Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
«Запи́ски из подпо́лья» - повесть Ф. М. Достоевского , изданная в 1864 году . Повествование ведётся от лица бывшего чиновника, который проживает в Петербурге . По своей проблематике предвещает идеи экзистенциализма .
Сюжет
«Записки» начинаются представлением интеллектуальных «находок» главного героя. В первой четверти повести даны только несколько биографических фактов - что герой получил наследство, уволился со службы и совершенно перестал покидать свою квартиру, уйдя в «подполье». Однако в дальнейшем в своих записках герой рассказывает о своей жизни - о детстве без друзей, о своей «стычке» (воспринимаемой так только им) с офицером, и два эпизода жизни, ставшие, при допущении о правдивости записок, самым значимым и заметным событием в жизни героя. Первое - это обед с давними школьными «товарищами», на котором он всех обидел, разозлился, и даже решил вызвать одного из них на дуэль. Второй - это моральные издевательства над проституткой из публичного дома, которой он сначала из злобы старался показать всю мерзость её положения, потом, нечаянно дав ей свой адрес, сам терпел от неё непереносимые муки, имевшие свой корень в его озлобленности и в том, что тот образ, которым он перед ней старался представиться, имел разительнейшее расхождение с действительным его положением. Всеми силами стремясь оскорбить её второй раз, этим действием он заканчивает своё повествование о выходах из «подполья», а от лица редактора этих записок добавляется, что имеющееся продолжение этих записок - снова интеллектуальный продукт героя - в сущности, выше написанное очень в искаженной форме.
Аллегории
«Подполье» - аллегорический образ. Герой не имеет никакого отношения к революционной деятельности, поскольку считает деятельную волю «глупой», а разум безвольным. После некоторых колебаний «Подпольный человек» склоняется, скорее, к интеллигентному, рефлектирующему безволию, хотя и завидует людям нерассуждающим, просто и нагло действующим.
«Подполье» - иное название для атомарности. Ключевая фраза: «Я-то один, а они все». Мысль о личном превосходстве над остальными, как бы ничтожна ни была жизнь, как бы ни пресмыкался интеллигент, - квинтэссенция этой исповеди русского интеллигента.
Герой , вернее антигерой , как он сам себя называет в конце, несчастен и жалок, но, оставаясь человеком, получает удовольствие от того, что мучит себя и других. Эту склонность человека вслед за Достоевским, Кьеркегором и Ницше открывает современная психология.
«Хрустальный дворец » - олицетворение грядущего гармонично устроенного общества, всечеловеческого счастья, основанного на законах разума. Однако герой уверен, что найдутся люди, которые по совершенно иррациональным причинам отвергнут эту всеобщую гармонию, основанную на рассудке, отвергнут ради беспричинного волевого самоутверждения. «Эх, господа, какая уж тут своя воля будет, когда дело доходит до арифметики, когда, будет одно только дважды два четыре в ходу? Дважды два и без моей воли четыре будет. Такая ли своя воля бывает!»
Культурные реминисценции
Напишите отзыв о статье "Записки из подполья"
Примечания
Литература
- Кошляков А. О функции рассказа-воспоминания в «Записках из подполья» Ф. М. Достоевского // Язык. Литература: Язгулямский сборник. 2. СПб., 1997. С. 100-106.
- Larangé Daniel S. Récit et foi chez Fédor M. Dostoïevski: contribution narratologique et théologique aux "Notes d"un souterain" (1864) , Париж: L"Harmattan, 2002.
|
||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Записки из подполья
Как бы там ни было, но думаю, что «подушку» мне точно кто-то подстелил… Кто-то, кто считал, что разбиваться мне тогда было пока ещё рановато. Таких «странных» случаев в моей, тогда ещё очень короткой, жизни было очень много. Одни случались и после этого очень быстро уходили в небытие, другие почему-то запоминались, хотя не обязательно были самыми интересными. Так я, по какой-то мне неизвестной причине, очень хорошо запомнила случай с зажиганием огня.Вся соседская ребятня (включая меня) очень любила жечь костры. А уж особенно, когда нам разрешалось жарить в них картошку!.. Это было одно из самых любимых наших лакомств, а такой костёр мы вообще считали уже чуть ли не настоящим праздником! Да и разве могло сравниться что-то ещё с обжигающей, только что палками выуженной из горящего костра, сногшибающе пахнущей, усыпанной пеплом картошкой?! Надо было очень постараться, желая оставаться серьёзным, видя наши ждущие, напряжённо сосредоточенные рожицы! Мы сидели вокруг костра, как месяц не евшие, голодные Робинзоны Крузо. И в тот момент нам казалось, что ничего не может быть в этом мире вкусней, чем тот маленький, дымящийся шарик, медленно пекущийся в нашем костре!
