Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий
Гадкие лебеди
Когда Ирма вышла, аккуратно притворив за собой дверь, длинноногая, по-взрослому вежливо улыбаясь большим ртом с яркими, как у матери, губами, Виктор принялся старательно раскуривать сигарету. Это не ребенок, думал он ошеломленно. Дети так не говорят. Это даже не грубость, – это жестокость, и даже не жестокость, а просто ей все равно. Как будто она нам тут теорему доказала, просчитала все, проанализировала, деловито сообщила результат и удалилась, подрагивая косичками, совершенно спокойная. Превозмогая неловкость, Виктор посмотрел на Лолу. Лицо ее шло красными пятнами, яркие губы дрожали, словно она собиралась заплакать, но она, конечно, не думала плакать, она была в бешенстве.
Да, подумал Виктор, и с этой женщиной я жил. Я гулял с нею в горах, я читал ей Бодлера, и трепетал, когда прикасался к ней, и помнил ее запах… Кажется даже дрался из-за нее. До сих пор не понимаю, что она думала, когда я читал ей Бодлера? Нет, это просто удивительно, что мне удалось от нее удрать. Уму непостижимо, и как она меня выпустила? Наверно, я тоже был не сахар. Наверное, я и сейчас не сахар, но тогда я пил еще больше чем сейчас, и к тому же полагал себя большим поэтом.
– Тебе, конечно, не до того, куда там, – говорила Лола. – Столичная жизнь, всякие балерины, артистки… Я все знаю. Не воображай, что мы здесь ничего не знаем. И деньги конечно, бешеные, и любовницы, и бесконечные скандалы… Мне это, если хочешь ты знать, безразлично, я тебе не мешала, ты жил как хотел…
Вообще ее губит то, что она очень много говорит, в девицах она была тихая, молчаливая, таинственная. Есть такие девицы, которые от рождения знают, как себя надо вести. Она знала. Вообще то она и сейчас ничего, когда сидит, например, молча, на диване с сигаретой, выставив колени… Или заломит вдруг руку за голову и потянется. На провинциального адвоката это должно действовать чрезвычайно… Виктор представил себе уютный вечерок, этот столик придвинут к тому вон дивану, бутылка, шампанское шипит в фужерах, перевязанная ленточкой коробка шоколаду и сам адвокат, закованный в крахмал, галстук бабочкой. Все как у людей, и вдруг входит Ирма… Кошмар, подумал Виктор. Да она же несчастная женщина…
– Ты сам должен понимать, – говорила Лола, – что дело не в деньгах, что не деньги сейчас все решают. – Она уже успокоилась, красные пятна пропали. – Я знаю, ты по своему честный человек не взбалмошный, разболтанный но не злой. Ты всегда помогал нам, и в этом отношении никаких претензий я к тебе не имею. Но теперь мне нужна не такая помощь… Счастливой я себя назвать не могу, но и несчастной тебе не удалось меня сделать. У тебя своя жизнь у меня своя. Я, между, прочим, еще не старуха, у меня еще многое впереди…
Девочку придется забрать, подумал Виктор, она уже все, как будто, решила. Если оставить Ирму здесь, в доме начнется ад кромешный… Хорошо, а куда я ее дену? Давай-ка честно, предложил он себе. Только честно. Здесь надо честно, это не игрушки… Он очень честно вспомнил свою жизнь в столице. Плохо, подумал он. Можно конечно взять экономку. Значит, снять постоянную квартиру… Да не в этом же дело: девочка должна быть со мной, а не с экономкой… Говорят, дети, которых воспитали отцы, – самые лучшие дети. И потом она мне нравится, хотя она очень странная девочка. И вообще, я должен. Как честный человек, как отец. И я виноват перед нею. Но то все литература. А если честно? Если честно-боюсь. Потом она будет стоять передо мной, по-взрослому улыбаться большим ртом, и что я сумею ей сказать? Читай больше, читай, каждый день читай, ничем тебе больше не нужно заниматься, только читай. Он это и без меня знает, а больше мне сказать ей нечего. Потому и боюсь… Но и это еще не совсем честно. Не хочется мне, вот в чем дело. Я привык один. Я люблю один. Я не хочу по-другому… Вот как это выглядит, если честно. Отвратительно выглядит, как и всякая правда цинично выглядит, себялюбиво, гнусненько. Честно.
– Что же ты молчишь? – спросила Лола. – Ты так и собираешься молчать?
– Нет-нет, я слушаю тебя, – поспешно сказал Виктор.
