Перед вами, бллин, не что иное, как общество будущего, и ваш скромный повествователь, коротышка Алекс, сейчас расскажет вам, в какой kal он здесь vliapalsia.
Мы сидели, как всегда, в молочном баре «Korova», где подают то самое молоко плюс, мы ещё называем его «молоко с ножами», то есть добавляют туда всякий седуксен, кодеин, беллармин и получается v kaif. Вся наша кодла в таком прикиде, как все maltshiki носили тогда: чёрные штаны в облипку со вшитой в паху металлической чашкой для защиты сами знаете чего, куртка с накладными плечами, белый галстук-бабочка и тяжёлые govnodavy, чтобы пинаться. Kisy все тогда носили цветные парики, длинные чёрные платья с вырезом, а grudi все в значках. Ну, и говорили мы, конечно, по-своему, сами слышите как со всякими там словечками, русскими, что ли. В тот вечер, когда забалдели, для начала встретили одного starikashku возле библиотеки и сделали ему хороший toltchok (пополз дальше на karatchkah, весь в крови), а книжки его все пустили в razdrai. Потом сделали krasting в одной лавке, потом большой drasting с другими maltchikami (я пустил в ход бритву, получилось классно). А уже потом, к ночи, провели операцию «Незваный гость»: вломились в коттедж к одному хмырю, kisu его отделали все вчетвером, а самого оставили лежать в луже крови. Он, бллин, оказался какой-то писатель, так по всему дому летали обрывки его листочков (там про какой-то заводной апельсин, что, мол, нельзя живого человека превращать в механизм, что у всякого, бллин, должна быть свобода воли, долой насилие и всякий такой kal).
На другой день я был один, и время провёл очень kliovo. По своему любимому стерео слушал классную музыку - ну, там Гайдн, Моцарт, Бах. Другие maltchild этого не понимают, они тёмные: слушают popsu - всякое там дыр-пыр-дыр-дыр-пыр. А я балдею от настоящей музыки, особенно, бллин, когда звучит Людвиг ван, ну, например, «Ода к радости». Я тогда чувствую такое могущество, как будто я сам бог, и мне хочется резать весь этот мир (то есть весь этот kal!) на кусочки своей бритвой, и чтобы алые фонтаны заливали все кругом. В тот день ещё oblomiloss. Затащил двух kismaloletok и отделал их под мою любимую музыку.
А на третий день вдруг все накрылось s kontzami. Пошли брать серебро у одной старой kotcheryzhki. Она подняла шум, я ей дал как следует ро tykve, а тут менты. Maltchicki смылись, а меня оставили нарочно, suld. Им не нравилось, что я главный, а их считаю тёмными. Ну, уж менты мне вломили и там, и в участке.
Жуть как мне хотелось вылезти на свободу из этого kala. Второй раз я бы уж был поосмотрительней, да и посчитаться надо кое с кем. Я даже завёл шашни с тюремным священником (там его все звали тюремный свищ), но он все толковал, бллин, про какую-то свободу воли, про нравственный выбор, про человеческое начало, обретающее себя в общении с Богом и всякий такой kal. Ну, а потом какой-то большой начальник разрешил эксперимент по медицинскому исправлению неисправимых. Курс лечения две недели, и идёшь на свободу исправленный! Тюремный свищ хотел меня отговорить, но куда ему! Стали лечить меня по методу доктора Бродского. Кормили хорошо, но кололи какую-то, бллин, вакцину Людовика и водили на специальные киносеансы. И это было ужасно, просто ужасно! Ад какой-то. Показывали все, что мне раньше нравилось: drasting, krasting, sunn-vynn с девочками и вообще всякое насилие и ужасы. И от их вакцины при виде этого у меня была такая тошнота, такие спазмы и боли в желудке, что ни за что бы не стал смотреть. Но они насильно заставляли, привязывали к стулу, голову фиксировали, глаза открывали распорками и даже слезы вытирали, когда они заливали глаза. А самая мерзость - при этом включали мою любимую музыку (и Людвига вана постоянно!), потому что, видите ли, от неё у меня чувствительность повышалась и быстрее вырабатывались правильные рефлексы. И через две недели стало так, что безо всякой вакцины, от одной только мысли о насилии у меня все болело и тошнило невозможно, и я должен был быть добрым, чтобы только нормально себя чувствовать. Тогда меня выпустили, не обманули.
А на воле-то мне стало хуже, чем в тюрьме. Били меня все, кому это только в голову придёт: и мои бывшие жертвы, и менты, и мои прежние друзья (некоторые из них, бллин, к тому времени уже сами ментами сделались!), и никому я не мог ответить, так как при малейшем таком намерении становился больным. Но самое мерзкое опять, что не мог я свою музыку слушать. Это просто кошмар, что начиналось от какого-нибудь Мендельсона, не говоря уж про Иоганна Себастьяна или Людвига вана! Голова на части разрывалась от боли.
Когда мне совсем уж плохо было, подобрал меня один muzhik. Он мне объяснил, что они со мной, бллин, сделали. Лишили меня свободы воли, из человека превратили в заводной апельсин! И надо теперь бороться за свободу и права человека против государственного насилия, против тоталитаризма и всякий такой kаl. И тут, надо же, что это оказался как раз тот самый хмырь, к которому мы тогда с операцией «Незваный гость» завалились. Kisa его, оказывается, после этого померла, а сам он слегка умом тронулся. Ну, в общем, пришлось из-за этого от него делать nogi. Но его drugany, тоже какие-то борцы за права человека, привели меня куда-то и заперли там, чтобы я отлежался и успокоился. И вот тогда из-за стены я услышал музыку, как раз самую мою (Бах, «Бранденбургский квартет»), и так мне плохо стало: умираю, а убежать не могу - заперто. В общем, припёрло, и я в окно с седьмого этажа...
