержанием повести, ведь на протяжении ее герой оказывается в центре страстей и человеческих переживаний, внимает людским страданиям и горестям, осознает несправедливость социального устройства:

Грустно стало мне и как-то равнодушно скучно... Сама земля, эта плоская поверхность, которая расстилалась подо мною; весь земной шар с его населением, мгновенным, немощным, подавленным нуждою, горем, болезнями, прикованным к глыбе презренного праха; эта хрупкая, шероховатая кора, этот нарост на огненной песчинке нашей планеты, по которому проступила плесень, величаемая нами органическим, растительным царством; эти люди-мухи, в тысячу раз ничтожнее мух; их слепленные из грязи жилища, крохотные следы их мелкой, однообразной возни, их забавной борьбы с неизменяемым и неизбежным, - как это мне вдруг все опротивело ! Сердце во мне медленно перевернулось , и не захотелось мне более глазеть на эти незначительные картины, на эту пошлую выставку … (Тургенев, Призраки).

На фоне прекрасной лунной ночи разворачиваются события в повести «Майская ночь, или Утопленница» Н.В.Гоголя . Но ночной пейзаж не просто обрамляет действие и является красочным фоном. Описание природы здесь создает поэтический настрой произведения, позволяет взглянуть на характеры героев под определенным углом зрения. Описание лунной ночи придает повести особый лиризм и обаяние. Так начинается одна из самых поэтических повестей Гоголя, входящая в сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки»:

Звонкая песня лилась рекою по улицам села*** Было то время, когда утомленные дневными трудами и заботами парубки и девушки шумно собирались в кружок, в блеске чистого вечера, выливать свое веселье в звуки, всегда неразлучные с уныньем. И задумавшийся вечер мечтательно обнимал синее небо, превращая все в неопределенность и даль (Гоголь, Майская ночь, или Утопленница).

Но во второй главе перед нами предстает действительно удивительная картина лунной майской ночи:

Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в неё. С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете ; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь ! Недвижно, вдохновенно стали леса, полные мрака, и кинули огромную тень от себя. Тихи и покойны эти пруды; холод и мрак вод их угрюмо заключен в темно-зеленые стены садов. Девственные чащи черемух и черешен пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ветреник - ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их. Весь ландшафт спит. А вверху все дышит, все дивно, все торжественно. А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в ее глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь ! И вдруг все ожило: и леса, и пруды, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья , и чудится, что и месяц заслушался его посреди неба …

Неслучайно фраза «Божественная ночь! Очаровательная ночь! » повторяется в небольшом по объему отрывке дважды. Автор тем самым заставляет читателя любоваться этой прекрасной картиной природы, которую он так осязаемо воссоздал. Гоголь в своем описании передает ощущение того, что природа жива. Воздух «полон неги» ; черемухи и черешни «пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями» ; ночной ветер - «прекрасный ветреник» ; село, «как очарованное» , «дремлет» . В пейзаже органично сливаются мир земной и небесный: месяц «посреди неба» «заслушался» соловья. А объединяет эти два мира «божественная ночь».

А что же следует за картиной ночи? Интересно, что далее весь лиризм повествования, заданный пейзажем, исчезает, так как идет рассказ о голове, «важном лице на селе», пропитанный тонкой иронией автора. Такая антитеза не удивительна, это характерно для творчества Гоголя. Так, В.Ф.Переверзев говорит о том, что в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» сталкивается, с одной стороны, «обыденная жизнь, мелкая, ужасно смешная, лишенная сильной страсти, могучей мысли и героического порыва», а с другой стороны, «рядом развертывается иная жизнь», «богатая сильными радостями, красивыми порывами, серьезными, глубокими переживаниями». Это «тихий, мечтательный вечер, темная, таинственная ночь, шепот влюбленных, задушевная песня, таинственные силы» [Переверзев 1989: 288].

Еще одно описание ночной природы автор вводит, когда Левко, утомленный проказами парубков над головой, оказывается около пруда, незаметно для себя засыпает и попадает в мир волшебной сказки. Пейзаж здесь тот же: величественный и мрачный кленовый лес, «неподвижный пруд», месяц, освещающий всё вокруг, «раскаты соловья», «блистательная ночь».

Величественно и мрачно чернел кленовый лес, стоявший лицом к месяцу. Неподвижный пруд подул свежестью на усталого пешехода и заставил его отдохнуть на берегу. Все было тихо; в глубокой чаще леса слышались только раскаты соловья.

…Оглянулся: ночь казалась перед ним еще блистательнее. Какое-то . Никогда еще не случалось видеть ему подобного. Серебряный туман пал на окрестность. Запах от цветущих яблонь и ночных цветов лился по всей земле.

Так незаметно осуществляется переход из мира реального в мир сновидений, сказки. А когда совершается этот переход? Скорее всего тогда, когда «странное, упоительное сияние примешалось к блеску месяца » и когда «серебряный туман пал на окрестность ». Когда Левко просыпается, он возвращается буквально в подлунный мир: «Месяц, остановившийся над его головой, показывал полночь…» . То есть опять серебряный свет месяца оказывается границей миров реального и вымышленного, земного и небесного.

С поэтического пейзажа «задумавшегося вечера» начинается повесть. В нем реальность тесно переплетена с вымыслом, фантастикой, миром легенд. Завершается произведение на той же поэтической ноте:

…И чрез несколько минут все уже уснуло на селе; один только месяц так же блистательно и чудно плыл в необъятных пустынях роскошного украинского неба. Так же торжественно дышало в вышине, и ночь, божественная ночь , величественно догорала. Так же прекрасна была земля в дивном серебряном блеске ; но уже никто не упивался ими: все погрузилось в сон.

Таким образом, мы видим, что ночной пейзаж обрамляет повесть, заключает ее действие в своеобразную рамочную композицию, он наполняет поэзией характеры Левко и Ганны.

Образ луны в произведении может быть символичен, то есть может выражать различные переносные смыслы. Поскольку значений у символа множество, то и лунный пейзаж может иметь самые различные интерпретации. Например, луна часто бывает символом смерти. Так, луна как символ смерти часто встречается у А.П.Чехова. Лунный свет заливает множество пейзажей Чехова, наполняя их печальным настроением, покоем, умиротворением и неподвижностью, сходным с тем, что приносит смерть. За рассказом о смерти Беликова в рассказе «Человек в футляре» следует описание прекрасной сельской картины, залитой лунным светом, от которой веет свежестью и покоем.

Была уже полночь. Направо видно было всё село, длинная улица тянулась далеко, верст на пять. Всё было погружено в тихий, глубокий сон; ни движения, ни звука, даже не верится, что в природе может быть так тихо. Когда в лунную ночь видишь широкую сельскую улицу с её избами, стогами, уснувшими ивами, то на душе становится тихо ; в этом своём покое, укрывшись в ночных тенях от трудов, забот и горя, она кротка, печальна, прекрасна, и, кажется , что и звёзды смотрят на неё ласково и с умилением и что зла уже нет на земле и всё благополучно (Чехов, Человек в футляре).

Чехов неслучайно здесь употребляет слово «кажется» , потому что внешнее благополучие и отсутствие зла после смерти Беликова обманчиво. На самом деле со смертью Беликова не исчезла футлярная жизнь, так как он не был ее единственным представителем в городе. Жизнь, «не запрещенная циркулярно, но и не разрешенная вполне» , продолжалась.

И в самом деле, Беликова похоронили, а сколько еще таких человеков в футляре осталось, сколько еще будет! (Чехов, Человек в футляре).

Луна освещает холодный труп доктора Рагина в повести «Палата №6».

Там он лежал на столе с открытыми глазами, и луна ночью освещала его (Чехов, Палата №6).

Главный герой умирает, так автор наказывает его за безвольность, за нежелание бороться со злом. «Сурово, мужественно осудил Чехов позиции общественной индифферентности, ведь обломовское отношение доктора Рагина к жизни, его предельное равнодушие к людям оказывается гибельным не только для его пациентов, но и для самого Рагина» [Каплан 1997: 69].

Образ луны появляется и до смерти Рагина: когда герой оказывается сам на месте своих больных. Она является зловещим предзнаменованием, отражает чувство страха в душе героя.

Андрей Ефимыч отошел к окну и посмотрел в поле. Уже становилось темно, и на горизонте с правой стороны восходила холодная, багровая луна… «Вот она действительность!» - подумал Андрей Ефимыч, и ему стало страшно. Были страшны и луна , и тюрьма, и гвозди на заборе, и далекий пламень в костопальном заводе (Чехов, Палата №6).

Затем всё стихло. Жидкий лунный свет шел сквозь решетки, и на полу лежала тень, похожая на сеть. Было страшно (Чехов, Палата №6).

Описание лунного пейзажа в этой повести Чехова, а впрочем, и во всех других, очень лаконично, но Чехов тем и отличается, что, используя только броские, эффектные детали, создает впечатляющую картину природы. Об этом говорил сам Чехов: «В описаниях природы надо хвататься за мелкие частности, группируя их таким образом, чтобы по прочтении, когда закроешь глаза, давалась картина» [Сохряков: 47]. В данном случае такими выразительными деталями являются «холодная, багровая луна», «жидкий лунный свет» - они наполнены яркой экспрессивной окраской и рисуют перед нами действительно зловещую картину, которая точно изображает то, что происходит в душе главного героя. Рагин чувствует ужас, так как прозрел и понял, что вся действительность - тюрьма, он осознал свою вину перед людьми. Оказавшись в палате, а не в уютном кабинете, в халате больного, а не в вицмундире или фраке, он понял, что, «оказывается, нельзя презирать страдания; равнодушие - страшно!» [Каплан 1997: 73].

Но наиболее четко мысль о родстве луны и смерти выражена в рассказе «Ионыч» , когда Старцев видит кладбищенский «мир, где так хорош и мягок лунный свет, точно здесь его колыбель» , где «веет прощением, печалью и покоем» (Чехов, Ионыч).

Луна может выступать и в качестве символа темной страсти. Так, луна у Чехова толкает к запретному чувству, побуждает к неверности. В рассказе «Дама с собачкой» Гуров с Анной Сергеевной делают первые шаги навстречу друг к другу, поражаясь необычному сиреневому морю с идущей по нему от луны золотой полосой.

Они гуляли и говорили о том, как странно освещено море ; вода была сиреневого цвета, такого мягкого и теплого, и по ней от луны шла золотая полоса (Чехов, Дама с собачкой).

Ольга Ивановна из рассказа «Попрыгунья» , зачарованная в тихую лунную ночь решается на измену мужу.

- Да, какая ночь! - прошептала она, глядя ему в глаза, блестящие от слез, потом быстро оглянулась, обняла его и крепко поцеловала в губы (Чехов, Попрыгунья).

Неопытная Аня, героиня рассказа «Анна на шее» , делает первый шаг на пути испорченной кокетки лунной ночью.

Она вышла на площадку, под лунный свет , и стала так, чтобы видели её всю в новом великолепном платье и в шляпке... Заметив, что на неё смотрит Артынов, она кокетливо прищурила глаза и заговорила громко по-французски, и оттого , что её собственный голос звучал так прекрасно и что слышалась музыка и луна отражалась в пруде , и оттого, что на неё жадно и с любопытством смотрел Артынов…она вдруг почувствовала радость… (Чехов, Анна на шее).

Главная героиня - бедная девушка, которая ради своей семьи выходит замуж за богатого человека, который на самом деле ей гадок и противен. Сразу после свадьбы новоиспеченный муж везет молодую жену на моление в монастырь, дабы показать ей, «что и в браке он отдает первое место религии и нравственности». На вокзале Аня погружена в тяжелые мысли о своей семье, но вдруг в лунном сиянии замечает на себе заинтересованные взгляды мужчин и решает, что она непременно будет счастлива. Именно в этом эпизоде происходит перелом в душе героини, она встает на путь своего нравственного падения. Мы видим, как постепенно из непорочной чистой девушки Аня превращается в бесстыдную светскую львицу.

Луна подогревает страсть в Старцеве в рассказе «Ионыч» . Им овладевают эротические фантазии.

…Старцев ждал, и точно лунный свет подогревал в нем страсть , ждал страстно и рисовал в воображении поцелуи, объятия . Он посидел около памятника с полчаса, потом прошелся по боковым аллеям, со шляпой в руке, поджидая и думая о том, сколько здесь, в этих могилах, зарыто женщин и девушек, которые были красивы, очаровательны, которые любили, сгорали по ночам страстью, отдаваясь ласке… перед ним белели уже не куски мрамора, а прекрасные тела , он видел формы, которые стыдливо прятались в тени деревьев, ощущал тепло, и это томление становилось тягостным (Чехов, Ионыч).

У И.А.Бунина образ луны чаще всего выступает в качестве символа несчастной любви. Так, в его рассказе «Чистый понедельник» главный герой и его возлюбленная накануне своего неожиданного расставания гуляют под полной луной. Луна предвещает им разлуку, неслучайно у героини она вызывает ассоциации с черепом.

Дорогой молчала, клоня голову от светлой лунной метели, летевшей навстречу. Полный месяц нырял в облаках над Кремлём - «какой-то светящийся череп », - сказала она (Бунин, Чистый понедельник).

В рассказе «Чистый понедельник» повторяется характерная «формула» сюжета всех рассказов Бунина о любви - встреча мужчины и женщины, их быстрое сближение, ослепительная вспышка чувств и неотвратимое расставание. Причем в этом рассказе расставание и несразу понятно нам, оно кажется в начале странным и таинственным, ведь видимых причин его нет. Но в этом то и особенность любви у Бунина, так как она всегда трагична, обречена, ибо только расставшись герои, как считал Бунин, сохранят эту любовь на всю жизнь. Для Бунина сфера любви - сфера неразгадываемой тайны, невысказанности, непрозрачной смысловой глубины. «Любовь, - как писал один из его современников, - всегда представлялась ему едва ли не самым значительным и загадочным, что есть на свете» [Михайлова 2000: 58]. Лунный пейзаж в рассказе дополнительно подчеркивает таинственность чувства двух любящих людей.

3 глава . Функции лунного пейзажа в лирических произведениях

В лирических произведениях пейзаж представлен скупее, чем в прозе. Но из-за этого возрастает символическая нагрузка пейзажа. Особенно ярко эта функция отражена в поэзии символистов.