Именно в один из таких праздничных «картошкопекущих» вечеров со мной и случилась ещё одно моё очередное «невероятное» приключение. Был тихий, тёплый летний вечер, уже понемножку начинало темнеть. Мы собрались на чьём-то «картошечном» поле, нашли подходящее место, натаскали достаточное количество веток и уже были готовы зажечь костёр, как кто-то заметил, что забыли самое главное – спички. Разочарованию не было предела... Никто не хотел за ними идти, потому что мы ушли довольно-таки далеко от дома. Попробовали зажечь по-старинке – тереть деревяшку о деревяшку – но очень скоро даже у всех самых упёртых кончилось терпение. И тут вдруг один говорит:
– Так мы ж забыли, что у нас тут с нами наша «ведьмочка»! Ну, давай что ли, зажигай…
«Ведьмочкой» меня называли часто и это с их стороны было скорее прозвище ласкательное, чем обидное. Поэтому обидеться я не обиделась, но, честно говоря, сильно растерялась. Огня я, к моему большому сожалению, не зажигала никогда и заниматься этим мне как-то не приходило в голову… Но это был чуть ли не первый раз, когда они что-то у меня попросили и я, конечно же, не собиралась упускать такого случая, а уж, тем более, «ударить лицом в грязь».
Я ни малейшего понятия не имела, что нужно делать чтобы оно «зажглось»… Просто сосредоточилась на огне и очень сильно желала чтобы это произошло. Прошла минута, другая, но ничего не происходило... Мальчишки (а они всегда и везде бывают немножечко злыми) начали надо мной смеяться, говоря, что я только и могу что «угадывать», когда мне это нужно… Мне стало очень обидно – ведь я честно пыталась изо всех сил. Но это, конечно же, никого не интересовало. Им нужен был результат, а вот результата-то как раз у меня и не было...
Если честно – я до сих пор не знаю, что тогда произошло. Может быть, у меня просто пошло очень сильное возмущение, что надо мной так незаслуженно смеялись? Или слишком мощно всколыхнулась горькая детская обида? Так или иначе, я вдруг почувствовала, как всё тело будто заледенело (казалось бы, должно было быть наоборот?) и только внутри кистей рук взрывными толчками пульсировал настоящий «огонь»… Я встала лицом к костру и резко выбросила левую руку вперёд... Жуткое ревущее пламя как будто выплеснулось из моей руки прямо в сложенный мальчишками костёр. Все дико закричали... а я очнулась уже дома, с очень сильной режущей болью в руках, спине и голове. Всё тело горело, как будто я лежала на раскалённой жаровне. Не хотелось двигаться и даже открывать глаза.
Мама была в ужасе от моей «выходки» и обвинила меня во «всех мирских грехах», а главное – в недержании слова, данного ей, что для меня было хуже любой всепожирающей физической боли. Мне было очень грустно, что на этот раз она не захотела меня понять и в то же время я чувствовала небывалую гордость, что всё-таки «не ударила лицом в грязь» и что у меня каким-то образом получилось сделать то, что от меня ожидали.
Конечно, всё это сейчас кажется немножко смешным и по-детски наивным, но тогда для меня было очень важно доказать, что я, возможно, могу быть кому-то в чём-то полезной со всеми своими, как они называли, «штучками». И что это не мои сумасшедшие выдумки, а самая настоящая реальность, с которой им теперь придётся хотя бы немножечко считаться. Если бы только всё могло быть так по-детски просто...