Очнулся в больнице, и когда вылечили меня, выяснилось, что от этого удара вся заводка по доктору Бродскому кончилась. И снова могу я и drasting, и krasting, и sunn rynn делать и, главное, слушать музыку Людвига вана и наслаждаться своим могуществом и могу под эту музыку любому кровь пустить. Стал я опять пить «молоко с ножами» и гулять с maltchikami, как положено. Носили тогда уже такие широкие брюки, кожанки и шейные платки, но на ногах по-прежнему govnodavy. Но только недолго я в этот раз с ними shustril. Скучно мне что-то стало и даже вроде как опять тошно. И вдруг я понял, что мне теперь просто другого хочется: чтоб свой дом был, чтобы дома жена ждала, чтобы маленький беби...
И понял я, что юность, даже самая жуткая, проходит, причём, бллин, сама собой, а человек, даже самый zutkii, все равно остаётся человеком. И всякий такой kal.
Так что скромный повествователь ваш Алекс ничего вам больше не расскажет, а просто уйдёт в другую жизнь, напевая самую лучшую свою музыку - дыр-пыр-дыр-дыр-пыр...
«Заводной апельсин» (A Clockwork Orange) – одна из самых эпатажных, экспериментальных и откровенных картин 20 века от легендарного кинорежиссера Стэнли Кубрика (Stanley Kubrick). Лента является экранизацией одноименного романа известного английского писателя и литературоведа Энтони Берджесса (Anthony Burgess). В ролях: Малькольм Макдауэлл (Malcolm McDowell), Джеймс Маркус (James Marcus), Уоррен Кларк (Warren Clarke), Патрик Мэги (Patrick Magee), Дэвид Праус (David Prowse) и другие.
События картины разворачиваются в недалеком будущем. Алекс (Малькольм Макдауэлл) – главарь банды отморозков, которая промышляет грабежами, изнасилованиями и нападениями на мирных граждан. Алекс любит классическую музыку и наркотики, он и его банда – постоянные посетители бара «Корова». Однажды они совершают чудовищное убийство, после чего главаря Алекса приговаривают к 14-ти годам лишения свободы. Отсидев два года в тюрьме, он дает согласие на участие в одном эксперименте, после которого, по словам администрации тюрьмы и представителей властей, сможет выйти на свободу. Суть эксперимента заключается в подавлении подсознательного стремления к насилию путем воздействия на человеческий мозг. После этого жизнь главного героя резко меняется.
«Заводной апельсин» – шикирующий и откровенный фильм, который произвел настоящий переворот не только в кинематографе, но и в сознании простых людей. Картина была запрещена во многих странах мира из-за обилия реалистичных сцен насилия, секса и убийств.
После выхода картины на экраны, в Англии начались массовые беспорядки, а режиссеру стали приходить анонимные угрозы в расправе. Стэнли Кубрик был вынужден изъять ленту из кинопроката в Великобритании. Запрет на «Заводной апельсин» оставался вплоть до смерти режиссера в 1999 г.
Фильм снят по одноименному роману английского писателя Энтони Берджесса, который написал «Заводной апельсин» после того, как врачи поставили ему страшный диагноз «опухоль мозга». Сюжет книги основан на драме, которую автор пережил в послевоенные годы.
Одна из удивительных особенностей произведения – это так называемый язык «надсат» (nadsat) – слэнг, которым активно пользуются герои. Множество слов «надсата» заимствованы из русского языка. В книге эти слова выделены кириллицей: maltchik, litso, devotchka, babushka и другие.
Название «Заводной апельсин» роман получил от выражения, которым когда-то пользовалось старшее поколение лондонских кокни. Так говорили о странных и необычных вещах («с тараканами, как заводной апельсин»). Кроме этого, писатель семь лет прожил в Малайзии: на малайском языке слово «orang» означает «человек», а на английском «orange» – «апельсин».
Берджессу очень понравилась экранизация Стэнли Кубрика , и он постоянно защищал фильм от нападок прессы.
Исполнителю роли злодея Алекса, Малькольму Макдауэллу , пришлось несладко во время съемок: ему ломали ребра, повредили глаза, и однажды он чуть не задохнулся под водой из-за поломки дыхательного аппарата. Тем не менее, роль подонка Алекса принесла актеру мировую славу.
Интересные факты:
- На роль банды Алекса сначала планировалась культовая рок-группа The Rolling Stones .
- Влияние «Заводного апельсина» можно найти в творчестве многих музыкантов, художников, кинорежиссеров. Например, британская группа Blur сняла видео The Universal по мотивам картины Стэнли Кубрика .
- Режиссер уничтожил весь отснятый материал, который не вошел в фильм.
- Российская группа «Би-2» сняла видеоклип «Он плохо кончил», в котором очень четко передается атмосфера эпохальной киноленты.
Бюджет картины составил 2,2 млн.$, сборы в США и мире составили почти 27 млн.$.
Картина получила пять номинаций на престижную премию «Оскар», но, к сожалению, не выиграла ни одной статуэтки. В 1971 году «Заводной апельсин» был признан лучшей картиной, по версии New York Film Critics Circle Awards.
Антиутопия Энтони Бёрджесса «Заводной апельсин»
(Практическое занятие)
Роман «Заводной апельсин» («A clockwork orange», 1962) принес мировую славу своему создателю – английскому прозаику Энтони Бёрджессу (Anthony Burgess, 1917–1993). Но русскоязычный читатель получил возможность ознакомиться с романом почти три десятилетия спустя, после его выхода в свет в 1991 г. Имя Бёрджесса, широко известное на Западе, в отечественном литературоведении не упоминалось, и первые публикации о нем и его «печально известной», по выражению самого автора, книге появились лишь после того, как роман был экранизирован в 1971 г. американским режиссером Стэнли Кубриком. И само произведение, и поставленный на его основе фильм рассматривались в них как яркая иллюстрация феномена «загнивания» капиталистического Запада.
