Н.В. Гоголь был религиозным, искренне верующим и продолжавшим искать до конца жизни новых глубин веры человеком. Но и здесь он оставался вполне здравомыслящим человеком. С одной стороны, он дал одно из детальнейших описаний и толкований божественной литургии («Божественная литургия», с. 315–372), с другой - очень практично, например, рассуждал о состоянии сословия священников:
- «Деревенский священник может сказать гораздо больше истинно нужного для мужика, нежели все эти книжонки» (С. 159).
В то же время:
- «… причина зла всего есть та, что священники стали нерадиво исполнять свои должности» (С. 150). И вообще:
- «… многие из духовных, как я знаю, уныли от множества бесчинств, возникших в последнее время, почти уверились, что их никто не слушает (40-е годы XIX века! - С.Х.), что слова и проповедь роняются на воздух и зло пустило так глубоко свои корни, что нельзя уже и думать об его искорененье» (С. 135-6). Поэтому:
- «… обратите также внимание на городских священников … Не пренебрегайте никем из них, несмотря на простоту и невежество многих» (С. 148-9). «Кто погрубей и позадиристей (из городских священников - С.Х.), погрозите ему архиереем » (С. 150).
Через вопрос о священниках Гоголь снова выходит на злобу дня:
- «Еще не ясно и не совсем открылась страшная истина нынешнего века, что теперь все грешат до единого, но грешат не прямо, а косвенно. Этого еще не услышал хорошо и сам проповедник; оттого и проповедь его роняется в воздух, и люди глухи к словам его» (С. 136); «… после такой проповеди … еще возгордится своей безгрешностью» (там же).
- «… я скорей того мнения, что священнику, не вполне наставленному в своем деле и не знакомому с людьми, его окружающими, лучше вовсе не произносить проповеди» (С. 161).
Церковь у Гоголя - «… верховная инстанция всего … и решенье вопросов жизни - в ней» (С. 313). По Гоголю - «безумна и мысль ввести какое-нибудь нововведение в России, минуя нашу Церковь, не испросив у нее на то благословенья» (С. 109). Гоголь даже оговаривается о «таком уголовном преступлении, каково есть непризнание Бога в том виде, в каком повелел признавать Его Сам Божий Сын» (С. 99).
Что тут скажешь? Каждый в другом находит то, что ему близко, важно, дорого. Религиозный «уклон» у Гоголя очевиден. Но так же очевиден вполне светский характер основной массы его конкретных рассуждений. В самом религиозном аспекте у Гоголя мы находим массу замечательных философских обобщений. Об этом говорят его характеристики христианина, знания, содержащегося в христианских текстах:
- «… христианин на всяком месте мудрец, везде делатель дела» (С.188).
- «Всю эту всемирность человеколюбивого закона Христова, все это отношенье человека к человечеству может из нас перенести всяк на свое небольшое поприще» (С. 308).
Вот советы Гоголя в отношении божественного авторитета:
- «… ставь его перед лицом Бога, а не перед своим лицом; покажи ему, чем он грешит против Бога, а не против тебя» (С. 156).
- «У Бога можно все вымолить … Поступите только умно. «Молись и к берегу гребись», - говорит пословица» (С. 175). И т.д.
В высказываниях Гоголя обнаруживается рефлексивная природа рассуждений о божественном авторитете - эта попутчица всякой формирующейся философии:
- «Бог весть, может быть, и в этом была тоже воля Того, без воли которого ничто не делается на свете…» (С. 310). Или:
- «Без воли Бога нельзя и полюбить Его. Да и как полюбить Того, Которого никто не видал?» (С. 128).
Эстетика Гоголя
(на примере русской поэзии XVIII - первой половины XIX вв.)
Выше приводились высказывания Н.В. Гоголя, содержащие явные эстетические элементы: о прозревании идеалов в их извращенных, карикатурных формах; об односторонне идеальном представлении предмета, героя и др. Они могут быть дополнены:
- «… на то и призванье поэта, чтобы из нас же взять и нас же возвратить нам в очищенном и лучшем виде» (С. 231).
Н.М. Языкову:
- «Возвеличь в торжественном гимне незаметного труженика» (С. 105). «Возвысь их прекрасную бедность так, чтобы … каждому … захотелось бы самому быть бедному» (там же).
Продолжая тему превращенного идеала, о комедии Фонвизина «Недоросль»:
- «Это те неотразимо-страшные идеалы огрубления, до которых может достигнуть только один человек русской земли, а не другого народа» (С. 247).
Эстетика Гоголя так же диалектична и объективна (реалистична), как и все другие стороны его философской культуры. Каким бы ни был предмет у самого поэта, у Гоголя сам поэт берется как особое объективное, развивающееся в себе и через других явление. Достаточно обратиться к его суждениям о Ломоносове, Крылове, Пушкине и др.:
- «Ломоносов стоит впереди наших поэтов, как вступленье впереди книги» (С. 215).
- «О Державине можно сказать, что он - певец величия» (С. 217).
- «Перед другими нашими поэтами Жуковский то же, что ювелир перед прочими мастерами, то есть мастер, занимающийся последней отделкой дела» (С. 224-5).
О Крылове: «Поэт и мудрец слились в нем воедино» (С. 243).
О Лермонтове: «Никто еще не писал у нас такой правильной прекрасной и благоуханной прозой» (С. 235).
Гёте у Гоголя - личность, преисполненная «какой-то германской чинности и теоретически-немецкого притязанья подладиться ко всем временам и векам» (С. 228).
- «… явился Пушкин. В нем середина. Ни отвлеченной идеальности первого (Державина - С.Х.), ни преизобилья сладострастной роскоши второго (Жуковского - С.Х.)» (С. 226).
- «Никто из наших поэтов не был так скуп на слова и выраженья, как Пушкин, так не смотрел осторожно за самим собой, чтобы не сказать неумеренного и лишнего» (там же). «В последнее время набрался он много русской жизни и говорил обо всем метко и умно, что хоть записывай всякое слово: оно стоило его лучших стихов» (С. 232).
- «Капитанская дочка» - «решительно лучшее русское произведение в повествовательном роде» (С. 231).
Пушкин у Гоголя - «чудный образ, на все откликающийся и одному себе только не находящий отклика» (С. 228).
З дравствуйте, дорогие посетители православного сайта “Семья и Вера”!
К познавательному просмотру (и прочтению) предлагаем очередной выпуск передачи “Беседы с батюшкой” телеканала “Союз”, гостем которой стал настоятель храма святого благоверного великого князя Димитрия Донского в Северном Бутове священник Андрей Алексеев.
Т ема телепередачи: Николай Васильевич Гоголь и православие.
. .
Ведущий
М
ихаил Проходцев
Записала
К
сения Сосновская
(Расшифровка выполнена с минимальным редактированием устной речи)
В петербургской студии нашего телеканала на вопросы отвечает настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы г. Светогорска священник Михаил Котов.
(Расшифровка выполнена с минимальным редактированием устной речи)
– Дорогие друзья, сегодня мы с отцом Михаилом продолжим беседовать о русской литературе, и нынешняя наша тема: «Николай Васильевич Гоголь и православие». Давайте объясним нашим телезрителям, почему мы решили поговорить сегодня именно о Гоголе.
– Поскольку наша передача выходит на церковном канале, хотелось бы в первую очередь сказать, что Николай Васильевич, наверное, единственный из всех наших классиков (а в рамках нашей передачи мы рассматриваем именно их) поставил себе такую высокую цель – литературное служение как сознательное служение именно православию. И этот тезис мы постараемся доказать в течение передачи.
Один из исследователей творчества Николая Васильевича писал о нем («Духовный путь Гоголя»): «В нравственной области Гоголь был гениально одарен; ему было суждено круто повернуть всю русскую литературу от эстетики к религии, сдвинуть ее на путь Достоевского. Все черты, характеризующие “великую русскую литературу”, ставшую мировой, были намечены Гоголем: ее религиозно-нравственный строй, ее гражданственность и общественность, ее боевой и практический характер, пророческий пафос и мессианство. С Гоголя начинается широкая дорога, мировые просторы».
В 2009 году вся полнота литературного сознания праздновала великий юбилей – 200 лет со дня рождения нашего незабываемого классика. Впервые в истории было издано полное собрание всех сочинений и, что самое главное, писем Гоголя. Это 17 огромных томов. И надо отметить, что это издание стало возможно благодаря Церкви. Ни одно светское издательство не взяло на себя этот труд. Издательство Московской Патриархии по благословению нашего Святейшего Патриарха Кирилла и уже приснопоминаемого блаженнейшего митрополита Владимира издает этот труд.
А что такое издать 17 томов Гоголя? Это остановить все текущие проекты, обязательно выделить время на этот удивительный труд. Два человека: Владимир Алексеевич Воропаев – профессор МГУ, доктор филологических наук, возглавляющий Гоголевскую комиссию при Российской академии наук, и Игорь Алексеевич Виноградов, который тоже занимается творчеством Гоголя, подарили нам настоящий праздник. Почему?
Дело в том, что мы с вами знаем Гоголя по школьной программе, может быть, даже по программе института как яркого сатирика. Он удивительно смешной писатель, причем смех у него интеллектуальный, достаточно тонкий и даже, как правило, это смех сквозь слезы. И никому и в голову не приходило, что набрались целые тома, где Гоголь делает выписки из святых отцов. Такие имена, как Афанасий Великий, Кирилл Александрийский, Иоанн Златоуст, Василий Великий, Иоанн Дамаскин и так далее, и так далее, были близки Николаю Васильевичу, и он всем советовал: «Читайте святых отцов; и читайте с пометками». Известна Библия Николая Васильевича, тоже с пометками, особенно их много на посланиях апостола Павла, которые он очень любил. Кстати, послания апостола Павла очень любил Иоанн Златоуст и во множестве их толковал.
Также Николай Васильевич написал два удивительных произведения, которые даже не входили во множество собраний сочинений, изданных в советское время, – это «Выбранные места из переписки с друзьями», его авторская исповедь, и произведение «Размышления о Божественной литургии», которое хотя и является черновиками, но не утратило своей актуальности до сих пор.
Нам известно, и до сих пор повторяют порой это клише, что Николай Васильевич – очень загадочная фигура, вокруг которой много неразгаданных тайн: вроде бы сам себя голодом уморил и вроде бы сошел с ума; и чуть ли не живьем его похоронили и так далее. Но благодаря труду уважаемых профессоров сегодня мы с вами можем объективно посмотреть на эту удивительную личность.
Почему это издание вышло как в России, так и на Украине? Во-первых, сам Николай Васильевич Гоголь – живой пример единения двух славянских народов. Это издание призвано в первую очередь не разъединять два этих народа, а соединить их: это наше общее начало. Есть свидетельства, что сам Николай Васильевич говорил, что и малоросс, и великоросс… Два близнеца, то есть это один народ. Он никогда не делил их по национальному признаку. Мало того, мы разговариваем на одном языке – языке молитвы, церковнославянском. Кроме того, в середине XIX века было очень мало переводов святых отцов (которых я перечислил) на русский язык, и Гоголь читал их в церковнославянском переводе.
