ВЕРТОГРАД

«МЫ ОТВЕТСТВЕННЫ ЗА ОТНОШЕНИЕ К СВОЕЙ БОЛЕЗНИ»

Из бесед с Фредерикой Марией де Грааф

Фредерика Мария де Грааф – духовная дочь владыки Антония Сурожского (познакомилась с ним в 1975 г.), голландка, имеет образование филолога-слависта и психолога. Кроме того, она врач-рефлексотерапевт. С начала 2000-х по благословению митрополита Антония приехала в Россию, работает добровольцем в Первом московском хосписе.

Болезнь как дар Божий

Смерти и болезни не должны были существовать. Но они есть. Когда произошло грехопадение, это было отпадение человека от общения с Богом. С этого момента болезнь и смерть вошли в жизнь человека. Человек отвернулся от Бога, и теперь он старается пойти своим путём, обойтись без Бога. И с тех пор смерть есть факт жизни. Но нам не надо забывать, что смерть ждёт каждого из нас. Как владыка Антоний Сурожский говорит, «это наша общая болезнь». Но Православная Церковь верит, что это не конец. Это не смерть, это рождение в вечности. Итак, подготовка к смерти – это на самом деле подготовка к Жизни.

Хотя болезнь трагична, считать её злом было бы неправильно. Зачастую она является следствием нашей разлуки с Богом, внутренней разлуки с собой и разлуки с окружающими людьми. Обычно мы слишком поверхностно живём. Наша жизнь, особенно жизнь в крупных городах, такая суетливая, почти всегда занята чем-то второстепенным. Мы не даём себе время, чтобы остановиться, задуматься, побыть наедине с собой.

Болезнь можно рассматривать как дар Божий, данный нам для того, чтобы вернуться к общению с Богом и к своей глубине, к своему настоящему «я». Когда человек серьёзно заболевает, многое в его жизни уходит на второй план, происходит переоценка ценностей, больные часто сами об этом говорят. Человек выключается из работы и социума, но именно эта новая обстановка может позволить ему, если хватает мужества, углубиться внутрь и, возможно, впервые найти тишину в себе, быть самим собой и встретиться с Богом.

Болезнь – это не несправедливость, это не кара от Бога. Святые отцы говорят, что в жизни человека действуют три воли: воля Божия, воля человека и воля лукавого. И очень многое зависит от самого человека. Часто больной говорит: «Как же это так? Я всегда был здоровым и вдруг заболел! Ну почему – я же был хорошим человеком!» За этими словами стоит: «Бог наказывает меня, а я ни в чём не виноват». Что меня всегда поражает – это то, что человек мало, очень мало обращается к Господу, но стоит ему заболеть, как Бог сразу виновен в том, что он заболел.

В случае болезни часто можно наблюдать, что тело человека просто не выдержало его образа жизни. Например, человек очень много ест сладкого и заболевает диабетом. Это не кара свыше, это наше сластолюбие, и тело просто не выдержало. То же самое можно сказать про стрессы. Человек, конечно, не виноват, что в жизни много стрессов, это факт жизни. Но как он относится к этому, зависит уже от него самого. Когда человек всё время принимает все стрессы близко к сердцу, «впускает их в себя», не находит способов облегчить то, что происходит с ним, тело в какой-то момент говорит: «Хватит, пожалей меня, не могу больше!» – и заболевает. И это не кара Божия, а просто закон природы. В этом состоит наша ответственность перед своим телом, ответственность за то, как мы живём и обращаемся с ним.

Найти смысл в страдании

Конечно, есть случаи, когда, например, болеют дети, когда очень тяжело страдают раковые больные. Тогда из души вырывается вопль: «Господи, как же Ты допускаешь всё это?» Но часто на этот вопрос нет прямого ответа. Владыка Антоний Сурожский сам до конца жизни задавался этим вопросом. И он нашёл для себя ответ, ссылаясь на Откровение Иоанна Богослова: «В конце времён мученики будут стоять перед Богом и говорить: “Господи, Ты был прав во всём”». Наверное, единственное, что можно в этом случае сделать, – это сказать: «Я сам не знаю, почему ты болеешь или болеет твой близкий, но я верю, что в этом есть какой-то глубокий смысл». И что важнее – научиться пребывать с человеком и без слов разделить его горе.

Если найден смысл в страдании, тогда терпеть намного легче. Мне вспоминается больной Пётр, он был ещё молодым (сорока с небольшим лет) и много месяцев находился у нас в хосписе. У него была опухоль позвоночника, и он совсем не мог ходить. В один день он мне объявил: «Фредерика, я хочу покончить с собой». Я ему ответила: «Но, Пётр, это тебе не поможет», – и ушла. Через день он мне объявил: «Фредерика, я уже не хочу покончить с собой». Я спросила: «А что случилось?» И он мне объяснил (он не был особо верующим человеком): «Бог мне показал, что у меня есть задача и что именно я должен быть проводником для моей жены, когда она в свою очередь будет приходить к Богу». Замечательно, что эта задача дала ему мужество всё спокойно претерпеть и умереть своей смертью.

Для человека крайне важно понять, что в болезни есть какой-то смысл. Иначе он впадает в состояние депрессии и становится жертвой судьбы. Но каждый должен пройти этот путь сам. Мы не имеем права сказать другому: «Смысл твоей болезни вот такой». Это просто немыслимо и очень, мне кажется, дерзновенно.

Гнев и отчаяние

Отчаяние, гнев – это часто неприятие факта болезни. Это крик души, который выражает боль: «Я хочу жить, я не готов умереть!» Например, у нас лежали молодые люди с опухолью позвоночника. У них отнимались ноги, и, естественно, единственное, о чём они могли думать, – о том, чтобы вновь ходить. То есть они хотели только одного – вернуться к прошлому, к своей привычной жизни, тем самым отказываясь жить в настоящем, принять свой диагноз и чему-то научиться от своей болезни.

Гнев и отчаяние неизбежны, это один из этапов осмысления болезни, когда человек осознаёт, что вернуться к прошлому не дано. Это нормальная, здоровая реакция, и нельзя запрещать человеку выражать свои эмоции. Я бы даже сказала, стоит помочь человеку их выплеснуть.

Каковы бы ни были эмоции, все их надо мужественно пережить, «познакомиться» с ними, потому что «сбросить» с себя можно только то, что мы опытом знаем и пережили до конца. И не надо ободрять человека, когда он находится в горе, – он имеет на это право. Если его чувства будут подавлены, тогда, естественно, его физическое, душевное и духовное состояние только ухудшается. В таких случаях даже бывает, что никакими средствами не получается снять боль.

Быть честным перед собой и Богом

Когда человек страдает, ему тяжело и телесно, и душевно, и духовно. Часто человеку бывает страшно, не хватает веры и может возникнуть протест. Я думаю, что первое – это быть честным, то есть правдивым перед собой и перед Богом. Не надо бояться говорить с Богом обо всём, особенно о своих отрицательных, тёмных эмоциях. Например, человек может сказать даже так: «Я Тебя ненавижу, я ненавижу свою болезнь, но помоги мне найти мир!» Некоторые говорят: «Ну, да будет воля Твоя». Но не стоит ли за этим поверхностное, то есть ложное смирение – словно покров, за которым человек прячется, лишь бы не смотреть на то, что происходит на самом деле в глубине души. Я считаю, что надо дать возможность переживать горе во всей полноте: гневаться, бунтовать и отчаиваться. Только таким образом больной может найти в себе мир, отпустить всю борьбу. И я уверена, что Бог с радостью принимает такую честность по отношению к Нему, потому что, как говорил владыка Антоний, Господь может работать с настоящим человеком, таким, каков он есть на самом деле, – плохим или хорошим, но без маски, без всякой фальши.

Правдивость – это первое. Суть молитвы – это открытость Богу, для того чтобы была возможность встречи с Ним. Когда больным тяжело душевно и телесно, можно лежать без слов, просто стоять или сидеть перед Христом и раскрыть Ему свою душу, своё сердце. И дать понять Ему всё, что происходит, и постепенно сбросить обиду, гнев, чтобы освободить место для встречи с Ним. Потому что, когда мы находимся в ненависти, в злобе, обычно встреча не происходит. Это так заметно со стороны! Я недавно наблюдала, когда ехала в трамвае, как два человека ссорятся, обличают друг друга. И стало видно, что настоящая встреча вовсе не состоялась, и я подумала: «Как жаль!» Ведь земная жизнь такая короткая! Явно, что когда человек в гневе, тогда он ничего не видит и места в его душе нет ни для кого, в том числе и для Бога. А если это так, тогда стоит вопить к Нему: «Помоги мне это сбросить!» Ведь избавиться от своих отрицательных, часто сильных, эмоций без Его помощи очень трудно. Но нужно не просто бороться, чтобы избавиться от них, а делать это ради встречи с Богом, чтобы Он был внутри. В этом цель молитвы.

Молитва в страдании

Владыка Антоний Сурожский советует: когда нет сил, когда тяжело и пусто на душе и тело тяжелеет, тогда можно обратиться к Богу, как ребёнок обращается к матери: «Обними меня, будь со мной!» И в этом вся его молитва. Или можно сказать: «Господи, помилуй! Прости и помилуй, будь со мной!» Это каждый может сказать, даже если нет сил. Или «Богородице, Дево, радуйся», особенно когда ночью не спится. Бывает, что я это советую больным. Или просто так: «Господи, помилуй». Если человек знает «Отче наш», можно и так молиться, если хватает сил.

Важно, чтобы человек не просто бормотал молитву, но чтобы он действительно стоял перед лицом Божьим, перед лицом Божией Матери и верил, что Они невидимые стоят здесь. Это важно. Повторять молитвы, как попугай, – это лишь небрежность по отношению к Богу.

Можно от всей души воскликнуть: «Господи, помилуй!» – и молчать. Например, десять минут молчать перед Его лицом и ещё раз сказать: «Господи, помилуй!» – но от всей души, от всего сердца. Есть такой пример, который приводил владыка. На юге Франции был священник, который часто ходил в свой храм и всё время видел одного старика, который сидел там. Старик не шевелил губами, не читал молитв, и чёток не было у него в руках. Священник говорит ему: «Что ты здесь сидишь каждый день?» И этот старик взглянул на него сияющими глазами и ответил: «О, я смотрю на Него, и Он – на меня, и нам так хорошо!» Я думаю, что вот это – суть молитвы. Когда, например, человек не в силах читать утренние и вечерние молитвы (мало кто их знает, кроме того, когда человек болеет, вряд ли он будет исполнять эти правила), суть молитвы в том, чтобы человек опытом узнал, что Господь есть, узнал это своим сердцем. Этот опыт и осознание того, что вечность реальна (другими словами, что Христос жив), может снять страх смерти, и человек будет в состоянии смотреть на то, что происходит с ним, в свете вечной жизни.