«Заводной апельсин» – роман-антиутопия (дистопия) – жанр, классические образцы которого представлены в литературе ХХ века произведениями Е. Замятина («Мы»), Вл. Набокова («Приглашение на казнь»), А. Кёстлера («Слепящая тьма»), О. Хаксли («О, дивный новый мир»), Дж. Оруэлла («1984»). Бёрджесс создал свою оригинальную антиутопию, опираясь на опыт предшественников (прежде всего Джорджа Оруэлла) и во многом полемизируя с ними. Источник зла писатель видит не столько в государственной системе, сколько в самом человеке, его личности, сверхраскрепощённой, склонной к иррациональным по своей природе пороку и злу. Таким образом, в романе выдвигается проблема кризиса современной цивилизации, заражённой жестокостью.
Существует ли реальный выход из данного кризиса? На что уповать: на религиозные постулаты, нравственную проповедь или новейшие социопедагогические методики, которые помогают «запрограммировать» человека исключительно на добрые поступки, упраздняя тем самым его право на свободный выбор между добром и злом, выказывая недоверие самому сознанию человека, отрицая в нем нравственную способность и совесть. Одна из такого рода экспериментальных методик подробно описывается Бёрджессом в романе, и вряд ли её можно целиком отнести к области утопического, так как она имеет вполне реальную основу. Попытки выращивания «заводных апельсинов» неоднократно предпринимались в ХХ столетии в тоталитарных государствах. Не случайно автор вводит в роман заимствование из «Поминок по Финнегану» Дж. Джойса, прибегая к смысловой аттракции двух сходно звучащих слов-омонимов: orange – это апельсин, а в малайском языке – человек. Бёрджесс сатирически заостряет картину жизни общества, которым движут благие намерения, делающие в итоге личность морально ущербной.
Основные проблемы романа рассматриваются в философском и в социальном аспектах. Задача практического занятия – выявить особенности художественного воплощения заявленных проблем, а также определить, в чем состоит жанровое своеобразие произведения Бёрджесса.
Напомним, что возникновению жанра антиутопии предшествовало достаточно длительное развитие мировой утопической литературы, корни которой кроются в древних легендах о золотом веке, «островах блаженных». Сам же термин «утопия» для обозначения литературных произведений вошел в обиход благодаря сочинению выдающегося английского мыслителя Томаса Мора «Весьма полезная, а также занимательная, поистине золотая книжечка о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия» (1516). «Утопией» Томас Мор назвал вымышленный, фантастический остров, где существует идеально устроенное общество. Соответственно, термин «утопия» закрепился за произведениями, в которых представлен идеальный образ будущего устройства общества.
На рубеже XIX–XX веков жанр литературной утопии трансформируется. Возникают такие его разновидности, как «дистопия» и «антиутопия». Эти термины восходят к понятию топоса: «дистопия» – от греческого дис (плохой) и топос (место), т. е. плохое место, нечто прямо противоположное утопии как совершенному, лучшему миру [Шестаков 1986: 6]. Сходное определение содержится в статье Э. Геворкяна: «дистопия – „идеально“ плохое общество» [Геворкян 1989: 11]. Такую же «негативную» утопию представляет собой и литературный жанр антиутопии, поэтому границы терминов «антиутопия» и «дистопия» достаточно условны.
Как и в романе Дж. Оруэлла, действие в произведении Бёрджесса происходит в Англии «недалекого будущего» – в 1990-е годы. Но если у Оруэлла критический пафос направлен прежде всего против государственного тоталитаризма, против Системы, то у Бёрджесса акценты расставлены иначе: он в равной мере возлагает ответственность за судьбу человека, его свободу и на саму личность, и на Систему.
Для современного читателя многие предвидения писателя давно уже стали привычной реальностью (спутниковое телевидение, освоение Луны и др.). Не поразят воображение читателя своей неправдоподобностью и описания городов, окруженных рабочими кварталами («спальные» районы?), домов-близнецов с одинаковыми квартирами-клетками, немотивированная страшная жестокость подростков и рост преступности среди молодежи. Всё это стало характерными чертами современного общества.
В своей Нобелевской речи А. Солженицын отметил: «Язык – это память нации». Эта мысль имплицируется и в романе Бёрджесса. Отсутствие внутренней культуры в современном человеке – вот первопричина жестокости. В романе господствует стихия интернационального (англо-русского) молодежного жаргона – еще одна фантазия писателя, обретшая сегодня жизнь. Повествование в романе ведется от лица главного героя – пятнадцатилетнего подростка Алекса. Как известно, для создания модели интернационального социодиалекта Бёрджесс воспользовался лексикой русских стиляг конца пятидесятых годов, записанной им во время поездки в Ленинград. Позже, вспоминая свое пребывание в России, Бёрджесс признался: «Меня осенило, что подонки-хулиганье из британского будущего должны говорить на смеси пролетарского английского и русского. Эти друзья-подростки, исповедующие культ вандализма и насилия, говорят на языке тоталитарного режима. Книга эта – о промывке мозгов, и мозги промывались и читателю, которого я заставил незаметно для него самого выучить бессмысленное, казалось бы, англо-русское арго» (цит. по: [Зиник 2004: 4]). В романе интержаргон из будущего обнажает универсальный характер процесса обезличивания человека. Жаргон подменяет его суть и в силу этого перестает быть обычной языковой проблемой. Герои Бёрджесса лишены исторической памяти. Гордость английской литературы Перси Биши Шелли для них всего лишь некий Пэ Бэ Шелли, а Библия – «еврейские выдумки». Впрочем, Бёрджесс вовсе не склонен видеть в речевой изысканности внешний показатель высокой нравственности. Соблюдающие нормы культуры речи ученые в «Заводном апельсине» проводят эксперимент, не имеющий ничего общего с духовностью и гуманностью. В силу стечения обстоятельств первой жертвой этого эксперимента окажется преступник Алекс, превращенный в «заводной апельсин».
Тема «заводного апельсина» в каждой из трех частей романа приобретает особую тональность.