– Что ты слушаешь? Я уже полчаса жду, когда ты изволишь отреагировать. Это же не только мой ребенок, в конце концов…
А с ней тоже надо честно? – подумал Виктор. Вот уже с ней мне совсем не хочется честно. Она, кажется, вообразила себе, что такой вопрос я могу решить тут же, за двумя сигаретами.
– Пойми, – сказала Лола, – я ведь не говорю, чтобы ты взял ее на себя. Я же знаю, что ты не можешь, и слава богу, что ты не возьмешь. Ты ни на что такое не годен. Но у тебя же связи есть, знакомства, ты все-таки известный человек, ты помоги ее устроить! Есть же у нас какие-то привилегированные заведения, пансионы, специальные школы. Она ведь способная девочка, у нее к языкам способности, и к математике, и к музыке…
– Пансион, – сказал Виктор. – Да конечно. Пансион. Сиротский приют… Нет-нет, я шучу. Об этом стоит подумать.
– А что тут думать? Любой был бы рад устроить своего ребенка в хороший пансионат или в специальную школу. Жена нашего директора…
– Слушай, Лола, – сказал Виктор. – Это хорошая мысль, я попробую что-нибудь сделать. Но это не так просто, на это нужно время. Я, конечно, напишу…
– Напишу! Ты весь в этом. Не писать надо, а ехать лично, пороги обивать! Ты же все равно здесь бездомник! Все равно только пьянствуешь и с девками путаешься. Неужели так трудно для родной дочери…
О, черт, подумал Виктор, так ей все и объясни. Он снова закурил, поднялся и прошел по комнате. За окном темнело, и по-прежнему лил дождь, крупный, тяжелый, неторопливый дождь, которого было очень много и который явно никуда не торопился.
– Ах, как ты мне надоел! – сказала Лола с неожиданной злостью. – Если бы ты только знал, как ты мне надоел…
Пора идти, подумал Виктор. Начинается священный материнский гнев, ярость покинутой и все такое прочее, все равно сегодня я ничего ей не отвечу. И ничего не стану ей обещать.
– Ни в чем на тебя нельзя положиться, – продолжала она, – негодный муж, бездарный отец… Модный писатель, видите ли! Дочь родную воспитать не сумел… Да любой мужик понимает в людях больше, чем ты! Ну что ты делаешь? От тебя же никакого проку. Я одна из сил выбиваюсь, не могу ничего. Я для нее нуль, для нее любой мокрец в сто раз важнее чем я. Ну ничего, ты еще спохватишься! Ты ее не учишь, так они ее научат! Дождешься еще, что она тебе будет в рожу плевать, как мне…
– Брось, Лола, – сказал Виктор, морщась. – Ты все-таки, знаешь, как-то… Я отец, то верно, но ты же мать… Все у тебя кругом виноваты…
– Убирайся! – сказала она.
– Ну вот что, – сказал Виктор. – Ссориться я с тобой не намерен. Решать с бухты-барахты я тоже ничего не намерен. Буду думать. А ты… – Она теперь стояла, выпрямившись, и прямо-таки дрожала, предвкушая упрек, готовая с наслаждением ринуться в свару.
– А ты, – спокойно сказал он, – постарайся не нервничать. Что-нибудь придумаем. Я тебе позвоню.
Он вышел в прихожую и натянул плащ. Плащ был еще мокрый. Виктор заглянул в комнату Ирмы, чтобы попрощаться, но Ирмы не было. Окно было раскрыто настежь, в подоконник хлестал дождь. На стене красовался транспарант с надписью большими красивыми буквами: «Прошу никогда не закрывать окно». Транспарант был мятый, с надрывами и темными пятнами, словно его неоднократно срывали и топтали ногами. Виктор прикрыл дверь.
– До свидания, Лола, – сказал он. Лола не ответила.