Ответственность в болезни

Наблюдая за пациентами нашего хосписа, я могу сказать, что часто они меняются. Но не всегда это ярко выражено. Я удивляюсь иногда величию духа людей, которые стоят перед лицом смерти. Они дают мне взглянуть на смерть как на таинство. Помню, был у нас подросток 16 лет, Иван, с раком крови. Дважды он лежал у нас. В первый раз я к нему зашла и спросила: «Ваня, а как ты смотришь на свою болезнь?» И он говорит: «Очень просто. Я скоро умру». – «Ты не боишься?» – «Нет, не боюсь». – «А почему ты не боишься? Как ты относишься к болезни?» – «Ну, это даёт мне возможность жить глубже». Это обычный подросток шестнадцати лет!.. А через минуту он говорит: «Но я не умру». – «Почему ты не умрёшь?» – «Я же не могу оставить свою маму». И это было удивительно – он полностью принимал то, что происходило, он видел, что болезнь давала ему глубину жизни, а вместе с этим, как у многих подростков, у него присутствовала забота о маме. И когда Ваня второй раз поступил в хоспис, он умирал спокойно, потому что сумел принять реальность, какова она была. И в этом, мне кажется, заключалось величие его духа...

А есть другой пример. Врач-педиатр. Она лежала у нас месяца два и всё время плакала о том, что заболела. Психологи, врачи, медсёстры – все старались её вывести из этого состояния, но она ничего не принимала. Это было её решение, это была позиция жертвы. Она плакала до самого конца, и это было так трагично. Но осуждать нельзя, это был её выбор. К сожалению, с этим «примером» теперь должна была жить до конца своей жизни её сестра. И вполне возможно, что от такого поведения и у самой сестры только увеличивался страх умирания.

У человека есть свобода выбора, как болеть и даже как умереть. Мы ответственны за отношение к своей болезни, к своим родственникам, за тот пример, который мы показываем им.

Часто больные чувствуют себя обузой, но у них есть, по словам владыки Антония, божественный дар: они могут своей болезнью дать родным возможность научиться жертвенной любви. А со стороны пациента важно научиться именно с благодарностью принимать эту любовь, отбросив всякие мысли о том, что он им в тягость.

Особенно остро чувствуют себя обузой мужчины, потому что не умеют оставаться бездеятельными. Они не могут обеспечивать семью, строить дачу и так далее. Но стоит говорить им, что выход есть. Кроме благодарности и выражения радости за их любовь, они могут молиться за всех. Ведь мало кто молится за близких, потому что на это обычно нет ни времени, ни привычки. Но когда человек болеет, он может впустить своих близких в своё сердце и говорить: «Господи, смотри на них, смотри на детей, смотри на жену, смотри на всех моих друзей и на души всех моих усопших родных». Можно научиться молиться, глубоко молиться, пока есть силы. Владыка Антоний говорил, что человек не должен считать себя обузой, потому что благодаря больному родственники могут научиться тому, чего не хватает нашему обществу, – жертвенной любви. Молитва – это один из способов, в которых может проявляться жертвенная любовь. Сама болезнь даёт пациенту возможность научиться такой любви, что в этот период жизни несравнимо важнее всякой деятельности в его прежней жизни. В итоге человек от этого становится сам богаче душой. Ведь любовь, и тем более жертвенная любовь, – это единственное, что имеет ценность в вечности.

Когда я начинаю работу, говорю: «Господи, будь моими глазами, будь моим сердцем, будь моими руками». Говорю и забываю об этом, потому что люди требуют внимания, лечения. Прежде всего я их лечу. Врачи просят: «Фреки, идите к такому-то больному, скажите, есть ли у него боль». Я слушаю качество пульса, это даёт мне понять, например, почему человека тошнит – язва это или непроходимость. Кажется, что я ничего не делаю. Но я сижу 30–40 минут с каждым больным. Изучаю пациента, а он, конечно, изучает меня. Больные знают, что я что-то делаю, – это не таблетки, не уколы, но становится легче. А ещё я расспрашиваю людей про их жизнь. Для чего? Ну, во-первых, так гораздо интереснее работать, когда перед тобой не просто «человек в пижаме». А во-вторых, больному очень важно, чтобы врач о нём что-то знал.

Чем больше мы растём в молитвенном общении со Христом, тем меньше страха. В группах добровольцев я часто даю такое задание. Представьте, говорю, что врач вам объявляет: «Вам осталось жить три месяца». Что бы вы пережили? Если честно, если прочувствовать сердцем, осознать реакции своей души... Так вы приближаетесь к тому, что переживает больной. Психологически нужно быть довольно мужественным, чтобы не закрываться от чужой боли, от чужой муки. Надо быть профессиональным и вместе с этим открытым. Сострадать – это не значит сидеть вместе в яме и плакать. Быть рядом и принимать этого человека в своё сердце – вот что такое творческое сострадание. Мы умирать вместе с больным, переживать его горе как своё не можем. Его горе – это его собственное горе. Это его жизнь, которую он прожил. Мы не можем вообразить до такой степени, чтобы пережить. Но мы можем болеть сердцем за этого человека. Мы можем стоять перед Господом и говорить: «Господи, будь с ним! Помоги ему. Смотри, как больно ему! Помоги, Господи!»

Мысли о болезни и смерти

Человеческое тепло – это очень много. Больной человек снова становится ребёнком. Ты видишь, что он такой беззащитный, слабый, испуганный... Так естественно – погладить его по голове. Только это надо делать от сердца, а не автоматически.

Мы все – смертны. И все мы боимся смерти. И наше тело выдаёт этот страх. Почему это так важно? Потому что больной изучает нас, он ищет человека, которому можно открыться. Мы инстинктивно отгораживаемся, и он это чувствует. Медсестра улыбается, но всегда занята – это наша защита, да? Мы становимся бодрыми и многословными, когда не знаем, что сказать. А важнее – научиться молчанию.

Владыка говорил, что, когда дотрагиваешься до больного, он понимает, важен ли он для тебя. Через наше тело коммуникация очень глубокая. Человек никогда не откроет свою душу тому, кто небрежно относится к его телу. Прежде чем говорить с человеком, посмотрите – удобно ли он лежит, поправьте подушку... Если мы не умеем этого делать, он никогда не будет откровенен.

Больной говорит: «У меня всё хорошо!» А что говорят его глаза, осанка, жесты? Важно увидеть то, что стоит за словами. Для этого научитесь и просто смотреть на человека, как художник смотрит на что-нибудь красивое. Кто передо мной? А что он или она хочет передать? Даже без слов. И тогда человек будет знать, что есть кто-то, кто его не боится.

Больной спрашивает у тех, кому доверяет: «Что со мной?» Будьте осторожны! Бывает, что он спрашивает и всё равно не хочет знать правду. Если человека хорошо знаешь, можно его спросить: «А что вы думаете о своём диагнозе?» В хосписе лежал один мужчина, у него была опухоль позвоночника. Он лежал много месяцев у нас и всё говорил: «У меня остеохондроз». И однажды я смотрю, как его жена входит в палату, глаза у неё заплаканные... И с каким страхом муж смотрит на неё! Я к ней подошла в коридоре: «Может быть, с мужем нужно поговорить о диагнозе?» А она отвечает: «Я давно хочу, но боюсь». Но всё же решилась на разговор. И услышала от мужа: «Я с самого начала знал, что у меня рак». Он заплакал, она заплакала. Я ушла. Но зато потом они спокойно могли сидеть вместе. Потому что не стало фальши. Ничего хуже нет, чем фальшь в последние недели, в последние дни на земле. Человек, от которого скрывают правду, обречён на одиночество. Он видит вашу муку. Он стоит перед лицом смерти один. И не может ни с кем поговорить о своих страхах. Он всё внутри переживает и поэтому болеет больше.

Владыка говорил: «Христос там, где боль. И если ты хочешь быть с Ним – оставайся!»

Печатается по материалам «Болеем, не унывая!», «Православие и современность».

Десятки самоубийств онкобольных в России с новой силой поднимают не только проблему обезболивания, но и проблему смысла жизни. Смысла жизни, даже если осталось совсем немного. Или если осталось еще неизвестно сколько. Правмир беседует с Фредерикой де Грааф, психологом и рефлексотерапевтом Первого московского хосписа.

- Фредерика, вы помните, когда впервые встретились со смертью?
- Мне было одиннадцать лет, когда умерла моя тетка, разбившись на мотоцикле. Это было такое первое в жизни осознанное понимание, что вот был человек, а теперь его нет: смерть - есть, смерть - это часть жизни.

На похороны нас с сестрой не взяли. До сих пор помню, как это обидно, - быть исключенными из того, что происходит в семье.

Я всегда считала, что хорошо, если дети могут присутствовать на похоронах, если сами выражают такое желание, потому что они одно целое с семьей.

Второй раз я столкнулась со смертью, когда уже была студенткой в Голландии, в университете в Гронингене. Наступили летние каникулы, и мы с подругой говорили, что встретимся осенью во время нового учебного года. До сих пор помню это наше расставание на улице. А через три недели пришло сообщение, что она умерла в Италии от острого лейкоза.

Это было для меня большим шоком. Подругу я знала хорошо, а с родителями не была знакома. Я решила позвонить им и навестить, так как им, наверное, было очень тяжело. Долго не решалась позвонить в дверь: не знала, что сказать и как быть. Все равно позвонила. Тогда боль мамы подруги стала важнее, чем моя неуверенность относительно того, что сказать и что делать. Вообще, по-моему, помогает поставить на первое место того, кто страдает. Он - в центре, а о себе в этот момент думать не стоит.

Родители подруги очень обрадовались, что пришел человек, который ее знал, показывали ее комнату, рассказывали о ней… Я тогда поняла, как это важно - не обходить тех, кто переживает горе. Мне часто говорят родственники, которые потеряли близкого человека: «Увидят знакомые на улице - и тут же они переходят на другую сторону».