Так, для К.Бальмонта , как и для многих других символистов, луна является символом идеального мира, мира мечты, красоты, творчества. Поэт окутывает образ луны дымкой тайны, воспевает её печальную красоту: «Луна богата силою внушенья, // Вокруг нее всегда витает тайна. //…//Своим лучом, лучом бледно-зеленым,// Она ласкает, странно так волнуя ,//…// Но, нас маня надеждой незабвенной,// Сама она уснула в бледной дали,// Красавица тоски беспеременной,// Верховная владычица печали !»(Бальмонт, Луна). Особенно четко связь луны и идеального мира выделяется в его сонете «Лунный свет»:

Когда луна сверкнет во мгле ночной

Своим серпом, блистательным и нежным,

Моя душа стремится в мир иной,

Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.

А Вячеслав Иванов в одном из своих стихотворений, метафорично называя луну именем демонической богини Гекаты, прямо называет её «двойником мира»:

Бледный затеплив ночник,

Зеркалом черным глухого агата

Так вызывает двойник

Мира - Геката.

Несколько по-иному раскрыт образ луны у «старшего символиста» Д.Мережковского . Луна у него выступает носителем вселенского зла. В своем стихотворении «Зимний вечер» поэт так говорит о луне: «О тусклая луна // С недобрыми очами», «Преступная луна,// Ты ужасом полна», «Луны проклятый лик // Исполнен злобной мощи». Кроме того, образ луны здесь можно также рассматривать как символ смерти, потому что под злобным взглядом ночной владычицы неба появляется образ поникшего тростника, «больного, сухого и тощего». Кроме луны символами смерти являются образы тишины и вороны:

Луны проклятый лик

Исполнен злобной мощи…

К земле поник тростник,

Больной, сухой и тощий…

Вороны хриплый крик

Из голой слышен рощи.

А в небе - тишина,

Как в оскверненном храме…

Неудивительно, что в литературе символика лунного образа так разнообразна. Ведь она своими корнями связана с мифологией. А в мифологии луна играет очень неоднозначную роль, и отношение людей к ней было противоречивое. С одной стороны владычица ночи - колдунья, неспособная различать добро и зло. Но в то же время луна - извечный символ женского материнского начала, первая помощница рожениц и молодых матерей. Так, в западной (Древнегреческая и Древнеримская) мифологии мы встретим различные ипостаси лунного божества. Это и Селена - богиня женственности, и Артемида - символ девственной природы, непорочности, и Гера - богиня материнства, супружества, и Персефона, символизирующая перерождение, магию, и Геката - богиня тьмы и призраков, покровительница иллюзий и обманов. Поэтому, например, интерпретации лунного образа в литературе как символа животной страсти, символа смерти восходят к мифологическому образу луны типа Гекаты, демонической богини, а как символа несчастной любви - к мифологическому образу типа Селены, которая по мифам страдала от неразделенной любви [Мифологический словарь: 129]

Необходимо помнить, что в поэзии в пейзаже главное не сама изображенная природа, а то чувство, которое хотел передать поэт. Луна в художественных произведениях чаще используется для создания элегического настроения, для погружения читателя в мир тоски, печали, грез. Такое художественное решение часто используется во многих произведениях романтиков. Зрелищность романтического противопоставления мира и идеального героя высвечивается сумерками, умирающим огнем луны и звезд, благодаря которым размываются границы действительности, погруженной в полутьму. Именно в такой атмосфере к романтическому герою приходит уверенность в безбрежности собственного существования, в отсутствии пределов между ним и бытием. Лунный пейзаж задает тему вневременного пространства; это сфера нарождения стихий, личности как самостоятельной субстанции, единственно могущей постигнуть глубинный смысл мироздания. Луна, отражая бессознательное начало, не могла не использоваться иррациональными в познании мира романтиками.

Так, создатель романтического пейзажа с таинственным сумеречным колоритом, В.А.Жуковский очень часто использует лунный образ. М.Н.Эпштейн говорит о нем: «Жуковский открыл поэзию угасающего дня, «вечернее земли преображенье». Миросозерцанию поэта близок именно закатный час, в изображении которого он остался непревзойденным мастером, предшественником и вдохновителем А.Блока. Жуковский - один из самых «лунных» поэтов, воспевающий ночное светило более чем в 10 стихотворениях и создавший в своем «Подробном отчете о луне…» своеобразнейшую стихотворную энциклопедию лунных мотивов в собственном творчестве» [Эпштейн 1990: 210]. Жуковский использует образ луны для погружения в мир мечтаний и воспоминаний:

Луны ущербной лик встает из-за холмов …

О тихое небес задумчивых светило,

Как зыблется твой блеск на сумраке лесов!

Как бледно брег ты озлатило!

Сижу задумавшись; в душе моей мечты;

К протекшим временам лечу воспоминаньем…

О дней моих весна, как быстро скрылась ты

С твоих блаженством и страданьем!

(Жуковский, Вечер)

Именно с луной поэт связывает таинственность бытия, поэтому он часто использует по отношению к ней эпитет «таинственная»:

Ему луна сквозь темный бор

Лампадой таинственной светит…

(Жуковский, Подробный отчет луне)

Чаще всего луна у Жуковского встречается в элегиях, так как придает лирическому сюжету печальное, унылое настроение. Но нужно заметить, что лунный пейзаж у Жуковского овеян светлой печалью, такое чувство, что поэт даже наслаждается ею. Так, в одном из стихотворений лирический герой, обращаясь к месяцу, говорит:

Снова лес и дол покрыл

Блеск туманный твой:

Он мне душу растворил

Сладкой тишиной …

(Жуковский, К месяцу)

«Сладкая тишина», подаренная лирическому герою созерцанием лунной ночи, отражает мироощущение самого Жуковского. Для него сладостность созерцания является ключевым понятием и важнейшим признаком «жизни души». Лирический герой Жуковского - это созерцатель мира. «Жуковский - первый русский поэт, сумевший не только воплотить в стихах реальные краски, звуки и запахи природы - всё, то что составляет её «материальную» красоту, но пронизать природу чувством и мыслью воспринимающего её человека» [Семенко 1975: 84].

Как уже говорилось выше, особое место образ луны занимает в поэзии С.А.Есенина . Причем, как отмечает М.Н.Эпштейн, «в ранних стихах, примерно до 1920г., преобладает «месяц» (18 из 20), в поздних - луна (16 из 21)» [Эпштейн 1990: 248]. На наш взгляд, это объясняется тем, что в раннем творчестве поэта больше фольклорного начала, чем в зрелом (месяц более близок фольклору, это сказочный персонаж). Интересно, что в образе месяца Есенин подчеркивает его форму, внешний облик:

За темной прядью перелесиц, Время - мельница с крылом

В неколебимой синеве, Опускает за селом

Ягненочек кудрявый - месяц Месяц маятником в рожь

Гуляет в голубой траве. Лить часов незримый дождь.

1916 1917

Ах, и сам я в чаще звонкой Оглядись спокойным взором,

Увидал вчера в тумане: Посмотри: во мгле сырой

Рыжий месяц жеребенком Месяц, словно желтый ворон,

Запрягался в наши сани. Кружит, вьется над землей.

1917 1925

Небо - как колокол, Славь, мой стих, кто ревет и бесится

Месяц - язык , Кто хоронит тоску в плече

Мать моя - родина, Лошадиную морду месяца

Я - большевик. Схватить за узду лучей.

1918 1919

Месяц рогом облако бодает, Чистит месяц в соломенной крыше

В голубой купается пыли. Обоймленные синью рога .

В эту ночь никто не отгадает, 1917

Отчего кричали журавли.

В образе же луны поэт больше описывает свет, который она излучает, и то чувство, которое оно внушает лирическому герою:

В деревянные крылья окна Золото холодное луны ,

Вместе с рамами в тонкие шторы Запах олеандра и левкоя.

Вяжет взбалмошная луна Хорошо бродить среди покоя

На полу кружевные узоры . Голубой и ласковой страны.

1925 1925

Ах, луна влезает через раму , Синий туман. Снеговое раздолье,

Свет такой, хоть выколи глаза … Тонкий лимонный лунный свет .

Ставил я на пиковую даму, Сердцу приятно с тихою болью

А сыграл бубнового туза. Что-нибудь вспомнить из ранних лет.

1925 1925

Неуютная жидкая лунность Ах, у луны такое

И тоска бесконечных равнин, - Светит - хоть кинься в воду .

Вот что видел я в резвую юность, Я не хочу покоя

Что, любя, проклинал не один. В синюю эту погоду.

1925 1925

Луна вносит в душу лирического героя печаль, тоску и даже отчаяние, уносит его в мир воспоминаний об ушедшей юности (сравни: «Тонкий лимонный лунный свет.// Сердцу приятно с тихою болью// Что-нибудь вспомнить из ранних лет»).

Интересное прочтение образа луны можно наблюдать в творчестве В.Маяковского , яркого представителя футуризма. Он как представитель урбанистической поэзии принижает этот образ. Это и неудивительно, ведь для футуристов природа - воплощение старого косного порядка. Так, в своем стихотворении «Адище города» Маяковский так изображает луну:

И тогда уже - скомкав фонарей одеяла -

ночь излюбилась, похабна и пьяна,

а за солнцами улиц где-то ковыляла

никому не нужная, дряблая луна .

Мы видим, что лирический герой противопоставлен природе, он выступает как бунтарь и относится к природе иронически. Поэт подчеркнуто «десакрализирует» луну, лишает её ореола возвышенности, святости, обращаясь с ней предельно фамильярно, а подчас не останавливается и перед бранными выражениями в её адрес: «луна, как дура // …// блинорожие плоское» [Эпштейн 1990: 246].

Заключение

Итак, лунный пейзаж является разновидностью пейзажа по источнику света. Лунным пейзажем будет называться изображение незамкнутого пространства, освещаемого лунным светом. Выбор автором именно лунного образа может говорить о его пессимистичном миросозерцании (как например, у С.А.Есенина). Нами были отражены следующие функции использования лунного пейзажа:

1. Пояснение времени и места событий - лунный пейзаж определяет ночное время суток действия.

2. Пояснение состояния, настроения героя с помощью психологической параллели или противопоставления - чаще всего это лирическое настроение, заставляющее героя задуматься о смысле жизни, о своем месте в этом мире, напускающее на героя ожидание чего-то таинственного.

3. Создание элегического эмоционального тона - посредством включения лунного пейзажа автору удается погрузить читателя в мир тоски, печали, грез, тайны. Эта функция ярко представлена в лунных пейзажах Тургенева, Жуковского, Есенина и других.

4. Выражение философских, этических идей автора - так, Гоголь, изображая майскую ночь, желает показать прекрасный поэтический мир украинской природы, а Маяковский, подчеркнуто снижая лунный пейзаж, противопоставляет себя природе, которая в его глазах является представительницей старого косного порядка.

5. символическая функция - луна может быть символом смерти (например, у А.П.Чехова), символом несчастной любви и разлуки (у И.А.Бунина), символом темной страсти (тоже у А.П.Чехова), символом вселенского зла (у Д.И.Мережковского), символом идеального, небесного мира(у К.Д.Бальмонта, Вяч.Иванова) и т.д.

Лунный пейзаж является составляющей романтического пейзажа, потому что мотив ночи становится аллегорической завязкой драматических событий, окутан тайной и мистикой. Использование лунного пейзажа писателями-реалистами (А.П.Чехов, Н.В.Гоголь, И.С.Тургенев, Л.Н.Толстой, И.А.Бунин) придает романтические черты их творчеству.

БИБЛИОГРАФИЯ

1.Введение в литературоведение / под редакцией Л.В.Чернец. - М.: Просвещение, 1999.

2. Греков В.Н. Русская фантастика / Из кн. Русская и советская фантастика.- М.: Правда, 1989.

3. Каплан И.Е. Анализ произведений русской классики: Школьный курс: Книга для учителя, старшеклассника, абитуриента. - М.: Новая школа, 1997.

4. Катаев В.Б. Сложность простоты: Рассказы и пьесы Чехова. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. - М.: Изд-во МГУ, 1998.

5. Минералов Ю.И. История русской литературы 19 века (40-60-е годы): Учеб. пособие.- М.: Высш.шк., 2003.

6. Мифологический словарь: Книга для учителя / М.Н.Ботвинник, Б.М.Коган, М.Б.Рабинович.- М.: Просвещение, 1985.

7. Михайлова М.В. И.А.Бунин / из кн. Русская литература 19-20 веков: в 2т. Т.2: Русская литература 20 века / Сост. и науч.ред. Б.С.Бугров, М.М.Голубков. - М.: Аспект Пресс, 2000.

8. Переверзев В.Ф. У истоков русского реализма. - М.: Современник, 1989.

9. Семенко И.М. Жизнь и поэзия Жуковского.: М., «Худож.лит.», 1975.

10. Словарь античности / Под редакцией Р.И.Кузищина.- М.: Эллис Лак; Прогресс, 1993.

11. Сохряков Ю.И. Художественные открытия русских писателей: О мировом значении русской литературы. - М.: Просвещение, 1990.

12. Шаталов С.Е. Художественный мир И.С.Тургенева.: М., Изд-во «Наука», 1979.

13. Эпштейн М.Н. «Природа, мир, тайник вселенной…»: Система пейзажных образов в русской поэзии: Научн.-попул.- М.: Высш.шк., 1990.

Функции лунного пейзажа в литературе

Введение …………………………………………………………...………. 2

1 глава. Общее понятие о лунном пейзаже.…….……………………….. 5

2 глава. Функция лунного пейзажа в эпических произведениях………. 7

3 глава. Функция лунного пейзажа в лирических произведениях….... 18

Заключение ……………………………………………………………..... 25

Библиография ………………………………………………………….... 27

Введение

Изображение жизни не могло быть полным без описаний природы. Поэтому так часто в литературе используется пейзаж. Но это не единственная причина использования пейзажа в художественном произведении. Пейзаж создает эмоциональный фон, на котором развертывается действие, подчеркивает психологическое состояние героев, придает рассказанным историям более глубокий смысл. Короткий штрих в описании природы может изменить на противоположное впечатление от произведения, придать отдельным фактам дополнительное значение, по-новому расставить акценты. Природа – это не только зарисовки с натуры, она моделирует жизненные ситуации и выходит на авансцену событий или в качестве молчаливого свидетеля, или инициатора неожиданных эмоциональных решений, или неодолимой силы, заставляющей людей обнаруживать собственную индивидуальность.

Предмет исследования данной курсовой работы – функции лунного пейзажа в произведениях русских писателей и поэтов таких, как Н. В. Гоголь, Л. Н. Толстой, А. П. Чехов, И. А. Бунин, В. А. Жуковский, К. Д. Бальмонт, Вяч. Иванов, Д. И. Мережковский, С. А. Есенин, В. Маяковский. Таким образом, целью работы является определение понятия лунного пейзажа, его роли в художественном произведении на материале русской литературы. Для решения поставленной цели были выдвинуты следующие задачи:

Изучить имеющуюся научную литературу по данной теме;

Определить понятие лунного пейзажа;

Сопоставить полученные данные и сделать вывод.