На улице было уже темно. Дождь застучал по плечам, по капюшону. Виктор ссутулился и сунул руки в карманы. Вот в этом скверике мы в первый раз поцеловались, думал он. А вот этого дома тогда не было, а был пустырь, а за пустырем свалка, там мы охотились с рогатками на кошек, а сейчас я что-то ни одной не вижу… И ни черта мы тогда не читали, а у Ирмы полна комната книг. Что такое была в мое время двенадцатилетняя девчонка? Конопатое хихикающее существо, бантики, чулки, картинки с зайчиками и Белоснежками, всегда парочками – троечками, шу-шу-шу, кульки с ирисками, испорченные зубы. Чистюли, ябеды, а самые лучшие из них-точно такие же, как мы: коленки в ссадинах, дикие рысьи глаза и пристрастие к подножкам. Времена новые, наконец, что-ли наступили? Нет, подумал он. Это не времена. То есть и времена, конечно, тоже… А может быть она у меня вундеркинд? Случаются же вундеркинды. Я – отец вундеркинда. Почетно, но хлопотно, и не столько почетно, сколько хлопотно, да в конце концов и не почетно вовсе, а так… А вот эту улочку я всегда любил, потому что она самая узкая. Так, а вот и драка. Правильно, у нас без этого нельзя, мы без этого никак не можем. Это у нас здесь испокон веков. И двое на одного…
Книга и фильм "Гадкие лебеди" (2006 года), наверное, вложили мне в душу больше, чем все школьные и университетские учителя и даже некоторые близкие люди вместе взятые. Я отчётливо помню, как не мог заснуть, дочитав последнюю строчку. Больше того, почти год давил в себе желание перечитать книгу. Ибо не был готов второй раз всё пережить. Каким бесполезным и холёным казался рассвет, который возвращал от ночных грёз к реальности. И не хотелось вставать, а ещё больше не хотелось идти на улицу. Ведь там не лил дождь, а в череде сытых и серых лиц не было ни одной чёрной повязки. Это удивительная повесть, сильная и очень глубокая. Казалось бы, она проще того же "Града", но в реальности, проблемы, которые в ней затронуты, - они намного ближе к человеку, каждому из нас.
Сюжет:
Есть некая страна, которую авторы не называют. В одном из её городов уже много лет царит странная эпидемия генетической болезни. У заболевших вокруг глаз появляются жёлтые круги (отчего больных называют очкариками), на руках появляется сыпь, переходящая в гнойные раны. По всей вероятности, больные лысеют. Заразиться этой болезнью нельзя... если ты только этого не хочешь. В городе, где болезнь забирает людей, постоянно идёт дождь, а потому больных ещё называют "мокрецами". Их принято обвинять во всех сложившихся бедах. Ведь легче свернуть проблемы на больных, чем вытянуть из постоянной п
ьянки и разврата местное городское начальство.
Главный герой - писатель Виктор Банев оказывается втянутым в секрет этого серого мокрого города. Он задаётся множеством вопросов: кто такие "мокрецы", почему к ним в лепрозорий пускают детей (!!!) и дети идут туда добровольно? Почему больных охраняет армия. А сами мокрецы могут ходить где угодно. Практически все, кто хоть что-то мог бы объяснить (любовница Виктора Диана, доктор Голем, санинспектор-шпион Павор) уходят от ответов, лишь периодически подкидая масла в огонь бушующей фантазии. Пожалуй, Виктора всё это и не коснулось бы, если бы не его дочь Ирма, которая, как и все дети города практически живёт с мокрецами в лепрозории.
Итог книги очень широк - по сути, это возникновение нового мира. В котором больные мокрецы были всего лишь архитекторами, а дети - строителями. И в лепрозории, как оказалось, этих детей просто учили, открывали им глаза и незагаженную взрослыми чувствами душу.
Вообще, этот сюжет просто таки невозможно вместить внескольких абзацах. Ведь если выпадет хоть одна цепочка, вы уже не сможете выстроить логический пазл, не проникнетесь. Потому, если вы любите думать и часто копаетесь в себе - прочтите.
Таков мокрец в виденье почитателей повести
Где всё это происходит?
Я склонен полагать, что события развиваются в альтернативной реальности в Польше. Варианты за Польшу: главный герой - бывший гусар, ходил в конном строю на танки с пикой (до этого додумались только поляки во времена ВМВ). Страна пережила войну и была, судя по всему, разбита. Воинские звания - поручик, фельдфебель. Описание двухцветных флагов опять же. С другой стороны, денежная единица - крона, и тут идут гонения на коммунистов (главврача лепрозория Голема обвиняют в тайной коммунистической пропаганде). В отличие от фильма, в книге название города не упоминается. Напомню, в фильме это Ташлинск.
А таков мокрец в фильме (Зурсмансор Зиновий с Виктором Баневым)
Кто такие мокрецы?
В одном из оффлайн-интервью Борис Стругацкий сказал, что мокрецы - это пришельцы из будущего. Хотя в книге вы сможете найти множество других идей - от инопланетян, до существ из параллельного мира. Но причину их прихода можно объяснить, пожалуй, только тезой самого Стругацкого.
Мокрецы - это наше будущее. Вот такие вот уроды, вынужденные ходить в черных повязках. Их настоящее ужасно. И они пришли изменить прошлое, дабы не страдать дальше. По сути, они пришли в роли архитекторов своего мира. Но архитектор - ничто без строителя. И в качестве строителей они избрали детей. Тех, кто ещё не научился думать шаблонами взрослых, кто слишком молод, чтобы поверить в безвозвратность и безвыходность мира. На эту чистую доску мокрецы - никакие к чёрту ни больные - записали новое отношение к миру. И когда архитектура и планирование будущего было завершено, мокрецы исчезли. Ибо в чистом хорошем будущем они просто не смогли бы появиться.