Как оказалось, не только моя мама была в ужасе от содеянного мною. Соседние мамы, услышав от своих детей о том, что произошло, начали требовать от них чтобы они держались от меня как можно дальше… И на этот раз я по-настоящему осталась почти совсем одна. Но так как я была человечком весьма и весьма гордым, то я ни за что не собиралась «проситься» к кому-то в друзья. Но одно – показать, а совсем другое – с этим жить.....
Я очень любила своих друзей, свою улицу и всех кто на ней жил. И всегда старалась принести каждому хоть какую-то радость и какое-то добро. А сейчас я была одна и в этом была виновата только сама, потому что не сумела устоять перед самой простой, безобидной детской провокацией. Но что ж было делать, если я сама в то время была ещё совсем ребёнком? Правда, ребёнком, который теперь стал уже понемногу понимать, что не каждый в этом мире достоин того, чтобы ему стоило бы что-то доказывать... А даже если и доказать, то это ещё абсолютно не значило, что тот, кому ты это доказываешь, тебя всегда правильно поймёт.
Выступление Анжелики Фильченковой на Апрельских чтениях "Произведения Ф.М.Достоевского в восприятии читателей XXIвека" в 2011г.
Герой Достоевского повествует нам о своей жизни в душевном подполье. Слово "подполье" несёт в себе что-то скрытое, тёмное, холодное и сырое и имеет несколько значений. Согласно словарю Даля, это простор или яма под полом. Но также Даль указывает на то, что это слово ассоциируется с чем-то плохим, нечистым, мистическим. "В сказках, в народном фольклоре, в сказаниях в подполье сидят остроголовые черти", - замечает он.
Также подпольем называют что-то неофициальное и запрещённое. Чаще всего термин "подпольный" употребляют в отношении к искусству, литературе. Можно предположить, что мысли подпольного человека Достоевского тоже были в своём роде неофициальными, то есть не принимаемыми, отталкиваемыми другими людьми.
Самого по себе слова подполье как обозначения душевного состояния не существовало до Достоевского. Можно предположить, что писатель вводит его, как метафору, опираясь на признаки подполья в его прямом значении, на чувства, которые оно вызывает, и на ассоциации, с ним связанные.
Понятие "подпольного человека " появилось только после создания записок. Достоевский впервые ввёл образ подобного человека, взбудоражив общество. Подпольный человек задавался как полемика с лишним человеком. Он следовал своей идеологии, в которой преобладали убеждения, что "ничего нет святого" и "все таковы".
Краткая характеристика подпольного человека.
Исходя из описаний подпольного человека Достоевского , можно выделить некоторые характеристики. Герою этому сорок лет и он слаб духом, неуверен в себе, зол. Это человек потерянный, не знающий веры. Подпольный человек не желает признавать себя неправым, презирает весь мир, приносит с собой боль. Нравилось ли ему пребывать в своём душевном подполье? Вероятно, нет. Уйдя от истины, он изводит себя. Но сам герой убеждает читателя в том, что всегда получал удовольствие от страданий, злости, стенаний. "Я человек больной... Я злой человек. Непривлекательный я человек",- так герой записок говорит о себе сам, нисколько не стесняясь подобных высказываний. Напротив, он произносит их с долей восторга и удовлетворения, словно ему хочется так выглядеть в глазах окружающих. Слово "хочется" здесь ключевое, потому что на самом деле герой лишь надевает маску злости, и то ему не удаётся её правильно носить, что его очень злит. "Да в том-то и состояла вся штука, в том-то и заключалась наибольшая гадость, что я поминутно, даже в минуту самой сильной желчи, постыдно сознавал в себе, что я не только не злой, но даже и не озлобленный человек, что я только воробьев пугаю напрасно и себя этим тешу". В его словах наглядно просматривается противоречивость, его заблуждения и неверные суждения о мире, и их он, к сожалению, менять не хочет.
Сам герой записок повествует о том, что живёт в подполье давно, чуть ли не всю свою жизнь, и другого существования видеть не может и не хочет. Может, это одна из причин его страха и неприятия другой жизни. Но в то же время его подполье можно рассмотреть, как побег от трудностей и духовного труда. Ведь спуститься вниз легко, подняться невероятно сложно. Тем не менее, совершенно ясно, что ни один человек в подполье не рождается , а уходит туда добровольно, следуя выводам, сделанным из собственного жизненного опыта. И хочется разобраться, что именно подвигло героя Достоевского спуститься в тёмный подвал. В темноту, где он потерял всё, даже своё имя, уйдя от веры и светлых стремлений, тем самым уничтожив себя духовно.