Первая часть представляет собой некий калейдоскоп событий из жизни героя в течение двух дней, поданный в призме его эмоционального восприятия и оценки. Алекс в компании приятелей-подростков слоняется по ночному городу. Молочный бар «Korova», где можно принять дозу наркотиков, пустынные улицы с редкими прохожими, пивной бар, окраины города – привычный маршрут небольшой, сплоченной шайки хулиганов, регулярно устраивающей для себя «вечера отдыха». Избит старик, случайно им встретившийся, разорваны его книги и одежда; ограблен магазин, а его хозяев постигает та же участь, что и старика-книгочея; одержана «триумфальная» победа над шайкой Билли. Наконец, подростки совершают налет на загородный дом писателя. Здесь, по-садистски расправившись с супружеской четой, они обнаруживают рукопись романа «Заводной апельсин».
Алексу, всегда восторгавшемуся людьми, которые пишут книги, достаточно было прочесть небольшой отрывок, чтобы оценить написанное как неслыханную глупость: автор рукописи заявлял, что поднимает «перо-меч» против тех, кто пытается «навлечь на человека, существо естественное и склонное к доброте, всем существом своим тянущееся к устам Господа <…>, законы и установления, свойственные лишь миру механизмов».
Возвратившись домой, Алекс завершает «приятный» вечер не менее приятными впечатлениями: он слушает «чудного Моцарта», а затем «Бранденбургский концерт» Баха, и вдруг в его памяти всплывают бессмысленные слова: «заводной апельсин». Музыка старого немецкого маэстро вызывает у малолетнего преступника страстное желание вернуться в загородный коттедж, чтобы надавать пинков его хозяевам, «разорвать их на части и растоптать в пыль на полу их же собственного дома». Отнюдь не на праведные поступки вдохновляет главного героя и шиллеровская ода «К радости» из Девятой симфонии Бетховена, которая неоднократно упоминается в романе. Примечательно, что Алекс переиначивает на свой лад текст оды, наполняя его призывами не щадить «вонючий мир». «Всех убей, кто слаб и сир!» – слышится ему в ликующих звуках музыки.
В тексте романа далеко не случайно в изобилии представлены имена великих композиторов, названия и подробные описания музыкальных произведений. Садист и преступник, Алекс – знаток и тонкий ценитель Баха, Моцарта, Генделя. Увлеченность классической музыкой вполне уживается с желанием грабить, убивать, насиловать. Алекс – эстет насилия. Один из тех, кто «уже с идеалом содомским не отрицает идеала Мадонны» (Ф. М. Достоевский), кто мнит себя сверхчеловеком, послушным лишь своей воле и инстинктам.
Размышляя над проблемой зла, английский писатель приходит к трагическим, безнадежным выводам: зло неискоренимо, слишком глубоко таится оно в человеке. Поэтому, в частности, Бёрджесс критически переосмысливает и теорию воспитательного воздействия искусства на человека. Искусство не может облагородить того, чья личность подвержена моральному распаду.
История Алекса не вписывается в рамки истории заурядного злодея, в ней воплотились реальные черты общества и человека конца ХХ столетия – человека, который перестал «стыдиться своих инстинктов» (Ф. Ницше) и не только отверг моральные нормы и культурные запреты, противопоставил себя Богу, но и позволил себе откровенно глумиться над прежними ценностями. Этот процесс «гибели человека» (ибо, по Юнгу, человек неизбежно погибает как духовная сущность, лишаясь опоры на трансцендентное) нашел, в частности, отражение в многочисленных, откровенно циничных высказываниях главного героя: «Слушая <музыку>, я держал glazzja плотно закрытыми, чтобы не spugnutt наслаждение, которое было куда слаще Бога, рая и всего прочего, – такие меня при этом посещали видения. Я видел, как veki и kisy, молодые и старые, валяются на земле, моля о пощаде, а я в ответ лишь смеюсь всем rotom и kurotshu сапогом их litsa»; музыка «давала мне почувствовать себя равным Богу, готовым метать громы и молнии, терзая kis и vetav, рыдающих в моей – ха-ха-ха – безраздельной власти»; «Ну, прочитал я про бичевание, про надевание тернового венца, потом еще про крест и всякий прочий kal, и тут до меня дошло, что в этом ведь что-то есть. Проигрыватель играл чудесную музыку Баха, и я, закрыв glazzja, воображал, как я принимаю участие и даже сам командую бичеванием, делаю весь toltshoking и вбиваю гвозди, одетый в тогу по последней римской моде».
Красота, сокрытая в музыке и призванная даровать «метафизическое утешение», высвобождает в душе Алекса дьявольское начало (вспомним у Достоевского: «Тут дьявол с богом борется, а поле битвы – сердца людей»). Его фантазии и образ жизни в целом позволяют говорить о том, что перед нами мир взбесившейся материи, оставленной духом, «другого Царства смерти» [Элиот 1994: 141]. Такова апокалиптическая модель современной цивилизации, представленная Бёрджессом, и суть её сконцентрирована в образе главного героя романа.
Проблема добра и зла, поставленная в первой части «Заводного апельсина» и осмысленная в философском аспекте, постепенно суживается и рассматривается в дальнейшем как социальная. Попав в тюрьму, Алекс вынужден дать свое согласие на курс экспериментальной терапии («курс Людовика»), направленный на то, чтобы выработать у пациента физическое отвращение к насилию, которое прежде доставляло ему наслаждение. Предполагаемые результаты эксперимента вселяют оптимизм в ученых, но приводят в ужас священника. Христианский проповедник, тюремный капеллан убежден (вслед за экзистенциалистами), что человека делает свободным лишь его внутренний выбор. И лучше выбрать зло, чем навязанную пассивность. Капеллан пытается втолковать заключенному «странные вещи»: «Может быть, и вовсе не так уж приятно быть хорошим, малыш 6655321. Может быть, просто ужасно быть хорошим. И, говоря это тебе, я понимаю, каким это звучит противоречием. <…> Что нужно Господу? Нужно ли Ему добро или выбор добра? Быть может, человек, выбравший зло, в чем-то лучше человека доброго, но доброго не по своему выбору? Это глубокие и трудные вопросы, малыш 6655321. <…> я с грустью понимаю, что и молиться за тебя бессмысленно. Ты уходишь в пространства, где молитва не имеет силы».