Слабые и довольно философские иллюстрации - отличительная черта социальной фантастики АБС
"Не бог, не царь и не герой"
Мы привыкли, что из строчек на нас смотрят сильные, непобедимые герои. А Виктор Банев - это самый обычный человек. И все события, даже самые удивительные, проходят не с ним. Точно так же, как мимо вас и меня проходят многие политические распри, революции и открытия. Мы только слышим: где-то заработал коллайдер. Ну заработал, а нам что? Точно так же и Виктор. Он хочет знать больше, это это "больше" не хочет знать его. И потому Банев - это только наблюдатель, который стоит лишь на ступеньку ближе, чем все остальные.
Проблемы насущные
Удивительно, как много смогли вложить АБС в эту повесть наболевших проблем. Благо ли интеллект? Предают ли родители своего ребёнка? Можно ли учить маленького человека "думать, как взрослый". И нужно ли вообще учить его думать? Или всё таки, нужно учить лишь поступками, без всяческой теории. Моё мнение, что Стругацкие в повести "Гадкие лебеди" предложили новую концепцию воспитания, которою, к несчастью, не подхватил не один педагог. Да и мог ли? Ведь педагогика - это псевдонаука, призванная загонять чужое мышление в шоры. То есть, признать концепт сртругацких за новую парадигму - означает разогнать к чертям все педагогические вузы, лишить зарплат дармоедов, а думающих людей быстро перепрофилировать.
А ещё в повести поднимается проблема будущего. Ведь мы не любим думать на шаг вперёд. А что и говорить, когда надо мышлением переместиться на 100-200 лет. Ну узнаем мы, что закончиться нефть, и что? Сядем вновь в свою машину и поедем утром на работу. Что нам до архитектуры будущего?.. Зачем строить дворцы, если можно оборудовать пещеру. Личную и с комфортом.
Понимание будущего, нежелание жить без изменения настоящего - это тоже болезнь. Сродни очковой проказе мокрецов. Ведь вам, думающим, ждущим и делающим, наверняка тоже где-то больно, где-то трудно. Вас не понимают. Ведь наше общество никогда не понимает тех, кто думает. Узнаете себя? Значит вы тоже "мокрец". Архитектор, кто строит будущее немного более светлым. Строите вы, но жить в этом будущем уже другим, более счастливым людям.
Под этим названием повесть выходила в журналах. Цензуру в СССР она прошла только в 1987 году.
Связь с фильмом
Вот где продолжатель идей Стругацких Вячеслав Рыбаков показал себя в лучшем свете. Фильм "Гадкие лебеди" - это лучшая экранизация АБС. Режиссёр шагнул куда дальше книги, и кинолентой создал новый, удивительный и бьющий в самую душу, продукт. Изменив концовку, роли героев, имена и облик мокрецов, Рыбаков, вместе с Борисом Стругацким сумели создать отличную альтернативу книге, настолько самобытную, что предварительное прочтение повести и вовсе не требуется. Для тех, кто хочет получить больше эмоций, я бы рекомендовал сначала смотреть фильм, а уж потом браться за книгу. Обязательно напишу рецензию и на него.
Итог
После алкоголя я не люблю трезветь. Ибо потом противно смотреть на себя и на всех тех, кто рядом. После "Гадких лебедей" я чувствовал то же самое. Но лишь так, через ощущение своего болезненного несовершенства и ущербности, можно познавать истину. Даная повесть и фильм, надеюсь, помогут вам в этом.
При создании сюжетной линии такого гениального литературного произведения как «Гадкие лебеди» Стругацкие, как всегда, не пожалели уникальных жемчужин своей фантазии для того, чтобы донести свои идеи и замыслы. Это относится и к фантастическому несуществующему месту, где происходят события, и к динамике развития сюжета, и к масштабности конфликта мирозданий между собой и многое другое. Книга написана крайне сложно, но в, то, же время читается легко и представляет собой труд авторов, который так и пестрит различными философскими тезисами или афоризмами.
Действия происходят в некоем иллюзорном мире, который так явственно и настойчиво напоминает читателю прогнивший изнутри мир некоторых реальных людей. И мир этот – некоторый Город, где беспрестанно идет дождь, с неба льется на землю некий, почти что инфракрасный, свет и именно лишь в этой части земли, все здания мрачны, разрушены или находятся в полуразвалившемся состоянии, где с потолка тоже течет вода. Улицы этого города пустынны, лишь изредка по ней разъезжает автобус с учеными или милицейская машина. Все напоминает некий контраст миров: мира внешнего (самого Города) и внутреннего (где обитают еще люди и как-то пытаются устроить свой быт и жизнь вообще).