Причины подполья.
Из повествования этого героя ясно, что первоначально он мог бы избежать своего заключения в подполье. Душевное подполье поглотило рассказчика, но не сразу, не в одно мгновение. Оно разрасталось и темнело в течение многих лет. На его решение скрыться в темноте повлияли некоторые социальные факторы. Прежде всего, они касаются его детства. Подпольный человек родился в неблагополучной семье , в которой никогда не видел ласки и любви. Он рос в душевном холоде, обособляясь от людей. За годы детства и юношества его сердце замёрзло. Его семья была замкнутым углом, где мальчик рос в одиночестве со своими мыслями, всё больше обособляясь от людей. Но ему пришлось выбраться оттуда, быть может, и против своей воли, чтобы получить образование. Не получив необходимого тепла в семье, он не нашёл его и в школе, так как юноши не замечали его и никогда не предлагали дружбы. Тому виной, может быть, и его противоречивость, и скверный отшельнический характер. Но стереотип его неблагополучия сыграл большую роль в отношении к нему сверстников. Герою всегда будет казаться, что его презирают. Возможно, что это чувство он также вынес из семьи. Именно поэтому, окончив школу, герой скажет о том, что обучение в школе для него было сродни каторги. Не сблизившись ни с кем из школьных товарищей, после окончания учебного заведения он так ни с кем из них и не общался. Но он не мог забыть эти лица, часто возвращался к ним, представлял, кто они сейчас, и обиженный, желающий признания, он часто мечтал о том, чтобы спустя много лет они приняли его в свой круг. И чтобы в это время в них проснулось уважение, почтение и чуть ли не трепет к выросшему подпольному человеку. Когда он стал взрослым, в нём возник болезненный страх перед оценкой общества, жажда тепла и признания. В то время он, привыкший к одиночеству, намеренно бежит от людей, хотя и мечтает быть с ними. "Жизнь моя была уж и тогда угрюмая, беспорядочная и до одичалости одинокая". Подпольный человек загоняет себя в рамки. "Я ни с кем не водился и даже избегал говорить и всё более забивался в свой угол". Это добровольное отречение от окружающего мира будет являться начальной стадией подполья. Рассказчик с юношеских лет вынашивал в себе ненависть и презрение ко всем людям, также с ранних пор он не мог объективно оценить себя самого. Целый мир казался ему прогнившим и никчёмным, он не видел радости и света, но не потому, что их нет, а потому, что он сам не хочет их замечать. Из всего, что попадалось ему на глаза, он вытаскивал самое отвратительное, возможно, несуществующее, чтобы ещё раз удостовериться в правдивости своего взгляда на мир. Герой утверждает, что о нём забывали и не замечали вовсе, словно он был простой мухой. "Очевидно, меня считали чем-то вроде самой обыкновенной мухи".
Одной из причин таких взаимоотношений между рассказчиком и людьми является его низкая самооценка. Он никогда не оценивает как-либо положительно свою реальную жизнь, в ней он кажется себе убогим и никчёмным человеком, героем же себя он видел лишь в своих мечтах. И в этих мечтах он превозносит себя до небес. В жизни же его никто не замечал, а если замечал, то лишней мысли не допускал, никак не характеризуя. Но рассказчик с больной самооценкой подозревал каждого, кто смотрел на него, в тёмных мыслях, оскорблениях, воображал себе презрение и ненависть со стороны окружающих людей. Это доказывает случай с офицером, который не заметил в трактире главного героя, преградившего ему дорогу. В своей голове герой вынашивал образ смелого, дерзкого и уважаемого человека, но никак не мог в реальной жизни достигнуть даже малой части задуманного. Поэтому он обвинял общество, находя его отвратительным, полным глупости и невежества. "Всех наших канцелярских я, разумеется, ненавидел, с первого до последнего, и всех презирал, а вместе с тем как будто их и боялся". Свой страх и слабость герой также восхвалял. Все свои мысли он находил правильными, держал их за святую истину. "Храбрятся только ослы и их ублюдки, но ведь и те до известной стены. На них и внимания обращать не стоит, потому что они ровно ничего не означают".