«Преступный», по определению капеллана, эксперимент все же состоялся. Алекс, пройдя через муки, унижения, соблазны, превратился в святого. Парадоксальность ситуации состоит в том, что преображенному Алексу уготована жалкая участь: общество отвергает его. Новоявленный блудный сын, постучавшийся в дверь своего дома, будет изгнан собственными родителями. Затем его побьют книжники и цинично используют в своих целях фарисеи. Мир, от которого был изолирован герой и куда его вновь возвратили, подл и жалок. Однако это обстоятельство не снимает ответственности с личности, поскольку в конечном итоге сам человек делает окончательный выбор в пользу Добра или Зла. Алексом такой сознательный выбор был однажды сделан, что и позволяло ему там, в «прошлой» жизни, потешаться над газетной статьей «ученого papika»: «…писал он, якобы все обдумав, да ещё и как человек Божий: ДЬЯВОЛ ПРИХОДИТ ИЗВНЕ, извне он внедряется в наших невинных юношей, а ответственность за это несет мир взрослых – войны, бомбы и всякий прочий kal. Видимо, он знает, что он говорит, этот человек Божий. Стало быть, нас, юных невинных maltshipaltshikov, и винить нельзя. Это хорошо, это правильно».
Бёрджесс не дает однозначных ответов на поставленные вопросы. В интервью журналу «Плейбой» писатель отмечал, что его задачей было «показать мир, где люди апатичны или направляют свою энергию на варварские действия» (цит. по: [Николаевская 1979: 216]). Финал романа открыт: Алекс выздоравливает, т. е. возвращается к своему прежнему состоянию, которое вероятно сможет преодолеть, если найдет в себе то, что «возвышает человека над самим собой (как частью чувственно постигаемого мира)» [Кант 1966: 413].
ПЛАН ПРАКТИЧЕСКОГО ЗАНЯТИЯ
2. Главный герой романа Алекс в системе персонажей.
3. Христианские мотивы в «Заводном апельсине» и их переосмысление. Образ тюремного капеллана.
4. Художественное время и пространство романа.
5. Поэтика романа:
Пародирование утопических традиций;
Символика;
Роль иронии;
Аллюзивный контекст романа;
Техника «потока сознания»;
Язык романа.
6. Бёрджесс как продолжатель традиций Дж. Джойса.
Вопросы для обсуждения. Задания
1. Охарактеризуйте систему пространственных образов (топонимику и топографию) романа «Заводной апельсин».
3. Как реализуется в каждой из частей произведения Бёрджесса тема музыки? Какова этическая и эстетическая позиция автора в решении данной темы?
4. Образ «ещё одного Алекса» – писателя Ф. Александра в системе образов-персонажей романа.
5. Раскройте смысл базовой метафоры «заводной апельсин» (а clockwork orange) в романе. Как она соотносится с идейной установкой произведения Бёрджесса?
6. Исследователи творчества Э. Бёрджесса отмечают, что его роман «Заводной апельсин» вызывает ассоциации с литературными произведениями Дж. Джойса, что Бёрджесс продолжает традиции своего знаменитого предшественника. В чем обнаруживается типологическое сходство эстетических позиций двух художников?
Тексты
Бёрджесс Э. Заводной апельсин. (Любое издание)
Критические работы
Белов С. Б. Если рушится человек. Уильям Голдинг и Энтони Бёрджесс // Бойня номер «Х»: Литература Англии и США о войне и военной идеологии. М., 1991.
Дорошевич А. Энтони Бёрджесс: цена свободы // Иностранная литература. 1991. № 12. C. 229–233.
Субаева Р. Универсальные проблемы человечества // Литературное обозрение. 1994. № 1. С. 71–72.
Тимофеев В. Послесловие // Э. Бёрджесс. Заводной апельсин. СПб.: Азбука, 2000. С. 221–231.
Дополнительная литература
Гальцева Р., Роднянская И. Помеха – человек: опыт века в зеркале антиутопий // Новый мир. 1988. № 12.
Мельников Н. Заводной Энтони Бёрджесс // Новый мир. 2003. № 2.
Николаевская А. Требования жанра и корректива времени (Заметки об антиутопии в английской литературе 60-70-х годов) // Иностранная литература. 1979. № 6.
Новикова Т. Необыкновенные приключения утопии и антиутопии (Г. Уэллс, О. Хаксли, А. Платонов) // Вопросы литературы. 1998. № 7–8.
ТЕМЫ ДЛЯ РЕФЕРАТОВ И ДОКЛАДОВ
1. Вопрос о жанровом определении антиутопии.
2. Роман Э. Бёрджесса «Заводной апельсин» и классическая антиутопия ХХ века.
3. Философско-религиозные аспекты романа «Заводной апельсин».
4. Функции иноязычных включений в романе Э. Бёрджесса.
5. Мифологические архетипы в «Заводном апельсине» Э. Бёрджесса.
Из книги Мировая художественная культура. XX век. Литература автора Олесина ЕПревращение в «заводной апельсин» (Э. Бёрджесс) Известный английский писатель Энтони Бёрджесс (настоящее имя Джон Энтони Бёрджесс Уилсон) (1917-1993), автор нескольких крупных произведений («Время тигра» (1956); «Жаждущее семя» (1962) и др.), охотно выступал и в других ролях: сочинял
Из книги 100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 2 автора Соува Дон Б Из книги 50 книг, изменившие литературу автора Андрианова Елена40. Энтони Берджесс «Заводной апельсин» Берджесс родился в Манчестере, в католической семье музыкантов. Образование получил в университете Манчестера, в котором сразу же после его окончания начал читать курс лекций по истории английского языка и литературы.Энтони
Из книги История русской литературы XVIII века автора Лебедева О. Б.Практическое занятие № 1. Реформа русского стихосложения Литература: 1) Тредиаковский В. К. Новый и краткий способ к сложению стихов российских // Тредиаковский В. К. Избранные произведения. М.; Л., 1963.2) Ломоносов М. В. Письмо о правилах российского стихотворства //Ломоносов М.