Конечно, когда начинаешь открывать для себя эти вещи, то и столь знакомые нам «Вечера на хуторе близ Диканьки» звучат совсем по-другому. И «Ревизора» мы можем прочитать уже метафизически, то есть посмотреть не только с комической стороны – как на смешное обличение порядков, но и со стороны духовной. Так же и на «Мертвые души». И, конечно, коснуться удивительной проблемы, над которой Гоголь как великий художник мучился в конце жизни: достойно ли то, что он пишет, того, чтобы выйти на свет? Он предъявлял к себе очень высокие требования.
Борис Зайцев в эмиграции высказал такую мысль: «Всем великим художникам, всем великим писателям присуще то, что они начинают с художественных произведений, а заканчивают духовными». Это есть в музыке: насколько мажорные произведения у Моцарта, и вдруг в конце жизни минор – «Реквием». Или, например, мы знаем Рахманинова, Чайковского, которые в конце своего творческого пути обращались к духовной теме, писали музыку для всенощного бдения, Божественной литургии.
То же самое случилось и с Николаем Васильевичем Гоголем. И недопонимание как раз от того и произошло, что просто не поняли. Кроме его самого, эти духовные искания были не нужны большей части того общества, к которому он обращался. Отсюда – сумасшествие. Мы знаем слова апостола Павла: «То, что от Духа Святого, душевный человек не принимает, потому что это кажется ему безумным». Конечно, если мы чего-то не понимаем, очень просто сказать: да это же сумасшествие. Хотя, конечно, Николай Васильевич был абсолютно здоров.
Вообще и в нашей жизни до сих пор не изжит такой шаблон: как только человек обращается лицом к религии, кругу его знакомых сразу же кажется, что что-то не в порядке с головой у этого человека. Хотя если вспомнить известного киевского психиатра Сикорского, написавшего до революции достаточно большое количество трудов, он впрямую говорит, что религиозное чувство – это признак нормальности человека. Верующий человек – это психически здоровый человек.
Николай Васильевич Гоголь всегда был на пути к религии. У него была очень набожная семья. Да, в конце жизни он испытал кризис, но это было не признаком его сумасшествия, а того, что Николай Васильевич становится на одну ступень выше. Может быть, в этом и кроется ключ к разгадке его тайны.
Если мы начнем с первого сборника Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки», то увидим, что здесь он очень мастерски, с присущим ему искрометным смехом показывает достаточно серьезные вещи. Во-первых, говорит о том, что для него реален не только этот мир, но и мир духовный. Ведь когда он вошел в литературу с этим сборником, ему было всего 22 года, это абсолютно юный возраст. Когда он пишет об этом, многие его ровесники как раз стали сомневаться в существовании духовного мира. Идея просвещения, рацио… Всё пытались объяснить логически, и какие там духовные миры – всё это пережитки прошлого. Нет. Николай Васильевич прямо говорит о том, что два этих мира существуют параллельно и даже взаимодействуют друг с другом. И начиная с «Вечеров на хуторе близ Диканьки» дальше наш великий классик сделает эту тему генеральной – прямой дорогой по всему его творчеству.
Обращает на себя внимание и обрядная, фольклорная сторона. Насколько удивительно Гоголь знает традиции народной культуры, чего, кстати, очень сильно недостает в нашей жизни. Мы знаем многие направления и течения и в культуре, и в искусстве, и в популярной музыке и, как правило, не знаем своих корневых, народных песен, сказок и поговорок, хотя это далеко не бесполезная вещь.
Еще один момент, который потом тоже будет присутствовать в творчестве Николая Васильевича, – это искрометный смех как принцип борьбы со злом. Мы с вами знаем, что смеха мы боимся. Как писал сам Гоголь, оказаться смешным боится даже тот, кто вообще ничего не боится. Видя зло этого мира и прекрасно его понимая – а у него был абсолютный слух на зло, это был его дар, его мучение и, можно даже сказать, его крест – через смех он побеждал это зло. Преображался сам изнутри и хотел преобразить соотечественников. Не всегда, конечно, соотечественники этот принцип понимали, иногда просто смеялись, не работая над собой.
И для второго сборника «Миргород» тема богоотступничества, апостасии, которая характерна и для нашего времени ничуть не меньше, чем для второй половины XIX века, тоже становится такой доминантой. Что здесь хочет сказать Николай Васильевич? Во-первых, он не просто хочет показать, что зло существует в этом мире, а впервые пытается показать пути выхода из этих тупиковых ситуаций. В прошлой передаче мы рассматривали его «Старосветских помещиков». Кто-нибудь может даже сказать, что это вроде бы примитив. Но при этой простоте удивительная глубина и удивительный талант.
А продолжает эту тему другой его шедевр мирового уровня – «Тарас Бульба». Многие христиане ставят перед собой такой же вопрос: имеет ли право христианин брать в руки оружие, имеет ли он право убивать. И у святых отцов есть разные мнения на этот счет. Кто-то говорит, что не имеет права. Например, у Кирилла Александрийского мы находим, что дело военное не просто дело достойное, а дело, достойное похвалы. Но в каком случае? Если христианин защищает свою родину, свою семью. Если защищает свою веру. Религиозная война, которую показывает Николай Васильевич, – это, конечно, война правая. И здесь мы можем сказать, что правда именно на стороне казаков, которые воюют с Речью Посполитой и за свою родину, и за свою веру: слишком на многие вещи больно наступили.
Например, мы знаем удивительно смешную повесть «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и знаем, как она заканчивается: «Как скучно жить на этом свете, господа!» Откуда же берется эта скука, если так смешно? Для Гоголя синонимом скуки является страх. И страх Божий как религиозная категория, и вообще страх перед злом. Он даже напишет в одном своем произведении: «Страшно! Соотечественники! Дьявол уже без маски ходит в этом мире!» Мы знаем, что дьявол принимает различного рода личины: это же льстец, очень хитрое существо, которое, если оно будет действовать прямо, достаточно легко распознать. Он под разными масками пытается войти в нашу жизнь. А Гоголь пишет о том, что в середине XIX века ему уже не надо никаких масок. Вот он уже прямиком действует в этом мире. Гоголь это видит, а окружающие его – нет. Гоголь это прекрасно слышит, а окружающие его – нет. Поэтому он бьет в набат – говорит об этих вещах, а его не понимают.
И здесь мы можем говорить о том, что когда появляются такие его шедевры, как «Ревизор» и «Мертвые души», они становятся тем переломным этапом, который потом и приведет его к духовному кризису. Если «Ревизор» в метафизическом, духовном плане – это как бы город души, то «Мертвые души» – это уже душевная страна.
Конечно, за 150 лет очень много написано о «Ревизоре», и это, наверное, одно из лучших произведений на театральной сцене. Гоголь дает очень много материала актерам, режиссерам. И даже если актер не совсем талантливо исполнит это произведение, уже будет замечательно. Если актер талантлив, как, например, Михаил Щепкин, то это будет и смешно, и интересно вдвойне. Но что удивительно – Гоголь недоволен. Тот смех, который он вызвал у публики, не является той реакцией, которую бы хотел пробудить Гоголь. Многие, конечно, и с подачи Белинского – известного законодателя моды в литературе, понимают это просто как пародию на современность, общественность. Кстати, сам Николай I смотрел эту пьесу и, когда выходил, говорил: «Ну и пьеска! Всем досталось, а мне более всех!» Конечно, Николай Васильевич все это делает специально. И для того, чтобы посмеяться, и для того, чтобы изобличить.
Но через десять лет появится произведение под названием «Развязка “Ревизора”», где Гоголь даст нам понять, как надо понимать «Ревизора». Там он напишет: «Посмотрите на тот город, который изображен в “Ревизоре”. Где вы такой город найдете? Его просто нет на карте. Это город нашей души. А те чиновники? Ведь это сплошные уроды. У нас нет таких чиновников. Один, два, но ведь найдутся хорошие, честные, справедливые, а здесь ни одного». То есть к жизни это на самом деле имеет мало отношения. Тогда к чему? Это имеет отношение к нашей душе. Чиновники, обкрадывающие казну, – это страсти, которые обкрадывают богатую казну нашей души. Гоголь говорит о том, что страшен тот «ревизор», который нас ожидает за гробовой доской.
Один интересный эпизод. В конце XIX века «Ревизора» давали где-то на юге, и был необычный зритель: сидела братия одного монастыря. Когда актеры вышли на сцену и стали блистательно играть эту комедию, в зале не было смеха. Сидели и отец игумен, и эконом, и келарь, братия монастыря. Потом актер вспоминает, что когда он пришел в монастырь, чтобы поклониться мощам, то монах, дежуривший у мощей, сказал ему на выходе: «Памятуй, сын мой, в сердце своем полунощного ревизора и благоустрояй град свой душевный, ибо никто не ведает ни дня, ни часа, егда он вогрядет взыскать содеянное. Не замедлит прийти в час, когда не ждем, и проверит все наши дела земные, все судить станет». Удивительно! Братия монастыря поняла пьесу, не читая даже наверняка «Развязки “Ревизора”», именно так, как ее задумал Николай Васильевич Гоголь. К сожалению, эта сторона была очень долго скрыта от наших соотечественников. И сегодня мы, конечно, имеем право взглянуть на это произведение именно с такой точки зрения.
То же самое с поэмой «Мертвые души»: ведь она задумывается не как однотомное произведение. Причем весь сыр-бор разгорелся вокруг второго тома с его сожжением, а, оказывается, по замыслу было три тома. В первом томе Гоголь действительно показывает и изобличает вещи, не совсем лицеприятные для каждого из нас, во втором ищет дорогу, а в третьем томе он эту дорогу находит. То есть автор не просто дает негатив, он дает позитив.
– Вопрос телезрителя из Краснодарского края: «У меня вопрос по поводу размышлений Гоголя о литургии. Я сам не читал, читала моя жена, которой очень понравилось. Но я слышал мнение об этом произведении нашего любимого профессора, который оценил его как «сплошной католицизм». Как это, на Ваш взгляд?»
– Вы нас немного опередили: мы хотели порассуждать об этом в конце. Но раз вопрос поступил, ответим.
Уважаемый профессор, конечно, имеет право на такую точку зрения. Но мы говорили, что «Размышления о Божественной литургии» – это черновики, еще не законченное произведение. У Гоголя с католицизмом были достаточно плотные взаимоотношения: достаточное время он жил за границей, а также посещал салон княгини Волконской, которая с большим пиететом относилась к католицизму и, будучи православной христианкой, в него перешла. Даже существует письмо Гоголя к матери, где он пишет: «Ну, православные, католики, в принципе, делить нам нечего: вера у нас одна, догматы одни» – достаточно сомнительные вещи для православного человека. Но впоследствии сам Гоголь от этого откажется.
Не знаю, на каких основаниях уважаемый профессор сделал вывод по поводу католицизма именно в «Размышлениях о Божественной литургии», потому что это произведение уже зрелого Гоголя. И он обращается даже не к воцерковленным людям, а к тем, которые только находят свою дорогу к храму, свой путь к Богу, и поясняет многие вещи. Кстати, похожее произведение есть у известного духовного писателя Муравьева, фактически современника Гоголя, который тоже пишет о православном богослужении.