С героям повести «Гадкие лебеди» Стругацкие также не церемонились и не стеснялись придавать и приписывать черты реальных людей. Например, дети описаны как носители аномалий в умственном развитии, которые делают их в глазах общественности гениями и вундеркиндами, и которых так сложно понять простым людям. Виктор Банев, главный герой, писатель, попавший в комиссию по исследованию аномалии в Городе, наследовал от авторов черты В.Высоцкого, Б.Окуджавы и А.Галича. Это легко можно угадать даже тогда, когда, к примеру, читаешь стихи В.Высоцкого, которые многозначительно цитирует главный герой:
«Сыт я по горло, до подбородка,
Даже от песен стал уставать.
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать…»
Герои «Гадких лебедей», заставляющие крепко задуматься над действительностью современной жизни
Удивительными свойствами в актуальном по сей день произведении «Гадкие лебеди» Стругацкие наделили своих персонажей и их действия. Каждый из героев повести свободно может увлечь читателя в мир философии жизни и той действительности, которая складывается между поколениями сегодня. Этот извечный общественный вопрос взаимоотношений между родителями и детьми, людей старшего поколения и молодого, подающего свои надежды, а также конфликты социального и даже глобального масштабного формата – все это вызывает у читателя довольно серьезный настрой и заставляет его задуматься о своей жизни, и жизни того общества, в котором он живет.
Так отношения между главным героем Виктором Баневым и его дочерью Ирмой достаточно сложные, показывающие ту нежелательную дистанцию, которая может возникнуть, а зачастую даже и возникает среди таких, казалось бы, близких людей. В современной семье подобные трещины в межличностных отношениях среди близких и родных людей – это очень частое явление и просто вопиющая проблема для общества. Герои в этой книге ведут себя так странно, пытаясь примкнуть то к одной группе (группе людей), то проявляют симпатии к другой группе (группе аномальных людей и детей, которые следуют за ними).
В первых рядах идейной подачи смысла книги выступает яркий контраст между человечностью Виктора Банина, некоторых его коллег и чудовищной жестокостью детей того лепрозория или школы для одаренных, в которой их учителями были мокрецы, пришедшие из другого мира. Это очерчивается полностью все страницы и буквально пропитывает их подобным сопоставлением. Очень сильно подчеркнута в повести «Гадкие лебеди» та мысль, которую Стругацкие хотели донести до читателя, что человеческому разуму очень сложно вынести в детях такое несоответствие, как жестокость, чуждость к душевному, полное отсутствие доброты и чувств. Во всем этом будто кроется мировая трагедия и катастрофа. Если даже дети перестали чувствовать доброту и нести радость, тогда что уж говорить о взрослых.
Как же все-таки видят «Гадких лебедей» читатели
Многие из читателей озадачены мрачностью и сложностью книги. Однако, чуть позже те же читатели отзываются о ее содержании, как о самом гениальном. По большому счету бытует мнение, что к тем больным темам, темной стороне героев и сложности подачи всего материала целиком, который автор гениально все же преподносит через интригу и любопытство о том некоем другом мире, нужно всего лишь привыкнуть. Затем лишь только наступает ясность осмысления происходящего в мире Города Гадких лебедей и уже невольно хочется сопоставлять их со своим миром и окружением.
«Гадкие лебеди» исключительно и трагична и комична. В ней есть все: от юмора, до трагедии мировых масштабов. Однако, как выразился однажды на съемках одной шоу-телепрограмм Леонид Мозговой, актер, сыгравший ученого в экранизации «Гадких лебедей»: «Через трагедию есть очищение». И не только он, но и основная масса читателей увидела в идейной подаче содержания повести некое очищение. Ведь и в самом деле, последние годы в средствах подачи культурной информации общественности уверенно показали себя со стороны именно развлекательных мотивов, но отнюдь не глубоко мысленных. Поэтому такие книги как «Гадкие лебеди» всегда будут адресованы людям исключительно независимо мыслящим и людям глубокомысленным.
А для кого-то эта книга напомнила о той тонкой материи любви дочери к своему отцу или отца к своей дочери, что Ирма и Виктор Банев послужат своими взаимоотношениями очень хорошим и уроком, и, в то же время, напоминанием о том, как бережно стоит относится к своим близким людям. Ведь жестокость гениального ребенка Ирмы никак не прибавила любви и здорового отношения к своему отцу, что, в принципе, естественно и нормально как для ребенка, так и для человечества в целом. А, стало быть, не гениальность и сухой безжизненный интеллект способен «склеить» отношения между двумя любыми людьми, а именно чувства и душевность.