Из книги Зарубежная литература ХХ века. 1940–1990 гг.: учебное пособие автора Лошаков Александр ГеннадьевичПрактическое занятие № 2. Жанровые разновидности оды в творчестве М. В. Ломоносова Литература: 1) Ломоносов M. B. Оды 1739, 1747, 1748 гг. «Разговор с Анакреоном» «Стихи, сочиненные на дороге в Петергоф…». «Ночною темнотою…». «Утреннее размышление о Божием величестве» «Вечернее
Из книги 50 великих фильмов, которые нужно посмотреть автора Кэмерон ДжулияПрактическое занятие № 4. Поэтика комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль» Литература: 1) Фонвизин Д. И. Недоросль // Фонвизин Д. И. Собр. соч.: В 2 т. М.; Л., 1959. Т. 1.2) Макогоненко Г. П. От Фонвизина до Пушкина. М., 1969. С. 336-367.3) Берков П. Н. История русской комедии XVIII в. Л., 1977. Гл. 8 (§ 3).4)
Из книги автораПрактическое занятие № 5 «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева Литература: 1) Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву // Радищев А. Н. Сочинения. М., 1988.2) Кулакова Л. И., Западав В. А. А. Н. Радищев. «Путешествие из Петербурга в Москву». Комментарий. Л., 1974.3)
Из книги автораТема 2 «А что такое, в сущности, чума?»: роман-хроника «Чума» (1947) Альбера Камю (Практическое занятие) ПЛАН ПРАКТИЧЕСКОГО ЗАНЯТИЯ1. Нравственно-философский кодекс А. Камю.2. Жанровое своеобразие романа «Чума». Жанр романа-хроники и притчевое начало в произведении.3. История
Из книги автораТема 3 Новеллистика Тадеуша Боровского и Зофьи Налковской (Практическое занятие) Поэтика, способная выразить фундаментальные и глубинные смыслы бытия, в том числе «сверх-смыслы» (К. Ясперс) экзистенциального (собственно человеческого) существования в мире, является
Из книги автораТема 5 Философская повесть-притча Пера Фабиана Лагерквиста «Варавва» (Практическое занятие) Пер Фабиан Лагерквист (P?r Fabian Lagerkvist, 1891–1974), классик шведской литературы, известен как поэт, автор рассказов, драматических и публицистических произведений, ставших
Из книги автора Из книги автора Из книги автора Из книги автораТема 12 Джулиан Барнс: вариации на тему истории (Практическое занятие) Название произведения «История мира в 10 1/2 главах» («A History of the World in 10 1/2 Chapters», 1989), принесшего английскому писателю Джулиану Барнсу (Julian Barnes, р. 1946) мировое признание, весьма необычно и иронично. Оно как бы
Из книги автораЭнтони Бёрджесс ЗАВОДНОЙ АПЕЛЬСИН Фрагмент 7Я не верил своим usham. Казалось, меня держат в этом поганом meste целую вечность и будут держать еще столько же. Однако вечность целиком уместилась в две недели, и наконец мне сказали, что эти две недели кончаются: «Завтра, дружок,
– Ну, что же теперь, а?
Компания такая: я, то есть Алекс, и три моих druga, то есть Пит, Джорджик и Тем, причем Тем был и в самом деле парень темный, в смысле glupyi, а сидели мы в молочном баре «Korova», шевеля mozgoi насчет того, куда бы убить вечер – подлый такой, холодный и сумрачный зимний вечер, хотя и сухой. Молочный бар «Korova» – это было zavedenije, где давали «молоко-плюс», хотя вы-то, бллин, небось, уже и запамятовали, что это были за zavedenija: конечно, нынче ведь все так скоро меняется, забывается прямо на глазах, всем plevatt, даже газет нынче толком никто не читает. В общем, подавали там «молоко-плюс» – то есть молоко плюс кое-какая добавка. Разрешения на торговлю спиртным у них не было, но против того, чтобы подмешивать кое-что из новых shtutshek в доброе старое молоко, закона еще не было, и можно было pitt его с велосетом, дренкромом, а то и еще кое с чем из shtutshek, от которых идет тихий baldiozh, и ты минут пятнадцать чувствуешь, что сам Господь Бог со всем его святым воинством сидит у тебя в левом ботинке, а сквозь mozg проскакивают искры и фейерверки. Еще можно было pitt «молоко с ножами», как это у нас называлось, от него шел tortsh, и хотелось dratsing, хотелось gasitt кого-нибудь по полной программе, одного всей kodloi, а в тот вечер, с которого я начал свой рассказ, мы как раз это самое и пили.
Карманы у нас ломились от babok, а стало быть, к тому, чтобы сделать в переулке toltshok какому-нибудь старому hanyge, obtriasti его и смотреть, как он плавает в луже крови, пока мы подсчитываем добычу и делим ее на четверых, ничто нас, в общем-то, особенно не понуждало, как ничто не понуждало и к тому, чтобы делать krasting в лавке у какой-нибудь трясущейся старой ptitsy, а потом rvatt kogti с содержимым кассы. Однако недаром говорится, что деньги это еще не все.