Переходят, я думаю, потому, что боятся, чувствуют себя неловко и не знают, о чем говорить. Но важнее всего просто быть рядом, по-человечески пожать руку, обнять, предложить выпить чашку кофе, чаю, помогать чем-то практическим. Все это для того, чтобы люди почувствовали - они не изгнанники в мире.

Больше, чем дать таблетки

Почему вы решили работать с людьми, которых нельзя вылечить?
- Я стала работать с теми людьми, которые стоят перед смертью, когда увидела, что в крупных больницах Англии врачи боятся тех, для кого уже ничего нельзя сделать. Эти больные часто получали мало внимания, мало душевного тепла. Я подумала, что можно намного больше делать для людей, чем просто давать им таблетки. Это был первый толчок, чтобы обдумать вопрос: что еще можно делать и вообще - можно ли что-то делать? Тогда много лет я работала в очень разных хосписах в Англии. Уж потом решила учиться на рефлексотерапевта. После четырехлетней учебы стала сама преподавать, и у меня была своя клиника.

Так через много лет я стала рефлексотерапевтом и могла нетрадиционным методом облегчать страдания больным.

Когда я переехала в Россию, владыка Антоний Сурожский благословил меня работать именно здесь, в Первом московском хосписе. Причем он редко вот так благословлял, он любил, чтобы человек самостоятельно принимал решение. Но тогда он несколько раз спросил: «Будешь там работать?»

И вот через Веру Васильевну Миллионщикову, основательницу Первого московского хосписа, которая услышала мое выступление на конференции и заинтересовалась, я попала в этот хоспис, и начала работать волонтером как рефлексотерапевт и психолог.

- Насколько с тех пор изменилось ваше восприятие смерти?
- Конечно, с опытом многое в восприятие меняется. Часто становится ясно, что больному осталось мало жить. И тогда ты можешь говорить об этом родственникам, что хорошо бы остаться, если они хотят быть с любимым человеком в момент его смерти.

Исходя из моего опыта могу сказать, что это очень важно, чтобы человек не умер один, особенно без своих близких, родных.

Или когда пациент, уставший от болезни, спрашивает: «Я больше не могу, хочу покончить с собой, долго еще это будет длиться?» Иногда по симптомам можно увидеть, что ему остается жить еще недолго. И тогда можно сказать: «Осталось мало времени, потерпите еще чуть-чуть». Часто это помогает человеку, потому что неопределенность срока очень трудно переносить.

Привыкнуть к тому, что люди умирают, - нельзя. Очень важно научиться внутренне быть спокойным, мирным около умирающего. Если человек суетится, тогда это прямо передается человеку, который уходит.

А важно уметь пребывать с ним в полном покое, в тишине. В той тишине, о которой говорил владыка Антоний: «Люди так нуждаются в тишине. Больше всего - в тишине и спокойствии». Если человек сам боится и не принимает факт смерти как часть жизни, тогда он не может просто пребывать с умирающим.

Можно просто посидеть, побыть с умирающим. Если рядом с умирающим - человек верующий, он может внутренне молиться, попросить Христа, чтобы Он был здесь, рядом.

Когда есть суета - это влияет на больного отрицательно. Часто суетятся жены около уходящих мужей. Это тревожит, пациенту становится хуже, у него порой даже физические симптомы ухудшаются.

Так что важно уделять время и внимание родственникам именно потому, что им часто тяжелее, чем больному. Ведь им очень трудно. Во-первых, они вдруг, может быть, в первый раз осознают, что тоже умрут. И здесь не только боль разлуки с любимым человеком, а еще и сознание: «А я-то тоже умру».

Кроме их разных страхов часто ярко выражено ощущение беспомощности. Они не знают, что делать для человека, не знают, чего ожидать.

Про доверие

Бывает, что вы внутренне привязываетесь к пациенту, и потому переживать его уход - тяжелее?
- Думаю, что до какой-то степени внутренне привязываешься ко всем пациентам, с которыми работаешь. Потому что если пациент для тебя - просто еще один человек, который умирает, - тогда забудь про работу, ты все равно не сможешь быть хорошим специалистом. Если нет доверия со стороны пациента, он никогда не раскроется.

Много лет назад у нас лежала молодая женщина, и ее слова мне до сих пор вспоминаются с болью. Она мне говорила: «Да, здесь хорошо. Но иногда мне кажется: все делается механически». Если механически, тогда человек просто невидим. И его состояние не доходит до сердец тех, кто заботится о нем.

Если ты привязываешься к человеку, когда он уходит, тебе не может быть не больно. Мне много помогает молитва. Помню, однажды я спросила владыку Антония: «Как ты можешь ежедневно по пятнадцать часов в сутки встречать людей, приносящих свое горе? Как ты переносишь все это?» Он ответил: «Может быть, тебе кажется, что это просто «дешевка», но большую часть ноши я передаю Христу».

Тогда мне это было не очень понятно. А сейчас я опытно узнала, как через молитву, особенно в храме на литургии, когда молишься за каждого - умирающего, больного, ушедшего, я могу всех в большей степени передать Христу. И это большая помощь. Потому что душа болит - это неизбежно.

Смерть в Англии и Голландии

Отличается отношение к смерти в странах Европы и в России?
- Моя сестра, врач-психиатр, умирала от рака в Голландии. Насчет ее диагноза и прогноза мы ничего не скрывали, все было открыто, никакой фальши не стояло ни между нами, ни между ее друзьями, между нашей семьей. Все знали, что ей дано жить всего три месяца.

Сестра боролась, очень мужественно смотрела на все, что происходит, включая и то, что происходит в ее душе. Она поняла, что душа и тело - одно целое, поэтому каждый день решила уходить в свою комнату и несколько часов молиться или заниматься медитацией, не знаю, как это назвать. Она работала над своей душой. То, о чем Владыка говорил: «Что происходит в нашей душе, работа над собой - это в наших руках, наша ответственность. А тело наше можно передать в руки врачей».

Голландцы, мне кажется, - люди очень трезвые. Они мужественны и не прячутся, чтобы не видеть боли. В Англии немного по-другому, люди больше боятся чувств, реальности.

Меня радует тот факт, что и в Австрии, и в Греции, и в Англии, и здесь, в России, большой интерес к теме смерти. Люди хотят обсуждать, что делать, как готовиться, чего ожидать? Значит, люди стали задумываться, что жизнь - не только про материю, что жизнь может стать намного глубже и радостнее, если дать в ней место смерти.

Только если мы даем смерти место в нашей личной жизни, мы можем жить безбоязненно, не бояться риска. Многие психологи, философы считают, что страх смерти стоит за очень многими неврозами. Этот страх просто переносится на что-то другое. И это так видно в работе с умирающими и их родственниками.

Думаю, что если сейчас разные группы в обществах разных стран будут обращаться к этой теме лицом к лицу, тогда многое может измениться в людях.

Страх смерти особенно силен в России, и, я думаю, из-за этого нередко большая жестокость к тем, кто стоит на пороге смерти. К нам попадают дети, которых выписали из больницы со словами: «Вы все равно скоро умрете, мы вас выписываем, а куда - это не наше дело».

Я не могу представить себе, чтобы это происходило на Западе. Если ты не можешь даже по отношению к умирающим детям быть милосердным, - это, по-моему, конец всего. Страх закрывает все. Человек замыкается и готов оправдать собственную грубость или жестокость, и так далее.

Поэтому важно, чтобы мы обращались к теме смерти, рассматривая ее как часть жизни. Но владыка Антоний говорил: «Не надо готовить к смерти, необходимо готовить к Жизни». Готовить к смерти мы не можем, потому что мы не знаем, что такое умереть: мы еще живы.

- А как это - готовить и готовиться?
- Нужно принимать факт своей собственной смерти, а во-вторых, важно, чтобы человек опытно узнал, что есть Вечная Жизнь, то есть Христос, Он-то воскрес, и мы с Ним. Но я смотрю на наших больных здесь, в хосписе и, по-моему, девяносто пять процентов людей не думают о том, что они идут на встречу со Христом, со Спасителем, Который нас любит.

Они иногда верят, что наверняка встретят своих близких, которые уже там. Но что жизнь продолжается, что смерть - лишь врата Вечной Жизни, почти никто не верит по-настоящему. Все это очень печально, зачем тогда на Пасху мы провозглашаем: «Христос Воскрес! Воистину Воскрес»? Какое влияние это имеет на нашу повседневную жизнь?

Люди задают вопросы: «Почему мы болеем?»; «Я был всегда хорошим человеком, почему со мной это происходит?» Это говорит о том, что спрашивающий подобное, во-первых, не думал о том, что мы все умрем. А во-вторых, еще опытом не знает о Вечной Жизни во Христе. Это печально. И конечно, когда нет веры в Вечную Жизнь, тогда бывает страшно умереть. Только, по словам владыки Антония, если есть вера в Вечную Жизнь, тогда страхи могут уменьшаться.

Трудно сказать «боюсь»

Как разговаривать о смерти с умирающими?
- Разговаривая с человеком, который находится на пороге смерти, мы можем только делиться тем, что сами знаем. Но нужно постараться понять, какие страхи есть у человека; прежде всего, конечно, надо облегчить физические симптомы.

Если человеку трудно признать, что ему страшно, и он поэтому замыкается, можно говорить в третьем лице: «У меня был такой опыт, давно. Умирал один человек…» И тогда он может смотреть со стороны как в зеркало. Может быть, потом он скажет: «А я тоже боюсь». Очень часто, особенно мужчине, трудно произнести: «Я боюсь».

Вот почему важно быть для больного неравнодушным человеком, не просто врачом, медсестрой, священником, который официально приходит к умирающему. Важно познакомится, узнать, что человек любит, кем он работал, какая обстановка дома, и так далее. Потом уже можно уловить, что что-то не так, по выражению глаз или по нервному движению рук, или по осанке, или по тону голоса. И стараться, чтобы он сам мог заговорить об этом. Но это возможно, только когда есть доверие.

И так становится страшно, когда видишь в обычных больницах: человек - это не человек, это просто кусок мяса или номер. Очень важно признать в нем личность и относится к нему именно с трепетом и уважением, так как он лучше понимает, чем я: он уже стоит на грани смерти. И мы можем научиться чему-то именно от него.