Поэтому я бы, наверное, не согласился, но не претендую на абсолютную истину. «Размышления о Божественной литургии» достаточно хороши, чтобы посмотреть их новоначальным. Чтобы, может быть, с них начать свое понимание самого главного таинства и самой главной службы нашей Православной Церкви.
– Спасибо, отец Михаил, мы можем вернуться к «Мертвым душам».
– Получается, что пафос «Мертвых душ» тоже не был понятен. За «Ревизора» Гоголю рукоплескали, а он был недоволен, потому что он как бы вызывал на духовную борьбу. Ведь взят удивительный эпиграф: «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива». Ведь «зеркало» – это то, как Гоголь отразил российскую действительность. Все видят, что эта действительность мрачна, она даже смешна, надо над ней посмеяться и исправить – и все будет нормально. Так понимал Белинский и многие… не скажу мыслители: мысль слишком слабая, – но больше деятели.
Мы с вами уже посмотрели, как это понимал сам Гоголь. Само зеркало имеет духовный смысл. Например, у Тихона Задонского мы находим: «Что для детей века сего зеркало, тем для христианина является Евангелие». Мы с вами смотримся в зеркало по нескольку раз в день: здесь поправим, тут поправим, только потом выйдем на люди. То же самое Евангелие для христианина: надо смотреть туда и соизмерять свои мысли, желания, поступки и действия с тем, что оставил нам Христос. И поэтому получается, что во многих моментах рожа действительно крива, зеркало ни при чем, Церковь ни при чем, духовенство ругать не надо. И Гоголь пытается об этом достучаться.
В «Мертвых душах», как мы уже говорили, показан не просто город душевный, а целая душевная страна. Сам Николай Васильевич признается в «Авторской исповеди», что когда он изображал этих Маниловых, Собакевичей, Коробочек и других помещиков, он брал какую-то определенную страсть. Конечно, прибегал к гиперболе, показывал все это гипертрофированно. И замечал это, что самое главное, в себе и своих знакомых, показывая в таком вот свете.
Безусловно, Гоголь обращает внимание на российскую действительность, но в первую очередь его генеральная линия – обрати, христианин, свой взор внутрь себя. Общество слагается из единиц, надо, чтобы единица была здоровая, чтобы ты был здоров. Поэтому его прием – смех над страстями, пороками – имеет и духовный смысл. Над пороками надо не только смеяться, их надо побеждать, и начинать надо с себя – мысль, достойная внимания.
– Я сейчас вспомнил произведение Николая Васильевича Гоголя «Портрет», потому что это первое его произведение, которое я понял не просто как сатирическое. В нем были такие моменты, благодаря которым я, как школьник, впервые обратил на себя внимание: а что же я? Какие изменения происходят с художником, как его начинает поедать собственное тщеславие – можно проследить такую параллель.
– Ведь потом герой становится монахом и дает наставление своему сыну о том, что художественная область достаточно тонкая и дьявол достаточно тонок: он пытается влезть в нее подспудно, а иногда и прямо. Вообще дар слова для Гоголя – это высочайший дар, он чувствует свою ответственность в связи со словами Самого Спасителя: «От слов своих осудишься, от слов своих оправдаешься». За каждое праздное слово человек даст ответ на суде.
Поэтому Гоголь понимал: «Ревизор» имеет высочайший успех. Как, например, есть такие чудаки олимпийские чемпионы: он медаль золотую завоевал, а приезжает недовольным. Почему? Потому что хотел прыгнуть не на метр семьдесят пять, а на метр восемьдесят. Ему дали медаль, он олимпийский чемпион, но на метр восемьдесят он не прыгнул. Так и Гоголь: он взял эту высоту, но художественное творчество его уже мало волновало, а волновала духовная сторона, а ее не поняли и даже, можно сказать, от нее отошли.
Был даже такой эпизод. Николай Васильевич приходит в гости к своему знакомому, видит у него на полке свои произведения, в том числе «Ревизора» и «Мертвые души», и говорит: «Как? Вы их читаете?!» Он даже потом сожалел, что их написал.
И эта удивительная борьба внутри Гоголя, когда от художественного творчества он хочет встать на путь духовного писателя, и привела к тому, что он сжег второй том «Мертвых душ». Кстати, многие исследователи говорят о том, что полностью второй том не был написан, была написана лишь часть его. Видя, что первый том пошел уже не в ту сторону, не было смысла дописывать второй.
– Вопрос телезрителя: «Как с православной точки зрения оценить убийство сына Тарасом Бульбой?»
– Однозначных вопросов и быть не может. Гоголь как настоящий литератор задает эти вопросы. Чем хороша настоящая литература? Многое заканчивается на таких полутонах. И мы как соавторы – а читая художественное произведение, мы являемся соавторами – должны оказаться как минимум на одной высоте с автором, чтобы его хотя бы понять.
Здесь Гоголь предлагает своего рода выбор того, что произошло с сыном Тараса Бульбы. К сожалению, он становится на прямой путь предательства. Существует экранизация «Тараса Бульбы», замечательная, но, к сожалению, тоже не совсем духовное прочтение. Там есть момент, что между Андрейкой и панночкой возникает любовь и даже рождается чадо, а чадо – это уже попущение Божие, ведь Бог дает детей. То есть там совсем другой смысл, который уводит немножко от сути. А по Гоголю, это страсть и прямое предательство. Это предательство отца, матери, родной семьи, предательство веры.
Мы не зря говорили о религиозной войне. Став сознательно на сторону врага, Андрей оказывается для Тараса тоже врагом. Причем Тарас Бульба прекрасно понимает, что это его сын. И эта трагедия убийства не просто так легла на совесть самого Тараса, но он как раз занимает твердую позицию – это война до конца.
– Давайте продолжим наш разговор о произведениях Николая Васильевича.
– Это духовная мука Гоголя, когда он понимает, что, несмотря на всю художественную высоту, духовный смысл его произведений не совсем понятен… Он работает над произведением, которое называет «Выбранные места из переписки с друзьями».
Причем выход книги в свет в XIX веке был событием мирового масштаба, это все равно что сегодня построить атомную электростанцию на берегу океана. Это большой авторский творческий ресурс. Гоголь был живым классиком, начальник русской литературы в свое время. Тогда в литературу только-только начинали входить такие писатели, как Тургенев, Достоевский. Все они смотрели на Гоголя снизу вверх. И вдруг стало известно: автор популярных произведений пишет новую книгу. Конечно, интерес был колоссальный.
Эта книга выходит. Эту книгу читают. И эту книгу ругают. Причем ругают не только люди, которые являлись недругами Гоголя, а ругают даже его друзья, по сути его соратники. Это эпистолярный жанр – письма. Но в письмах он очень глубоко раскрывается. Адресаты этих писем конкретны. Например, адресат письма губернаторше реальное историческое лицо – Смирнова-Россет, жена калужского губернатора.
Или в главе «О нашем духовенстве» Гоголь говорит, что, конечно, и «чернухи» хватало, но он показывает положительный пример наших пастырей. И почему он должен об этом молчать?
Тогда уже раздавался призыв менять конституционный строй, саму монархию – эти идеи бродят уже начиная с декабристов. Для Гоголя все эти перемены, не благословленные Церковью, не освещенные Христовым светом, не имеют под собой никакой почвы.
В этой книге у него есть статья «Надо любить Россию». А как ты можешь любить Россию? Только зная ее культуру, историю, ее народ. А многие люди, которые звали тогда ввысь – но что-то многое вышло вкось, – не знали ни культуры, ни истории и не хотели знать.
Для Гоголя было мукой сознание того, что формально православная Россия, то есть читающая публика, российское общество не знает православия как такового. Это было для него мучительно, почему он и пишет «Размышления о Божественной литургии». Почему здесь, в «Выбранных местах», дает эти статьи. Кстати, заканчивается книга статьей «Светлое воскресенье».
Гоголь, при всем унынии, которое часто нападало на него, при всех страшных картинах, верит не в букву закона, а в благодать спасения. И это мы можем соотнести со «Словом о законе и благодати» митрополита Илариона – произведением, с которого начинается и русская литература, и русское богословие.
Само духовенство восприняло эту книгу тоже неоднозначно. Например, архимандрит Федор из Троице-Сергиевой лавры положительно отозвался об этой книге. Святитель Иннокентий (Борисов) тоже положительно. Но наиболее точно охарактеризовал эту книгу святитель Игнатий (Брянчанинов), который тогда был еще в сане архимандрита. Он пишет, что в этой книге свет смешан с тьмой. Сам Гоголь считал, что для святителя Игнатия как для монаха непонятны какие-то мирские вещи. Но здесь Николай Васильевич, пожалуй, действительно ошибался, потому что до монашества святитель Игнатий присутствовал в свете, прекрасно знал его, сам был одарен.
Здесь святитель имеет в виду дело проповеди Гоголя, который в этой книге не только исповедовался в каких-то вещах, но учил, наставлял. А проповедь все-таки не дело светского человека. И наставлял Гоголь с высоты. Это была, конечно, не его высота, а высота евангельская и святоотеческая. Но это было непонятно его современникам. Конечно, мы с вами понимаем, как мы воспринимаем, когда кто-то пытается нас учить: «Учить можете кого угодно, но не меня. Я все прекрасно знаю, я хороший» ,– и так далее. Сегодня эту книгу надо читать, она должна быть настольной книгой любого верующего человека и патриота России. То острое противостояние сегодня стало намного мягче, и даже тон Гоголя, который тогда казался надменным, как бы немного утерял ту остроту.
Что же есть светлого в этой книге? То, что Гоголь основывает свои суждения на святых отцах: это его любимое чтение. Народными писателями XIX века мы считаем Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Но историки литературы говорят об обратном. Народными писателями были святители Тихон Задонский и Димитрий Ростовский. Вся грамотная Россия читала их. И в количественном отношении духовной литературы было больше, чем светской. Поэтому Гоголь читает не только тех древних отцов, о которых мы сказали в самом начале передачи, но ему известны и произведения Филарета Московского, и Иннокентия Борисова, того же самого Тихона Задонского, которого он безмерно любил и очень часто читал. И духовная красота этой книги как раз в этом и состоит. Гоголь осмысляет и общественную, и бытовую жизнь России с высоты православной веры.
К сожалению, есть у него горькая фраза, которая не потеряла актуальности и в наши дни, – это фраза о Церкви. Гоголь говорит о том, что Церковь как источник жизни, как созданную для жизни мы так и не ввели в нашу сегодняшнюю жизнь. Насколько актуальны эти слова! Гоголь бьет в набат, по сути дела. Потом за ним это будет делать и Достоевский. Попытается сделать Толстой, но уйдет совсем в другую сторону. Такие же голоса раздавались и со стороны самой Церкви. Говорит и святитель Игнатий (Брянчанинов). Феофан (Говоров) прямо говорит, что еще одно-два поколения – и будет беда в России. И действительно, мы знаем: в 1917 году революция в России. Иоанн Кронштадтский говорил: «Россия, будь такой, какой ты нужна Христу». И это звучало накануне его смерти, то есть в начале XX века.