Обзор литературы . На образ луны в поэзии обращает внимание М. Н. Эпштейн в своей книге «Природа, мир, тайник вселенной…». Она посвящена пейзажным образам в русской поэзии. Эпштейн прослеживает повторы образов у многих поэтов.

При написании данной работы мы использовали статьи и монографии такие, как:

Переверзев В. Ф. «У истоков русского реализма» (в этой книге имеется глава, посвященная творчеству Н. В. Гоголя, в которой анализируется сборник рассказов «Вечера на хуторе близ Диканьки»);

И. Е. Каплан «Анализ произведений русской классики» (здесь автор анализирует произведения А. П. Чехова, в частности рассматривает образ Рагина из рассказа «Палата №6»);

Семенко И. М. «Жизнь и поэзия Жуковского» (ученый отмечает романтические черты в творчестве Жуковского);

Катаев В. Б. «Сложность простоты: Рассказы и пьесы Чехова»(в этой работе имеется попытка анализа эпизода ночи на кладбище из рассказа Чехова «Ионыч»);

Шаталов С. Е. «Художественный мир И. С. Тургенева» (автор обращается к повести Тургенева «Призраки» и поясняет, почему Тургенев-реалист обращается к жанру фантастики);

Сохряков Ю. И. «Художественные открытия русских писателей» (автор отмечает связь человека и природы в произведениях Чехова и Толстого).

При анализе лунного образа в литературе нами было произведено сравнение его с образом луны в мифологии. Для этого были использованы Мифологический словарь под редакцией М. Н. Ботвинника, Словарь античности под редакцией Р. И. Кузищина. Кроме того, чтобы выделить функции лунного пейзажа в литературе, нами была изучена роль пейзажа вообще. Для этого мы пользовались учебным пособием по литературоведению («Введение в литературоведение» под редакцией Л. В. Чернец). В пособии выделено четыре функции пейзажа в художественном произведении.

1 глава. Общее понятие о лунном пейзаже

Вокруг нее всегда витает тайна

Бальмонт

Лунный, или как его еще называют «лунарный», пейзаж является разновидностью пейзажа по источнику света. Его антиподом является солярный (солнечный) пейзаж. Такое противопоставление солнца и луны идет с незапамятных времен. Еще в мифологии эти образы неразрывно связаны друг с другом. Так или иначе, солнце и луна в мифах разных народов связаны семейными узами. Так, в египетской мифологии богиня луны – Тефнут и ее сестра Шу – одно из воплощений солнечного начала, были близнецами. В индоевропейской и балтийской мифологии широко распространен мотив ухаживания месяца за солнцем и их свадьбы. В римской мифологии Луна приходится сестрой богу солнца Гелиосу [Мифологический словарь: 38].

Выбор автором того или иного источника света определяется психологическим складом личности писателя, художественным замыслом произведения, поэтому предпочтение автором солнечного или лунного пейзажа может дать важную информацию для понимания его творчества. Принято считать, что солнечные пейзажи отражают оптимистический настрой автора, а лунные характерны для произведений с выраженным элегическим тоном. Так, в поэзии самым «лунным поэтом» по праву можно назвать С. А. Есенина. По словам М. Н. Эпштейна, у него «из светил на первом месте образ луны-месяца, который встречается примерно в каждом третьем произведении Есенина (в 41 из 127 – очень высокий коэффициент)» [Эпштейн 1990: 248]. Предпочтение лунного света объясняется выраженным трагическим, пессимистичным миросозерцанием Есенина.

1. Обозначение места и времени действия. Именно с помощью пейзажа читатель наглядно может представить себе, где и когда происходят события. Но пейзаж – это не «сухое» указание на время и место действия, поэтому он всегда выполняет дополнительные функции.

2. Сюжетная мотивировка. Природные процессы могут направить течение событий в ту или иную сторону.

2 глава. Функции лунного пейзажа в эпических произведениях

Так, лунный пейзаж может выполнять психологическую функцию – пояснение состояния, настроения героя с помощью приема психологической параллели или противопоставления. Например, мягкий лунный свет отвечает трепетному состоянию доктора Старцева в рассказе Чехова «Ионыч» ; луна уходит за облака, когда тот теряет надежду и на душе его становится темно и мрачно.

(Чехов, Ионыч).

«мир, не похожий ни на что , прикоснуться к тайне. Волшебная ночь на старом кладбище – единственное в рассказе, что несет на себе печати привычности, повторяемости, заведенности. Она одна осталась в жизни героя ошеломляющей и неповторимой» [Катаев 1998: 18].

закостенелым обывателем. Таким образом, луна, уходящая в облака, знаменует нравственную «гибель» Старцева. Мы видим, что в чеховском рассказе природа и человек находится в тесной взаимосвязи. Эту черту пейзажей Чехова верно подметил Ю. И. Сохряков: «Вслед за Толстым и Чернышевским Чехов отказывается рассматривать человека в отрыве от природы или как просто созерцателя её красот» [Сохряков 1990: 47].

Описание лунной ночи в Отрадном в романе Л. Н. Толстого «Война и мир» тоже помогает понять нам внутренний мир персонажа. Наташа восхищается прекрасной лунной ночью и пытается донести до Сони эту мысль. Наташа говорит:

Да проснись же, Соня, ведь такой прелестной ночи никогда, никогда не бывало

Наташа понимает, что каждый миг неповторим. Героиня романа тонко чувствует красоту, она полна любви к людям и всему миру вокруг. На это способен далеко не каждый. Только тот, кому чужд прагматизм, может насладиться восторгом лунной ночи, считает Л. Толстой. Ведь у него природа – «это не просто фон для душевных переживаний; это сфера, в которой с человека сбрасывается всё искусственное, наносное, фальшивое и обнажается его внутренняя сущность» [Сохряков 1990: 43].

Его репутацией острого социального обличителя и реалиста. «Однако несомненно, что писатель испытывал творческую потребность время от времени обращаться к мистическим сюжетам в самые разные периоды жизни» [Минералов 2003: 111]. Но если взглянуть глубже в повесть, можно заметить, что Тургенев не перестал быть реалистом: он так же, как и в других произведениях, поднимает социальные, нравственные и философские темы, но дает их в фантастическом преломлении. «Фантастический прием позволяет художнику-реалисту раскрыть тайные побуждения героя» [Шаталов 1979: 280]. Сюжет «Призраков» построен на основе необычайного происшествия: полеты главного героя с призраком Эллис по всему миру. Но автор подчеркнуто изображает это событие как реальное, невыдуманное. «Все средства реализма Тургенев здесь применил для того, чтобы уверить читателя в возможности невероятного, чтобы вызвать у него ощущение сопричастности к фантастической истории, развертывающейся как бы воочию перед ним» [Шаталов 1979: 275]. Одним из таких средств в произведении, естественно, является пейзаж. Пейзаж в повести пластичен, осязаем. На протяжении всего повествования автор периодически обращается к лунному пейзажу. С одной стороны, луна, конечно же, создает атмосферу тайны, мистики, именно на фоне лунного света появляется призрак. Но с другой стороны, этот лунный пейзаж описан так реалистично, что возникает иллюзия достоверности происходящего. Так, луна описана очень детально, она не статична, постоянно меняется по ходу рассказа:

След луны тихонько , слегка …

…Ветерок запорхал, луна все ярче выступала на посиневшем небе, - и скоро листья деревьев заиграли серебром и чернью в ее холодных лучах.

…Призрак тихо качнулся вперед, смешался весь, легко волнуясь, как дым, - и луна опять мирно забелела на гладком полу (Тургенев, Призраки).

Кроме того, луна вносит в это произведение элегические, грустные мотивы. Сам Ф. М. Достоевский отмечал: «Призраки» похожи на музыку», «наполнены тоской». Эта тоска вызвана как будто бы предчувствием. Сам Тургенев ценил в «Призраках» субъективность, лирическое начало, то, что критик П. В. Анненков назвал «элегией», «историей художнической души» [Греков 1989: 10]. Это настроение оправдано содержанием повести, ведь на протяжении ее герой оказывается в центре страстей и человеческих переживаний, внимает людским страданиям и горестям, осознает несправедливость социального устройства:

Грустно стало мне и как-то равнодушно скучно... Сама земля, эта плоская поверхность, которая расстилалась подо мною; весь земной шар с его населением, мгновенным, немощным, подавленным нуждою, горем, болезнями, прикованным к глыбе презренного праха; эта хрупкая, шероховатая кора, этот нарост на огненной песчинке нашей планеты, по которому проступила плесень, величаемая нами органическим, растительным царством; эти люди-мухи, в тысячу раз ничтожнее мух; их слепленные из грязи жилища, крохотные следы их мелкой, однообразной возни, их забавной борьбы с неизменяемым и неизбежным, - как это мне вдруг все опротивело ! во мне медленно перевернулось , и не захотелось мне на эти незначительные картины, на эту …

На фоне прекрасной лунной ночи разворачиваются события в повести «Майская ночь, или Утопленница» Н. В. Гоголя . Но ночной пейзаж не просто обрамляет действие и является красочным фоном. Описание природы здесь создает поэтический настрой произведения, позволяет взглянуть на характеры героев под определенным углом зрения. Описание лунной ночи придает повести особый лиризм и обаяние. Так начинается одна из самых поэтических повестей Гоголя, входящая в сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки»:

всегда неразлучные с уныньем. И задумавшийся вечер мечтательно обнимал синее небо, превращая все в неопределенность и даль (Гоголь, Майская ночь, или Утопленница).

Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в неё. С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он. серебряном свете Божественная ночь! Очаровательная ночь ! Недвижно, вдохновенно стали леса, полные мрака, и кинули огромную тень от себя. Тихи и покойны эти пруды; холод и мрак вод их угрюмо заключен в темно-зеленые стены садов. Девственные чащи черемух и черешен пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ветреник – ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их. Весь ландшафт спит. А вверху все дышит, все дивно, все торжественно. А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в ее глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь ! И вдруг все ожило: и леса, и пруды, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья , и чудится, что и месяц заслушался его посреди неба …

Божественная ночь! Очаровательная ночь! » повторяется в небольшом по объему отрывке дважды. Автор тем самым заставляет читателя любоваться этой прекрасной картиной природы, которую он так осязаемо воссоздал. Гоголь в своем описании передает ощущение того, что природа жива. Воздух «полон неги» ; черемухи и черешни «пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями» ; ночной ветер – «прекрасный ветреник» ; село, «как очарованное» , «дремлет» . В пейзаже органично сливаются мир земной и небесный: месяц «посреди неба» «заслушался» соловья. А объединяет эти два мира «божественная ночь».

А что же следует за картиной ночи? Интересно, что далее весь лиризм повествования, заданный пейзажем, исчезает, так как идет рассказ о голове, «важном лице на селе», пропитанный тонкой иронией автора. Такая антитеза не удивительна, это характерно для творчества Гоголя. Так, В. Ф. Переверзев говорит о том, что в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» сталкивается, с одной стороны, «обыденная жизнь, мелкая, ужасно смешная, лишенная сильной страсти, могучей мысли и героического порыва», а с другой стороны, «рядом развертывается иная жизнь», «богатая сильными радостями, красивыми порывами, серьезными, глубокими переживаниями». Это «тихий, мечтательный вечер, темная, таинственная ночь, шепот влюбленных, задушевная песня, таинственные силы» [Переверзев 1989: 288].

только раскаты соловья.

…Оглянулся: ночь казалась перед ним еще блистательнее. Какое-то странное, упоительное сияние примешалось к блеску месяца . Никогда еще не случалось видеть ему подобного. Серебряный туман пал на окрестность. Запах от цветущих яблонь и ночных цветов лился по всей земле.

Так незаметно осуществляется переход из мира реального в мир сновидений, сказки. А когда совершается этот переход? Скорее всего тогда, когда « серебряный туман пал на окрестность ». Когда Левко просыпается, он возвращается буквально в подлунный мир: «Месяц, остановившийся над его головой, показывал полночь…» . То есть опять серебряный свет месяца оказывается границей миров реального и вымышленного, земного и небесного.

«задумавшегося вечера»

…И чрез несколько минут все уже уснуло на селе; один только месяц так же блистательно и чудно плыл божественная ночь , величественно догорала. Так же прекрасна была земля в дивном серебряном блеске ; но уже никто не упивался ими: все погрузилось в сон.

Образ луны в произведении может быть символичен, то есть может выражать различные переносные смыслы. Поскольку значений у символа множество, то и лунный пейзаж может иметь самые различные интерпретации. Например, луна часто бывает символом смерти. Так, луна как символ смерти часто встречается у А. П. Чехова. Лунный свет заливает множество пейзажей Чехова, наполняя их печальным настроением, покоем, умиротворением и неподвижностью, сходным с тем, что приносит смерть. За рассказом о смерти Беликова в рассказе следует описание прекрасной сельской картины, залитой лунным светом, от которой веет свежестью и покоем.

Была уже полночь. Направо видно было всё село, длинная улица тянулась далеко, верст на пять. Всё было погружено в тихий, глубокий сон; ни движения, ни звука, даже не верится, что в природе может быть так тихо. Когда в лунную ночь видишь широкую сельскую улицу с её избами, стогами, уснувшими ивами, то на душе становится тихо кажется , что и звёзды смотрят на неё ласково и с умилением и что зла уже нет на земле и всё благополучно

Луна освещает холодный труп доктора Рагина в повести «Палата №6».

Там он лежал на столе с открытыми глазами, и луна ночью освещала его (Чехов, Палата №6).

холодная, багровая луна… «Вот она действительность!» - подумал Андрей Ефимыч, и ему стало страшно. Были страшны и луна (Чехов, Палата №6).

Затем всё стихло. Жидкий лунный свет шел сквозь решетки, и на полу лежала тень, похожая на сеть. Было страшно (Чехов, Палата №6).

Об этом говорил сам Чехов: «В описаниях природы надо хвататься за мелкие частности, группируя их таким образом, чтобы по прочтении, когда закроешь глаза, давалась картина» [Сохряков: 47]. В данном случае такими выразительными деталями являются «холодная, багровая луна», «жидкий лунный свет» и понял, что вся действительность – тюрьма, он осознал свою вину перед людьми. Оказавшись в палате, а не в уютном кабинете, в халате больного, а не в вицмундире или фраке, он понял, что, «оказывается, нельзя презирать страдания; равнодушие – страшно!» [Каплан 1997: 73].