Можно, например, спросить: «Вы знаете, я ничего не понимаю. Если хотите, поделитесь со мной, что это значит - стоять перед болью, перед страданием. Вы так мужественно все переживаете, если хотите, поделитесь со мной, для того, чтобы я глубже вас понимала. И ваш опыт, может быть, другим будет в помощь».

Тогда у больного появляется возможность самому отдавать что-то. Это очень важно, у него появляется задача, какой-то смысл, а значит, он уже не бессмысленно страдает.

Когда у человека есть смысл, он все переносит гораздо легче. Я вижу тех мам, которые иногда несколько лет пребывают с детьми в обычных больницах, и когда детей переводят к нам в хоспис, уставшие мамы не отходят от них. Они день и ночь в течение многих месяцев постоянно с ними рядом, почти не спят, мало едят, на улицу не выходят. Главное - чтобы хоть на чуть-чуть легче стало ребенку. И это жертвенная любовь, которая сегодня так редко встречается.

Если человек может сам найти смысл в своем страдании, тогда он способен выдержать до конца. У нас лежал мужчина сорока лет - рак позвоночника, отнялись ноги. Его жена после работы приезжала и ночевала в хосписе.

Однажды он мне говорит: «Фредерика, я хочу покончить с собой». Я отвечаю: «Это не решение проблемы». Больше не сказала ничего, просто ушла. А через несколько дней он мне сказал: «Фредерика, я больше не хочу покончить с собой». Я спрашиваю: «Что случилось?» В ответ слышу: «Бог мне показал, что у меня есть задача: я буду путеводителем для всех тех, кто после меня придет в Вечность». Этого было достаточно, чтобы выдержать все и умереть своей смертью.

«Мама, я видел святого Данилу»

Нужно ли с умирающими детьми говорить о смерти?
- Я думаю, что дети обычно знают, что умирают. Если попросят, тогда об этом с ними нужно говорить открыто. У нас был пятилетний мальчик, который сказал: «Я не боюсь смерти. Я видел Данилу Московского. Он был такой красивый, молодой и сказал, чтобы я не боялся, он ждет меня!»

Такое с детьми происходит часто, они говорят, что не боятся, потому что им явился кто-то.

Например, у нас лежал шестилетний мальчик с опухолью мозга, который находился в коме. Мы с его мамой сидели рядом с ним. И вдруг он открывает свои глаза, уже не коматозные, и явно смотрит наверх. И, очевидно, общается с кем-то: шевелятся губы. Долго, где-то полчаса он с кем-то общался. Я потом вышла, чтобы дать возможность маме быть с ним наедине. Через час его не стало.

Его мама, невоцерковленный человек, знала Бога по-своему. Она мне потом рассказала: «Когда вы ушли, я ему сказала: «Если ты сейчас у Боженьки, возьми Его за руку, и я тебя отпускаю». Какая вера и сила любви была у мамы, что она могла это искренне сказать!

Мы были вместе, когда мальчик испустил последний вздох. И мама еле слышно сказала: «Спасибо Тебе, Господи!»

Верю в помощь

Вы сами боитесь смерти?
- Боюсь ли я смерти? Трудно сказать. Но я думаю, что смерть имеет место в моей жизни. У меня много людей близких уже умерли. Они живы для меня, и не потому, что я мистик. Я не мистик. Просто ощущаю, что они рядом: нет зияющей пустоты. С годами ты понимаешь, что жизнь после смерти есть, и любовь ко Христу углубляется. Поэтому туда, к Нему, в каком-то смысле даже хочется. Точнее именно не туда, но к Нему. Это то, что я могу сейчас сказать. Не знаю что будет, когда я буду стоять перед смертью. Трудно, потому что будут боли, может быть, будет нападение темных сил. Но я верю, что помощь всегда есть. По крайней мере, здесь, в жизни, я ощущаю очень большую помощь от Святых, от Божией Матери.

Бывает достойный уход из жизни и недостойный?
- Недостойный и достойный - в этом слышится какое-то осуждение, слово осуждения. Можно сказать: с болью, с трудом человек окончательно уходил. И может быть, света было мало, когда он умер. Это бывает, но редко.

Часто я вижу, что сначала есть борьба тела и души, и потом нередко наступает какая-то нездешняя тишина: явно борьба прошла.

А бывает человек настолько вырастает! У нас лежала женщина-педиатр. Она мне говорит: «Я хочу умереть». Но по диагностике, по пульсу я вижу, что впереди у нее еще довольно много времени впереди. Об этом я ей сказала, и это ей совсем не понравилось. Она была типичным примером, как я называю, жертвы: жалость к себе переливала на своих родственников, манипулировала ими: это не люблю, это не так…

У нас с ней были хорошие отношения, доверие. И я ей говорю: «У вас есть выбор. Вы можете, как лебедь взлететь или - сложить свои крылья». Она поняла, о чем идет речь, и впервые улыбнулась. Перестала считать дни и манипулировать своими близкими.

Через какое-то время она переехала домой, а через два месяца окончательно перевелась к нам. Тогда она стояла близко к смерти, и я ей говорю: «Помните, о чем мы говорили при нашей первой встрече?» Отвечает: «Да». «Ну, - говорю ей, - это сейчас близко».

Она так блаженно улыбнулась, закрыла глаза, сложила руки и ждала своей смерти. И умерла, находясь уже на такой внутренней высоте! Хотя были боли, физически ей было тяжело.

Это пример, как она перешла от состояния жертвы в состояние личного роста. Она чему-то научилась, потому что не просто так нам даны болезнь или умирание. Отец Иоанн (Крестьянкин) говорил: «Это последний экзамен».

Самое важное, чему можно научиться, думая о нашей личной смерти, - это найти свое отношение к тому, что происходит. Если человек на пороге смерти, у него есть выбор: не быть жертвой, а подумать: «Что я могу еще дать людям сейчас? Что я, умирающий, еще могу дать жизни?» Вместо раздумий: «Что еще я могу взять у жизни?»

Например, научиться быть благодарным. Человеку, привыкшему к деланию, трудно научиться «быть» и не делать, часто поэтому он чувствует себя обузой. А это состояние отчаяния, что недопустимо. Можно и нужно с ним говорить об этом. И по словам владыки Антония, именно своей беспомощностью он дает своим близким, ухаживающим за ним, редкую возможность научиться жертвенной любви.

Человек, который считает себя «обузой» может научиться стать тишиной, очагом радости, благодарности. Показывать людям, что он научился быть и не делать. Но это так трудно дается!

У нас лежит молодой мужчина, двадцати девяти лет. Он только что, по-моему, опытом узнал немного про Бога. Я его спросила: «Ты боишься смерти?» Он ответил: «Нет». Тогда я спросила еще: «А знаешь ли ты опытом о Вечной Жизни?» Он ответил: «Нет. Но мне достаточно слов Евангелия, когда Господь говорит: «Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова. Бог не есть Бог мёртвых, но живых» (Мф. 22:23)».

То есть одной фразы для этого человека достаточно, чтобы не бояться, ждать своей смерти. Он не хочет умереть, у него есть жена, и они хотят жить. Но он не ропщет, он лежит, как блаженный. Это большой урок для всех. Даже неверующие люди тянутся к нему, хотят быть рядом. Это высокий пример.

ФРЕДЕРИКА, ИЛИ ПРОВЕРКА БОЛЬЮ НА ЖИЗНЬ

«…не считаю, что то, что я делаю, - это миссия. Не люблю таких слов. Я делаю то, что у меня под носом. Я поставлена здесь, чтобы что-то делать», - просто сказала Фредерика де Грааф, пресекая мои попытки выразить восхищение перед ней, человеком, который оставил свою благополучную жизнь на Западе и приехал в Россию ухаживать за умирающими больными.

- Считаете ли вы себя счастливым человеком?
- (Не раздумывая) Да, потому что я с Богом, потому что у меня есть молитва и возможность молиться за больных. Еще потому что работа мне по душе: быть с больными, лечить их — это так много дает. Много нужно отдавать, но многому можно и научиться, особенно когда бываешь в кризисных ситуациях. Я ощущаю богатство жизни, нелегкой, но счастливой.

- Почему в Россию?
- Это долгая история. Когда я жила в Англии, к нам приезжали дети с тяжелыми болезнями сердца. Их принимали в крупных больницах Лондона. Отец Михаил Фортунатов (он работал в приходе владыки Антония) попросил, чтобы я поработала там в качестве переводчика. Я видела мам с детьми, которые приезжали к нам, видела как им трудно, ведь это было время после перестройки. С Англией у России был договор, что детей будут бесплатно оперировать, но их родители сами должны собрать деньги на дорогу. Сейчас я еще лучше понимаю, как это трудно, так как нужно не только найти деньги, но и миновать трудности с чиновниками.

Работая переводчиком, я встречала множество мам с детьми, находившимися в очень тяжелом состоянии. Многие из них умерли во время операции или после операции. Однажды приехал мальчик Денис, ему было 9 лет, у него был стеноз, он едва ходил, у него болели шея, колени. Врачи сказали, что не будут оперировать Дениса, потому что он все равно умрет через месяц. «Мы дадим вам коляску и поезжайте домой», - сказали они. Мне показалось это таким жестоким по отношению к людям, которые с таким трудом приехали сюда, им, фактически, не оставили никакой надежды.

К тому моменту я только окончила университет восточной медицины и иглотерапии и предложила им помочь. Я не думала, что могу сделать многое, но хотела их поддержать. Я лечила Дениса несколько недель, и, к моему удивлению, ему стало лучше. Он стал легче ходить, стеноз уменьшился. Родители мальчика сказали мне: «Когда-нибудь в России мы к вам приедем».

После этого два раза в год я как доброволец принимала его и других детей в России. С этого и началась моя работа здесь. Я видела, какая нужда была в этой стране. Тогда я подумала о том, чтобы обосноваться здесь и время от времени приезжать в Англию, чтобы там зарабатывать на жизнь. И вот так постепенно я решила переехать, это произошло не сразу.

Я понимала, что переехать в Россию - это нелегкая задача, но, в конце концов, владыка Антоний благословил меня. Он сказал: «Поезжай, ты там нужна». Так я и переехала, это случилось в 2001 году.