Поэтому это непонятое произведение, и, может быть, непонятное до сих пор. Оно издано, надо обязательно его посмотреть. Можно подискутировать, это не страшно, но знать необходимо.
Что касается духовных исканий Николая Васильевича, конечно, они приводили не только к муке, но и давали утешение. Это единственный из наших литераторов, кто жил, наверно, как монах, не давая монашеских обетов целомудрия, нестяжания и послушания. Первый обет – целомудрие. У нас нет никаких свидетельств о какой-то любовной связи Николая Васильевича. Нет, не найдем. Обет нестяжания виден из его жизни: по слову евангельскому, он не имел где главу приклонить. Он и умер на квартире у своего друга графа Толстого. Послушание мы видим, именно послушание Матери Церкви. И здесь пробы с католицизмом уходят далеко-далеко, это уже истинный христианин.
У Гоголя были духовные наставники. Кстати, их тоже оболгали. Например, отец Матфей Константиновский, ржевский протоиерей. Граф Толстой, в доме которого преставился ко Господу Николай Васильевич, был человеком достаточно набожным, религиозным. Когда-то он был даже губернатором Твери, где они и познакомились с Гоголем. Протоиерей Матфей много духовно окормлял Гоголя, особенно в конце жизни. Гоголь лично был знаком со старцем Макарием, который не взял его в скит, когда он хотел остаться в Оптиной пустыни. Тем не менее переписка со старцем известна. Поэтому здесь не самочиние и не какое-то вольное прочтение, а глубокие корни в христианстве самого Николая Васильевича.
Отсюда, конечно, и его призыв, который он повторяет вслед за Пушкиным. Чем должно быть искусство? Чем должна быть настоящая литература? Какое это служение? Это служение пророческое. Как пророки возвещали Божью истину, которых тоже не всегда слушали. Величайшего пророка Исаию, как мы говорим, ветхозаветного евангелиста (настолько чудесно он смог предобразить приход Мессии), не просто в чем-то укоряли, как Гоголя, а убили, перепилили деревянной пилой. Конечно, критика, даже конструктивная, иногда не принимается обществом. Поэтому досталось и Николаю Васильевичу.
Сегодня острота этой проблемы во многом сглажена, и мы просто обязаны перечитать классиков и, может быть, с этой точки зрения посмотреть: а насколько был не прав Николай Васильевич?
Кстати, «Выбранные места из переписки с друзьями» послужили для русской литературы и русской национальной мысли и камнем преткновения, и неким «камнем оттолкновения». Потому что на это произведение Белинский пишет свое известное «Письмо к Гоголю». Сначала пишет в России, но здесь цензура: много не напишешь. Потом уезжает в Германию, и в это время за границей находится и Гоголь. Представляете, два русских литератора о чем-то спорят за границей – кто это будет читать? Конечно, никто. И там Белинский, конечно, на Гоголя нападает. Там есть прямая брань: критик говорит, что и талант у Гоголя иссяк, что он вообще уже не тот писатель, не в ту сторону идет и вообще литература должна бороться с православием, а он тут призывает к нему. Литература должна бороться с самодержавием и народностью, то есть кодом русской цивилизации, а Гоголь, наоборот, это защищает.
И Николай Васильевич ответил на письмо Белинского достаточно жестко, но разорвал его. Почему оно известно? Сегодня его склеили, и есть возможность прочитать. В советской школе изучали письмо Белинского к Гоголю, но не читали ответ Гоголя. Обязательно надо знать этот ответ. Сегодня есть такая возможность. Николай Васильевич просто раскладывает все по полочкам. Но почему он не отсылает этот жесткий ответ? Белинский не просто так находится за границей, он лечится. Гоголь поступает как настоящий христианин. Для Белинского, больного чахоткой, любое моральное перевозбуждение чревато смертью. Конечно, такое письмо Гоголя «неистового Виссариона» возбудило бы. И Николай Васильевич не посылает это письмо, а отправляет мягкое, примирительное: «Ты прав, и я прав. И я где-то не прав, и у тебя есть какие-то стороны…» То есть мы видим, что даже в обыденной жизни та высокая планка была осуществлена Николаем Васильевичем.
– Думаю, телезрители согласятся, что очень важно говорить об этом и рассматривать литературные произведения Гоголя именно под таким углом.
Можно сказать несколько слов о другом ключевом для школьной программы произведении. К сожалению, не все осиливают чтение «Тараса Бульбы», но «Шинель», по крайней мере, как помню я, могут осилить все. Наверное, стоит, хотя бы немного, обратить на это внимание.
– «Шинель» входит в цикл «Петербургские повести». Это название было дано не самим Гоголем (как «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород»), а используется для объединения произведений в цикл. Здесь очень важно то, о чем мы постоянно говорим в наших передачах: «Не ищите себе сокровищ на земле, где моль и ржа и воры подкапывают. Ищите себе сокровищ на небе, где ни вора, ни ржи. Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Это лейтмотив данного произведения.
С легкой руки Белинского, потом Чернышевского, Добролюбова до сих пор в школе это произведение изучают как историю «маленького человека» Башмачкина, жертвы николаевского режима. Но Акакий Акакиевич в первую очередь жертва собственной никчемности. И он будет таким при любом режиме. Режим здесь ни при чем. Очень важно увидеть в этом произведении, что для самого Башмачкина не существует духовного неба, все его сокровища именно здесь, не зря он столько времени уделяет шинели. Есть замечательная фраза Гоголя: «Вечная идея будущей шинели». Не «вечная жизнь», не «будущая жизнь», а «вечная идея будущей шинели». Такая «вечная идея» есть у каждого из нас: у кого-то это машина, у кого-то дом, еще какая-то страсть.
Когда Акакий Акакиевич отошел ко Господу, по Петербургу пошел слух о призраке, похожем на Акакия Акакиевича, который срывает с прохожих шинели. Эта «вечная идея будущей шинели» не дает ему покоя и в будущей жизни. И где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. И даже там, на духовном небе, он устремляет свой взор сюда – это же ад.
Еще один важный постулат – Гоголь впервые обращает внимание на «маленького человека» и заставляет нас даже любить такую никчемность. Разве можно действительно любить такую никчемность? «Можно», – говорит Гоголь. Он прямо пишет о том, что любить Родину можно, только сострадая ей. А эта частная беда Акакия Акакиевича – одна из болевых точек нашей Родины. И сострадая ей, будешь любить ближнего своего, а любя брата своего, будешь любить Бога. Это прямая заповедь Самого Христа. Как пишет в своем послании апостол Иоанн Богослов: «Имеем от Него заповедь – любить Бога через своего ближнего».
Скорее всего, Достоевский сказал известную фразу: «Все мы вышли из гоголевской “Шинели”». И он точно вышел из «Шинели», потому что он сострадает своим героям, любит их. Даже наш первоиерарх владыка Антоний (Храповицкий) на уроках пастырского богословия советовал студентам духовных школ читать произведения Достоевского как произведения любви. Поэтому знать сегодня об этом мне кажется небесполезным.
– В оставшееся время есть возможность сказать пожелание нашим телезрителям в рамках сегодняшней темы.
– Хотелось бы пожелать всем нам, дорогие телезрители, моральной стойкости, потому что без отличения добра от зла, без духовных основ нашей жизни не будет того преображения России, к которому мы так сегодня стремимся. Призыв Гоголя не услышали, как не послушали Ильина, Аксакова, Киреевского, а послушали призыв абсолютно других людей, который привел к смуте, крови, революции. И хочется, чтобы через 150 лет призыв Николая Васильевича, как и многих других классиков, был все-таки услышан.
Какой это призыв? Это призыв любить нашу Родину, беззаветно служить нашему Отечеству. Любить нашу веру, служить Матери Церкви и, конечно, благоустроять град своей собственной души, чтобы быть здоровой единицей этого общества.
Действительно ли Гоголь - самый православный, самый религиозный, самый церковный писатель в русской литературе. Или это миф, созданный на волне «оправославления культуры»? Рассказывает монах и ученый о. Симеон Томачинский.
Иеромонах Симеон
(Томачинский) - директор издательства Сретенского монастыря, кандидат
филологических наук, автор диссертации о Николае Васильевиче Гоголе. В
преддверии 200-летнего юбилея писателя корреспондент "Интерфакс-Религия"
Ольга Курова побеседовала с отцом Симеоном о христианском наследии творчества
Гоголя.
- Чем Гоголь близок Вам, почему именно он стал темой Вашей диссертации?
Гоголь близок мне очень многим. Во-первых, мама в самом раннем детстве мне его читала, и я впоследствии часто обращался к гоголевским произведениям. Во-вторых, во мне тоже перемешаны русская кровь с украинской. И как Гоголь не мог сказать, какая у него больше душа - "хохлацкая или русская", как он выражался, так и я не могу сказать, какой больше. И, конечно, своим аскетическим настроением он повлиял на мое решение уйти в монастырь. Известно, что Гоголь жил, как инок, хотел принять монашество, часто приезжал в Оптину пустынь, но старец Макарий сказал, что его труды нужнее на литературном поприще. И вообще, Гоголь - самый церковный писатель из классиков русской литературы, наиболее близкий к Церкви не только по идеям и мировоззрению, но и по своей жизни. Гоголь не только принимал активное участие в службах, исповедывался, причащался, но и глубоко изучал церковное богослужение. Об этом свидетельствуют его произведения, огромные тетради его выписок из святоотеческих произведений, из Миней, из Кормчей книги и, наконец, его работа "Размышления о Божественной Литургии", ради которой он специально изучал греческий язык.
- А они издавались в наше время?
- "Размышления о Божественной Литургии" издавались. В советское время, правда, об этой книге умалчивалось, в академическом так называемом "Полном собрании сочинений" не было этой работы, хотя многие исследователи отмечали, что она отмечена особым лиризмом, отсвет самой личности Гоголя лежит на этой книге. Но в наше время она издавалась, я с удовольствием ее перечитываю, она помогает понимать, что происходит во время литургии, каков смысл священнодействий, песнопений, тех молитв, которые священник читает в алтаре, - все очень подробно.
- То есть она может быть катехизаторской книгой для современного человека?
Несомненно. Для тех, кто хочет понять смысл Божественной литургии, а не просто созерцать то, что происходит в храме, это прекрасный помощник. Ее рекомендовали читать и оптинские старцы.
- А что бы Вы сказали об эволюции взглядов Гоголя? Чем отличается ранний Гоголь от позднего?