Каждый из нас четверых был prikinut по последней моде, что в те времена означало пару черных штанов в облипку со вшитой в шагу железной чашкой, вроде тех, в которых дети пекут из песка куличи, мы ее так песочницей и называли, а пристраивалась она под штаны, как для защиты, так и в качестве украшения, которое при определенном освещении довольно ясно вырисовывалось, и вот, стало быть, у меня эта штуковина была в форме паука, у Пита был ruker (рука, значит), Джорджик этакую затейливую раздобыл, в форме tsvetujotshka, а Тем додумался присобачить нечто вовсе паскудное, вроде как бы клоунский morder (лицо, значит), – так ведь с Тема-то какой спрос, он вообще соображал слабо, как по zhizni, так и вообще, ну, темный, в общем, самый темный из всех нас. Потом полагались еще короткие куртки без лацканов, зато с огромными накладными плечами (s myshtsoi, как это у нас называлось), в которых мы делались похожими на карикатурных силачей из комикса. К этому, бллин, полагались еще галстучки, беловатенькие такие, сделанные будто из картофельного пюре с узором, нарисованным вилкой. Волосы мы чересчур длинными не отращивали и башмак носили мощный, типа govnodav, чтобы пинаться.
– Ну, что же теперь, а?
За стойкой рядышком сидели три kisy (девчонки, значит), но нас, patsanov, было четверо, а у нас ведь как – либо одна на всех, либо по одной каждому. Kisy были прикинуты дай Бог – в лиловом, оранжевом и зеленом париках, причем каждый тянул никак не меньше чем на трех– или четырехнедельную ее зарплату, да и косметика соответствовала (радуги вокруг glazzjev и широко размалеванный rot). В ту пору носили черные платья, длинные и очень строгие, а на grudiah маленькие серебристые значочки с разными мужскими именами – Джо, Майк и так далее. Считалось, что это mallshiki, с которыми они ложились spatt, когда им было меньше четырнадцати. Они все поглядывали в нашу сторону, и я уже чуть было не сказал (тихонько, разумеется, уголком rta), что не лучше ли троим из нас слегка porezvittsia, а бедняга Тем пусть, дескать, отдохнет, поскольку нам всего-то и проблем, что postavitt ему пол-литра беленького с подмешанной туда на сей раз дозой синтемеска, хотя все-таки это было бы не по-товарищески. С виду Тем был весьма и весьма отвратен, имя вполне ему подходило, но в mahatshe ему цены не было, особенно liho он пускал в ход govnodavy.
– Ну, что же теперь, а?
Hanurik, сидевший рядом со мной на длинном бархатном сиденье, идущем по трем стенам помещения, был уже в полном otjezde: glazzja остекленевшие, сидит и какую-то murniu бубнит типа «Работы хрюк-хряк Аристотеля брым-дрым становятся основательно офиговательны». Hanurik был уже в порядке, вышел, что называется, на орбиту, а я знал, что это такое, сам не раз пробовал, как и все прочие, но в тот вечер мне вдруг подумалось, что это все-таки подлая shtuka, выход для трусов, бллин. Выпьешь это хитрое молочко, свалишься, а в bashke одно: все вокруг bred и hrenovina, и вообще все это уже когда-то было. Видишь все нормально, очень даже ясно видишь – столы, музыкальный автомат, лампы, kisok и malltshikov, – но все это будто где-то вдалеке, в прошлом, а на самом деле ni hrena и нет вовсе. Уставишься при этом на свой башмак или, скажем, на ноготь и смотришь, смотришь, как в трансе, и в то же время чувствуешь, что тебя словно за шкирку взяли и трясут, как котенка. Трясут, пока все из тебя не вытрясут. Твое имя, тело, само твое «я», но тебе plevatt, ты только смотришь и ждешь, пока твой башмак или твой ноготь не начнет желтеть, желтеть, желтеть… Потом перед глазами как пойдет все взрываться – прямо атомная война, – а твой башмак, или ноготь, или, там, грязь на штанине растет, растет, бллин, пухнет, вот уже – весь мир, zaraza, заслонила, и тут ты готов уже идти прямо к Богу в рай. А возвратишься оттуда раскисшим, хныкающим, morder перекошен – уу-ху-ху-хуууу! Нормально, в общем-то, но трусовато как-то. Не для того мы на белый свет попали, чтобы общаться с Богом. Такое может все силы из парня высосать, все до капли.
– Ну, что же теперь, а?
Радиола играла вовсю, причем стерео, так что golosnia певца как бы перемещалась из одного угла бара в другой, взлетала к потолку, потом снова падала и отскакивала от стены к стене. Это Берти Ласки наяривал одну старую shtuku под названием «Слупи с меня краску». Одна из трех kisok у стойки, та, что была в зеленом парике, то выпячивала живот, то снова его втягивала в такт тому, что у них называлось музыкой. Я почувствовал, как у меня пошел tortsh от ножей в хитром молочишке, и я уже готов был изобразить что-нибудь типа «куча-мала». Я заорал «Ноги-ноги-ноги!» как зарезанный, треснул отъехавшего hanygu по чану или, как у нас говорят, v tykvu, но тот даже не почувствовал, продолжая бормотать про «телефоническую бармахлюндию и грануляндию, которые всегда тыры-дырбум». Когда с небес возвратится, все почувствует, да еще как!
– А куда? – спросил Джорджик.
– Какая разница, – говорю, – там glianem – может что и подвернется, бллин.
В общем, выкатились мы в зимнюю необъятную notsh и пошли сперва по бульвару Марганита, а потом свернули на Бутбай-авеню и там нашли то, что искали, – маленький toltshok, с которого уже можно было начать вечер. Нам попался ободранный starikashka, немощный такой tshelovek в очках, хватающий разинутым hlebalom холодный ночной воздух. С книгами и задрызганным зонтом подмышкой он вышел из публичной biblio на углу, куда в те времена нормальные люди редко захаживали. Да и вообще, в те дни солидные, что называется, приличные люди не очень-то разгуливали по улицам после наступления темноты – полиции не хватало, зато повсюду шныряли разбитные malltshipaltshiki вроде нас, так что этот stari профессор был единственным на всей улице прохожим. В общем, podrulivajem к нему, все аккуратно, и я говорю: «Извиняюсь, бллин».