- Первые впечатления от России…?
- По-разному себя ощущаешь, когда приезжаешь на месяц или когда переезжаешь сюда навсегда. Первые пять лет мне было очень трудно переносить грубость и хамство. Тяжело, когда с этим сталкиваешься ежедневно в трамваях, автобусах, ощущаешь недоброжелательство и разобщенность между людьми. Это трудно и до сих пор, но сейчас я немного привыкаю. Я понимаю, что или ты становишься как все или находишь в себе силы, чтобы не реагировать на это. Или надо уезжать, так как, если я стану как все, мой приезд будет напрасным.

Вторая основная проблема - с чиновниками. Получить визу, вид на жительство, гражданство в России сложно так, что слов нет. Если не платить взятки, то будет очень тяжело. Я категорично отношусь к этому: во-первых, денег нет, а, во-вторых, это против моих правил. Однако у меня получилось, так как когда уже совсем некуда было деваться, Господь послал мне человека, который помог. Это удивительно, так как когда я приезжала вначале, я здесь почти никого не знала, а все мои немногие знакомые совсем не были высокопоставленными людьми. Тем не менее, помощь приходила.

- Вам удалось уже получить российское гражданство?
- Пока нет, есть вид на жительство. Его нужно продлевать каждые пять лет. При этом каждый год нужно приходить и подтверждать, что у меня есть средства к существованию, что я не живу за счет государства. Это омерзительная процедура. Мне бы очень хотелось получить гражданство, и над этим я работаю сейчас.

- Я думала, что получит гражданство трудно только на Западе…
- На западе легче, чем здесь. Здесь коррупция. И неимоверная.

Говорят, что русские не очень приятны в повседневном общении, но у них широкая душа и могут помочь в трудную минуту. Вы согласны с этим?
- Трудно сказать, потому что я в Москве. В Москве широкую душу не видно. Иногда я спрашиваю у своих пациентов, а где широкая русская душа? «Ее уже нету», - отвечают они. Может быть, она есть в глубинке, но там пьянство. Москва и Россия - совершенно разные вещи.

И здесь слишком много конформизма. Люди хотят быть как все. Внутренней свободы здесь меньше, чем хотелось бы.

- Что вы считаете внутренней свободой?
- Чтобы самостоятельно думать и стоять за себя, даже если это в разрез с общественным мнением.

- То есть вы хотите сказать, что за рубежом этого больше?
- Да, потому что и история совсем другая. Приведу вам пример, немного смешной. Как-то раз я была в магазине и случайно задела плечом манекен. Сразу же ко мне сбежались продавщицы и все показывали на меня пальцем и говорили: «Это она, это она!» Я ощутила, что вежливость вокруг очень плохо скрывает готовую прорваться недоброжелательность и желание найти виноватого.

- А что вам нравится в русских?
- То, что есть в России хорошего, - это не от людей… Когда после перестройки я приезжала сюда, было ощутимо, что где-то ключом бьется свет, но это очень глубоко внутри. Я чувствовала: возможность того, что человек будет жить с Богом, здесь намного больше, чем на западе. Здесь люди внешне могут казаться неверующими, но где-то в глубине вера еще осталась. В религиозной жизни России очень много поверхностного, ритуалов, но за всем этим стоит свет. Я думаю, это свет святых, так как здесь много мощей. В России очень ярко ощущается присутствие Божией Матери. Я чувствую, что она и святые здесь, рядом. Это то, что я не ощущаю в такой мере на Западе. Поэтому, мне кажется, что здесь большие возможности, но пока этого не видно.

На западе большая пустыня в религиозном смысле. Когда я здесь с больными и человек умирает, я чувствую, что вполне возможно говорить про Бога, если человек сам этого захочет. Я не проповедую, но если вижу страх в глазах, то человек, как правило, охотно говорит о том, чего он боится, о вечности. Мне кажется, на Западе это намного труднее.

Иногда кажется, что и здесь люди далеки от Бога, однако они быстрее идут к нему, чем на западе. Я считаю, что это что-то великое. В России даже далекие от религии люди признают: «Что-то есть», а на западе просто говорят: «Не верю».

- Почему?
- Не знаю. Может быть, дело в том, что здесь не на кого уповать, не к кому обратиться. Все ложь, очень сильная коррупция. Человек чувствует себя без защиты, жизнь непростая здесь, и, возможно, это заставляет войти вглубь. И возможность такая есть, она, наверное, заложена в русском характере, не знаю. Однако здесь людям заметно легче в этом смысле.

- Какие основные черты русского характера вы могли бы выделить?
- Я думаю, что русские люди более эмоциональны, чем на западе. Это иногда хорошо, но иногда мешает. Здесь много страха, который сохраняется после эпохи коммунизма. С другой стороны, в людях есть что-то детское, нередко это спрятано.
Когда человек стоит перед смертью, у него такие красивые глаза, такая детская простота…

- Почему вы решили учить русский?
- Сама не знаю, думаю, это промысел Божий. Когда я начала учить русский, Бога еще я не знала. Я проходила курс русского языка при помощи телепередачи и училась тогда на филологическом факультете. Это было совершенно без конкретной цели, но сейчас я думаю, то это Господь так устроил, потому что без этого я не узнала бы о православии, не приехала в Россию и никогда бы здесь не работала.

- Какие еще языки вы знаете?
- Английский, французский, немецкий, голландский

- «Каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого языка», — сказал знаменитый лингвист фон Гумбольдт. Как вы ощущаете себя, вступив в круг русского языка?
- Сейчас свободно, хорошо. Очень интересно это ощущалось, когда владыка Антоний еще был жив. Наш приход был разнообразным, приходили люди со всего мира. Видно было, как владыка менялся, когда говорил с людьми по-русски и по-английски, словно становился немного другим человеком. Когда мне в течение 15 лет не давали визу, но у меня была возможность встречаться с русскими и говорить по-русски, и тогда как будто что-то открылось в душе. Учить русский было очень трудно, но сердце к нему лежит. В нем много нюансов, я понимаю, что всего не освоила.

- Откладывает ли структура русского языка отпечаток на то, как вы мыслите?
- Я думаю, что да, ведь каждое слово, произнесенное нами, оставляет отпечаток. Здесь я чувствую себя дома, хотя мне трудно, но я дома.

- Кто ваш любимый писатель?
- Очень люблю Достоевского. Он тоже вел меня ко Христу. В университете в Гронигене я читала «Братьев Карамазовых» и очень рассердилась на Достоевского. Он открыл мне новый мир, а потом куда? (Это было еще до встречи с владыкой Антонием). Он раскрыл что-то в душе глубоко-глубоко, а потом ответа нет. Куда дальше? Достоевский был первым, который дал мне почувствовать, а не только умом понять, что за этой жизнью есть другая. Я тогда еще рассердилась на студентов, потому что никто не хотел обсуждать, о чем он говорит. Все анализировали структуру предложений, и никто не смотрел на их смысл.

Я его очень люблю, но сейчас очень редко читаю, потому что потом так глубоко погружаюсь в жизнь его героев, что потом не могу работать.

- Как вы пришли к вере?
- Когда я еще училась в Гронигене, в университете, на севере Голландии, владыка Антоний пришел к нам, чтобы побеседовать со студентами. Тогда он был Экзархом Западной Европы и приехал к нам из Англии. В Гронигене был небольшой православный приход, члены прихода, конечно же, тоже пришли на лекцию. Владыка читал лекцию по поводу молитвы и медитации. Я до сих пор помню его слова о том, что если человек думает, что владеет чем-то, он становится пленником этого: он держит в руке свои часы, но руки уже не имеет. Это было в первый раз, когда я видела человека в черном, одетого как священника, и мне стало страшно. Потом он объявил, что в субботу и воскресение будет говение для православного прихода в Гронигене. Я приехала домой и, думаю, Духом Святым, уже знала, что буду там. Я ощущала как будто свет внутри.

Хотела попросить свою знакомую, наполовину русскую, наполовину голландку, чтобы она взяла меня с собой на говение. Утром я проснулась и собиралась выпить чашку чая, но что-то меня остановило, и я вышла из дома. Если бы я задержалась из-за чая, то моя знакомая уже бы ушла, но нам удалось встретиться. Тогда я поняла, как важны в жизни мелочи.

Мы пришли на приход, и мне было очень интересно узнать побольше о владыке Антонии. Его личность меня интриговала. Я чувствовала в этом человеке необыкновенную правдивость, ощущала, что Христос для него важный и реальный. Я спросила, будет ли говение в Англии. Он сказал, что будет через месяц и дал мне адрес в Лондоне.

Тогда я была студенткой совсем не богатой, но нашла деньги: мне заказали перевод с русского на голландский. Этих денег едва хватило на поездку на старом пароходике из Голландии в Лондон. Так я впервые попала в Лондон, и с этого начались мои поездки туда.

- Принадлежали ли вы до этого к какой-то церкви?
- Нет, я находилась в поиске, но меня не крестили. Это очень положительно, потому что у меня не было никакого «багажа». У меня всегда вызывал отвращение сентиментальный подход к вере протестантов, а в православии я увидела трезвость. Католицизм мне также не близок.

- Совпадают ли ваши детские представления о жизни и с тем, что вы имеете сейчас?
- Я всегда хотела стать врачом. Я помню как-то читала рассказ о врачах, которые работали здесь в Крыму. Меня это так впечатлило! Это было очень много лет назад, но я до сих пор помню запах этой книги. И, думаю, она попала мне в руки неслучайно.

Моя мама была очень артистическим человеком, любила природу, цветы, красоту. Думаю, что любовь к красоте она передала мне. Она делала все в совершенстве. От отца также я научилась тому, что все, что ты делаешь, надо делать хорошо. Мой отец был строгим, не баловал нас, и это очень помогает сейчас. Жалости было мало, поэтому и сейчас жалеть себя я не допускаю. Жалость к себе мешает жить, поэтому я благодарна родителям за строгость. Отец был одарен в отношении изучения иностранных языков, это унаследовала и я.

- Какова ваша основная должность в 1-м московском хосписе?
- Рефлексотерапевт и психолог. Но я лечу пальцами, без иголок и ставлю диагноз по пульсу. Иногда бывает, что человек в тяжелом состоянии, или это совсем маленький ребенок, который не может говорить, поэтому меня научили ставить диагноз по пульсу. Это как рентген через пальцы: можно понять, где болит.

Я очень люблю свою профессию. Много можно облегчить человеку, когда он стоит перед уходом. Я также делаю массаж, у меня есть диплом массажаиста. Работаю и как психолог. Также стараюсь молиться за людей, с которым работаю, дома и в храме. Я работаю и с родственниками, это тоже важно, ведь их энергетика переливается на больных.