Но наиболее четко мысль о родстве луны и смерти выражена в рассказе , когда Старцев видит кладбищенский «мир, где так хорош и мягок лунный свет, точно здесь его колыбель»

Они гуляли и говорили о том, ; вода была сиреневого цвета, такого мягкого и теплого, и по ней от луны шла золотая полоса

Ольга Ивановна из рассказа «Попрыгунья»

- Да, какая ночь! – прошептала она, глядя ему в глаза, блестящие от слез, потом быстро оглянулась, обняла его и крепко поцеловала в губы (Чехов, Попрыгунья).

Неопытная Аня, героиня рассказа «Анна на шее» , делает первый шаг на пути испорченной кокетки лунной ночью.

Она вышла на площадку, под лунный свет , и стала так, чтобы видели её всю в новом великолепном платье и в шляпке... Заметив, что на неё смотрит Артынов, она и заговорила громко по-французски, и оттого , что её собственный голос звучал так прекрасно и что слышалась музыка и луна отражалась в пруде , и оттого, что на неё жадно и с любопытством смотрел Артынов…она вдруг почувствовала радость… (Чехов, Анна на шее).

Главная героиня – бедная девушка, которая ради своей семьи выходит замуж за богатого человека, который на самом деле ей гадок и противен. Сразу после свадьбы новоиспеченный муж везет молодую жену на моление в монастырь, дабы показать ей, «что и в браке он отдает первое место религии и нравственности». На вокзале Аня погружена в тяжелые мысли о своей семье, но вдруг в лунном сиянии замечает на себе заинтересованные взгляды мужчин и решает, что она непременно будет счастлива. Именно в этом эпизоде происходит перелом в душе героини, она встает на путь своего нравственного падения. Мы видим, как постепенно из непорочной чистой девушки Аня превращается в бесстыдную светскую львицу.

Луна подогревает страсть в Старцеве в рассказе . Им овладевают эротические фантазии.

…Старцев ждал, и точно лунный свет подогревал в нем страсть , ждал страстно и рисовал в воображении поцелуи, объятия которые любили, сгорали по ночам страстью, отдаваясь ласке… перед ним белели уже не куски мрамора, а прекрасные тела , он видел формы, которые стыдливо прятались в тени деревьев, ощущал тепло, и это томление становилось тягостным (Чехов, Ионыч).

У И. А. Бунина образ луны чаще всего выступает в качестве символа несчастной любви. Так, в его рассказе «Чистый понедельник» главный герой и его возлюбленная накануне своего неожиданного расставания гуляют под полной луной. Луна предвещает им разлуку, неслучайно у героини она вызывает ассоциации с черепом.

Дорогой молчала, клоня голову от светлой лунной метели, летевшей навстречу. Полный месяц нырял в облаках над Кремлём – «какой-то светящийся череп », - сказала она (Бунин, Чистый понедельник).

В рассказе «Чистый понедельник» повторяется характерная «формула» сюжета всех рассказов Бунина о любви – встреча мужчины и женщины, их быстрое сближение, ослепительная вспышка чувств и неотвратимое расставание. Причем в этом рассказе расставание и несразу понятно нам, оно кажется в начале странным и таинственным, ведь видимых причин его нет. Но в этом то и особенность любви у Бунина, так как она всегда трагична, обречена, ибо только расставшись герои, как считал Бунин, сохранят эту любовь на всю жизнь. Для Бунина сфера любви – сфера неразгадываемой тайны, невысказанности, непрозрачной смысловой глубины. «Любовь, - как писал один из его современников, - всегда представлялась ему едва ли не самым значительным и загадочным, что есть на свете» [Михайлова 2000: 58]. Лунный пейзаж в рассказе дополнительно подчеркивает таинственность чувства двух любящих людей.

3 глава. Функции лунного пейзажа в лирических произведениях

Так, для К. Бальмонта , как и для многих других символистов, луна является символом идеального мира, мира мечты, красоты, творчества. Поэт окутывает образ луны дымкой тайны, воспевает её печальную красоту: «Луна богата силою внушенья, // всегда витает тайна. //…//Своим лучом, лучом бледно-зеленым,// Она ласкает, ,//…// Но, нас маня надеждой незабвенной,// Сама она уснула в бледной дали,// Красавица тоски беспеременной,// Верховная владычица печали !»(Бальмонт, Луна). Особенно четко связь луны и идеального мира выделяется в его сонете «Лунный свет»:

Когда луна сверкнет во мгле ночной

Своим серпом, блистательным и нежным,

Моя душа стремится в мир иной,

Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.

Бледный затеплив ночник,

Зеркалом черным глухого агата

Так вызывает двойник

Мира – Геката.

Несколько по-иному раскрыт образ луны у «старшего символиста» . Луна у него выступает носителем вселенского зла. В своем стихотворении «Зимний вечер» поэт так говорит о луне: «О тусклая луна // С недобрыми очами», «Преступная луна,// Ты ужасом полна», «Луны проклятый лик // Исполнен злобной мощи». Кроме того, образ луны здесь можно также рассматривать как символ смерти, потому что под злобным взглядом ночной владычицы неба появляется образ поникшего тростника, «больного, сухого и тощего». Кроме луны символами смерти являются образы тишины и вороны:

Луны проклятый лик

Исполнен злобной мощи…

К земле поник тростник,

Вороны хриплый крик

Из голой слышен рощи.

А в небе – тишина,

Как в оскверненном храме…

Неудивительно, что в литературе символика лунного образа так разнообразна. Ведь она своими корнями связана с мифологией. А в мифологии луна играет очень неоднозначную роль, и отношение людей к ней было противоречивое. С одной стороны владычица ночи – колдунья, неспособная различать добро и зло. Но в то же время луна – извечный символ женского материнского начала, первая помощница рожениц и молодых матерей. Так, в западной (Древнегреческая и Древнеримская) мифологии мы встретим различные ипостаси лунного божества. Это и Селена – богиня женственности, и Артемида – символ девственной природы, непорочности, и Гера – богиня материнства, супружества, и Персефона, символизирующая перерождение, магию, и Геката – богиня тьмы и призраков, покровительница иллюзий и обманов. Поэтому, например, интерпретации лунного образа в литературе как символа животной страсти, символа смерти восходят к мифологическому образу луны типа Гекаты, демонической богини, а как символа несчастной любви – к мифологическому образу типа Селены, которая по мифам страдала от неразделенной любви [Мифологический словарь: 129]

Так, создатель романтического пейзажа с таинственным сумеречным колоритом, В. А. Жуковский которого он остался непревзойденным мастером, предшественником и вдохновителем А. Блока. Жуковский – один из самых «лунных» поэтов, воспевающий ночное светило более чем в 10 стихотворениях и создавший в своем «Подробном отчете о луне…» своеобразнейшую стихотворную энциклопедию лунных мотивов в собственном творчестве» [Эпштейн 1990: 210]. Жуковский использует образ луны для погружения в мир мечтаний и воспоминаний:

О тихое небес задумчивых светило,

Как бледно брег ты озлатило!

Сижу задумавшись; в душе моей мечты;

К протекшим временам лечу воспоминаньем…

О дней моих весна, как быстро скрылась ты

С твоих блаженством и страданьем!

(Жуковский, Вечер)

Ему луна сквозь темный бор

Лампадой

(Жуковский, Подробный отчет луне)

Снова лес и дол покрыл

Он мне душу растворил

Сладкой тишиной …

(Жуковский, К месяцу)

«Сладкая тишина», подаренная лирическому герою созерцанием лунной ночи, отражает мироощущение самого Жуковского. Для него сладостность созерцания является ключевым понятием и важнейшим признаком «жизни души». Лирический герой Жуковского – это созерцатель мира. «Жуковский – первый русский поэт, сумевший не только воплотить в стихах реальные краски, звуки и запахи природы – всё, то что составляет её «материальную» красоту, но пронизать природу чувством и мыслью воспринимающего её человека» [Семенко 1975: 84].

Как уже говорилось выше, особое место образ луны занимает в поэзии С. А. Есенина в раннем творчестве поэта больше фольклорного начала, чем в зрелом (месяц более близок фольклору, это сказочный персонаж). Интересно, что в образе месяца Есенин подчеркивает его форму, внешний облик:

За темной прядью перелесиц, Время – мельница с крылом

В неколебимой синеве, Опускает за селом

Ягненочек кудрявый месяц Месяц маятником в рожь

Гуляет в голубой траве. Лить часов незримый дождь.

1916 1917

Ах, и сам я в чаще звонкой Оглядись спокойным взором,

Увидал вчера в тумане: Посмотри: во мгле сырой

Месяц, словно желтый ворон,

1917 1925

Небо – как колокол, Славь, мой стих, кто ревет и бесится

Месяц – язык , Кто хоронит тоску в плече

Я – большевик. Схватить за узду лучей.

Месяц рогом облако бодает, Чистит месяц в соломенной крыше

В голубой купается пыли. .

В эту ночь никто не отгадает, 1917

Отчего кричали журавли.

В деревянные крылья окна Золото холодное луны ,

Вместе с рамами в тонкие шторы Запах олеандра и левкоя.

Вяжет взбалмошная луна

. Голубой и ласковой страны.

Свет такой, хоть выколи глаза … .

Ставил я на пиковую даму, Сердцу приятно с тихою болью

А сыграл бубнового туза. Что-нибудь вспомнить из ранних лет.

1925 1925

Неуютная жидкая лунность Ах, у луны такое

И тоска бесконечных равнин, - .

Вот что видел я в резвую юность, Я не хочу покоя

1925 1925

из ранних лет»).

Интересное прочтение образа луны можно наблюдать в творчестве В. Маяковского , яркого представителя футуризма. Он как представитель урбанистической поэзии принижает этот образ. Это и неудивительно, ведь для футуристов природа – воплощение старого косного порядка. Так, в своем стихотворении «Адище города» Маяковский так изображает луну:

И тогда уже – скомкав фонарей одеяла -

ночь излюбилась, похабна и пьяна,

ковыляла

никому не нужная, дряблая луна .

Заключение

Итак, лунный пейзаж является разновидностью пейзажа по источнику света. Лунным пейзажем будет называться изображение незамкнутого пространства, освещаемого лунным светом. Выбор автором именно лунного образа может говорить о его пессимистичном миросозерцании (как например, у С. А. Есенина). Нами были отражены следующие функции использования лунного пейзажа:

1. Пояснение времени и места событий – лунный пейзаж определяет ночное время суток действия.

2. Пояснение состояния, настроения героя с помощью психологической параллели или противопоставления – чаще всего это лирическое настроение, заставляющее героя задуматься о смысле жизни, о своем месте в этом мире, напускающее на героя ожидание чего-то таинственного.

3. Создание элегического эмоционального тона – посредством включения лунного пейзажа автору удается погрузить читателя в мир тоски, печали, грез, тайны. Эта функция ярко представлена в лунных пейзажах Тургенева, Жуковского, Есенина и других.

4. Выражение философских, этических идей автора – так, Гоголь, изображая майскую ночь, желает показать прекрасный поэтический мир украинской природы, а Маяковский, подчеркнуто снижая лунный пейзаж, противопоставляет себя природе, которая в его глазах является представительницей старого косного порядка.

5. символическая функция – луна может быть символом смерти (например, у А. П. Чехова), символом несчастной любви и разлуки (у И. А. Бунина), символом темной страсти (тоже у А. П. Чехова), символом вселенского зла (у Д. И. Мережковского), символом идеального, небесного мира(у К. Д. Бальмонта, Вяч. Иванова) и т. д.

Лунный пейзаж является составляющей романтического пейзажа, потому что мотив ночи становится аллегорической завязкой драматических событий, окутан тайной и мистикой. Использование лунного пейзажа писателями-реалистами (А. П. Чехов, Н. В. Гоголь, И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой, И. А. Бунин) придает романтические черты их творчеству.

БИБЛИОГРАФИЯ

2. Греков В. Н. Русская фантастика / Из кн. Русская и советская фантастика. - М.: Правда, 1989.

3. Каплан И. Е. Анализ произведений русской классики: Школьный курс: Книга для учителя, старшеклассника, абитуриента. – М.: Новая школа, 1997.

4. Катаев В. Б. Сложность простоты: Рассказы и пьесы Чехова. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. – М.: Изд-во МГУ, 1998.

5. Минералов Ю. И. История русской литературы 19 века (40-60-е годы): Учеб. пособие. - М.: Высш. шк., 2003.

6. Мифологический словарь: Книга для учителя / М. Н. Ботвинник, Б. М. Коган, М. Б. Рабинович. - М.: Просвещение, 1985.

9. Семенко И. М. Жизнь и поэзия Жуковского.: М., «Худож. лит.», 1975.

10. Словарь античности / Под редакцией Р. И. Кузищина. - М.: Эллис Лак; Прогресс, 1993.

11. Сохряков Ю. И. Художественные открытия русских писателей: О мировом значении русской литературы. – М.: Просвещение, 1990.

12. Шаталов С. Е. Художественный мир И. С. Тургенева.: М., Изд-во «Наука», 1979.

13. Эпштейн М. Н. «Природа, мир, тайник вселенной…»: Система пейзажных образов в русской поэзии: Научн. -попул. - М.: Высш. шк., 1990.

Изображение жизни не может быть полным без описаний природы. Поэтому так часто в литературе используется пейзаж. Пейзаж создает эмоциональный фон, на котором развёртывается действие, подчёркивает психологическое состояние героев, придает рассказанным историям более глубокий смысл. Предмет исследования нашей работы – функции лунного пейзажа в произведениях русских поэтов таких, как С. А. Есенин, А. А. Фет, В. Брюсов. Таким образом, целью работы является определение понятия лунного пейзажа, его роли в художественном произведении на материале стихотворений русских поэтов. Лунный пейзаж очень часто выполняет символическую функцию, несет особую смысловую нагрузку в художественном произведении. Это объясняется тем, что в сознании людей луна всегда вызывала мистические ассоциации, с ночным светилом люди связывали активизацию потусторонних сил. На образ луны в поэзии обращает внимание М. Н. Эпштейн в своей книге «Природа, мир, тайник вселенной». Она посвящена пейзажным образам в русской поэзии. Эпштейн прослеживает повторы образов у многих поэтов.

Лунный пейзаж в лирических произведениях

Образ луны в стихотворениях С. А. Есенина

Лунный, или как его еще называют «лунарный», пейзаж является разновидностью пейзажа по источнику света. Его антиподом является солярный (солнечный) пейзаж. Такое противопоставление солнца и луны идет с незапамятных времен. Выбор автором того или иного источника света определяется психологическим складом личности писателя, художественным замыслом произведения, поэтому предпочтение автором солнечного или лунного пейзажа может дать важную информацию для понимания его творчества. Принято считать, что солнечные пейзажи отражают оптимистический настрой автора, а лунные характерны для произведений с выраженным элегическим тоном.