Пища для ума
Находятся также и такие читатели, которые любят, так сказать, «зрить в корень». Именно им удается разглядеть в таком манящем своей таинственностью произведении как «Гадкие лебеди» желание Стругацких показать как отражение современный конфликт интеллекта и анти-интеллекта.
Ведь последние тенденции, складывающиеся в обществе в мире искусства, культуры и философии, показывают нам, что стремление к анти-интеллекту и большей части поверхностности и развлечениям захватывает все более и более широкую массу людей. И это печально, что люди перестали думать, не хотят размышлять, а лишь желают работать для развлечений и комфорта, а соприкосновение современного человека к средствам массовых информации всего лишь побуждает его к каким-либо поверхностным суждениям и даже нервным раздражениям.
В целом книга «Гадкие лебеди», действительно, поднимает важные и больные вопросы общественности, человечности, глубокомыслия и высокой культуры и духовности современного человека. И думается, что еще не одно поколение преткнется об этот камень с помощью этой гениальной повести братьев Стругацких, которые сделали все для того. чтобы человечество не «уснуло» на пути своего развития.
Таинственность и человеческая противоестественность «Гадких лебедей» братьев Стругацких
3 (60%) 2 votesАркадий Стругацкий, Борис Стругацкий
Гадкие лебеди
Когда Ирма вышла, аккуратно притворив за собой дверь, длинноногая, по-взрослому вежливо улыбаясь большим ртом с яркими, как у матери, губами, Виктор принялся старательно раскуривать сигарету. Это не ребенок, думал он ошеломленно. Дети так не говорят. Это даже не грубость, – это жестокость, и даже не жестокость, а просто ей все равно. Как будто она нам тут теорему доказала, просчитала все, проанализировала, деловито сообщила результат и удалилась, подрагивая косичками, совершенно спокойная. Превозмогая неловкость, Виктор посмотрел на Лолу. Лицо ее шло красными пятнами, яркие губы дрожали, словно она собиралась заплакать, но она, конечно, не думала плакать, она была в бешенстве.
Да, подумал Виктор, и с этой женщиной я жил. Я гулял с нею в горах, я читал ей Бодлера, и трепетал, когда прикасался к ней, и помнил ее запах… Кажется даже дрался из-за нее. До сих пор не понимаю, что она думала, когда я читал ей Бодлера? Нет, это просто удивительно, что мне удалось от нее удрать. Уму непостижимо, и как она меня выпустила? Наверно, я тоже был не сахар. Наверное, я и сейчас не сахар, но тогда я пил еще больше чем сейчас, и к тому же полагал себя большим поэтом.
– Тебе, конечно, не до того, куда там, – говорила Лола. – Столичная жизнь, всякие балерины, артистки… Я все знаю. Не воображай, что мы здесь ничего не знаем. И деньги конечно, бешеные, и любовницы, и бесконечные скандалы… Мне это, если хочешь ты знать, безразлично, я тебе не мешала, ты жил как хотел…
Вообще ее губит то, что она очень много говорит, в девицах она была тихая, молчаливая, таинственная. Есть такие девицы, которые от рождения знают, как себя надо вести. Она знала. Вообще то она и сейчас ничего, когда сидит, например, молча, на диване с сигаретой, выставив колени… Или заломит вдруг руку за голову и потянется. На провинциального адвоката это должно действовать чрезвычайно… Виктор представил себе уютный вечерок, этот столик придвинут к тому вон дивану, бутылка, шампанское шипит в фужерах, перевязанная ленточкой коробка шоколаду и сам адвокат, закованный в крахмал, галстук бабочкой. Все как у людей, и вдруг входит Ирма… Кошмар, подумал Виктор. Да она же несчастная женщина…
– Ты сам должен понимать, – говорила Лола, – что дело не в деньгах, что не деньги сейчас все решают. – Она уже успокоилась, красные пятна пропали. – Я знаю, ты по своему честный человек не взбалмошный, разболтанный но не злой. Ты всегда помогал нам, и в этом отношении никаких претензий я к тебе не имею. Но теперь мне нужна не такая помощь… Счастливой я себя назвать не могу, но и несчастной тебе не удалось меня сделать. У тебя своя жизнь у меня своя. Я, между, прочим, еще не старуха, у меня еще многое впереди…
Девочку придется забрать, подумал Виктор, она уже все, как будто, решила. Если оставить Ирму здесь, в доме начнется ад кромешный… Хорошо, а куда я ее дену? Давай-ка честно, предложил он себе. Только честно. Здесь надо честно, это не игрушки… Он очень честно вспомнил свою жизнь в столице. Плохо, подумал он. Можно конечно взять экономку. Значит, снять постоянную квартиру… Да не в этом же дело: девочка должна быть со мной, а не с экономкой… Говорят, дети, которых воспитали отцы, – самые лучшие дети. И потом она мне нравится, хотя она очень странная девочка. И вообще, я должен. Как честный человек, как отец. И я виноват перед нею. Но то все литература. А если честно? Если честно-боюсь. Потом она будет стоять передо мной, по-взрослому улыбаться большим ртом, и что я сумею ей сказать? Читай больше, читай, каждый день читай, ничем тебе больше не нужно заниматься, только читай. Он это и без меня знает, а больше мне сказать ей нечего. Потому и боюсь… Но и это еще не совсем честно. Не хочется мне, вот в чем дело. Я привык один. Я люблю один. Я не хочу по-другому… Вот как это выглядит, если честно. Отвратительно выглядит, как и всякая правда цинично выглядит, себялюбиво, гнусненько. Честно.