У меня странные взаимоотношения с этим фильмом. Мало того, что я видела его достаточно давно, причём не сначала где-то с тридцатой минуты (и меня это нисколько не смущает), я ещё и книгу прочла уже после просмотра экранизации (а надо вроде как наоборот). По поводу последнего. Весьма и весьма странное явление: в моём сознании роман и фильм никак не могут не то что соединиться в единое целое, а даже хоть как-то соприкоснуться. Ну никак у меня не получается даже представить одно частью другого. Словно это две совершенно различные субстанции, вообще никак друг с другом не связанные. Конечно же, это совсем не так. Но я хоть убей, не могу сказать, что между ними общего, а в чём разница. Что лучше, а что хуже. Хотя не бывает так, чтобы копия была лучше оригинала, а экранизация это та же копия, только лежащая в другой плоскости, я не могу поручиться, что фильм хуже. Книга гениальна, фильм гениален и я окончательно запуталась. Такой простой вопрос для меня оказался неразрешим.
Книга .
Несколько слов о романе. Футуристическое с вкраплениями сюрреализма произведение с очень интересной историей создания. Написано едким и метким стилем каждое слово, каждая метафора и каждый эпитет подобраны так, что лучше подобрать ну просто невозможно. Именно за этот стиль я навсегда полюбила писателя Энтони Бёрджесса мастера изображения мрачных урбанистическо-этических реалий и «нереалий». Лаконичные на самом деле описания из-за обилия наречий и междометий кажутся громоздкими, не теряя при этом своей точности. В своих произведениях Бёрджесс будто смеётся, даже издевается над теми отвратительными вещами, о которых пишет, никогда не переходя на гротеск. Они (произведения) насквозь пронизаны отстранённой насмешливой горечью. И конечно одна из самых, по моему мнению, потрясающих находок за всю историю литературы надсат. Вот то, за что я обожаю самый известный роман Бёрджесса. Это если говорить о форме. А насчёт содержания нет, лучше сначала написать про фильм.
Фильм .
Ах, как это здорово, когда какой-либо просмотренный фильм является первым творением знаменитого режиссёра, увиденным тобой! Вот они, свобода от груза несвежих эмоций и безграничный простор для лишённых предвзятости мнений! Вот я пишу про шедевр Стэнли Кубрика. Я совершенно не знакома с другими его фильмами, и поэтому у меня нет необходимости рассматривать «Заводной апельсин» как «один из ». Вот он передо мной, такой цельный и абсолютно независимый. При этом я не вырываю его из контекста творчества Кубрика я словно снимаю пенку, плавающую на поверхности, такую лёгкую и самостоятельную. Кхм Я не знаю, что там Кубрик вытворял в остальных своих фильмах, но после «Заводного апельсина» я готова подписаться под каждой строчкой, где написано, что он гений! И опять я не могу сказать, чем этот фильм меня зацепил. Он даже не поглотил меня он меня проглотил, не жуя. Замечательнейшая деталь обязательные для русского зрителя субтитры. Они делают фильм ещё более своеобразным, нестандартным, исключительным, чем он был бы при их отсутствии. Мы имеем возможность словно оказаться внутри бушующе-спокойной фантасмагории фильма, вовлечённые туда криками, стонами, шёпотом, смехом, ругательствами героев, не искажёнными дубляжом. Не спрятанный за озвучкой вкрадчивый голос Алекса помогает составить правильное мнение о персонаже, совершающем свои гнусные злодеяния с невинной улыбкой и почти детской весёлостью в глазах. Конечно, мне понравилась игра Мальколма Макдауэлла, исполнившего роль ожесточённо-обаятельного морального урода. Она просто не могла не понравиться. Сразу скажу его Алекс не вызвал у меня ненависть. Я симпатизировала ему и жалела его. И я не хочу за это оправдываться. Я судорожно преклоняюсь перед талантом и статичностью Макдауэлла. Но цепляет в фильме что-то совсем другое неуловимое, скрытое. Что-то, что я не смогла увидеть, а только почувствовала. «Заводному апельсину»-фильму присуща та же простота и краткость, что и роману, здесь нет ни одной лишней мелочи. Здесь вобще нет мелочей всё глобально и весомо. Только простота разбавлена аккуратными яркими акцентами. И весь фильм превращается в манящее, притягательное, гипнотизирующее зрелище, глухое и глубокое, как толща воды. И из него не хочется выныривать на поверхность. Он заставил меня содрогнуться, но отвернуться от экрана Ни за что! Это было выше моих сил. Не хочу разбираться, работа ли оператора или монтажёра или ещё кого-то сделала фильм таким приятным глазу; не хочу копаться и выискивать тот «икс», который так сильно меня затронул (бесполезное было бы занятие); не хочу знать, что интереснее композиция фильма или тот вывод, который мы должны сделать после просмотра. Не хо-чу! Хочу просто всегда помнить об этом фильме, любить его и неистово им восхищаться. И ещё. Кому-то для объективности приходится пропускать сей фильм через призму других работ Стэнли. А я наоборот могу теперь оценивать фильмы Кубрика (если когда-нибудь их посмотрю) по заданному им трафарету-«Апельсину» дотягивают ли они до таких высот. Как же это прекрасно!
А вывод Вывод каждый для себя делает сам. Или просто наслаждается великолепным зрелищем кому как угодно. Вычлененный из «Заводного апельсина» критиками вопрос «Выход ли это лишать индивида возможности выбора, быть ему плохим или хорошим?» не то, над чем размышляет фильм. В нём вы не найдёте ответа на этот вопрос. Он, скорее, о том, что зло непобедимо, вечно. Оно формируется само по себе и живёт по своим законам. И его чрезвычайно трудно искоренить, что ни изобретай. Злом был Алекс ему промыли мозги, и злом стали несчастные «kashki», ранее от зла страдавшие. Всё относительно, всё замкнуто, и все мы участники «круговорота зла в обществе». Кажется, так.
Критерии для оценки этой очень необычной картины для меня остаются загадкой. Если я без ума от него, то наверно должно быть