Так, в поэзии самым «лунным поэтом» по праву можно назвать С. А. Есенина. По словам М. Н. Эпштейна, у него «из светил на первом месте образ луны-месяца, который встречается примерно в каждом третьем произведении Есенина (в 41 из 127 – очень высокий коэффициент)». Причем, как отмечает М. Н. Эпштейн, «в ранних стихах, примерно до 1920г. , преобладает «месяц» (18 из 20), в поздних – луна (16 из 21)».

Это объясняется тем, что в раннем творчестве поэта больше фольклорного начала, чем в зрелом (месяц более близок фольклору, это сказочный персонаж). Интересно, что в образе месяца Есенин подчеркивает его форму, внешний облик:

За темной прядью перелесиц, Время – мельница с крылом

В неколебимой синеве, Опускает за селом

Ягненочек кудрявый – месяц Месяц маятником в рожь

Гуляет в голубой траве. Лить часов незримый дождь.

Ах, и сам я в чаще звонкой Оглядись спокойным взором,

Увидал вчера в тумане: Посмотри: во мгле сырой

Рыжий месяц жеребенком Месяц, словно желтый ворон,

Запрягался в наши сани. Кружит, вьется над землей.

В деревянные крылья окна Золото холодное луны,

Вместе с рамами в тонкие шторы Запах олеандра и левкоя.

Вяжет взбалмошная луна Хорошо бродить среди покоя

На полу кружевные узоры. Голубой и ласковой страны.

Луна вносит в душу лирического героя печаль, тоску и даже отчаяние, уносит его в мир воспоминаний об ушедшей юности. Есенин сохранил и перенес в свои стихотворения народное понимание луны, которое существовало и в 19 веке. А новаторство его лирике заключается в том, что поэт видит в природе гармонию, единый мир, ставит ее на первое место в отличие от поэтов 19 века, которые лишь мечтали об этом.

Лунный пейзаж Ф. И. Тютчева

Тютчев - признанный мастер лирического пейзажа, но его пейзажные стихи трудно отделить от философских. Двумя-тремя ёмкими штрихами он умеет создать пейзаж символический, выражающий одновременно и внутреннюю жизнь природы, и важное духовное состояние человека.

В своем творчестве Тютчев постоянно сравнивает человека с природой - и часто, казалось бы, не в пользу человека: человеческая жизнь хрупка, ничтожна - природа вечна, нетленна.

Неудивительно, что в своих стихотворениях поэт часто обращался к вечным образам природы, таким как луна. Приблизительно, из 241 стихотворения образ луны встречается 16 раз, что составляет 6,6%.

У Тютчева двоякое отношение к луне: с одной стороны, поэт восхищенно относится к ней, обоготворяя ее:

На месяц взглянь: весь день, как облак тощий,

Он в небесах едва не изнемог, -

Настала ночь - и, светозарный бог,

Сияет он над усыпленной рощей!

А с другой, этот образ для него - что-то зловещее и угрожающее:

Вот, как призрак гробовой,

Месяц встал

Чаще, конечно, встречается первое восприятие образа луны. На примере употребления образа луны видно особенности мировоззрения поэта, который постоянно связывает человека с природой, показывает их единство. Например, стихотворение "Рим ночью":

В ночи лазурной почивает Рим.

Взошла луна и овладела им,

И спящий град, безлюдно-величавый,

Наполнила своей безмолвной славой

Как сладко дремлет Рим в ее лучах!

Как с ней сроднился Рима вечный прах!.

Как будто лунный мир и град почивший -

Все тот же мир, волшебный, но отживший!.

В этом стихотворении город, который всегда олицетворяет мир людей, связывается с луной, уже другим миром - миром природы. Тютчев пишет, что они сроднились, то есть человек сроднился с природой. Известно, что Тютчев был сторонником религиозного философского учения, отождествляющего Бога с природой и рассматривающего природу как воплощение божества. Именно об этом и говорится в анализируемом стихотворении. Видно, что Тютчев приветствует единение этих двух миров: в стихотворении много восклицательных знаков. Судя по этому стихотворению, поэт просто обожествляет луну.

Луна в стихотворениях В. Брюсова

При всем обилии образов в творчестве Брюсова можно заметить, что от сборника к сборнику переходят отдельные наиболее характерные стихотворения и "любимые образы".

Одним из таких образов является образ луны. Нельзя сказать, что Брюсов часто использует этот образ в своих стихотворениях, но луна, несомненно, любима поэтом и встречается в некоторых его стихотворениях ("Творчество", "Встреча после разлуки" и другие).

Из выбранных 148 стихотворений Брюсова лишь в 13 из них употреблено слово "луна" (это примерно 8,8%), зато при прочтении этих стихотворений чувствуется, что у поэта было особенное отношение к луне.

Например, стихотворение "Кода сижу один и в комнате темно":

Когда сижу один и в комнате темно,

И кто-то за стеной играет долго гаммы, -

Вдруг фонари зажгут, и свет пройдет в окно,

Начертит на стене оконные две рамы;

И мыслю я тогда, усталый и больной:

Фонарь, безвестный друг! Ты близок! Ты со мной!

А после из-за крыш поднимется луна,

И, вспыхнув, облака уйдут, как фимиамы,

И светлый луч луны, пройдя стекло окна,

Начертит явственней оконные две рамы;

О, как оживлен! Дрожа, мечтаю я:

Луна, заветный друг! Ты близко! Ты моя!

В этом стихотворении чувствуется обостренное восприятие мира, лежащее в основе поэтического вдохновения, которое было в высшей степени свойственно Брюсову. Сначала в безжизненном образе фонаря он видит друга, единственного спутника, нарушающего его одиночество. Поэт этому рад, но позже появляется образ луны, и он оживляется, волнуется. Сразу заметно, что Брюсов трепетно относится к луне. Строчки из другого стихотворения "Я бы умер с тайной радостью в час, когда взойдет луна" еще раз это доказывают.

Мне кажется, что в образе луны поэт видит воплощение невероятного спокойствия и гармонии. С другой стороны, луна для Брюсова - это олицетворение чуда, какой-то загадки ("И, словно унесенный в лунный свет, я упивался невозможным чудом"). А в стихотворении "Конь блед" Брюсов видит уже не ту луну, тихую и спокойную его спутницу, в нем это что-то устрашающее, опасное:

Лили свет безжалостный прикованные луны,

Луны, сотворенные владыками естеств.

В этом свете, в этом гуле - души были юны,

Души опьяневших, пьяных городом существ.

Преемственность в творчестве Брюсова заключается в том, что эпиграфы многих стихотворений Брюсова принадлежат Лермонтову ("Кинжал", "У земли"), Тютчеву ("Помню вечер, помню лето", "Я люблю"), Пушкину ("Начинающему", "Первая русская книга после далеких скитаний"). На самом деле, можно заметить общее в творчестве поэта и классиков. Как у Лермонтова и у Тютчева, в стихотворениях Брюсова можно проследить связь поэта с природой, их единство, тем более большинство образов, используемых поэтом в своих стихотворениях, относятся к природе, в том числе и образ луны, к которому и классики нередко обращались.

Новое в лирике Брюсова это то, на самом деле, в своих стихотворениях Брюсов изображает картину, предмет так наглядно и точно, как не всякий рисунок в силах это сделать, и передает настроение или движение души. Поэзия поэта многообразна, многолика, многозвучна, как жизнь, которую она отображает. В создание образа луны Брюсов внес много нового: это и открытость выражаемых чувств, и создание очень чёткого, конкретного образа, и необычные эпитеты.

III Заключение

Проведя работу по изучению стихотворений поэтов различных литературных направлений, можно сделать следующие выводы. Каждый поэт использует образ луны в своей лирике, но насколько часто он это делает и с какой целью, зависит от его взглядов, от литературного течения, к которому он принадлежал.

На самом деле, каждый поэт по-разному относится к луне.

Для поэтов 19 века луна - это образ природы, а природа для них - это Божество. Для поэтов же серебряного века луна была не просто картиной природы, а неким символом, обозначавшим для каждого разное.

Таким образом, употребление и отношение поэтов к образу луны зависит от той эпохи, в которой они жили.

специальность 10.01.03 – литература народов стран зарубежья

(литературы Ближнего и Дальнего Востока)

А в т о р е ф е р а т

диссертации на соискание ученой степени

кандидата филологических наук

Москва 2009

Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы

Института филологии Сахалинского государственного университета

Научный руководитель – доктор филологических наук, профессор

Садокова Анастасия Рюриковна

Официальные оппоненты:

член-корреспондент РАН, доктор исторических наук

Арутюнов Сергей Александрович

кандидат филологических наук, доцент

Коровина Светлана Геннадьевна

Ведущая организация – Дальневосточный государственный университет

Защита состоится « » апреля 2009 г. в 15 часов

на заседании диссертационного совета Д. 002.209.01 по филологическим наукам в Институте мировой литературы им. А.М.Горького РАН

(121069, Москва, ул. Поварская, 25а).

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института мировой литературы им. А.М.Горького РАН.

Ученый секретарь

Диссертационного совета,

доктор филологических наук Т.В.Кудрявцева

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность проблемы. В последние десятилетия во многих странах мира наблюдается взлет интереса к своим историческим корням, к традиционной культуре, к истокам национальной словесности. Это связано с общим подъемом этнического самосознания у многих народов, их желанием определить место своей культуры в мировой системе. А также - собрать и зафиксировать то ценное, что было создано веками в национальной фольклорной и мифологической традициях, постараться по-новому взглянуть на литературное наследие своего народа. Именно поэтому одной из актуальных проблем как японского, так и мирового современного литературоведения считается проблема изучения литературного и культурного наследия народов стран Востока, в частности стран Восточной Азии.

Интерес к этому вопросу определяется необходимостью адекватного понимания сложных внутрилитературных процессов, происходящих в этих странах, с целью более полного вовлечения их литературного материала в систему мирового сравнительно-исторического и сравнительно-типологического литературоведения. Такой подход будет способствовать более полному представлению о литературных процессах в историко-мировом масштабе.

В Японии, в стране, где всегда очень внимательно относились к своему историческому и культурному прошлому, проблеме сохранения традиций, в том числе и литературных, придается особое значение. При исследовании японской литературы особое внимание всегда уделялось изучению литературы древности и раннего средневековья, что, согласно японской историографии, соответствует эпохе Нара (VIII в.) и эпохе Хэйан (IX-XII вв.). Такой подход был обусловлен той огромной ролью, которую сыграли эти исторические периоды для всего процесса становления и развития японской классической литературы. При этом особое значение для развития литературы в названные периоды приобрели два фактора.

Во-первых, в этот период особую роль играла поэтическая традиция, во многом ориентированная на отображение мифопоэтического мира японской архаики. Фольклорная и ритуальная поэзия, видоизменившись, стала основой литературной поэзии, повлияла на облик всей позднейшей поэзии, задала ей основные эстетические и философские параметры. Во-вторых, японская поэтическая система еще на стадии мифопоэтического строя оказалась под влиянием более древней и богатой китайской культуры, поскольку именно с Китаем Япония в древности и в период раннего средневековья имела наиболее тесные политические, экономические и культурные контакты. Все это делает проблему инокультурных заимствований для японской литературы и культуры вообще чрезвычайно актуальной, а также ставит вопрос о культурной адаптации этих привнесенных извне явлений. Взаимовлияние двух этих факторов привели к созданию уникального явления, каким по праву считается японская классическая поэзия с ее сложной системой поэтических образов, полутонов и намеков.

Проблема текстуальных и инокультурных заимствований, равно как и вопрос их культурной адаптации, а также изучение самого процесса становления и развития новых явлений и образов в японской национальной литературе являются актуальными и для современного литературоведения. Почитание луны и звезд нашло свое яркое отражение в народной праздничной культуре всех народов дальневосточного историко-культурного региона, в народной поэзии китайцев, корейцев, японцев. Для японской же традиции заимствование этих образов имело особое значение, поскольку именно они стали определяющими при создании любовной поэзии – основного жанра японской лирики. Будучи заимствованными из Китая, образы луны и звезд сохранили свою древнюю мифологическую основу, но вместе с тем адаптировались, приспособились не только к обрядово-праздничной культуре японцев, но и стали неотъемлемой частью всей поэтической системы.

Более того, в своем развитии на японской почве они прошли сложный и длительный путь становления, в результате чего в классической японской литературе, по сути, была создана самостоятельная система использования образов луны и звезд. За названными образами был закреплен целый ряд метафорических и символических значений. Именно образы луны и звезд, использование которых имело в классической литературе, прежде всего, в поэзии чрезвычайно широкий диапазон, стали в большинстве случаев теми «кирпичиками», благодаря которым японской любовной поэзии и удавалось стать поэзией «полутона и намека», что является ее специфической особенностью.

История становления и развития образов луны и звезд в японской литературе дает поистине уникальный материал для исследования процесса формирования национальной японской литературы и становления системы ее художественной образности. Пример японской литературы в этом смысле весьма нагляден и по-своему уникален, так как дает возможность осмыслить основные формы заимствования и адаптации культурных явлений народами Восточной Азии. Очевидно, что такой подход к изучению японской литературы дает также важный материал для разработки многих теоретических вопросов современного литературоведения: проблем сравнительного изучения литератур, проблем развития поэтики и литературных языковых приемов, а также исследования исторических моделей взаимодействия народного творчества с письменной авторской литературой.

Методологической основой диссертации стала теория сравнительного изучения литературы, разработанная в трудах акад. Н.И.Конрада, акад.Б.Л.Рифтина, И.С.Лисевича, Б.Б.Парникеля, Н.И.Никулина, П.А.Гринцера. Метод системного анализа произведений классической литературы был разработан и широко применяется в отечественном литературоведении. Этим проблемам посвящены многочисленные работы специалистов по литературе Японии: А.Е.Глускиной, В.Н.Горегляда, И.А.Борониной, В.П.Мазурика, Т.И.Бреславец, Л.М.Ермаковой, Т.Л.Соколовой-Делюсиной, А.Р.Садоковой. Диссертационное исследование написано на основе системного анализа японской классической литературы с применением сравнительно-типологического и историко-литературного методов.

Цели и задачи диссертации. В данной диссертации предпринимается попытка проследить генезис и процесс трансформации наиболее известных и значимых для всей классической японской литературы поэтико-художественных образов, а именно образов луны и звезд. Отсюда и основные задачи, вставшие перед соискателем в ходе работы:

Определить основные фольклорно-мифологические и празднично-обрядовые источники появления образов луны и звезд в японской культуре и литературе, выявить заимствованные и национальные элементы в их формировании.