– Что же ты молчишь? – спросила Лола. – Ты так и собираешься молчать?
– Нет-нет, я слушаю тебя, – поспешно сказал Виктор.
– Что ты слушаешь? Я уже полчаса жду, когда ты изволишь отреагировать. Это же не только мой ребенок, в конце концов…
А с ней тоже надо честно? – подумал Виктор. Вот уже с ней мне совсем не хочется честно. Она, кажется, вообразила себе, что такой вопрос я могу решить тут же, за двумя сигаретами.
– Пойми, – сказала Лола, – я ведь не говорю, чтобы ты взял ее на себя. Я же знаю, что ты не можешь, и слава богу, что ты не возьмешь. Ты ни на что такое не годен. Но у тебя же связи есть, знакомства, ты все-таки известный человек, ты помоги ее устроить! Есть же у нас какие-то привилегированные заведения, пансионы, специальные школы. Она ведь способная девочка, у нее к языкам способности, и к математике, и к музыке…
– Пансион, – сказал Виктор. – Да конечно. Пансион. Сиротский приют… Нет-нет, я шучу. Об этом стоит подумать.
– А что тут думать? Любой был бы рад устроить своего ребенка в хороший пансионат или в специальную школу. Жена нашего директора…
– Слушай, Лола, – сказал Виктор. – Это хорошая мысль, я попробую что-нибудь сделать. Но это не так просто, на это нужно время. Я, конечно, напишу…
– Напишу! Ты весь в этом. Не писать надо, а ехать лично, пороги обивать! Ты же все равно здесь бездомник! Все равно только пьянствуешь и с девками путаешься. Неужели так трудно для родной дочери…
О, черт, подумал Виктор, так ей все и объясни. Он снова закурил, поднялся и прошел по комнате. За окном темнело, и по-прежнему лил дождь, крупный, тяжелый, неторопливый дождь, которого было очень много и который явно никуда не торопился.
– Ах, как ты мне надоел! – сказала Лола с неожиданной злостью. – Если бы ты только знал, как ты мне надоел…
Пора идти, подумал Виктор. Начинается священный материнский гнев, ярость покинутой и все такое прочее, все равно сегодня я ничего ей не отвечу. И ничего не стану ей обещать.
– Ни в чем на тебя нельзя положиться, – продолжала она, – негодный муж, бездарный отец… Модный писатель, видите ли! Дочь родную воспитать не сумел… Да любой мужик понимает в людях больше, чем ты! Ну что ты делаешь? От тебя же никакого проку. Я одна из сил выбиваюсь, не могу ничего. Я для нее нуль, для нее любой мокрец в сто раз важнее чем я. Ну ничего, ты еще спохватишься! Ты ее не учишь, так они ее научат! Дождешься еще, что она тебе будет в рожу плевать, как мне…
– Брось, Лола, – сказал Виктор, морщась. – Ты все-таки, знаешь, как-то… Я отец, то верно, но ты же мать… Все у тебя кругом виноваты…
– Убирайся! – сказала она.
– Ну вот что, – сказал Виктор. – Ссориться я с тобой не намерен. Решать с бухты-барахты я тоже ничего не намерен. Буду думать. А ты… – Она теперь стояла, выпрямившись, и прямо-таки дрожала, предвкушая упрек, готовая с наслаждением ринуться в свару.
– А ты, – спокойно сказал он, – постарайся не нервничать. Что-нибудь придумаем. Я тебе позвоню.