Существовала "концепция двух Гоголей", которую выдвинул Белинский. По ней "ранний" Гоголь - это замечательный художник, который подавал большие надежды, а потом изменил своему призванию, тронулся умом, церковники сгубили его. Эта концепция в советское время была общепринятой. Но по многочисленным исследованиям, появившимся в последние два десятилетия, в первую очередь таких ученых, как Владимир Андреевич Воропаев и другие, это неверная теория. Сами письма Гоголя, его отношение к своим произведениям показывают, что в его мировоззрении какой-то резкой ломки не было. Он всегда был православным, церковным человеком, но, конечно, молодости свойственны увлечения, он был в творческом поиске, у него была творческая эволюция. От веселых малороссийских историй, "Вечеров на хуторе близ Диканьки", Гоголь перешел к более серьезным произведениям. Это совершенно нормально, естественно для гения, великого художника. В середине сороковых годов у него действительно был духовный кризис, который заставил его пересмотреть свое отношение к творчеству, но тот же "Тарас Бульба", первая редакция, был написан, когда Гоголю было двадцать с небольшим лет. Впоследствии он создал вторую редакцию, но все христианские идеи уже присутствовали в первой. А, скажем, "Ревизор", который многие воспринимали просто как сатирическое произведение, обличающее нравы? Гоголь многократно пытался объяснить, что он вкладывал более глубокий смысл в это произведение, что каждый должен на свою душу посмотреть, что все эти чиновники олицетворяют собой страсти, господствующие в человеке, а настоящий ревизор - это истинная совесть, в отличие от "ветреной совести", которую олицетворяет Хлестаков.
Тот духовный смысл, те идеи, которые в ранних произведениях не столь явственно выражены, впоследствии стали более яркими в других жанрах, в которых Гоголь стал работать. Говорить о каком-то противоречии между "ранним" и "поздним" Гоголем неправомерно, да и сам Гоголь об этом не говорит. Да, он признает, что некоторые ранние его произведения не заслуживают столь большого внимания, что "Выбранные места из переписки с друзьями" для него гораздо важнее, но он нигде не отрекается от своего прошлого.
- А как сочетается православие Гоголя со всей
той бесовщиной, которую он сочинял, в том числе и в молодости?
Это вопрос сложный. Как я уже сказал, в зрелом возрасте Гоголь другими глазами смотрел на свое раннее творчество. Он пишет, что становится жутко от тех плодов, которые мы, сами не думая, вырастили, от тех страшилищ, что подымаются из наших творений, о чем мы и не предполагали. Гоголь переживал за многое из того, что было им написано, хотя в ранних его произведениях не было какого-то богоборчества или язычества. Возможно, восприятие Гоголем христианских идей в юности было более поверхностным, как это часто бывает. Поэтому действия дьявольских сил были для него скорее предметом смеха, и он считал, что можно шутить с такими вещами, с которыми на самом деле шутить не стоит. Именно за это он каялся впоследствии.
А что бы Вы сказали о Гоголе как об имперском писателе? Он считал, что у всей Святой Руси должен быть один язык, язык Пушкина. Насколько реально празднование его юбилея в бывших советских республиках, что будет с наследием Гоголем на Украине?
Я уверен, что Гоголя на Украине читают и любят. В конце марта мы едем на гоголевскую конференцию в Киев. И таких конференций будет не одна, их будет много. Другое дело, что на Украине в наше время Гоголя преподают в курсе зарубежной литературы - просто потому, что он писал на русском языке. Для современных украинских властей такой Гоголь, как он есть, неудобен. Николай Васильевич считал, что русские с украинцами должны быть вместе, что эти две нации дополняют друг друга, и в их взаимном единении заключается великая сила. Вот что он говорил в частном письме 1844 года: "Никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому пред малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, - явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характера, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве".
Про украинский язык Гоголь говорил, что для малороссийских песен он замечательно подходит, указывал на его певучесть и лиричность. Но при этом он говорил, в частности, своему земляку, известному слависту Бодянскому, что "нам, Осип Максимович, надо писать по-русски, надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племен". Русский язык вбирает в себя многочисленные наречия, он может самые разные противоположности в себя впитывать и обогащаться, утверждал Гоголь. Для него не было вопроса, какой язык должен быть у славян, - конечно, язык Пушкина.
К сожалению, сейчас на родине Гоголя его издают на украинском языке, где все беспощадно переделывается. Где писатель говорит "русская земля", они пишут "украинская земля", где классик говорит о силе русского народа, они пишут "украинского народа" и так далее. Жестокой цензуре подвергают его произведения, насильно делая Гоголя каким-то оголтелым националистом. Это не вызывает уважения, это надругательство над памятью писателя.
Надеюсь, что нынешний юбилей откроет людям глаза на то, что великий сын
украинского народа Гоголь, который бесконечно любил свою
Родину, желал ей
только добра и процветания, при этом говорил, что Украина должна идти рука об
руку с Россией, что это взаимодополняющие нации, одна без другой жить не может:
"Русский и малоросс - это души близнецов, пополняющие одна другую, родные
и одинаково сильные".
Будет ли восстановлен крест на могиле Гоголя? Писали, что за его восстановление выступала инициативная группа...
Да, решение об этом уже принято. В России действует оргкомитет по проведению торжеств, в нем было решено, что на могиле Гоголя в Новодевичьем монастыре установят крест. Известно, что Гоголь вначале был похоронен в Даниловом монастыре, - там установят памятную доску.
И, конечно, масса других событий приурочена к юбилею. Вот-вот должен выйти на экраны фильм Бортко "Тарас Бульба", который снимался на Украине, где в главной роли украинец Богдан Ступка. Вроде бы Украина готова у себя в прокате его демонстрировать. А именно в "Тарасе Бульбе" - квинтэссенция украинской истории. Сила украинского духа - в защите своей веры, в защите православной цивилизации и своей идентичности. И выбор казаков, которые сражаются против ляхов, против латинства, он однозначно в пользу православной веры.
Гоголь серьезно изучал историю Украины, у него был огромный проект "История Малороссии". Он его не закончил, но осталась масса интересных материалов по этой теме. Гоголь не на пустом месте все это писал, не из головы выдумывал. Он изучал историю украинского народа, который в битвах выковывал свою национальную идею, состоящую, повторюсь, в защите своей веры и православной цивилизации. А Россия, по Гоголю, после падения Константинополя, после арабо-мусульманских завоеваний - это последний и главный оплот православия, и только в союзе с ней Украина может защитить православную веру.
- Не собирается ли Сретенский монастырь что-то издать к юбилею писателя?
Мы только что издали томик избранных произведений Гоголя тиражом 5000 экземпляров. Туда вошли повести "Тарас Бульба", "Портрет", "Размышления о Божественной Литургии", религиозно-нравственные трактаты, молитвы, предсмертные записки. В ближайшее время в серии "Письма о духовной жизни" у нас выйдут избранные гоголевские письма. Гоголя сейчас нужно больше издавать, больше пропагандировать, в миссионерском плане его творчество обладает огромным потенциалом.
Р елигиозная проблематика культуры в эти годы с особенной остротой чувствуется у Гоголя, - и трудно разграничить его творческий путь от его личной судьбы...
В ряду своих русских сверстников, старших и младших, Гоголь (1809-1852) занимает очень своеобразное место. Это был сразу писатель передовой и отсталый...
От Гоголя идут новые пути, и не в литературе только. Есть что-то пророческое в его творчестве... Но сам он как-то запаздывает в прошедшем веке...
В этой душевной отсталости, в этом душевном архаизме Гоголя - один из узлов его трагической судьбы... Философские веяния эпохи Гоголя не коснулись, разве через искусство...
«Споры» его современников, все эти «споры о наших европейских и славянских началах», между «староверами» и «нововерами», или славянистами и европистами, представлялись ему сплошным недоразумением, - «все они говорят о разных сторонах одного и того же предмета, никак не догадываясь, что ничуть не спорят и не перечат друг другу»...
Гоголь вращается чаще среди славянофилов, но сам он не был славянофилом. Его вернее считать западником...
Любил он не тот Запад, что тогдашние русские западники, и не той любовью. Но о своем мировоззрении и в складе душевном он был весь западный, с ранних лет был и оставался под западным влиянием. Собственно, только Запад он и знал, - о России же больше мечтал. И лучше знал, какой Россия должна стать и быть, какой он хотел бы ее видеть, нежели действительную Россию...
В ранние годы Гоголь проходит опыт немецкого романтизма, и сам творит конгениально в этом романтическом духе. То не было подражанием, и не было только литературной манерой. Гоголь овладевает самой творческой проблематикой романтизма, интимно вживается в этот романтический опыт. И для него лично то был важный сдвиг или поворот во внутренней жизни...
С творческой серьезностью Гоголь пережил и прочувствовал все демонологические мотивы романтики, и перевоплотил их в полнозначных образах. И чувствуется в этом сила личного убеждения, острота личного опыта, - мир во власти злых сил, в темной одержимости, и во зле лежит...
Этому соответствует рано пробуждающееся чувство религиозного страха, - и то был именно испуг, не столько трепет или благоговение.... Молодой Гоголь и религиозно живет в каком-то магическом мире, в мире чарований и разочарований. У него были странные прозрения в тайны темных страстей. Впоследствии перед ним раскроется «мертвая бесчувственность жизни». Он изображает точно остановившиеся, застывшие, неподвижные лица, - почти не лица, но маски (Розанов отмечал, что портрет у Гоголя всегда статичен)...
И верно было замечено о Гоголе, что видит он мир под знаком смерти, sub specie mortis...
От романтизма у Гоголя и его первое утопическое искушение, искушение творческой силой искусства. И затем первое разочарование, - само искусство оказывается двусмысленным, и потому беспомощным. «Магический идеализм» соблазнительно двоится...
«Дивись, сын мой, ужасному могуществу беса. Он во все силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли и даже в самое вдохновение художника. Бесчисленны будут жертвы этого адского духа, живущего невидимо, без образа на земле. Это тот черный дух, который врывается к нам даже в минуты самых чистых и святых помышлений»...
Этот испуг остается у Гоголя на всю жизнь, до предсмертной молитвы. «Свяжи вновь сатану таинственной силой неисповедимого Креста»... Романтический опыт всегда слагается из антитез и натяжений. Непосредственность и рефлексия, «соборность» и своеволие, примирение и протест, покой и тревога, - в такой диалектической игре весь романтизм. Мотивы примирения в русском романтизме выражены сильнее, «органические» мотивы преобладали здесь над «критическими». Это нужно сказать прежде всего о славянофильстве, поскольку оно было романтическим. Только у немногих звучали тревожные голоса, только немногим дано было апокалиптическое ухо слышать. Таков был Лермонтов, творчество которого тем загадочнее, что не досказано. И особенно силен был этот апокалиптический слух у Гоголя...
Но сам в себе романтизм религиозно безвыходен, из романтизма нужно вернуться в Церковь,-то путь «религиозного отречения». Внутри же романтизма есть только мнимые и ложные пути...
Религиозное мировоззрение молодого Гоголя было очень расплывчатым. Это был очень неопределенный религиозный гуманизм, романтическая взволнованность, чувствительность, умиленность. Реальности Церкви тогда Гоголь не ощущал, разве эстетически...
«Я пришел ко Христу скорее протестантским, чем католическим путем», писал впоследствии Гоголь Шевыреву. «Анализ над душой человека таким образом, каким его не производят другие люди, был причиной того, что я встретился со Христом, изумясь в нем прежде мудрости человеческой и неслыханному дотоле знанию души, а потом уже поклонясь Божеству Его»...