Проследить генезис и историю становления системы «сезонной» образности в древней японской поэзии и определить место поэтических образов луны и звезд в этой системе;

На основе анализа произведений средневековой прозы и поэзии рассмотреть основные функции этих образов в средневековой литературе, проследить процесс трансформации образов луны и звезд на новом этапе их развития;

Определить значение образов небесных светил для процесса становления и развития художественной образности в японской классической литературе.

Научная новизна. В диссертации впервые в отечественном и зарубежном японоведении делается попытка рассмотреть поэтические образы луны и звезд как важную составляющую в процесса формирования системы художественной образности японской классической поэзии. Рассматривается генезис этих образов, прослеживается процесс их развития от роли мифолого-обрядовых «сезонных» символов в древней поэзии к символике «полутона» в авторской любовной поэзии средневековья. Впервые определяются функции образов луны и звезд в поэзии разных исторических периодов, прослеживается изменение их метафорического значения в контексте развития японской классической литературы. В научный обиход отечественного востоковедения вводятся образцы японской классической поэзии VIII-X веков, воспевающие луну и звезды, которые не были ранее предметом специального исследования и на русский язык не переводились.

Практическая значимость работы. Результаты исследования могут быть использованы при написании работ по истории японской классической литературы, равно как и обобщающих работ, посвященных развитию японской литературы и поэтики в целом, вопросам становления и развития средств языковой выразительности и системы художественной образности. Они могут служить фактическим материалом для сравнительного изучения системы художественной образности в других литературах региона и шире – в мировой литературе, а также использоваться при чтении курсов по литературам Востока и литературе Японии в востоковедческих ВУЗах.

Апробация работы. Выводы исследования были изложены в виде докладов на научной конференции преподавателей и аспирантов СахГУ (Южно-Сахалинск, 2006) и на научной конференции для исследователей в области филологии Института японской языка (Япония, г.Осака, 2007). Основные положения диссертации нашли свое отражение в ряде публикаций автора (см. список работ в конце автореферата). Текст диссертации обсуждался на заседании кафедры русской и зарубежной литературы Института филологии Сахалинского государственного университета.

Структура диссертации. Диссертационное исследование состоит из Введения, трех глав, Заключения и Библиографического списка.

Во Введении обосновываются актуальность исследования, формулируются его цели и задачи, объясняется научная новизна и практическая значимость работы, определяются ее методы и источники.

Глава первая - «Становление образа луны в древней японской поэзии» состоит из двух параграфов: «Основные принципы создания системы "сезонной образности" в древней японской поэзии» и «Образ луны в контексте системы художественной образности антологии «Манъёсю» (VIII в.)».

В главе отмечается, что в культуре всех народов мира луне издавна придавалось особое значение: веками складывалась система лунарных мифов, происходил процесс мифологизации луны и лунных циклов. Мифы были связаны, прежде всего, с солярными циклами, а луна и солнце соотносились с основными противопоставлениями, характерными для мифологической модели мира – например, со светом и тьмой, верхом и низом. В китайской мифологии это противопоставление выражалось как единение инь и ян, где солнце понималось как ян, а луна - как инь.

В представлении разных народов луна понималась как символ женского начала; она выступала в мифах в качестве женского персонажа, иногда второстепенного. Вероятно, именно с этим было связано и постепенное уменьшение роли лунарных мифов в более развитых обществах и мифологиях. Однако значение луны как мифологического символа, который широко использовался в гаданиях и магических обрядах, было и остается весьма заметным в народных обычаях и обрядах, в праздниках годового цикла. Не стала исключением и средневековая литература, например, литература народов Восточной Азии, в которой поэтический образ луны, взращенный на древних магических и обрядовых представлениях, занял достойное место, на многие века вперед определив художественный и поэтический настрой, тональность классической литературы.

Культ луны, который нашел свое яркое отражение не только в обрядово-праздничной культуре японцев, но и в их поэтическом творчестве, был заимствован из китайской традиции. Однако, японцы, сохранив ряд значимых элементов лунарного культа и главное – особое почитание этого светила, значительно переосмыслили и дополнили представления о луне как на сюжетном, так и на стилистическом уровнях. В результате сформировалось совершенно новое, оригинальное явление японской культуры, безусловно, уходящее своими корнями к китайской мифологии и обрядовой традиции, но совершенно очевидно ставшее достижением, прежде всего, японской культуры.

Подчеркивается, что для заимствования образов луны и звезд в японской традиции была подготовлена благоприятная почва. Как известно, отличительной чертой японской поэзии на протяжении всех веков ее развития было особое отношение к природе, через образы которой поэты передавали свои чувства и переживания. Представления о поэтической сезонности появились в японской поэзии еще во времена создания первой поэтической антологии «Манъёсю» (VIII в.). Именно в ней была разработана целая система сезонной образности, ставшая основой для создания поэтических творений в последующие века. Это было время, когда еще были очевидны связи народной и литературной поэтических традиций, а авторская поэзия черпала свои образы и настроения в народной лирике. Многие сезонные образы восходили к древним народным преставлениям о календаре, прежде всего, хозяйственном, связанном с земледельческим циклом. Конечно, ко времени создания «Манъёсю» уже многие народные образы были переосмыслены, однако, восприятие сезонных символов было принципиально иным, нежели позднее в эпоху Хэйан. Наряду с другими образами, заимствованными японцами из мира природы для создания системы «сезонной образности», луна как многофункциональный образ была достаточно широко вовлечена в эту систему. Интерес к этому образу восходил к древним мифологическим представлениям, восходящим к китайской традиции, а также к собственно японским хозяйственным обычаям и обрядам, в которых луне отводилась важная роль.

Образ луны занял свое достойное место в системе сезонной образности японцев уже в период расцвета древней поэзии. Например, в песнях «Манъёсю» в большом количестве использовались всевозможные сравнения, заимствованные из фольклорной традиции. Многие из этих сравнений были связаны с образами луны или месяца. В общем, в антологию «Манъёсю» было помещено более 170 песен, воспевающих луну или месяц. Именно поэтому антология может по праву считаться одним из тех памятников, в котором в древней японской поэзии наиболее полно и ярко запечатлелся образ луны. Так, в древней японской поэзии широкое распространение получили сравнения луны с бровью, луком, ладьей и даже ягодами тута. Все эти сравнения возникали по принципу зрительной ассоциации, внешнего сходства и были, по сути, очень простыми, хотя и создали в древней японской поэзии запоминающиеся художественные образы.

Большое число песен древнего памятника использовали прием метафорического сравнения луны с юношей или девушкой, под которыми могли подразумеваться или не подразумеваться возлюбленные. Большое значение для развития образа луны как поэтического символа любовной поэзии сыграла связь луны с одним из верховных богов японского синтоистского пантеона, с богом Цукиёми, образ которого не только запечатлелся в древней японской поэзии, но и послужил для создания многочисленных сравнений, метафор, аллегорий и других средств художественной выразительности. И это при том, что в самой японской мифологии эпизоды, связанные с деятельностью этого бога, не получили достаточного сюжетного развития.

Как показал анализ песен антологии «Манъёсю», в которых воспевалась луна, образ ночного светила был метафорой не только возлюбленного, юноши, но также широко использовался для обозначения девушки, далекой возлюбленной. При этом практически всегда луна, ее появление или ожидание воспринималось как синоним печали, грусти, невозможности увидеть свою любимую. В антологии «Манъёсю» луна, будучи метафорой девушки, возлюбленной, никогда не выступала как символ счастливой любви. С ней всегда были связаны такие понятия как «недосягаемость», «тоска», «печаль» и «разлука».

В древней японской поэзии образ луны был тесно связан с любовной тематикой стихотворений. Однако это проявилось не только в создании поэтических метафор юноши и девушки, разлученных возлюбленных; четко просматриваются и другие функции луны, что нашло свое отражение в создании определенного ряда символов. Так, можно говорить о существовании в антологии «Манъёсю» целого цикла песен (не выделенного специально составителями антологии, но существующего реально), в которых луна выступает в роли помощника влюбленных, так или иначе организуя их встречу. Например, луна может быть доброжелательным свидетелем свидания, а также может помочь возлюбленным найти дорогу друг к другу, освещая путь. Кроме того, большое количество песен обыгрывает образ всевозможных преград для появления луны или любования ею, в чем также может просматриваться намек на любовные отношения.

В качестве таких естественных природных преград могли выступать горы, туман, иней или облака. Их упоминание в песнях соседствовало с реальными природными зарисовками, что способствовало созданию в стихотворении как бы двух фонов – реального и иносказательного. Таким образом, стихотворение получало подтекст, до конца понятный лишь автору и адресату, поскольку его истинная ситуативная привязанность так и осталась неизвестной. Без этой ситуативной привязанности стихотворение приняло форму любовного послания, в котором было очевидно метафорическое использование образа луны как образа возлюбленной и образов гор, облаков, тумана, инея как синонимов нереализованных любовных надежд и ожиданий. Становление и развитие поэтического образа луны происходило по нескольким тематическим и стилистическим параметрам. В основном, он был задействован при формировании любовной поэзии, выполняя в ней разные функции – от метафоры юноши или девушки, до светила-свидетеля любовных отношений и иносказательного образа преграды.

В главе также подробно рассматриваются принципы использования образа луны в песнях, отражающих буддийские идеи бренности мира. Отмечается, что представления о луне как о символе вечности способствовали вовлечению этого образа в систему поэтических образов, связанных с буддийско-философской проблематикой. Эта тема была еще недостаточно разработана древней японской поэзией, однако, именно образ луны, наряду с образами цветов сливы, а также гор и морей, оказался наиболее подходящим для выработки первых поэтических концепций иллюзорности бытия и бренности земного существования.

Особое внимание уделяется анализу лексических единиц японского языка, которые традиционно использовались для обозначения разных фаз и «действий» луны в древней поэзии и культуре. Отмечается, что при всем многообразии метафор и других приемах художественной выразительности, характерных для создания поэтического образа луны, набор лексических средств был ограничен. Наибольшее распространения получили такие термины, как Цукими (月見), что значит Праздник любования луной, мэйгэцу (名月) – луна 15-ого дня 8-го месяца. Эта луна называлась также Госпожой луной 15-й ночи (Дзюгоя-о-цукисама　十五夜お月様, или просто Дзюгоя (十五夜), что понималось как «пятнадцатая ночь».

Что касается глаголов, которые характеризовали «действия» луны, то в основном использовались три таких глагола. Так, для обозначения «сияния» луны использовались два глагола – «хикару» (光る) в большом количестве значений - «сверкать, сиять, блестеть, светиться» и глагол «тэру, тэрасу» (照る) в аналогичных значениях – «сиять, светить, освещать». Благодаря этим глаголам и формам, образованных от них, в поэзии появились выражения типа 照る月 – «сияющая луна», 照る月夜 – «ночь сияющей луны», 天照る月 – «луна, сияющая на небе» и многие другие. Широко использовался и глагол-«антоним», передающий все оттенки «сокрытия луны». Это был глагол «какусу, какурэру» (隠る) в значении «прятать(ся), скрывать(ся)». Он употреблялся в разных сочетаниях со словами «ночь», «туман», «горы», являющимися показателями основных мест, куда в поэзии скрывается луна, например, 山に隠りてありけり – «сокрывшаяся в горах (луна)».

На примере стихотворений, воспевающих луну, в главе подробно рассматривается прием контаминации. Антология «Манъёсю» дает достаточно много примеров подобного рода заимствований. Наиболее типичными для нее заимствованиями могут считаться те, которые приводили к появлению общих зачинов, общих концовок, «общих мест», то есть к появлению различных вариантов песен. Такие варианты в японском литературоведении принято обозначать термином руйка, что буквально означает «сходные песни». В «Манъёсю» происходит своего рода смешение двух или трех разных произведений. Контаминации в «Манъёсю» встречаются в самых разных вариантах: в виде общих зачинов и общих концовок, а также практически в полной идентичности песен. Объясняется это самой структурой памятника и, главное, его авторским составом.

Подчеркивается, что древняя поэзия заложила основы для дальнейшего развития образа луны и остальных небесных светил, определив на века вперед тематический и стилистический круг их бытования в японской поэзии в целом.

Глава вторая - «Особенности развития образа луны в средневековой японской литературе» состоит из двух параграфов: «Поэтико-эстетические функции луны в японской прозе эпохи Хэйан (IX-XII вв.)» и «Трансформация художественных представлений о луне в средневековой японской поэзии».

В главе отмечается, что в эпоху Хэйан (IX-XII вв.) особую популярность приобрел обряд любования луной, и в скором времени праздник 8-го месяца встал в один ряд с другими широко распространенными в Японии в то время обрядами «любования». Их формирование и утверждение было связано с общей эстетической концепцией эпохи Хэйан, в которой большое внимание уделялось эстетике. Это был период, когда аристократы проводили дни в интеллектуальных забавах, слагая стихи и любуясь красотой меняющегося в зависимости от времени года окружающего мира. Среди эстетических идеалов эпохи Хэйан особое значение приобрел культ красоты. Луна, которая с давних пор была наделена в представлении японцев особой магической силой, вполне вписывалась в череду предметов и явлений, призванных реализовывать этот культ. В связи с этим описание и изображение красоты луны стало постоянным мотивом в произведениях разных жанров японского искусства эпохи Хэйан, и нашло яркое отражение в литературе этого периода.

Именно литература в наибольшей степени зафиксировала восхищенное отношение японцев к ночному светилу, желание описать и запомнить все нюансы его появления на небе: будь то лунная дорожка на глади озера, мягкий свет, окутывающий горы, или яркий свет осенней луны.

Особо подчеркивается, что в хэйанской литературе появилось два сюжетных пласта в описании луны. С одной стороны, луна воспринималась как предмет любования и восторга, место обитания фантастических и волшебных существ, наделялась чудесной силой, и, будучи сезонным символом японской классической поэзии, прочно вошла в категорию природных явлений, которые наиболее ярко могли выразить любовные чувства лирического героя, передать его печаль от расставания с возлюбленной.

В другой стороны, особенно в хэйанской прозе, по лунам было принято описывать сезонные праздники и особо значимые события в жизни японской аристократии того времени. С точки зрения подобных описаний хэйанская литература была еще достаточно близка к традиционному народному календарю, что и нашло свое отражение во многих прозаических произведениях эпохи Хэйан, в которых описания сезонных цветов, трав, а также праздников занимали весьма заметное место.