Он вышел в прихожую и натянул плащ. Плащ был еще мокрый. Виктор заглянул в комнату Ирмы, чтобы попрощаться, но Ирмы не было. Окно было раскрыто настежь, в подоконник хлестал дождь. На стене красовался транспарант с надписью большими красивыми буквами: «Прошу никогда не закрывать окно». Транспарант был мятый, с надрывами и темными пятнами, словно его неоднократно срывали и топтали ногами. Виктор прикрыл дверь.
– До свидания, Лола, – сказал он. Лола не ответила.
На улице было уже темно. Дождь застучал по плечам, по капюшону. Виктор ссутулился и сунул руки в карманы. Вот в этом скверике мы в первый раз поцеловались, думал он. А вот этого дома тогда не было, а был пустырь, а за пустырем свалка, там мы охотились с рогатками на кошек, а сейчас я что-то ни одной не вижу… И ни черта мы тогда не читали, а у Ирмы полна комната книг. Что такое была в мое время
Только что я посмотрела один из самых лучших российских фильмов последних лет. Сразу скажу, что не воспринимаю российские комедии/ужасы и фильмы о крутых парнях, поэтому с ними даже сравнивать не буду. Каждому своё. Я говорю о серьёзном кино. И даже не об «Острове», и не о нашумевшем «12», который сам по себе являлся лишь римейком более старого образца и ничего нового не добавил. Фильм «Гадкие лебеди» я ставлю в один ряд с шедеврами Тарковского и с недавно просмотренной «Пылью». Не сравниваю, а просто ставлю рядом. Кто смотрел, тот поймёт почему.
Кино не для всех. И от этого становится особенно грустно. Потому что кино умное, интересное, задевающее за живое. К сожалению, или к счастью, я ещё не читала то произведение Стругацких, по которому был снят этот фильм. Это у меня ещё впереди. Так что я не стану сравнивать, а смогу просто оценить кино, как произведение искусства.
В двух словах о сюжете. В небольшом российском городке стали происходить аномальные явления. Всё время идёт дождь, вокруг наблюдается «инфракрасное свечение». Причём от дождя грубеет кожа, выпадают волосы. Примерно в это же время в городе появились так называемые «мокрецы». Никто не знает, являются ли они людьми или уже нет. «Они не такие как мы», вот и всё, что могут сказать о них окружающие. И разумеется всем сразу стало страшно, ведь тот, кто не похож на нас, должен оказаться врагом. Мокрецы обладают каким-то невиданным знанием и пытаются донести его до людей, но никто очевидно не хочет их слушать. Кроме детей.
В городе была школа-интернат для гениальных детей. Теперь их учителями и стали мокрецы. В город понаехали военные, идёт вопрос о судьбе города, а главное, никто не знает, что делать с этими детьми, которые теперь тоже стали весьма странными и пугающими, и что делать с мокрецами. То, что их нельзя выпускать с этим согласны все.
И вот в этот город приезжает наш герой, писатель и отец одной из девочек. Он пытается разобраться в происходящем и спасти свою дочь. Он понимает, что людям всё равно, что станет с детьми, раз они перешли на сторону мокрецов. Люди всегда хотят избавиться от тех, кто на них непохож они чувствуют в них угрозу. Дальше рассказывать не имеет смысла, надо смотреть, надо слушать, а главное, надо хотеть понять.
Слова, диалоги, монологи, вопросы и ответы это надо слышать. Это надо понимать. То, как дети говорят совершенно взрослым языком о том, о чём дети обычно не задумываются Своими суждениями, своими вопросами они ставят взрослых в тупик. Они мыслят по-другому. И взрослым становится страшно.
В фильме много интересных мыслей, наверняка они пришли сюда из книги. Чего стоит одна идея о тоске. О том, что иным можно стать, когда в тебе много этой тоски, когда ты ещё в состоянии это испытывать. Тогда возникает неприятие жизни, окружающей действительности и желание, дикое желание всё изменить. С возрастом это проходит, пропадает желание перемен.
В меру оригинальная съёмка. Город, в котором всегда дождь. Напомнило фильмы Алекса Прояса «Ворон» и «Тёмный город». Старые здания, кругом царство упадка и деградации. Вода капает и с неба и с потолка, вода в подъезде, в картире, везде. И всё это имеет оттенок красного из-за того странного света, идущего, кажется, прямо с неба.
Порадовала актёрская игра. Без излишней театральности и пафоса, но с чувством. Таким людям веришь. Мне даже дети понравились. Особенно дочка главного героя и самый маленький мальчик. В речи остальных было что-то от роботов, но в целом это не раздражало и смотрелось уместно.
После фильма взглянула на себя по-другому и так стало страшно Захотелось что-то изменить, себя, других, чтобы остановить эту тотальную деградацию, убийство человечеством самого себя. Так хочется, чтобы жизнь наша была яркой, солнечной и необыкновенной.