- Каково было ваше самое сильное первое впечатление от работы в хосписе?
- Это было, когда я увидела впервые рак у человека. Это была женщина. Я своими глазами видела распад, разложение человеческого тела. Это было очень сильное впечатление. Еще не могу забыть человека из хосписа в Лондоне, у которого был рак лица. Разрушение тела - это ужасно.

- Есть ли вещи, которых вы никогда не смогли бы простить окружающим?
- Это трудный вопрос. Не прощать нельзя, потому что это погибель. Но есть вещи, которые мне сложно в людях принимать, и тогда я работаю над собой. Я не терплю, когда человека используют, когда один не видит в другом человека. Мне кажется, это предательство, и вот это мне очень трудно принимать.

Тяжело мириться с такими случаями, как тот, о котором мне рассказала одна мама. Ее сын лежал в детской больнице с опухолью мозга и очень сильными болями. Три дня он кричал от боли, а к нему никто не подходил. Только когда его отец принес 30 000 рублей, к нему подошли врачи. Вот это для меня просто невместимо. Тут дело не в прощении, а в ужасе. Как можно зарабатывать деньги на страдании другого? Для меня хуже этого нет. Вот этого на западе невозможно представить. Такое ожесточение сердец! Такая алчность!

- Не бывает ли у вас состояния, что опускаются руки?
- Конечно, очень сложно возвращаться на работу после отпуска.
Я вижу 5-6 человек, которых лечу, знакомлюсь с ними и чувствую усталость. Потом привыкаешь, но после 3 месяцев ежедневной работы ощущаешь, что надо уехать. К счастью, у меня есть возможность уехать, чтобы почитать, погулять на свежем воздухе. Бывает, что усталость наваливается и после месяца. Я чувствую, что ничего не могу, что мне нечего дать… Тогда я говорю: «Господи, ты делай, я не могу сейчас. И Он делает».
Владыка дал такую молитву: «Господи, будь моими глазами, будь моим сердцем, ногами, руками и делай, как хочешь, веди меня к тому, кто нуждается во мне больше всего».

Бывает, хочешь домой, а ко мне походит кто-нибудь и говорит: «Вот еще этого посмотри» или «еще это сделай». И это как проверка, будешь делать или нет. Уже с улыбкой на это смотрю.

- Чему вы учитесь у ваших больных?
- Мне приходится сталкиваться с разными людьми. Они запоминаются с отрицательной и положительной стороны. Некоторые родители боятся говорить о смерти и твердят ребенку: «Ничего, все будет хорошо, мы скоро поедем на дачу», хотя все понимают, что ребенок умирает. От этого возникает ложь и фальшь в отношениях.

Я же, наоборот, стараюсь говорить с больными. Не люблю навязывать свои проповеди - нужно всегда стараться понять, хочет ли человек говорить о смерти. Но играть никогда не надо. Нужно научиться не защищаться против боли, против горя, которые есть у каждого человека, чтобы смотреть в лицо приближающимся событиям. Нужна правдивость и мужество. Я учусь здесь забывать о себе. Самость, которая в нас есть мешает нам жить. Здесь, когда видишь людей на пороге смерти, у тебя раскрывается сердце.

Нередко говорят, что наши подростки такие-сякие, однако здесь я вижу, как они мужественно и безропотно принимают свою участь. Они думают о смерти, но больше всего переживают о том, как это перенесут родители. Их забота о родителях - это нечто великое, так как они могут жить чем-то, что вне себя. Когда человек болеет, он может стать выше своей болезни. Он понимает, что жить и умереть - это ответственность.

В моей практике было два различных примера. Первый - это мама, которая своей дочери не давала говорить о том, что она умирает. Боли этой 16-летней девушки были невыносимыми. Мы не могли ее обезболивать. Меня попросили, чтобы я зашла и поговорила с ней. Мама дала сказать мне лишь несколько слов, а девочка закричала: «Не хочу там быть, не хочу умереть!» Но этого было достаточно, чтобы она открыла свои эмоции и смогла заснуть. Тогда мы смогли ее обезболить. Для нее было очень важно, что хотя бы один человек услышал то, что она переживала одна в глубине души. Потом мама снова не давала говорить о смерти и повторяла, что все будет хорошо.

Положительный пример - это мама, которая лежала здесь с 15-летней дочерью, скрипачкой. Девочка играла на скрипке так, как взрослый человек, насколько мощный у нее был звук. Она была очень собранной, немного замкнутой. Мы с ее мамой были согласны в том, что необходимо говорить о смерти. Она умела это делать. Она просто ложилась с дочерью в кровать, они беседовали. В их отношениях ощущалась редкостная правдивость и единство, что бывает совсем нечасто. Очень важно, чтобы не было фальши. Девочка говорила: «Бабушка уже меня ждет. Она мне являлась». В 16 лет принять это труднее, чем в 19. В 19 лет юноши и девушки говорят об смерти по-простому.

- То есть вы считаете, что для человека лучше, если он знает, что умирает, и должен принять это спокойно?
- Он ничего не должен. Все воспринимают свое положение по-разному, однако надо посмотреть в глаза человеку и почувствовать, готов ли он об этом говорить. Если да, то надо дать ему возможность высказаться.

Очень много защит у окружающих: родственников, медперсонала. Они говорят: «Все будет хорошо», «Какая прекрасная погода», «Давайте покушаем, все будет лучше». Но человек прекрасно понимает, что лучше не будет. Так ближние мешают человеку раскрыться, заговорить. Он понимает, что они сами боятся, и никогда не будет поднимать тяжелую тему. Но когда находится человек, готовый выслушать больного, который не остерегается темы смерти, умирающему, конечно же, легче.

- Как вы могли бы определить основную проблему, с которой сталкиваетесь в работе?
- Отсутствие веры, незнание, что вечность есть. Это бывает, когда у человека не было внутреннего опыта о том, что Господь есть. И тогда страшно умереть. Человек понимает, что Церковь верит, но он-то еще не знает, что т а м. Это бывает с православными людьми, которые причащаются, но не верят по-настоящему, что вечная жизнь есть, и мало кто готовится ко встрече со Христом.

За 10 лет здесь я встретила лишь двух людей, которые, действительно, стремились встретиться с Ним. Я думаю, что очень печально и трудно умирать, когда есть страх. Он уменьшается, только когда ты знаешь, что идешь в вечную жизнь. Но это возможно, когда ты не только умом, но и опытом знаешь, что Христос жив. Я всегда недоумеваю, зачем же мы восклицаем на Пасху: «Христос воскресе!», когда это не имеет реального отношения к нашей жизни. Тогда это все впустую. Я думаю, это есть сама большая проблема. Из-за этого страхи, боль физическая и душевная.

Очень большая работа нам предстоит, чтобы люди, действительно, начали жить со Христом, не только быть на службах и вычитывать (терпеть не могу этого слова!) правило. Трагично, наверное, из-за советского режима, что люди не знают, что жизнь после смерти - это реальность, и большинство из них хотят вернуться к тому, что есть, и утонуть в своей болезни.

Также большая проблема, когда близкие не могут отпустить больного, они словно держат его своими лапами, когтями. Они хотят, чтобы он еще один день хотя бы побыл с ними. Ничего, что он мучается, но хоть бы с нами был, а не чтобы он ушел туда, где свет, радость и любовь.

- Но, может быть, люди боятся, что они попадут не туда, где радость, а туда, где плохо?
- К сожалению, здесь очень часто говорят о карающем Боге.

Я однажды у владыки Антония спросила: «А почему вы никогда не говорите про ад, про то, что будет плохо?» И он просто посмотрел на меня и сказал: «Ты знаешь, такого Бога я не знаю».

Он не сказал, что это неправда, но он знает только Бога Любви. Я думаю, что от страха не будет ничего хорошего. А от любви - очень много, можно все перетерпеть. Если человек знает, что идет ко Христу, он может перетерпеть очень много, потому что он знает, куда идет.

« Когда я начинаю работу, говорю: «Господи, будь моими глазами, будь моим сердцем, будь моими руками».

« Чем больше мы растем в молитвенном общении со Христом, тем меньше страха. В группах добровольцев я часто даю такое задание - представьте, что врач вам говорит: «Вам осталось жить три месяца». Что бы вы пережили? Если честно, прочувствовать - не умом, а сердцем? Осознать реакции своей души… Так вы приближаетесь к тому, что переживает больной. Психологически нужно быть довольно мужественным, чтобы не защищаться от чужой боли, от чужой муки. Надо быть профессиональным и вместе с этим открытым. Сострадание - это не сидеть вместе в яме и плакать. Быть рядом и принимать этого человека в свое сердце. Это - творческое сострадание. Это не значит умирать вместе с больным. Это не значит даже - пережить его горе как свое. Этого мы не можем. Его горе - это его собственное горе. Это его жизнь, которую он прожил. Это мы не можем вообразить, что мы можем это пережить. Но мы можем болеть сердцем за этого человека. Мы можем стоять перед Господом и говорить: «Господи, будь с ним! Помоги этому человеку. Смотри, как больно ему! Помоги, Господи!».

«…Человеческое тепло — это очень много. Больной человек снова становится ребенком. Ты видишь, что он такой беззащитный, слабый, испуганный… Так естественно - погладить его по голове. Только это надо делать от сердца, а не автоматически».

«…Мы становимся бодрыми и многословными, когда не знаем, что сказать. А важнее - научиться молчанию».

«...Владыка говорил, что когда дотрагиваешься до больного, он понимает, важен ли он для тебя. Через наше тело коммуникация очень глубокая. Человек никогда не откроет свою душу тому, кто небрежно относится к его телу. Прежде чем говорить с человеком, посмотрите - удобно ли он лежит, поправьте подушку… Если мы не умеем этого делать, он никогда не будет откровенен».

«…Ничего хуже нет, чем фальшь в последние недели, в последние дни на земле. Когда близкие отводят глаза и говорят: „Все хорошо, скоро поедем на дачу”. Если есть хоть какая-то возможность, будьте честными со своими любимыми. Человек, от которого скрывают правду, обречен на одиночество. Он видит вашу муку. Он стоит перед лицом смерти один. И не может ни с кем поговорить о своих страхах. Он все внутри переживает, и поэтому болеет больше».