В главе указывается, что восприятие луны как поэтического образа, рождающего любовные ассоциации, было характерно, прежде всего, для японской поэтической традиции. Это принципиально отличало ее от прозы, где луна понималась в большей степени как сезонный показатель и являлась ориентиром при создании более или менее развернутых описаний природных особенностей, свойственных тому или иному лунному месяцу. Кроме того, образ луны также использовался для достоверного описания происходивших в конкретном лунном месяце календарных праздников или дворцовых церемоний, к этим праздникам приуроченных.

Однако и в этом случае были своего рода исключения. К таковым может быть отнесено первое прозаическое произведение японской литературы, написанное в жанре повести-моногатари (物語), которое позднее будет названо «прародительницей всех моногатари». Речь идет об известном произведении IX-X веков – повести «Такэтори-моногатари» («Повести о старике Такэтори»; 竹取物語). Спецификой этого произведения, помимо всех остальных его самобытных особенностей, следует считать также и то, что в центре повествования находится образ Лунной девы, сюжетно связанной и подчиняемой луне. Именно эта подчиненность, а, по сути, принадлежность, и выступает в роли сюжетообразующего фактора, определяя развитие действа и его основные коллизии.

Подробно рассматривается история возникновения и бытования сюжета «Повести о старике Такэтори», первая «публикация» варианта которого относится к VIII веку и связана с поэтической антологией «Манъёсю». Именно в этом памятнике в шестнадцатой книге был помещен поэтический цикл, состоящий из двенадцати песен. Его предваряло прозаические введение, дающее представление о поводе сложения приводимых далее песен. Сюжет этого введения был чрезвычайно далек от позднего сюжета «Повести о старике Такэтори», однако в нем впервые в японской литературе упоминалось имя Такэтори. Это предание и поэтический цикл, могут рассматриваться не только как прародители этого произведения, но и как показатель очевидной связи сюжета с темой луны, пока еще не проявившейся очевидно.

В главе подробно анализируется проблема авторства и структурного построения «Такэтори-моногатари», проводится анализ древних представлений японцев об архитектонике лунного мира, законах течения времени и взаимоотношений жителей «иных» миров с людьми. Особое внимание уделяется образу лунной девы – Кагуя-химэ, проводится мысль о том, что в «Повести о старике Такэтори» впервые в японской литературе был выведен идеальный, по представлениям японцев, женский характер. Таким образом, «лунная» тематика в немалой степени способствовала созданию первого идеального женского образа в японской литературе, что дает возможность рассматривать произведение «Такэтори-моногатари» как начальный, предварительный этап формирования «литературы женского потока» в японской повествовательной традиции.

Большое место в главе отводится анализу сюжетных и поэтико-художественных изменений, произошедших при создании образа луны в поэзии эпохи Хэйан. Отмечается, что хотя этому образу по-прежнему придавалось большое значение, по сравнению с его функциональной направленностью в поэзии эпохи Нара, теперь налицо были значительные изменения, продиктованные общей спецификой поэзии этого периода. Во-первых, определенным изменениям подвергся тематический круг стихов, в которых поэты стали использовать образ луны. У них не было больше интереса к сравнениям сезонных символов с явлениями природы и этапами хозяйственной деятельности, с героями древней мифологии, с народной религиозной дидактикой. А если верность этим темам и сохранялась, то сам подход был уже другим. Во-вторых, все внимание хэйанских поэтов было сконцентрировано на любовной лирике, для чего многие древние образы были переосмыслены. Не стал исключением и образ луны, который и в древности использовался в любовной поэзии. Однако теперь его связь с любовной лирикой стала определяющей и даже можно сказать – единственной.

Как следствие этого, значительно расширился диапазон использования образа луны в любовных стихотворениях, в личной переписке, равно как и стало больше литературных памятников, анализ которых может дать более или менее полную картину функционирования этого образа в средневековой японской поэзии. Произведения, в которых использовался образ луны, относились, как правило, к так называемым «сложным» стихотворениям. Это были стихи, построенные не только на игре слов, но и на передаче тайного смысла, часто понятного только отправителю и адресату. Появление такого стиля также было одной из отличительных черт японской поэзии эпохи Хэйан. Поэтическим мастерством считалось умение так подобрать слова и образы, чтобы они представляли собой своеобразные художественно-поэтические ребусы, над разгадкой которых, а точнее – над постижением их глубокого смысла получатель должен был задуматься и, обладая сам поэтическим даром, оценить талант автора.

Большое число примеров стихотворений о луне, дают, например, такие произведениях жанра ута-моногатари(歌物語) как «Исэ-моногатари»(伊勢物語) и «Ямато-моногатари (大和物語), а также в «Дневник» Идзуми Сикибу (和泉式部日記) и ее личная переписка с принцем Ацумити. Именно в этих произведениях можно обнаружить многие варианты использования образа луны, характерные для средневековой японской поэзии, среди которых следует отметить следующие: 1. луна, скрывающаяся за горами; 2. луна, увиденная из заброшенного жилища; 3. луна, проплывающая перед домом, но не заглядывающая в дом; 4. предрассветная луна, которая вот-вот уйдет с небосклона.

Каждый из этих образов нес важную смысловую и ассоциативную нагрузку, однако, все они так или иначе передавали настроение легкой грусти и любовного разочарования. Так, появление образа луны, которая скрывается за горой, должно было рождать в душе томительную печаль, подчеркнуть невозможность нынешней ночью увидеться с возлюбленным, который, подобно этой луне, как бы исчезал с небосклона.

Весьма распространенным был и образ луны, которую поэт видит из заброшенного дома. В таких случаях в поэзии почти всегда использовалось сочетание «арэтару ядо» (荒れたる宿), что буквально означало «пустое, заброшенное жилище» и понималось как синоним женского одиночества. Стихотворения, содержащие это выражение, практически однозначно воспринимались как жалоба на невнимание со стороны возлюбленного, своего рода «тихий» укор. К образу луны, на которую поэт (поэтесса) смотрит из заброшенного дома и который является поэтическим синонимом одинокой (брошенной, забытой) женщины, близок по своей художественной и стилистической направленности и образ луны, проплывающей около дома, но не заглядывающей в дом. В средневековой японской поэзии он, как правило, появлялся, когда женщина хотела пожаловаться, что возлюбленный давно не посещает ее, а лишь «проплывает как луна» мимо ее дома.

Однако у этого образа был и еще один, более сложный контекст. Дело в том, что в поэзии зачастую рядом с выражением «луна, которая движется по небу» («сора ику цуки»; 空行く月) появляется слово «облачная (заоблачная) обитель, облачный (заоблачный) чертог» («кумои»; 雲居), что придает стихотворению несколько иной смысл. Известно, что под «облачной обителью» в поэтической иносказательной форме понимался императорский дворец, поэтому упоминание этого слова в стихах однозначно указывало на высокий придворный чин, на «непростое» положение в императорском дворце кавалера, к которому дама обращала свои жалобы. При таком понимании контекста стихотворения ясным становится и другое значение выражения «луна, которая движется по небу»: оно выступает в роли скрытого сравнения небесного светила и кавалера знатного происхождения. Вариантом образа луны, проплывающей мимо дома, но не заглядывающей в окно, может служить и образ луны, не освещающей дом. В таком случае образ темноты связан с образом одинокой женщины, покинутой возлюбленной.

Особой популярностью в японской средневековой любовной лирике пользовался и образ предрассветной луны. Его частое использование было связано с особыми правилами поведения и приличия, принятыми в хэйанском обществе в отношениях между тайными возлюбленными.

Перечисленными вариантами использования образа луны хэйанская поэзия не ограничивалась. В стихотворениях часто встречалось сочетание, которое несколько условно можно перевести как «смотреть на луну». Условность этого перевода продиктована тем, что в японских текстах, в силу специфики построения японского стиха и строгой регламентации количества строк, сочетание иероглифов «луна» и «смотреть» практически никогда не подавались как правильное грамматическое словосочетание, управляемое винительным падежом. Из-за такого (естественного для японской поэзии) подхода это выражение могло интерпретироваться и как «ты смотришь на луну», и как «мы вместе смотрим на луну» и т.д. Со временем в японской поэзии «смотрению на луну» стала приписываться еще одна поэтико-любовная функция – соединительная. Такое восприятие луны восходило к традиции совместного, коллективного любования луной. Образ одновременного «смотрения на луну» в японской любовной поэзии играл важную художественную роль, однако, такая «лунная лирика одиночества» открывала также и широкие возможности для поэтических вариаций.

Как видно, образ луны чрезвычайно широко и многогранно использовался в любовной японской поэзии, передавая практически все оттенки любовные переживаний героев. Однако образ луны имел также и целый набор функций, напрямую не связанных с любовной тематикой, но важных для понимания своего рода «всеобщности» этого образа для средневековой японской поэзии.

Среди наиболее четко оформившихся функций луны «нелюбовного» характера, прежде всего, следует обратить внимание на две. Речь идет о луне как символе увядания, старости со всевозможными вариациями на эту тему, а также о луне как предмете развлечения. Как показал анализ поэтических текстов эпохи Хэйан, диапазон использования образа луны как символа старения или потери был достаточно широк и служил для реализации как идей быстротечности, недолговечности земного бытия, так и идей вечной памяти об ушедших возлюбленных. При этом сравнения любовной связи с то появляющейся, то исчезающей луной вполне вписывалось в эстетические представления хэйанских аристократов и образ «непостоянной» луны нередко использовался для намека на разрыв любовных отношений. Взгляд на луну рождал у хэйанских поэтов также и воспоминания об умерших возлюбленных: иногда внимание привлекал бледный цвет луны, ее холодная красота, а иногда – цикличность ее появления на небосклоне, которой противопоставлялась невозможность этой же цикличности, своего рода, возрождения человеческой жизни.

Однако было бы неверно утверждать, что образ луны возникал в японской поэзии исключительно как играющий чрезвычайно важную роль или соотносимый с какими-либо значимыми событиями. Как и в древней японской поэзии, в лирике эпохи Хэйан было создано немало стихотворений, вероятно, сложенных как поэтические экспромты развлекательного характера. Многие из них сочинялись на поэтических турнирах, приуроченных к времени любовании луной.

Особое значение в классической поэзии придавалось также и конкретным лунным месяцам японского календаря. Наибольшего внимания со стороны хэйанской поэзии удостоилась так называемая Долгая луна, то есть луна девятого лунного месяца. Согласно японским народным представлениям, она обладала двумя важными свойствами: считалась очень красивой и яркой, и выполняла, таким образом, важные для хэйанской культуры эстетические функции, а также обладала особой жизненной энергией, имела целебные свойства и могла способствовать процветанию и долгой жизни. Последнее напрямую связывалось с особым днем, который приходился на девятое число девятого месяца и был известен как праздник хризантем. Особая «эстетизация» хризантем, которые, по представлениям японцев, напоминали небесные светила, чаще всего полную луну и звезды, метафорой которых они и стали в классической японской поэзии, привели к ярко выраженной «эстетизации» самой «долгой луны» то есть девятого лунного месяца в японской любовной лирике.

Глава третья - «Тема "встречи звезд" в японской классической литературе и эстетические воззрения японцев» включает два параграфа: «Миф о любви двух звезд в фольклорной традиции и обрядности японцев» и «Особенности отражения образов "звездного" мифа в древней и средневековой японской поэзии».

В главе указывается, что среди календарных праздников, нашедших свое отражение в произведениях японской классической литературы, особое место издавна принадлежало празднику Танабата (七夕), традиционно отмечавшемуся в 7-ой день 7-ого лунного месяца. Мифологическое обрамление праздника составлял миф о двух небесных влюбленных – Ткачихе и Волопасе, которые отождествлялись с двумя звездами северного неба - Вегой (в созвездии Лира) и Альтаиром (в созвездии Орла). Осенью эти звезды, которые находятся по разные стороны Млечного Пути, сближаются в северной части небосклона, что для китайцев всегда символизировало «встречу» небесных влюбленных.

Как гласила самая распространенная версия мифа, Ткачиха была дочерью Небесного правителя. Целыми днями она только и делала, что ткала «небесное покрывало». Отцу сталь жаль ее, и он выдал Ткачиху замуж за Волопаса, который жил на другой стороне Небесной реки. Однако с тех пор Ткачиха перестала работать. И тогда рассерженный Небесный правитель послал сороку сказать, что он разрешает супругам встречаться только один раз в семь дней. Сорока же пока долетела до Ткачихи, забыла наказ Небесного правителя и назвала первое, что пришло ей в голову: 7-ой день 7-го месяца. С тех пор разлученные супруги весь год ждут того одного-единственного дня в году, когда им позволено видеться, и тоскуют на разных берегах Небесной реки (Млечного пути). В ночь на 7-ое число 7-го месяца множество сорок слетается к Небесной реке, и в назначенное время они строят живой мост, по которому Волопас идет на свидание к Ткачихе.

Интерес к китайскому мифу в странах Восточной Азии выразился в том, что в день встречи звезд, в 7-ой день 7-го месяца, стали устраиваться пышные празднества, охватывавшие все слои общества. Во всех странах Восточной Азии этот день почитается днем счастья и семейного благополучия. Было принято обращаться к богам с просьбами ниспослать здоровье и удачу и отвести от семьи напасти и невзгоды. Широкую популярность этот праздник обрел и в Японии, где он был известен еще в эпоху Нара (VIII в.) и впервые отмечался в 755 г. при дворе императрицы Кокэн (750-758; 765-770). В эпоху Эдо (1603-1868) его включили в госэкку (語節句) - пять основных японских праздников.

Отмечается, что упоминания праздника Танабата встречалось практически во всех произведениях японской средневековой литературы, что свидетельствует об огромной популярности и самого мифа и его героев. При этом обращает на себя внимание весьма интересный факт: в классической японской прозе, в отличие от поэзии, время проведения праздника Танабата описывалось несколько специфически. В поэтических памятниках седьмой лунный месяц почти автоматически ассоциировался исключительно с самим праздником Танабата, и потому в поэзии рождались яркие и самобытные образы Волопаса, Ткачихи, Млечного пути. В прозаических же произведениях обнаруживаются иные описания седьмого месяца. И главное в большинстве из них – это лишь констатация холодной, промозглой погоды. Поэзия совершенно иначе подходила к упоминанию праздника Танабата. При этом самое значительное место при упоминании праздника и мифа занимали не главные герои мифа, а разлучающий возлюбленных Млечный путь («Небесная река»). Особое место японская литература уделяла образу Ткачихи, который получил гораздо более яркое художественное (прежде всего, поэтическое) воплощение, чем образ Волопаса. При этом в небольшом количестве, но в литературе все же присутствовал образ Волопаса, с которым, как правило, поэты ассоциировали самих себя, слагая стихи о своей несчастной, неразделенной любви. Кроме того, японская литература сохранила, если не описание праздника или прямое переложение мифа, то называние, как отдельных атрибутов праздника, так и краткую передачу основной коллизии мифа.