И то же снова в «Авторской Исповеди»... «С этих пор человек и душа человека сделались больше, чем когда-либо, предметом наблюдений... Я обратил внимание на узнание тех вечных законов, которыми движется человек и человечество вообще. Книги законодателей, душеведцев и наблюдателей за природой человека стали моим чтением. Все, где только выражалось познание людей и души человека, от исповеди светского человека до исповеди анахорета и пустынника, меня занимало, - и на этой дороге, нечувствительно, почти сам не ведая как, я пришел ко Христу, увидевши, что в нем ключ к душе человека, и что еще никто из душезнателей не исходил на ту высоту познания душевного, на которой стоял Он»...
Это признание очень характерно... То был путь пиетического гуманизма, которым шел Гоголь. И в этом он принадлежит еще к Александровскому веку... Книги каких «душезнателей» и «душеведцев» читал Гоголь, сказать в точности трудно. Во всяком случае, он читал Библию. И привык читать ее, как книгу пророческую и даже апокалиптическую. Библейская торжественность начинает проникать и в стиль самого Гоголя...
«Разогни книгу Ветхого Завета: ты найдешь там каждое из нынешних событий, увидишь яснее дня, в чем оно преступило пред Богом, и так очевидно изображен над ним совершившийся страшный суд Божий, что встрепенется настоящее»...
Гоголь говорит об этом в связи с лирическим призванием русской поэзии. И отмечает нечто пророческое в русской поэзии. «И звуки становятся библейскими у наших поэтов», - ибо уже приближается для России «иное царство»...
В духовном развитии Гоголя Римские впечатления были решающими. «Все, что мне нужно было, я забрал и заключил в глубину души моей. Там Рим, как святыня, как свидетель чудных явлений, совершившихся надо мною, пребывает вечно»...
И не в том дело, конечно, что княгиня Зинаида Волконская и польские братья «воскресенцы» умели или не сумели склонить Гоголя в сторону католицизма. «Переменять обряды своей религии», действительно, Гоголь и не помышлял. И просто потому уже, что тогда не замечал никакой разности между исповеданиями. «Потому что, как религия наша, так и католическая, совершенно одно и то же, и потому совершенно нет надобности переменить одну на другую. Та и другая истинна; та и другая признает одного и того же Спасителя нашего, одну и ту же Божественную Премудрость, посетившую некогда нашу землю, претерпевшую последнее унижение на ней, для того, чтобы возвысить выше нашу душу и устремить ее к небу»...
Но от своих римских собеседников Гоголь слышал не только о догматах римского католицизма. Они беседовали и «о славянских делах». Встречался Гоголь и с Мицкевичем. Нужно думать, польские братья рассказывали Гоголю о своем деле, о своем обществе или ордене Воскресения, о польском мессианизме. И то был некий возбужденный «апостолат истины», программа религиозного действия. Для Гоголя то было первым введением в круг тогдашнего социального христианства...
Религиозный опыт Гоголя в эти годы не исчерпывается эстетическими переживаниями. Социальные мотивы тоже достаточно резко вычерчиваются в его сознании, - и это вполне понятно на тогдашнем историческом фоне. В этом отношении очень характерен «Рим» Гоголя. «Страшное царство слов вместо дел»... И это всеобщее опустошение - от безверия... «Иконы вынесли из храма, - и храм уже не храм: летучие мыши и злые духи обитают в нем»... От обратного подсказывается идеал религиозного возвращения...
Ближайшие друзья Гоголя, - Виельгорские, Смирнова и др., - были связаны с католическими кругами в Париже. Смирнова увлекалась проповедями Лакордера, Равиньяна , бывала в кружке Свечиной (в конце 30-х годов). Это был новый источник соприкосновения с социальным католичеством...
Весьма вероятно, что Гоголь читал в Риме книгу Сильвио Пеллико , «Об обязанностях человека» (Dei doveri degli Uommi), - она была отмечена сочувственно и в русских журналах (вышла в 1836 г.)... Для Гоголя этого было уже достаточно. Своей гениальной впечатлительностью он схватывал намеки на лету, и творил из них сладостную легенду, ибо был поэт...
Следует припомнить, что в последней уничтоженной редакции «Мертвых душ» был выведен священник, и в этом образе личные черты отца Матвея были странно сплетены «с католическими оттенками». Это говорит о силе «католических» впечатлений Гоголя... В римские годы основной книгой в душевном обиходе Гоголя была знаменитая книга о Подражании (срв. ее влияние на Иванова). Эту книгу он прислал из заграницы своим московским друзьям для ежедневного чтения и медитаций. «По прочтении, предайтесь размышлениям о прочитанном. Переворотите на все стороны прочитанное, с тем, чтобы наконец добраться и увидеть, как именно оно может быть применено к вам»...
Так, очевидно, поступал и сам Гоголь. «Изберите для этого душевного занятия час свободный и неутружденный, который бы служил началом вашего дня. Всего лучше немедленно после чаю или кофию, чтобы и самый аппетит не отвлекал вас»... Он читает и советует Смирновой прочесть кое-что из «Oeuvres philosophiques» Боссюэта ... У Смирновой же он просит: «поищите Томаса Аквинтуса „Somma teologica“, если она только переведена по-французски»...
Одновременно Гоголь читает и святых отцов, в русских переводах, в «Христианском Чтении» и в московских «Прибавлениях» (книги ему пересылали из России, но кое-что давал ему и парижский протоиерей, о. Д. Вершинский, из магистров Петербургской академии). Но вот что любопытно, - работая над своими «Размышлениями о Божественной литургии» в 1842 и 1843 г. г. в Париже, Гоголь вместе со славянским текстом имел под рукой еще и латинский, - очевидно, взамен греческого, из Гоара. В основу толкования была положена известная книга Дмитревского. Гоголь просил прислать ему и Ареопагитики... Все эти подробности очень показательны. Стиль у Гоголя складывается западный... И когда он читал святых отцов, его душевные навыки уже установились и отеческие могивы вплетались в уже готовую ткань...
Читал Гоголь тогда и Златоуста, и Ефрема Сирина, и преп. Максима «о любви», и все «Добротолюбие» (Паисиево), и Тихона Задонского (срв. его выписки из святых отцов). Неясно, зачем просил он прислать ему Стефана Яворского (проповеди), Лазаря Барановича («Трубы Словес» и «Меч духовный»), «Розыск» Димитрия Ростовского, - и не видно, получил ли он эти книги. Из современных русских авторов он читал слова Иннокентия, еще проповеди Иакова Вечеркова, анонимные статьи в «Христианском чтении»...
С ранних лет у Гоголя была твердая уверенность в своем избранничестве, в своем призвании и предназначении - чем-то означить свое существование, нечто великое или особенное совершить. Такое самочувствие характерно для всего поколения и даже для всей этой сентиментально-романтической эпохи. И то был очень сложный сплав...
У Гоголя это самочувствие призванного достигает временами степени навязчивой идеи, прелестной гордыни, «Кто-то незримый пишет предо мною могущественным жезлом»... Он убежден, что призван свидетельствовать и учить. «Властью высшею облечено отныне мое слово», - «и горе кому бы то ни было, не слушающему моего слова»... Он был убежден в особой значительности и своего личного опыта и примера, и оправдывался против упреков, «зачем он выставил свою внутреннюю клеть», напоминая, «что все-таки я еще не монах, а писатель». И он продолжает. «Я не считал ни для кого соблазнительным открыть публично, что я стараюсь быть лучшим, чем я есмь. Я не нахожу соблазнительным томиться и сгорать явно, в виду всех, желанием совершенства»...
У Гоголя была очень опасная теория молитвы. «Как узнать хотение Божие? Для этого нужно взглянуть разумными очами на себя и исследовать себя: какие способности, данные нам от рождения, выше и благороднее других. Теми способностями мы должны работать премущественно, и в сей работе заключено хотение Бога; иначе они не были бы нам даны. Итак, прося о пробуждении их, мы будем просить о том, что согласно с Его волей; стало быть, молитва наша прямо будет услышана. Но нужно, чтобы эта молитва была от всех сил души нашей. Если такое постоянное напряжение хотя на две минуты в день соблюсти в продолжении одной или двух недель, то увидишь действия ее непременно. К концу этого времени в молитве окажутся прибавления... И за вопросами в ту же минуту последуют ответы, которые будут прямо от Бога. Красота этих ответов будет такова, что весь состав уже сам собою превратиться в восторг»...
Очевидно, что Гоголь практиковал такую молитву. И неудивительно тогда, если он придавал своим творениям почти непогрешительное значение, видел в них высшее откровение...
Учительная настойчивость Гоголя, его прямая навязчивость очень раздражала его ближайших друзей. И есть странная чрезмерность в оборотах и словах, которые выбирает Гоголь, когда говорит о себе и о своем деле. «Соотечественники, я вас любил, - любил тою любовью, которую не высказывают, которую мне дал Бог»...
Религиозный путь Гоголя был труден, в своих изгибах и надломах он не объяснен и вряд ли объясним... Часто прорываются эти судорожные подергивания религиозного испуга, - страшные видения вдруг встают перед его взорами, и он внутренне обмирает. «Диавол выступил уже без маски в мир», вот его страшное прозрение! «Стонет весь умирающий состав, мой чуя исполинские возрастания и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не прозревая и не слыша, какие страшилища от них подымутся»...
В опыте Гоголя есть несомненные элементы аскетического надрыва, болезненная перенапряженность покаянной рефлексии... Но именно в том своеобразие Гоголя, что с этим острым аскетизмом он соединяет очень настойчивую волю к общественному действию... В этом весь смысл роковой книги Гоголя, «Выбранные места из переписки с друзьями»... Как сам Гоголь настаивает в «Авторской исповеди», в «Переписке» он хотел «заговорить вперед кое-о чем из того, что должно было мне доказать в лице выведенных героев повествовательного сочинения» (т. е. во II-м томе «Мертвых Душ»). Очень характерно здесь это выражение - «доказать». Свои художественные образы Гоголь сознательно обращает в доказательства...
В «Мертвых Душах», во второй части, Гоголь хотел показать «возрожденную» или пробудившуюся Россию. В понимании Гоголя это ведь не бытовая повесть, а именно «поэма», и «душеполезная поэма». И «Переписка» есть идеологическое предисловие к этой «поэме»...
Только по крайнему недоразумению в этой книге можно было найти проповедь личного совершенствования и спасения. В действительности же то была программа социального христианства...
Это впервые напомнил, кажется, только Гершензон. «На русском языке, быть может, нет другого произведения, так беззаветно, так целостно, до малейших оттенков мысли и слова, проникнутого духом общественности...» И Гершензон верно отметил неожиданное сочетание у Гоголя нравственного пафоса с самым крайним и мелочным утилитаризмом. «Бесцельная радость бытия для Гоголя не существует... Его мышление насквозь практично и утилитарно, и именно в общественном смысле»...