«…Бывает, что уходишь от больного, и у тебя голова болит. Владыка говорил: „Ну, ты же хотел помочь! Если хотите что-то отдать, заплатите за это”. Да, будешь уставший. Вот в ушах шумит — это плата за помощь. Важно научиться не жалеть себя. Это так трудно!»

«… Господь дает нам талант, и надо докопаться до того, чего именно хочет душа. То, чего она действительно хочет, - это уже от Бога. Идти по голосу сердца».

«НЕ ПОДАВЛЯЙТЕ БОЛИ РАЗЛУКИ»

Часто люди считают, что тело - это просто оболочка. Это не только оболочка. Тело - это средство, которое дает нам возможность жить друг для друга и для Бога. Через тело мы принимаем тело и кровь Христову, через тело мы выражаем свою любовь, не только физическим образом, но через выражение глаз, через наши жесты, через голос, через прикосновения. Тело - оно наравне с душой. Когда человек умер, надо с очень большим уважением относиться к его телу. К сожалению, здесь, в России, в морге с телами обращаются не очень почтительно! Часто люди начинают из суеверия бояться своих близких, как только они умерли.

Но тело умершего - это не какой-то другой человек, это же и есть наша Аня, наша Ирина, наш Володя, который только что умер. И нужно очень бережно относиться к нему, - это не труп, это тело нашего любимого человека, которого мы знали и уважали всю жизнь.

Я думаю, важно не подавлять боль разлуки, не избегать ее. Часто тем, кто переживает горе смерти и потери близкого, дают сразу же успокоительные капли. Но это первый момент, когда он очень остро и глубоко может принять и пережить боль, и это ему необходимо. Наоборот, если подавить, притупить эту первичную боль, тогда потом уже не будет такого глубокого переживания. После этого начинаются хлопоты, связанные с похоронами и поминками. Поэтому так важно не лишить родственников этой остроты горя сразу же после смерти близкого, когда можно переживать эту боль особенно сильно. Нужно дать выход эмоциям, возможность поплакать и даже покричать, и предоставить им выбор посидеть как можно дольше с тем, который только что умер. Ведь это единственный момент, когда еще есть время быть рядом и время, чтобы начать процесс переживания горя.

Только в том случае, если есть сердечная патология, тогда имеет смысл принять успокаивающее. Но в принципе я за то, чтобы остро пережить боль, потому что это тоже часть жизни. Только то, что пережито, можно потом сбросить. Только пережив все горе, можно выйти из него. Наоборот, если все переживания подавлены, то горе найдет скорее всего найдет себе выход в теле, то есть человек потом будет болеть.

Переживание горя - это часть жизни, и мы ответственны за то, как мы относимся к горю. Опять таки, мы можем стать «жертвой судьбы» или выбрать путь свободы и расти, пережив горе, выйти из него личностью, обогащенной этим опытом.

Осмысление страдания, осмысление смерти очень важны для нас. Если нет осмысления, если нет смысла в страдании, тогда будет депрессия у родственников, у близких. Есть определенная задача, когда человек лишается близкого. Владыка советует всматриваться в жизнь человека, который умер, и изучать, что в его жизни было достойно, светло, велико, увидеть величие человека, и чтобы мир не оскудел после его смерти, воплотить именно эти качества в своей собственной жизни. Цель в том, чтобы мир не стал более бедным от того, что человек умер. Задача тех, кто потерял близкого человека и из-за этого потерял смысл жизни, может заключаться в том, чтобы продолжать в этом же русле. Кроме того, это имеет очень хороший «побочный эффект», потому что если мы будем жить тем светлым, как этот человек жил, мы будем едины с ним или с ней. Это продолжение нашей связи с ушедшим.

И другая задача состоит в роли молитвы. По словам Владыки Антония Сурожского, молитва - это единственный путь к соединению с усопшим, ведь усопший живет сейчас в Боге, и чем глубже мы будем жить молитвой и общением с Богом, тем глубже мы будем с человеком, который умер. Но только молитвы недостаточно. Еще один способ (задача), чтобы быть единым со своим близким умершим, состоит в том, что молитва должна воплотиться в самую жизнь. А именно: надо поступать таким же образом, как поступил бы ушедший в самых светлых проявлениях его жизни. И таким образом умножается любовь и свет в мире, что еще глубже может соединять нас с ним во Христе. Если мы так будем приносить плоды во имя ушедшего, тогда можно сказать Христу - «Не приписывай это мне, эти плоды принадлежат усопшему».

Именно эти задачи можно давать родственникам или близким в их горе, чтобы они не безутешно замыкались на своем горе, на своих эмоциях и на своей разлуке. Конечно, надо горевать, конечно, надо плакать, но задача - не отчаиваться окончательно. А сделать все, чтобы связь с усопшим углублялась.

И поэтому Владыка Антоний Сурожский говорит: «Не смей говорить, что мы ЛЮБИЛИ друг друга. Мы ЛЮБИМ друг друга. Потому что у Бога все живы. Господь - это не Бог умерших, а Бог живых». Поэтому можно обращаться к ушедшим, как мы обращаемся к святым, и говорить с ними - ведь они живы, они все слышат и все видят.

Но часто, из-за того, что мы замыкаемся на своем горе, или на своей жизни, мы становимся плотяными, а плоть, как известно, не пропускает свет, и мы не ощущаем их близость. А, может быть, нам не полезно это ощущать, потому что Господь ожидает от нас подвига, чтобы углубляться в молитвы. Именно в молитве встречаться, внутри сердца, души, а не ждать чудес вне нас. Я думаю, что наша задача заключается в стремлении к тому, чтобы встреча с человеком, который ушел к Богу, состоялась в глубине души.

Недавно, дня два тому назад, у нас в хосписе умирала бабушка. Я ее не знала, но увидела, что она умирает. Я с ней посидела немного, и потом мы позвонили ее дочке, чтобы она приехала, для того чтобы быть рядом с ней (умереть же одному страшно!). За это время приехал ее внук, подросток лет восемнадцати, и видно, что ему очень неловко, и, конечно, страшно. Мы с ним говорили о том, что он может сейчас дать бабушке самое ценное, - то есть держать ее за руку, и просто побыть рядом, поговорить с ней, ведь она была еще в сознании. И он не смог это сделать. Я говорила: «Ну, если вы сейчас этого не будете делать, тогда всю жизнь вы будете бояться. Утешьте ее, побудьте с ней, и я буду рядом с вами, только не уходите». Он не смог. И его мама тоже не смогла. Медсестры мне говорили, что они оба сидели далеко, у поста дежурной, когда бабушка умирала, оставаясь одна, без своих родных. Они суетливо заботились о бумажках, которые надо было выписать. Это редкий случай, когда человек так боится, что ничего не может дать своему близкому, даже когда тот стоит перед самой смертью.

В заключение я хочу сказать, что мы должны взять на себя ответственность за наше отношение к жизни, к болезни и к смерти. Если мы не выработали собственное отношение к смерти, мы из-за страхов никогда не будем в состоянии жить всей глубиной жизни и никогда не сможем помочь другим.

Необходимо осмыслить факт того, что жизнь и смерть - одно целое. И когда найден их смысл, тогда можно мужественно смотреть в лицо всякому страданию, связанному с умиранием.

Но у человека есть выбор: он может идти по пути жертвы, то есть пассивности, и тем самым он попадет в экзистенциальный вакуум. Либо выбрать путь личного роста, где он берет на себя ответственность за свое отношение к жизни и к смерти, и внутренне свободно подходит к своей кончине.

У нас в гостях была сотрудница Первого московского хосписа, рефлексотерапевт и психолог Фредерика де Грааф.
Наша гостья рассказала о том, как пришла к Православию, о своем общении с митрополитом Антонием Сурожским, о том почему решила помогать людям в безнадежных болезнях, почему переехала в Россию, о работе в хосписе, а также о своей книге “Разлуки не будет. Как пережить смерть и страдания близких”.

Ведущие: Владимир Емельянов и Алла Митрофанова

В. Емельянов

- «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте! В студии Владимир Емельянов и Алла Митрофанова.

А. Митрофанова

Добрый светлый вечер!

В. Емельянов

24 сентября, послезавтра, в четверг, в культурном центре «Покровские ворота» состоится презентация книги Фредерики Де Грааф, которая называется «Разлуки не будет». Фредерика Де Грааф у нас сегодня в гостях.

Наше досье:

Фредерики Де Грааф. Родилась в Индонезии, выросла в Голландии. Под влиянием Митрополита Антония Сурожского приняла православие. 23 года была прихожанкой храма в Лондоне, где служил владыка Антоний. Получила медицинское образование, работала в онкологических больницах и хосписах Лондона. В 2001 году по благословению Митрополита Антония приехала в Россию. С 2002 года работает в качестве рефлексотерапевта и психолога в Первом московском хосписе.

В. Емельянов

Какое интересное название у вашей книги - «Разлуки не будет». Почему она так называется?

Ф. Де Грааф

Мы долго обсуждали, какое название дать книге, и мы решили «Разлуки не будет». Потому что почти последняя встреча, которая была у меня в Лондоне с владыкой Антонием Сурожским, незадолго до его смерти. Он на меня посмотрел, своими глазами - такие пронзительные глаза у него, глубокие, карие. И он мне говорит: «Знаешь что, разлуки не будет - ни с тобой, ни с кем, ни с приходом». И очевидно, он говорил про предстоящую свою смерть. И он знал, когда он умрет, не сказал мне, но знал. 4 августа. И он так твердо сказал: «Разлуки не будет». И это связано с тематикой моей книги, и я поэтому избрала вот это название книги.

А. Митрофанова

То есть она посвящена Митрополиту Антонию Сурожскому?

Ф. Де Грааф

В. Емельянов

Мы вернемся к книге «Разлуки не будет» чуть позже в нашей программе. А вот сейчас хотелось бы поговорить вот о чем. Буквально несколько минут. Я тут, кстати, на одном новостном канале вычитал - я не знаю, как в других городах России происходит, оказывается, 17-19% москвичей хотели бы уехать из страны. Не по политическим, кстати, причинам, по разным причинам. У Фредерики Де Грааф история совершенно другая. Она из Западной Европы, из Нидерландов, очень много лет назад захотела оттуда, из Европы, переехать в Россию. Вот мы хотели бы немножко поговорить о том, почему у вас возникло такое желание? И как вы совершили такой вот… Поступок, можно сказать. Это же еще, я так понимаю, произошло в советские времена?