Из его рассуждений и представлений о себе и мире ясно, в какой темноте он живёт. Подпольный человек, несмотря на ум и знания, совершенно потерялся . Герой вывел для себя некоторую идеологию, принцип поведения, которым, по его мнению, необходимо было руководствоваться. По его мнению, у человека должно присутствовать чувство свободы воли: "Своё собственное, вольное и свободное хотенье, - говорил он, - свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздражённая иногда хоть бы до сумасшествия, - вот это-то всё и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит, и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к чёрту". Из его суждений наглядно видно, как далеко он отошёл от истины. Подпольный человек не слушал сердца, он рассуждал только разумом , что мешало ему жить полноценно. Его душа потерялась, он искал помощи в своём больном сознании, никогда не обращаясь к тому, что действительно могло бы его спасти, а именно к вере и любви. О Боге подпольный человек совсем забыл, и, наверное, был не способен верить, потому что мыслил он рационально, крутил в сознании множество ненужных, сложных слов, забывая настоящие, искренние. Он часто высмеивал стремление общества подогнать все жизненные явления под математические формулы, объяснить физическими законами. Но сам герой лично пытался объяснить разумом абсолютно всё, происходящее в его жизни, совершенно забыв о существовании сердечных, душевных позывов. Он простится по собственному ужасающему невежеству и заблуждению со своей любовью.
Записки из подполья не закончены, они обрываются на очередной жизненной неудаче подпольного человека, в этот раз, наверное, самой значительной в его жизни. Часто душевное подполье появляется вследствие пребывания человека в неблагоприятной социальной среде среди холода, равнодушия, презрения, злобы и полного отсутствия тёплых чувств. Но на этом этапе оно только формируется, и названные факторы являются внешними. Всё- таки, хотя и с большим трудом, но, даже находясь в подобной атмосфере, можно удержаться и не свалиться в душевный подвал. Большую роль в разрастании темноты играет сам человек, озлобившийся, задетый несправедливостью, холодностью окружающего мира. Он стоит на перекрёстке и вправе выбрать какой-либо путь. Герой записок свернул на неверную дорогу, ведущую в тупик индивидуализма. Возможно, что человек спасся бы, выбрав другой путь, наполненный любовью к ближнему, добротой и верой в высшую справедливость. Он нуждался в любви, которая помогла бы согреть и его душу, и душу нуждающихся в его помощи и тепле людей. Но герой закрыл глаза на эту возможность спасения, обрёк себя на душевные муки.
Анжелика Фильченкова, из раздела "Работы учащихся".
Оценил книгу
Все мы любим страдать, верно? И жалеть себя тоже любим. Сидим тихо в своем подполье, как мыши, и грызем себя изнутри, едим себя поедом, изводим бесконечным самоанализом и самоуничижением, а потом предаемся жалости к самим себе и ненависти к окружающим. Если бы мы не любили страдать, то не стали бы наверно с такой маниакальной одержимостью терпеть физическую боль, а сразу бы бежали к докторам, не стали бы бесконечно выяснять отношения со своими близкими людьми, изматывая себя и их и получая от этого садомазохистское наслаждение, не стали бы читать «Белый Бим Черное ухо», смотреть «Титаник», передачу «Жди меня» и канал НТВ.
Конечно, не все люди такие и я нарочно говорю «мы», имея в виду нас – интеллектуалов, людей много читающих и много знающих. Себя я, безусловно, тоже считаю интеллектуалом. А как иначе, ведь я тоже читал Кафку и Ницше, да и профессия обязывает. Тем не менее, есть люди, которым абсолютно до фонаря все эти переживания и страдания интеллектуалов. Они плюют на жалость, как к себе, так и к другим, и с упорством баранов достигают своих целей, не гнушаясь двинуть кому-нибудь кулаком в физиономию или наступить на мельтешащую под ногами мышь. Мы же тем временем люто ненавидим их за это, называем самодурами, тщеславными эгоистами, а сами садимся читать книгу «Как перестать беспокоиться и начать жить». Но мы ведь такие же эгоисты, как и они. И страдаем-то мы, и жалеем себя, и анализируем свои поступки, и копаемся в себе, как в навозной куче, только из-за того, что шибко любим себя. И одиночество выбираем, уходя в подполье, только для того, чтоб никто нам не мешал предаваться себялюбию. Получается, что все мы, - и властолюбцы, и интеллектуалы, и мелкие людишки, и бунтари, и обыкновенные искатели приключений, - абсолютно все эгоисты до мозга костей.