Основная категория у Гоголя есть служба, - даже не служение... «Нет, для вас так же как для меня, заперты двери желанной обители. Монастырь ваш - Россия. Облеките же себя умственно рясой чернеца и, всего себя умертививши для себя, но не для нее, ступайте подвизаться в ней. Она теперь зовет сынов своих еще крепче, нежели когда-либо прежде. Уже душа в ней болит, и раздается крик ее душевной болезни»... Всего менее Гоголь был доволен современностью, всего менее довольствовался он существующим порядком и положением. Он весь был в пафосе обновления, и была в нем какая-то апокалиптическая нетерпеливость, жажда прямого действия. «И непонятною тоскою уже загорелась земля»...
Именно потому, что он так обеспокоен современным положением России, он и настаивает: «кто даже и не в службе, тот должен теперь вступить в службу и ухватиться за свою должность, как утопающий хватается за доску, без чего не спастись никому»... Вся книга Гоголя написана, от начала и до конца, об общественном благе... И это была утопия священного царства...
«На корабле своей должности, службы, должен теперь всяк из нас выноситься из омута, глядя на Кормщика Небесного... Служить же теперь должен из нас всяк не так, как служил бы он в прежней России, но в другом небесном государстве, главой которого уже Сам Христос»...
Здесь характерен уже и этот оборот: «прежняя Россия»... Гоголь себя видит уже в «ином мире», в новом теократическом плане... И не следует ли сопоставить это самочувствие Гоголя с духом «Священного Союза», с идеологией Александровских времен и «сугубого министерства»... Образ генерал-губернатора во второй части «Мертвых Душ» весь выдержан именно в этом стиле. «С завтрашнего же дня будет доставлено от меня во все отделения присутствия по экземпляру Библии, по экземпляру русских летописей и три-четыре классика, первых всемирных поэтов, верных летописцев своей жизни»...
И с этим Александровским духом связано и то, что в религиозно-социальной утопии Гоголя государство ведь заслоняет Церковь и творческая инициатива предоставляется мирянам, в порядке их «службы», а не иерархии и не духовенству. «Власть государя - явление бессмысленное, если он не почувствует, что должен быть образом Божиим на земле»... И вся Библия оказывается книгой для царей, - нужно только подражать самому Богу, как Он царствовал в избранном народе... Призвание царя -«быть образом Того на земле, Который Сам есть любовь»...
В мире вокруг все так становится страшно, так много всюду страданий, «что разорвется от жалости и бесчувственное сердце, и сила еще доселе небывалого сострадания вызовет силу другой, еще доселе небывалой любви»...
Гоголь пророчит какое-то небывалое воспламенение сердец... «Загорится человек любовию ко всему человечеству, - такою, какою никогда еще не загорался... Из нас, людей частных, возыметь такую любовь во всей силе никто не возможет; она останется в идеях и в мыслях, а не в деле; могут проникнуться ею вполне одни только те, которым уже постановлено в непременный закон полюбить всех, как одного человека. Все полюбивши в своем государстве, до единого человека всякого сословия и звания, и обративши все, что ни есть в нем, как бы в собственное тело свое, возболев духом о всех, скорбя, рыдая, молясь и день и ночь о страждущем народе своем, государь приобретет тот всемогущий голос любви, который один только может быть доступен разболевшемуся человечеству»... Этот утопический образ теократического царя повторяется с очень сходными чертами у Ал. Иванова (начиная уже с 1826-го года)...
Еще любопытнее позднейшее отражение того же идеала у Влад. Соловьева в его рассуждениях о теократических обязательствах русского царя: прощать и целить любовью... Здесь есть некий единый поток мысли и настроений, и его истоки можно проследить как раз до времен Священного Союза...
Гоголь говорит о великих религиозно-исторических преимуществах Восточной Церкви; «все примирит и распутает наша Церковь»... Это - Церковь будущего: «в ней дорога и путь, как устремить все в человеке в один согласный гимн верховному Существу»... Для новых исторических задач Западная Церковь уже не подготовлена. Прежний мир она еще могла кое-как «мирить со Христом» во имя одностороннего и неполного развития человечества. Теперь задачи безмерно сложнее...
И, однако, это историческое призвание нашей Церкви Гоголь определяет снова с государственой точки зрения. «Может произвести неслыханное чудо в виду всей Европы, заставив у нас всякое сословие, звание и должность войти в их законные границы и пределы и, не изменив ничего в государстве, дать силу России, изумить весь мир согласной стройностью того же самого организма, которым она доселе пугала»... До сих пор эта Церковь как-то таилась, «как целомудренная дева», но она создана для жизни...
И как характерны наставления Гоголя «губернаторам» и «русскому помещику» взять на себя руководство священниками. «Объявляйте им почаще те страшные истины, от которых поневоле содрогнется их душа»... «Бери с собою священника повсюду, где ни бываешь на работах, чтобы сначала он был при тебе в качестве помощника... Возьми Златоуста и читай его вместе с твоим священником, и притом с карандашом в руках»... Все это снова вполне в духе «сугубого министерства»...
Не удивительно, что книга Гоголя понравилась только людям этого Александровского духа и стиля, - Смирновой, («у меня просветлело на душе за вас»), Стурдзе («беседы наши в Риме отразились потом как в зеркале» в этой книге, говорил Стурдза)... И она категорически не понравилась ни о. Матвею, ни Игнатию Брянчанинову, ни Григорию Постникову, ни Иннокентию. Под «гордостью», в которой они упрекали Гоголя, разумели они именно этот дух утопического активизма... Аксаковы не без основания увидели в этой книге западное влияние и западное зло...
Верно было отмечено и то, что в книге больше морали и морализма, чем действительной веры и церковности... В том же стиле написана и «Развязка Ревизора» (с ее моралистическими аллегориями: «наш душевный город», «казни собственной души нашей» и т. д.)...
Гоголь остается все время в кругу довольно неопределенного пиетизма. Не составляет исключения и его книга о литургии. Догматическое содержание и символика в ней заимствованы (у Дмитревского, отчасти из «Новой Скрижали»), и самому Гоголю принадлежит здесь только этот стиль трогательной и искренной чувствительности. «Божественная литургия есть вечное повторение великого подвига любви, для нас совершившегося... Послышалось кроткое лобзание брата»...
Характерно, что в эпоху «Переписки» Гоголь всюду и всегда подчеркивает именно психологическое значение образа Христа, «Который один из всех, доселе бывших на земле, показал в себе полное познание души человеческой»...
Но есть в «Переписке» и другая струя, струя подлинного «социального христианства», - всего сильнее она пробивается в известном отрывке: «Светлое Воскресение»... «Христианин! Выгнали на улицу Христа, в лазареты и больницы, наместо того, чтобы призвать Его к себе в домы, под родную крышу свою, - и думают, что они христиане!» (в первом издании было опущено цензурой). И как характерно это ударение на оскудении братства в девятнадцатом веке. «Позабыл бедный человек девятнадцатого века, что в этот день нет ни подлых, ни презренных людей, но все люди - братья той же семьи, и всякому человеку имя брат, а не какое-либо другое»...
Не столько славянофилов это напоминает (хотя и замечает Гоголь, «что есть начало братства Христова в самой нашей славянской природе» и т. под.)... Скорее это напоминает западные образцы, и не слышатся ли здесь скорее отзвуки Ламенне и его «Слов верующего?»...
Очень характерна у Гоголя вся эта характеристика потребностей и нужд «девятнадцатого века». «Когда обнять все человечество, как братьев, сделалось любимою мечтою молодого человека; когда многие только и грезят о том, как преобразовать все человечество..., когда почти половина уже признала торжественно, что одно только христианство в силах это произвесть!... когда стали даже поговаривать о том, чтобы все было общее - и дома, и земли»... В таком широком кругу заговаривает Гоголь о «братстве», и огорчается, что не хватает именно живого братского чувства...
Между тем, только через любовь к ближнему и можно полюбить Бога. «Трудно полюбить Того, Кого никто не видел. Один Христос принес и возвестил нам тайну, что в любви к братьям получаем любовь к Богу... Идите же в мир и приобретите прежде любовь к братьям»... Здесь вся сила в этом «прежде», именно это словечко стоит здесь под патетическим ударением...
В книге Гоголя перекрещиваются и переплетаются очень разнородные нити, и полного единства в ней нет. Однако, неизменной остается всегда эта социальная обращенность и устремленность воли... В самом замысле книги есть роковая неувязка. Гоголь старается все свести к «душевному делу». «Дело мое - душа и прочное дело жизни»... Но в том и была завязка его творческой драмы, что он всего меньше был психологом, именно психологическое обоснование не могло ему удаться. Вместо психологического анализа получается резонерство и сухой морализм. Ап. Григорьев верно подчеркивал, что Гоголь весь есть человек сделанный...
Гоголь объяснял в «Авторской исповеди», что его книга («Выбранные места») есть «исповедь человека, который провел несколько лет внутри себя». Но именно этот внутренний опыт Гоголя и был смутен, в нем и была его главная слабость... С этим и связан «религиозный кризис» его последних лет. Исход для Гоголя мог быть только в отречении от социальной утопии и в подлинном аскетическом вхождении внутрь себя, - «поворотиться во внутреннюю жизнь» и советовал ему о. Матвей... Внутренно Гоголь меняется в последние годы, и это тяжело дается ему. Творчески он так и не смог перемениться. В последней редакции «Мертвых Душ» он остается в пределах того же мертвенного пиетизма, что и раньше. Это и было его последним крушением...
В истории русского религиозного развития Гоголь прямого влияния не имел. Он оставался как-то в стороне, он сам себя отстранил от тем и интересов своего поколения, от тогдашних философских споров. И религиозного учителя в нем узнали только полвека спустя. Только в эпоху русского неоромантизма религиозно-романтические мотивы Гоголя вновь оживают...
От славянофилов Гоголя в свое время отделяла и отдаляла его встревоженность, его предчувствия социальной грозы и замешательства. Он слишком долго прожил на Западе и в самые «социальные» годы, в годы утопий и предчувствий, в канун взрыва. И как характерно при этом сочетание апокалиптического трепета с «расчетами» его утопических проектов. Именно это и было характерно для «пиетизма» (срв. и у Жуковского)...
В творчестве Гоголя проблема христианской культуры была показана с ее утопической стороны, в ее опасностях и неувязках, как некое искушение... Это было отчасти и внутренним противодействием тому патриархальному благодушию, которое бывало слишком сильно у отдельных славянофилов...
Из книги «Пути русского богословия»
Ксавье де РАВИНЬЯН, известный французский проповедник XIX века.
СВЕЧИНА (Софья Петровна, 1782-1859) - писательница, дочь статс-секретаря императрицы Екатерины II, П. А. Соймонова; 17 лет вышла замуж, по настоянию отца, за генерала Свечина, который был старше ее на 24 года. Не найдя счастья в супружестве, Свечина обратилась к мистицизму. На образе мыслей Свечиной, подготовленной к католическим симпатиям уже воспитанием на французский лад и чтением, имело большое влияние знакомство с известным писателем графом Жозефом де Мэстром, сардинским посланником в Петербурге. Переселившись в 1817 г. в Париж, она перешла в католицизм и окружила себя ультрамонтанами и иезуитами. Салон Свечиной в Париже выделялся своим клерикальным направлением. Среди посетителей его выдавались Фаллу и Монталамбер.