В главе подчеркивается, что в истории японской литературы были поэты, творчество которых во многом было связано именно с праздником Танабата. И здесь следует назвать одного из самых известных поэтов древности, поэта VIII века Яманоуэ-но Окура. В работе подробно рассматривается жизненный путь и творчество поэта, анализируется цикл его стихотворений, посвященных празднику Танабата.

Большую роль в утверждении образов праздника Танабата в японской поэзии сыграли многочисленные поэтические турниры утаавасэ, во многом благодаря которым эти образы стали восприниматься как устойчивые сезонные символы осени. Однако будучи общепризнанным символом осени, образы праздника Танабата могли появляться и в песнях других сезонов, например, в песнях зимнего цикла, что, вероятно, может свидетельствовать об имевших место изменениях погоды в какой-либо конкретный год, например, резкое похолодание осенью в год проведения турнира. В таком случае праздник Танабата мог получить ассоциативную связь с несвойственным ему сезоном, что, в свою очередь, рождало совершенно новые образы. Например, появился образ «зимней Танабата», благодаря которому известные составляющие этого мифа и праздника заиграли новыми красками, будучи вовлеченными в совершенно новый образно-ассоциативный ряд. Так, стал широко использоваться образ замерзшей реки как символа с одной стороны, замирания природы, а с другой – прекращения любовных отношений, которые тоже как будто замерзли. При этом на первый план выходили картины зимы, грустного зимнего пейзажа.

Иногда в любовных стихах предлагались и более сложные образы, рожденные из непосредственных наблюдений за состоянием природы. Например, Небесной реке – Млечному пути приписываются свойства «земных» рек. Поэтический образ замерзшей горной реки – это образ горестного расставания, столь глубокого любовного разрыва, при котором замерзает и горная река, и Млечный путь. Японцы с давних пор замечали, что зимой Млечный путь не виден, это дало возможность для создания ставшей со временем классической для японской поэзии метафоры - «Река небес замерзла».

Отмечается, что к IX-X векам образ Млечного пути (Небесной реки) стал настолько популярен, что приобрел черты некой «всеобщности» и возникал в сознании хэйанских поэтов и слушателей их стихов практически одновременно с употреблением таких слов, как «вода», «река», «ладья», «брызги» и другие. Эти слова в свою очередь становились поэтическими ассоциациями слов «слезы», «разлука», «ожидание», что заметно расширяло ассоциативное поле «Небесной реки». Известны случаи, когда на расширение такого ассоциативного ряда требовалось значительное время и труд не одного поэта. Прекрасной иллюстрацией сказанного может служить образ Небесной реки, появившейся первоначально в поэтической антологии «Кокинсю» (905 г.), а затем получившей развитие в произведении жанра ута-моногатари «Исэ-моногатари».

Примечательно, что в классической японской литературе образ Небесной реки рождал и образ переправы, которая ассоциировалась с мостом. Среди поэтических способов соединения разлученных супругов, в работе выделяются два: некая небесная ладья, на которой Волопас переплывает бурную Небесную реку и Сорочий мост, по которому он идет навстречу своей возлюбленной. Довольно часто встречалось в литературе и упоминание Сорочьего моста (Касасаги-но хаси). В странах Восточной Азии, в том числе и в Японии, где считалось, что именно сороки были виноваты в несчастии супругов, так как именно они неверно передали приказ Небесного правителя, особо подчеркивалась роль птиц и в соединении Волопаса и Ткачихи.

Однако образ «Небесной реки» не воспринимался исключительно как «мост» для осуществления любовной связи. Гораздо чаще встречалось другое восприятие этого образа: Млечный путь, «Небесная река» стала иносказательным символом любой преграды, материализованной или моральной, стоящей на пути соединения влюбленных. Такой преградой могло стать большое расстояние, недовольство родителей, а также даже самые простые ширмы и перегородки, которые как бы не давали возлюбленным соединиться.

Заметное место среди стихов, воспевающих Танабата, занимали песни о Ткачихе, которая считалась главной героиней праздника. В представлении японцев именно Ткачиха оказалась в большей степени «жертвой» случившегося, и потому ей было более тоскливо и одиноко. Кроме того, уже изначально образ Ткачихи оказался созвучен мыслям и настроением множества хэйанских красавиц, которые при каждом удобном случае начинали сравнивать себя с Ткачихой, создавая и вокруг себя образ нежной, печальной супруги, в слезах ожидающей своего Волопаса. Притягательность образа Ткачихи для хэйанских дам была очевидна. И одна из причин заключалась в том, что «любовная печаль», как и все другие проявления «печали» были обязательным элементом японской хэйанской поэзии, которую часто вообще называют «поэзией разлуки». «Красота страдания» в тот период в поэзии ценилась гораздо больше, чем «красота счастья». И история несчастной звезды Ткачихи, вечно тоскующей и вечно ожидающей своего мимолетного счастья, соответствовала образу мысли и образу жизни хэйанских аристократок.

Понятно, что реальное положение женщин, как в семейном быту, так и на социальном уровне, и ее роль в жизни японского аристократического общества не могли не найти своего отражения в японской поэзии. Ведь поэзия в тот период понималась не только как способ художественного выражения чувств и эмоций, а, прежде всего, как форма межличностного общения, своего рода «бытовой» разговор, так или иначе касающийся множества достаточно обыденных эмоций, но облаченный при этом в высокую художественно-поэтическую форму. Именно поэзия является своего рода источником для понимания стиля жизни женщин хэйанской эпохи, когда ее уделом зачастую были лишь ожидание и тоска.

В целом, в главе отмечается, что сюжет и система персонажей древнего китайского мифа о разлученных звездах-супругах нашла в японской фольклорной и обрядовой традиции благодатную почву, оказалась созвучной мыслям и чаяниям японцев, прежде всего, японских женщин, которые увидели много общего между своими собственными чувствами и жизнью и судьбой звезды Ткачихи. Проникновение образов, связанных с праздником Танабата, в японскую литературу, прежде всего, в поэзию, было вполне закономерным явлением. Будучи поэзией разлуки и печали, японская лирика была открыта новым темам и сюжетам, содержащим некий аспект грусти. Тем более что история о любви двух звезд была сюжетна, что давало возможность для создания огромного числа поэтических вариаций, иносказаний, сравнений и метафор.

Однако, при всем огромном влиянии китайской традиции, японская поэзия заметно адаптировала предложенную трактовку древнего мифа. По-своему «прочитала» его, сделав основной акцент на двух образах: Млечного пути – метафоре любой преграды между возлюбленными и печальной судьбы Ткачихи, образ которой мог получать (в зависимости от настроения поэта и его личных переживаний) все новые интерпретации. Особое внимание со стороны хэйанских поэтов (и поэтесс) к образу Ткачихи в немалой степени способствовало тому, что в японской литературе стал проявляться определенный интерес к женским образам. Это, в свою очередь, привело в дальнейшем к созданию уникального явления японской классической литературы – «литературе женского потока», вершине литературного творчества эпохи Хэйан.

В Заключении формулируются основные выводы диссертации. Отмечается, что формирование системы художественной образности японской поэзии относилось к древнему этапу ее развития, к периоду Нара, и нашло свое воплощение в первой японской поэтической антологии «Манъёсю» (VIII в.). Антология явила собой пример единства фольклорной и авторской поэзии. Именно поэтому в стихах этого памятника сохранились древние народные представления о «сезонности» и «календарности» как неотъемлемой части народной песенной культуры. Получила развитие и так называемая система «сезонной образности», смысл которой заключался в создании целого ряда приуроченных к определенному времени года поэтических образов-символов, являвшихся наиболее характерными именно для данного календарного сезона. Благодаря появлению этих образов короткое японское стихотворение наполнилось особой смысловой глубиной, получило возможность с помощью намеков передавать все нюансы человеческих чувств и эмоций. Это было чрезвычайно важно для японской поэзии, потому что в ее основе изначально лежала любовная тематика.

Сезонные образы-символы заимствовались поэтами, вслед за народной поэзией, из мира природы, а также из обрядовой практики, причем не только собственно японской, но и китайской. Некоторые из этих образов-символов так и остались характерными исключительно для древней поэзии, другие же, наполнившись новым смыслом, продолжали бытовать в авторской поэзии последующих эпох и играть важную поэтико-стилистическую роль. Последнее в полной мере относится к образам луны и звезд в японской классической литературе, прежде всего, в поэзии. Наряду с другими образами, заимствованными японцами из мира природы для создания системы «сезонной образности», луна и звезды как многофункциональные образы были достаточно широко вовлечены в эту систему. Столь широкое распространение образов луны и звезд было связано с влиянием древних китайских мифологических преставлений, а также с собственно японскими хозяйственными обычаями и обрядами, в которых эти светила играли важную роль.

Однако романтическая основа китайских мифологических представлений о луне и звездах, а именно, повествования об «обитаемости» луны, о прекрасных девах-феях, об эликсире бессмертия, о печальной судьбе разлученных звездных супругах – Волопасе и Ткачихе заставили японцев по-новому взглянуть на эти, с их точки зрения, «хозяйственные» образы. В результате образы луны и звезд не только проникли в японскую поэзию, но и стали со временем определяющими. Вокруг них сформировалась целая метафорическая система, предполагающая большое число поэтических функций, которые выполняли эти образы.

На первом этапе, что можно проследить по текстам антологии «Манъёсю», становление и развитие поэтического образа луны происходило по нескольким тематическим и стилистическим параметрам. В основном, он был задействован при формировании любовной поэзии, выполняя в ней разные функции – от метафоры юноши или девушки, до светила-свидетеля любовных отношений и иносказательного образа преграды. Однако при этом образ луны, хоть и восходил к народной традиции, соседствуя с образами и сюжетами японской синтоистской мифологии, достаточно часто встречался и в философско-буддийской поэзии.

Заметные изменения произошли в восприятии образа луны в период Хэйан, что наглядно показывает функционирование этих образов в таких произведениях X века, как «Повесть об Исэ», «Повесть о Ямато», «Дневник Идзуми Сикибу» и других. Японская поэзия о луне практически утратила связь со своей фольклорной первоосновой, с календарными сезонами и хозяйственной деятельностью. Для нее перестали быть характерными сравнения с образами из японской мифологии, потерялся и некий дидактический настрой. И если в эпоху Нара связь луны и любовной тематики рассматривалась в поэзии как одно из проявлений символики луны, то уже в эпоху Хэйан образ луны стал определяющим для всей любовной лирики. Это привело к созданию в поэзии целой системы функций луны, разветвленной иносказательной системы, которая в определенной степени использовала художественные приемы (сравнения, метафоры, иносказания), характерные для народной и древней авторской поэзии, но значительно усложнила их, наполнив стихи замысловатой игрой слов.

При этом особое внимание хэйанские поэты стали уделять любовной тематике и широко использовать для передачи своих чувств и настроений именно образ луны, который стал выполнять целый набор новых для него функций. Так, например, для передачи разных оттенков настроений стали разделяться образы предрассветной луны, луны, увиденной из заброшенного дома, луны, проплывающей мимо дома и т.д. Возникли и такие разновидности «лунных» стихов как стихотворение-риторический вопрос и стихотворение-воспоминание, которые были способны передавать самые тонкие нюансы любовных отношений.

При этом в эпоху Хэйан образ луны в произведениях японского искусства, и, прежде всего, в литературе оставался одним из основных сезонных и эстетических символов. Однако по сравнению с эпохой Нара значительно расширились его поэтико-художественные функции, что выразилось в появлении образа лунной девы как главной героини первого значительного прозаического произведения японской литературы - «Повести о старике Такэтори», а также в формировании специфической «лунной» поэтической любовной системы. «Лунная» тематика в немалой степени способствовала созданию первого идеального женского образа в японской литературе, что дает возможность рассматривать произведение «Такэтори-моногатари» как начальный, предварительный этап формирования «литературы женского потока» в японской повествовательной традиции. По сути, на создание первого образа идеальной женщины, идеальной возлюбленной был направлен и переосмысленный и опоэтизированный миф о звезде-Ткачихе, грустный образ которой оказался созвучным японской поэзии «печали и разлуки».

Очевидно, что в японской культуре на протяжении веков ее развития была создана целая система использования образов луны и звезд в произведениях классической литературы. В своем развитии и функциональном назначении эти образы прошли долгий и сложный путь – от хозяйственно-сезонных показателей до глубоких лирических символов. Эти образы проникли во все жанры японской поэзии, закрепляя за собой устойчивые метафоры и символику. Более того, они, несомненно, способствовали развитию японской национальной прозы, потому что именно благодаря этим образам в японской литературе древности и раннего средневековья были созданы весьма примечательные женские характеры, определены основные параметры представлений о женском идеале, что оказало очевидное влияние на формирование более поздней «женской» литературы.

При этом надо отметить, что образы луны и звезд, хоть и могут рассматриваться как определяющие, сыгравшие важную роль в формировании и развитии системы художественной образности японского стиха и литературы вообще, не являются единственно значимыми образами. Для японской культуры и литературы характерна верность традициям, и потому для понимания многих реалий современного быта и явлений современной литературы необходимо более полное исследование многочисленных художественных образов, унаследованных от японской классики.

Основные положения диссертационного исследования отражены в следующих публикациях:

1. Китайский миф о любви двух звезд в японской средневековой
культуре // «Обсерватория культуры», 2008. № 6. С. 109-113.

2. Раннехэйанская литература: жанр «цукури-моногатари» // Материалы научно-практической конференции преподавателей, аспирантов и сотрудников СахГУ: сборник научных статей. – Южно-Сахалинск, 2006. С.232-234.

3. Образ Кагуя-химэ в «Повести о старике Такэтори» // Материалы научной конференции для исследователей в области японской филологии: сборник статей. – Осака, 2006. С. 31-32. (на японском языке).

4. Генезис «Повести о старике Такэтори»: влияние инокультурных традиций // Материалы итоговой научной конференции для исследователей: сборник статей. – Осака, 2007. С. 95-99. (на японском языке).

5. Поэтический образ Млечного Пути в классической японской поэзии // Состояние и перспективы лингвистического образования современной России. Материалы III Всероссийской научно-практической конференции. – Ульяновск, 2008. С. 221-226.

6. Японский праздник звезд Танабата как пример культурной адаптации (на примере классической японской поэзии) // Языковые и культурные контакты различных народов: сборник статей Международной научно-методической конференции. – Пенза, 2008. С. 204-206.

7. К вопросу об истоках образов лунных дев и старика Такэтори в японской литературной традиции // Восточные языки и культуры: Материалы II Международной научной конференции. - Москва, 2008. С. 218-222.