Такой вывод, конечно же, сделал я сам и сделал его давно. Но вот какая штука, этот вывод снова замигал в моем сознании красной лампой тревоги после того, как я прочитал «Записки из подполья». Федор Михалыч безусловно изображает в «Записках» «лишнего человека». Этот его «лишний человек» в силу своего большого ума выбирает сознательную инерцию и уход в мрачный и серый мир «подполья», откуда он спокойно и безвредно для окружающих может перелопачивать свою жизнь и купаться в жалости и ненависти к самому себе. Но этот «лишний человек», несмотря на убогий свой облик, лишним себя, разумеется, не считает. Наоборот, он относит себя к контингенту уникальных, образованных, глубоко чувствующих, но не понятых и не принятых обществом людей. И такой вывод он делает лишь в силу своего большого эгоизма, себялюбия и своекорыстия.
Достоевский в «Записках» показывает «лишнего человека» девятнадцатого столетия, но если хорошенько к нему присмотреться, а затем оглянуться вокруг, то можно и сейчас, в двадцать первом веке, увидеть огромное количество таких же людей. Тем более сейчас, когда у нас есть компьютер и интернет, когда мы можем придумать себе ник, выбрать аватарку, спрятаться за ними и спокойненько из этого укрытия изливать потоки желчи, заниматься только брюзжанием и пустой болтовней, считая при этом себя умными и высоко образованными людьми и окружая себя аурой уникальности и непохожести на остальных, а на деле являясь лишь мелкими, пустыми, лишними и неинтересными людишками.
И вот, что самое хреновое, ведь я такой же болтун, а значит и, - о боги, - такой же «лишний человек». Но
пусть, пусть я болтун, безвредный, досадный болтун, как и все мы. Но что же делать, если прямое и единственное назначение всякого умного человека есть болтовня, то есть умышленное пересыпанье из пустого в порожнее.
Оценил книгу
Не знаю, как может мыслящий человек прочитать "Записки из подполья" и остаться тем же самым человеком. Это не литературное произведение, а химическое вещество, которое вступает в реакцию с содержимым... Нет, не головы. Нет, не души. С содержимым твоего "я", скорее всего.
Бывает такая ситуация, когда какой-то человек делает что-то нелепое или глупое, а стыдно почему-то вам. Хотя вы-то тут и ни при чём. Тут такая же петрушка: исповедуется главный герой, и умом понимаешь, что у тебя с ним общего только отдельные маленькие гаденькие чёрточки, но всё равно стыдно до горящих алым пламенем ушей. Это не просто исповедь, а сверхисповедь, когда человек, рассказав, что думает, тут же на месте анализирует, почему он думает и к чему... И результат оказывается не слишком приятен. Мне кажется, мало кто может быть настолько честен даже перед самим собой, как главный герой в этом монологе. Мы всегда оправдываем себя чем-то, ищем объяснения, но совсем иного рода, нежели "подпольщик". Он-то знает, что в основе многих его поступков лежат не благородные мотивы, а гнильца. И эту гнильцу он миллиметр за миллиметром вытягивает из скрытой ото всех области подсознания, только чтобы мы с ужасом узнали в каких-то её проявлениях и себя. Не знаю, есть ли святоши, которые ни на один малейший миг не провели с собой аналогию. Я всё равно им не поверю.
Достоевщина процветает во всей красе. Главный герой бичует себя с мазохистским удовольствием, явно ликуя от красочного описания "собственной убогости". Позже мы увидим его отражение во многих романах и героях: и тень Раскольникова, и сразу нескольких Карамазовых, и... Да что там, это концентрированный достоевский типчик, настоящая квинтэссенция его атмосферы и характеров. Обязательно надо прочитать "Записки из подполья", прежде чем читать романы Достоевского. Как много может дать это прочтение!