ПЕЛЛИКО (Pellico) Сильвио (1789-1854) , итальянский писатель, карбонарий. 15 лет был заключен в крепости.
БОССЮЭТ, (Bossuet) Жак-Бенинь - известный французский богослов, проповедник и духовный писатель; родился в Дижоне в 1627 г. и умер в 1704 г. В 1669 г. он был назначен епископом Кондома, а в 1681 г. - епископом Мо. Оставил много сочинений; особенно славились ораторским искусством его проповеди и надгробные речи. Он был ревностным защитником галликанских вольностей, умеренной веротерпимости, выступал как защитник абсолютизма. Его же практическая точка зрения была отвергнута просветителями XVIII в.
ЛАМЕННЕ (Lamennais) Фелисите Робер-де (19.6.1782, Сен-Мало, - 27.2.1854, Париж), французский публицист и философ, аббат, один из родоначальников христианского социализма. Быстро преодолев увлечение идеями Ж. Ж. Руссо, Л. уже в молодости стал убеждённым монархистом и правоверным католиком. В ранних трудах (1810-20-е гг.) выступил с критикой идей Великой французской революции и материалистической философии 18 в. Политическим идеалом Л. была в это время христианская монархия. Однако уже с конца 20-х гг. Л. переходит на позиции либерализма; во время Революции 1830 Л. в сотрудничестве с аббатом Лакордером и графом Монталамбером основал журнал «Авенир» («L’avenir») с программой отделения церкви от государства, всеобщего избирательного права и ряда др. либеральных реформ. В 1834 Л. напечатал «Слова верующего» (русский перевод 1906) - произведение, бичевавшее капитализм с позиций феодального социализма. Эти выступления Л. были осуждены в папских энцикликах. Утопические идеи Л. о возможности предотвращения социальных революций и улучшения общественного строя путём христианской любви и нравственного самоусовершенствования оказали большое влияние на развитие христианского социализма, и в частности социального учения католического модернизма; в 1950-60-х гг. идеи Л. стали весьма популярными среди левых католиков. К концу жизни Л. выступил с собственной философской системой («Эскиз философии», т. 1-4, 1840-46). В ней, отходя по ряду вопросов от ортодоксально-католического учения, Л. пытался совместить религию и философию, опираясь на идеи неоплатонизма и Г. Лейбница.
Анджело Тамборра
Фрагмент из книги "Католическая церковь и русское православие. Два века противостояния и диалога".
Несмотря на полемические и в определенной степени официальные заявления Муравьева и ему подобных, многие русские — писатели, мыслители, художники — в XIX веке, будучи православными, во время своих традиционных путешествий в Италию испытывали притяжение центра католического мира. Среди них в первую очередь необходимо со всех возможных точек зрения — духовной, культурной и художественной — рассмотреть такую заметную личность, как Николай Васильевич Гоголь. К тому же, если, по словам Этторе Ло Гато, "без Рима нельзя психологически понять Гоголя, в частности, возможно, и в самом главном и самом русском его произведении — Мертвых душах" (1), то его личность — как человека и как писателя — необходимо рассматривать и в религиозном контексте.
Николай Васильевич Гоголь прибыл в Рим в марте 1837 года и покинул Италию — после частых поездок в Россию и прочие страны — в январе 1848 года. То было десятилетие знакомств, новых занятий и размышлений, в том числе религиозных, сосредоточенных в первую очередь на центре католического мира, даже когда в 1838 году противостояние Петербурга и Рима достигло точки кипения. В целом Гоголь отнюдь не остался глух к эху первого чаадаевского Философического письма, которое еще звучало в среде русской интеллигенции. Итак, он прибывает в Рим, когда в отношениях России и Запада сложилась не очень благоприятная обстановка. Тем не менее она не повлияла на Гоголя как писателя и мыслителя.
Что касается первых — самых сильных — впечатлений, Гоголя в Риме поразила наивная, непосредственная, если угодно, деревенская религиозность народа: "Лишь в Риме молятся, — писал он в 1838 году, — в прочих местах лишь притворяются". Его привлекают своеобразные формы народного благочестия, процессии и другие проявления религиозного чувства, наподобие знаменитой инфьораты в Дженаццано, пышные церемонии в соборе св. Петра, который в конце концов становится целью многих его прогулок ("… и так ведь оно и должно быть…"). Несмотря на это, он до конца останется верен церкви своих отцов.
По мнению Гоголя, в плане догматики и учения, на уровне принципов, как он писал своей матери, "наша религия и католическая абсолютно одинаковы, и потому нет на самом деле никакой нужды менять одну на другую". Позже, в 1847 году, он писал своему другу Шевыреву, успокаивая относительно своих якобы католических наклонностей: "Что до католичества, то я говорю тебе: ко Христу скорее можно прийти протестантским путем, чем католическим".
Одним словом, оставаясь непревзойденным в религиозном понимании Запада, именно в Риме он становится более просвещенным, лучше осознает ответственность православного верующего (2).
Действительно, в Риме Гоголь осознал все богатство совершенного христианства — "интеллектуального, мистического ив то же время социального, а не только нравст- венного". Он прочел I doveri dell’uomo (Обязанности человека) Сильвио Пеллико, от княгини Волконской и ее подруги Смирновой слышал о Лакордере и иезуите Равиньяне.
Именно в Риме у Гоголя созревает убеждение в том, что церковь как историческое понятие, будь то Православная или Католическая, — играет исключительно высокую, определяющую роль в истории человечества. Это убеждение он высказывал в своих трудах, в переписке и в разговорах с друзьями как на Западе, так и в России. Он не стал католиком, но, оставшись православным, открыл в себе внутренне сосредоточенного христианина (3).
Его духовная и религиозная драма началась в те месяцы, когда он был тяжело болен, в 1840 — 1841 годах, которые он провел в Венеции, где чувствовал "уже запах могилы". Пройдя духовный путь, подобный чаадаевскому, Гоголь душой чувствовал всю драматичность дилеммы: нужно ли находить Бога в человеческом мире , как учит Католическая церковь, которая проникает в общество, чтобы привести людей к вечному спасению? Или же путь спасения лежит через полное отвержение суетного мира?
В последнее десятилетие жизни Гоголь бился в поисках решения этой проблемы. Для начала, уже заканчивая в Риме первый том Мертвых душ , писатель, чтобы заполнить пробелы в своем религиозном образовании, читает отцов Греческой церкви в русском переводе, украинские проповеди XVIII века, не пренебрегает и работами Боссюэ Traité de la concupiscence (Трактат о вожделении) и Elévations sur les Mystères {Возвышенные рассуждения о таинствах) . Затем, с 1844 года, он без колебаний встает на трудный путь мистицизма: читает древнее славянское Добротолюбие — знаменитую антологию исихазма, которая оказала сильное влияние на формирование русской православной духовности, но при этом не расстается и с трудом Фомы Кемпийского De imitatione Christi (О подражании Христу ), прося своего приятеля Шевырева, чтобы тот послал эту книгу в подарок на новый 1844 год их друзьям-славянофилам Погодину, Аксакову и Языкову. Он призывает всех к религиозной практике, из-за чего иногда подвергается в салонах насмешкам, где его обзывают "монахом" и "сумасшедшим".
Будучи во всем сыном романтической эпохи, он создал в своей душе культ Средневековья, когда церковь и культура, религия и светское общество были тесно между собой связаны. Отсюда возникает, как ему казалось, необходимость вернуться к всеобъемлющей религиозной культуре, воплощающей принципы христианской религии в общественной жизни. Исходя из этих посылок, Гоголь именно в Риме начинает замечать важное различие между церквами Востока и Запада. С его точки зрения, для западного христианства — реалистичного и конкретного — всегда было характерно взаимопроникновение религии и общества; христианство восточное, напротив, в конце концов пришло к тому, что стало различать два плана реальности — церковный и природный, так что в вопросах вероучения и внутреннего устройства Православная церковь веками относилась с некоторым безразличием к конкретным проблемам жизни. Как мы помним, к таким же выводам пришел и Чаадаев.
Тем не менее Гоголь не верил в созидательную силу протестантизма и католичества, ответственных за одну из самых ужасных трагедий в европейской истории. С другой стороны, он, согласно Зеньковскому, твердо верил в творческую силу православия, поскольку оно сумело развить концепцию богочеловечества, которая придает смысл обществу, целиком пронизанному духом церкви.
Гоголь любил повторять: "Всякий должен служить Господу на своем месте, но не так, будто бы он нам чужой". Поэтому, начав с критики современного общества с эстетической, нравственной и религиозной позиции, он свидетельствовал о стремлении к цивилизации, глубоко просвещенной религией: лишь на основе примирения между христианством и светским обществом мог начаться новый, плодотворный период человеческой истории.
Подобного рода убеждения, которые Гоголь высказывал друзьям с тем, чтобы они обратились к более глубокой религиозной жизни, а затем изложенные широкой публике в Выбранных местах из переписки с друзьями, конечно, должны были встретить насмешки и непонимание. Несомненно, в его "религиозной драме", как и в "фантастическом универсуме", большое место занимала утопия (4), но он, следуя путем мистиков вроде Фомы Кемпийского, не мог отдавать себе в этом отчета. Он подвергся нападкам Виссариона Белинского, который в своем знаменитом письме несправедливо упрекал Гоголя в поддержке абсолютистского режима Николая I. Официальные представители Русской православной церкви также смотрели на писателя с подозрением, поскольку он первым из светских деятелей высказался о предназначении церкви. Ни погружение в религиозную практику, ни разочаровавшее писателя путешествие в Иерусалим не принесли ему покоя. Вернувшись на родину в конце апреля 1848 года, он продолжает путь аскета, завершив его трогательными Размышлениями о божественной литургии. Вдохновение для этой книги, опубликованной уже после смерти автора, в 1857 году, Гоголь черпал из знания Римской церкви и восхищения ею. Он поставил себе весьма определенную цель: предложить русским простое для понимания руководство, которое объясняло бы смысл литургических действий, символику жестов, сущность божественной тайны. Лишь таким образом можно было тронуть сердца современников, чтобы они осознали сущность христианства в этом мире (5).
Итак, Гоголь прошел долгий духовный и религиозный путь, и все это время центральное место в его мыслях и мучениях занимал вопрос диалектической взаимосвязи Русской и Римской церквей. Главным, что великий писатель хотел сказать будущим поколениям, было, по всей видимости, вот что: необходимо обновить церковь Востока, используя опыт Западной церкви в том, что касается ее мировоззрения и места в обществе.
——————
1 Lo Gatto Е . Russi in Italia. Dal secolo XVII ad oggi. Roma, 1971. P. 124.
2 Зеньковский Н. Русские мыслители и Европа. Париж (не датировано ). С . 42 ел .; Schulz В . Pensatori russi di fronte a Cristo. Vol. II. Firenze, 1949. P. 84; Behr-Sigel E. Le message de Gogol’//Contacts. 1949. P. 42.