"Записки из подполья" разделены на 2 части. Первая - как раз и есть эта безумная исповедь, плотность которой поражает. Неудивительно, что из неё взято столько цитат, что сложи их все обратно в произведение - текста выйдет, наверное, даже больше, чем было поначалу. Вторая – в лучших научных традициях, о практическом воплощении душевного болотца главного героя. Эти страдания и метания по поводу полнейшей чуши не повторить в кратком описании, нужно обязательно прочесть, оно того стоит.
Ох и любит же Достоевский поковыряться скальпелем в хорошо подгнившей душонке, выволакивая на свет потайные жилы. После "Записок..." хочется немедленно выйти на сведий воздух, отдышаться и... Постараться стать хоть немного светлее, добрее и честнее. Хотя уши будут полыхать краснотой ещё долго.
Оценил книгу
"Причина "подполья" - уничтожение веры в общие правила. Нет ничего святого".
Ф. М. Достоевский
Пожалуй, это ключевая вещь для понимания всего творчества классика. Клубок идей, появившийся в "3аписках", станет во многом основой для дальнейших творений. В повести уже есть всё, что будет в последующих романах («Преступление и наказание», «Бесы», «Братья Карамазовы»), и здесь он впервые в русской литературе сформулировал идеи экзистенциализма. Главный герой - привлекательный негодяй, страдающий идеолог, изучивший себя до невероятных глубин, мучительно переживающий разрыв с людьми:
«Я имел терпение высиживать подле этих людей дураком часа по четыре и их слушать, сам не смея и не умея ни об чем с ними заговорить».
Он заключает в себе "высокое и прекрасное" наряду с тягой к разврату, он ставит "проклятые вопросы" и сам же отвечает на них:
«Всякий порядочный человек нашего времени есть и должен быть трус и раб. Это нормальное его состояние. В этом я убежден глубоко. Он так сделан и на то устроен. И не в настоящее время, от каких нибудь там случайных обстоятельств, а вообще во все времена порядочный человек должен быть трус и раб. Это закон природы всех порядочных людей на земле. Храбрятся только ослы и их ублюдки».
автор Фёдор Михайлович Достоевский
I. Подполье
I
Я человек больной… Я злой человек. Непривлекательный я человек. Я думаю, что у меня болит печень. Впрочем, я ни шиша не смыслю в моей болезни и не знаю наверно, что у меня болит. Я не лечусь и никогда не лечился, хотя медицину и докторов уважаю. К тому же я еще и суеверен до крайности; ну, хоть настолько, чтоб уважать медицину. (Я достаточно образован, чтоб не быть суеверным, но я суеверен). Нет-с, я не хочу лечиться со злости. Вот этого, наверно, не изволите понимать. Ну-с, а я понимаю. Я, разумеется, не сумею вам объяснить, кому именно я насолю в этом случае моей злостью; я отлично хорошо знаю, что и докторам я никак не смогу «нагадить» тем, что у них не лечусь; я лучше всякого знаю, что всем этим я единственно только себе поврежу и никому больше. Но все-таки, если я не лечусь, так это со злости. Печенка болит, так вот пускай же ее еще крепче болит!
Я уже давно так живу - лет двадцать. Теперь мне сорок. Я прежде служил, а теперь не служу. Я был злой чиновник. Я был груб и находил в этом удовольствие. Ведь я взяток не брал, стало быть, должен же был себя хоть этим вознаградить. (Плохая острота; но я ее не вычеркну. Я ее написал, думая, что выйдет очень остро; а теперь, как увидел сам, что хотел только гнусно пофорсить, - нарочно не вычеркну!) Когда к столу, у которого я сидел, подходили, бывало, просители за справками, - я зубами на них скрежетал и чувствовал неумолимое наслаждение, когда удавалось кого-нибудь огорчить. Почти всегда удавалось. Большею частию все был народ робкий: известно - просители. Но из фертов я особенно терпеть не мог одного офицера. Он никак не хотел покориться и омерзительно гремел саблей. У меня с ним полтора года за эту саблю война была. Я наконец одолел. Он перестал греметь. Впрочем, это случилось еще в моей молодости. Но знаете ли, господа, в чем состоял главный пункт моей злости? Да в том-то и состояла вся штука, в том-то и заключалась наибольшая гадость, что я поминутно, даже в минуту самой сильнейшей желчи, постыдно сознавал в себе, что я не только не злой, но даже и не озлобленный человек, что я только воробьев пугаю напрасно и себя этим тешу. У меня пена у рта, а принесите мне какую-нибудь куколку, дайте мне чайку с сахарцем, я, пожалуй, и успокоюсь. Даже душой умилюсь, хоть уж, наверно, потом буду вам на себя скрежетать зубами и от стыда несколько месяцев страдать бессонницей. Таков уж мой обычай.
Это я наврал про себя давеча, что я был злой чиновник. Со злости наврал. Я просто баловством занимался и с просителями и с офицером, а в сущности никогда не мог сделаться злым. Я поминутно сознавал в себе много-премного самых противоположных тому элементов. Я чувствовал, что они так и кишат во мне, эти противоположные элементы. Я знал, что они всю жизнь во мне кишели и из меня вон наружу просились, но я их не пускал, не пускал, нарочно не пускал наружу. Они мучили меня до стыда; до конвульсий меня доводили и - надоели мне наконец, как надоели! Уж не кажется ли вам, господа, что я теперь в чем-то перед вами раскаиваюсь, что я в чем-то у вас прощенья прошу?.. Я уверен, что вам это кажется… А впрочем, уверяю вас, что мне все равно, если и кажется…
Я не только злым, но даже и ничем не сумел сделаться: ни злым, ни добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым. Теперь же доживаю в своем углу, дразня себя злобным и ни к чему не служащим утешением, что умный человек и не может серьезно чем-нибудь сделаться, а делается чем-нибудь только дурак. Да-с, умный человек девятнадцатого столетия должен и нравственно обязан быть существом по преимуществу бесхарактерным; человек же с характером, деятель, - существом по преимуществу ограниченным. Это сорокалетнее мое убеждение. Мне теперь сорок лет, а ведь сорок лет - это вся жизнь; ведь это самая глубокая старость. Дальше сорока лет жить неприлично, пошло, безнравственно! Кто живет дольше сорока лет, - отвечайте искренно, честно? Я вам скажу, кто живет: дураки и негодяи живут. Я всем старцам это в глаза скажу, всем этим почтенным старцам, всем этим сребровласым и благоухающим старцам! Всему свету в глаза скажу! Я имею право так говорить, потому что сам до шестидесяти лет доживу. До семидесяти лет проживу! До восьмидесяти лет проживу!.. Постойте! Дайте дух перевести…
Наверно, вы думаете, господа, что я вас смешить хочу? Ошиблись и в этом. Я вовсе не такой развеселый человек, как вам кажется или как вам, может быть, кажется; впрочем, если вы, раздраженные всей этой болтовней (а я уже чувствую, что вы раздражены), вздумаете спросить меня: кто ж я таков именно? - то я вам отвечу: я один коллежский асессор. Я служил, чтоб было что-нибудь есть (но единственно для этого), и когда прошлого года один из отдаленных моих родственников оставил мне шесть тысяч рублей по духовному завещанию, я тотчас же вышел в отставку и поселился у себя в углу. Я и прежде жил в этом углу, но теперь я поселился в этом углу. Комната моя дрянная, скверная, на краю города. Служанка моя - деревенская баба, старая, злая от глупости, и от нее к тому же всегда скверно пахнет. Мне говорят, что климат петербургский мне становится вреден и что с моими ничтожными средствами очень дорого в Петербурге жить. Я все это знаю, лучше всех этих опытных и премудрых советчиков и покивателей знаю. Но я остаюсь в Петербурге; я не выеду из Петербурга! Я потому не выеду… Эх! да ведь это совершенно все равно - выеду я иль не выеду.
А впрочем: о чем может говорить порядочный человек с наибольшим удовольствием?
Ответ: о себе.
Ну так и я буду говорить о себе.