Ф. Де Грааф

Но это постепенно было. Я училась в МГУ, я окончила факультет университета славистики, я здесь 9 месяцев стажировалась после окончания факультета в Голландии. И когда я уезжала, я знала почему-то, изнутри, что я буду здесь жить. Я об этом говорила с владыкой Антонием, когда я переехала в Лондон, я была у него в приходе. И он мне говорит: «Я думаю, что теперь едешь, но пока подумаем». Если он говорит: «Подумаем», это говорит о том, что он будет молиться. Много лет прошло, и в один день я его спрашиваю - когда у нас была конференция, ежегодная конференция для всех православных христиан в Англии, Великобритании и Ирландии. И во время завтрака он разговаривал с русскими, много было, это после перестройки много приехало из России. Он с ними поговорил, и он рассказывал, как он сам всегда хотел жить в России. Но что Богу не было угодно, он должен был быть на Западе. И я сидела напротив него и спросила: «А как насчет меня? Переехать или не переехать?» Просто так, еще раз спросила. И он посмотрел на меня и говорит: «На твоем месте я переехал бы, потому что ты там нужна». И потом продолжал свою беседу с русскими. И с этого началось. Я давно знала, что я здесь буду. У меня была своя клиника, я акупунктурист, рефлексотерапевт по-русски. И 12 лет у меня была очень удачная клиника. И во время моего пребывания в Англии, 23 года я там жила, приезжали очень больные дети, на сердечные операции. Потому что это был такой договор между Россией и Англией, они приехали в крупные больницы на операции, и многие из детей, они были уже смертники, они умерли во время или после операции. Я там была приглашена в качестве переводчицы, и встретилась там со многими мамами, которые, конечно, были в ужасе. Они думали, что Англия будет спасать моего ребенка, и вдруг ребенок умер. И был один мальчик, 8-летний мальчик, который уже, когда приехал, был уже синий, (нрзб) и отказали в его операции. Потому что начали бояться, я думаю, столько детей уже умерли. И мне было очень жалко и его, и маму, потому что мало кто на Западе представляет, как это трудно, чтобы получить бумаги, деньги, разрешения, чтобы поехать, особенно после перестройки, в Англию. Конечно, утопия, что Англия, там спасают всех. И так не вышло. Я тогда кончила университет акупунктуры уже, четыре года там училась. И я просто сказала: «Ну, может, я могу что-то делать». Не потому, что я думала, что я могу что-то делать, но хоть бы кто-то заинтересовался, заинтересован был им. И к своему удивлению, ему стало лучше. И они мне говорили: «Когда вы будете в России, мы приедем». Я спрашиваю: «А вы далеко живете?» - «Нет, нет, близко, ночным поездом». Я думаю, что в Англии ночной поезд это до Шотландии. Так что для нас это далеко-далеко. И так и получилось - я приехала в Москву как доброволец, и его лечила, и других детей, и других…

А. Митрофанова

А он выжил, да? Этот мальчик.

Ф. Де Грааф

Он выжил до 17 лет без всякого лечения. Даже министерство здравоохранения в Нижнем Новгороде дало деньги, чтобы еще раз лечиться в Лондоне. И он жил до 17 лет. Когда гормональный сдвиг был, он умер. Но он сам отказался от операции, потому что видел, что много своих друзей в больнице уже умерли, и он сам попросил, чтобы лечиться у меня, в моей клинике в Лондоне. И так получилось, и тогда я увидела, что есть огромная нужда, особенно для тех, которые не очень состоятельные, можно сказать, да? И с этого началось, я думаю. И постепенно это росло, вот это желание. Я думаю, что владыка меня благословил, потому что он видел, что у меня, наверное… что у меня хватает сил, чтобы жить в России. Не потому что, я думаю, чтобы так хорошо, так легко. Далеко не так. Я вижу, как и что происходит. Но так решила. Но не сразу же это было.

В. Емельянов

И не жалеете вы?

Ф. Де Грааф

Нет, никак, никак. Нелегко, но никак не жалею.

А. Митрофанова

Вы знаете, в чем парадокс удивительный. Володя, собственно, с этого начал. Очень много людей у нас, живя в России, думают о том, чтобы переехать на Запад, и делают это. Обзаводятся домами там, или квартирами, каким-то жильем, чтобы иметь возможность, в случае чего, переехать в более стабильный регион. Вы совершаете обратный путь и фактически из стабильной благополучной Англии приезжаете в начале двухтысячных, верно?

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

В нестабильную и неблагополучную Россию. И сейчас говорите, что вы об этом не жалеете. Но это что - альтруизм, подвиг? Как вы вообще это себе объясняли? Но это же на самом деле… здравомыслящий человек, наверное, - прощу прощения - покрутил бы у виска и сказал бы, что нормальные люди так не поступают.

Ф. Де Грааф

Да, я согласна. (Смеются.) Часто думают, что я не совсем в своем уме, как это? - «с приветом», говорят. Или что у меня другие причины. У меня ничего нет, я просто вижу перед собой, что можно что-то делать. Не потому, что я такая хорошая, но очень конкретно что-то можно делать. И я сама верующий человек, и думаешь: «Ну раз так, так иди». Всё.

В. Емельянов

Но разве нет в тех же Нидерландах, в Англии тех же самых хосписов и разве…

Ф. Де Грааф

В. Емельянов

- … ваши навыки там бы не пригодились?

Ф. Де Грааф

Пригодились. И легче было бы, конечно. Но там-то возможность, чтобы получить помощь, намного больше, чем здесь. Особенно для бедных, это не очень хорошее выражение, но…

В. Емельянов

А что - бедных, так и есть. Так и есть.

Ф. Де Грааф

Просто так получилось. Я решила, очень сознательно, это нелегкий шаг, чтобы переехать. Но сейчас иду просто. Дальше иду.

А. Митрофанова

Вы сказали, что вы верующий человек. Собственно, и ваша книга, где упоминается Митрополит Антоний Сурожский, и многие интервью, в которых вы о нем говорите, свидетельствуют о том, что у вас вера православная.

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

Вы при этом родились в Индонезии, насколько я помню, жили в Голландии. Причем тут православие?

Ф. Де Грааф

Я думаю, что можно винить владыку Антония, потому что он приехал в университет, в 1975 году, в университет в Гронингене, на севере Голландии, и там он читал лекцию про медитацию и молитву. И тогда я в первый раз видела человека, который черный человек, в черном, монах. Который приехал, и в нем было видно, что он серьезный и что, о чем он говорит, это для него правда. Это не просто слова, это от сердца. Хотя я тогда это не поняла, но глубокое впечатление на меня произвело. И он потом в конце беседы говорит, что будет говение для маленького православного прихода в Гронингене, но только для православных. И мы расстались, и когда я была дома, почему-то стало очень явно, что туда надо ехать. И я поехала туда вместе со знакомой моей, которая была полурусской-полуголландкой. Это было во время Великого поста, потому что я с опозданием приехала. Все стояли на коленях. Мне было так жутко, потому что я в жизни не стояла на коленях. Еще не приглашенная, и всё равно я там. Но вот это было начало. Там было две беседы владыки. И потом он мне сказал: «Хотите приехать в Лондон? Просто на говение на русское?» - «Ну да, хочу». И с этого всё началось. Тогда я приезжала несколько раз в год на говение, с ним поговорила. Я говорю: «Я православной не буду». Но меня крестили здесь, в России, в Москве, когда я стажировалась, стажировка была здесь, в 1977 году, я здесь крестилась.

А. Митрофанова

Вы сказали про стояние на коленях. Вы знаете, что о православных часто говорят, что это люди, которые занимаются самобичеванием, самоуничижением, стоят, опять же, на коленях. Вас это смутило, когда вы…

Ф. Де Грааф

Меня смутило, что они… от меня что-то ожидается…

А. Митрофанова

Вот-вот. Придется встать на колени.

Ф. Де Грааф

- … чего я еще не знаю, почему и как. Не потому, что я осуждаю, что они стоят на коленях. Но для меня был неизвестный мир, поэтому. И больше всего, что я была не приглашенной. Я просто пришла сама от себя.

А. Митрофанова

Потом не смущало уже стояние на коленях?

Ф. Де Грааф

Нет, когда растет внутренний мир, когда знаешь «почему», тогда это не смущает. Но просто внешне, мне кажется, это не надо делать. Это изнутри исходит, и потом волей-неволей стоишь на коленях, или не стоишь, когда колени болят, не стоишь, но внутренне стоишь перед Богом.

В. Емельянов

Я помню, что у нас на приходе девочка одна, ну девушка, наверное, лет 16 может, ну 16-20 лет, я не могу так точно сказать, сколько ей. Есть какая-то часть литургии, когда люди преклоняют колени, и молятся на коленях. Она никак не хотела вставать. И отец Александр как-то ее потом подозвал и говорит: «А чего на колени-то не встаешь?» Она говорит: «Ну, не знаю, не могу. Неудобно мне». Он говорит: «Ну ничего, встанешь, встанешь». Буквально через полгода смотрю - уже стоит, как все.

Ф. Де Грааф

Я помню очень смешной случай. Я еще приезжала в Россию на лето, на месяц как-то, школа языковая и т.д. И я еще не была крещеной, совсем не думала о том, чтобы стать православной. Я ходила в церковь, это тоже было наверняка во время Великого поста, я сейчас думаю. Я помню, над входом в храм, я даже не помню какой храм, висела икона Спасителя. Я вошла, и одна бабушка стоит рядом со мной, и все вдруг на колени встали. И она меня дернула за руки и говорит: «Встаньте на колени! Он тебе поможет». Это первый раз, чтобы так было. (Смеется.) Для меня даже умилительно - как она без всякой церемонии: «Встаньте на колени!» Потом я выходила из храма, она говорит: «Он тебе поможет!». И дальше пошла.

В. Емельянов

У нас сегодня в гостях Фредерика Де Грааф. Мы продолжаем наш «Светлый вечер». Известно, что вы работаете в Первом московском хосписе, который благодаря Господу и невероятными усилиями замечательного человека, чудесного врача, Веры Миллионщиковой, появился в Москве. Он находится на станции метро «Спортивная». И давайте поговорим вот об этой вашей деятельности. Люди там находятся, конечно, в очень тяжелом состоянии. Через ваши руки, через вашу душу, через ваше сердце проходят, сплошным потоком проходят страдания. Боль самого человека, который находится в хосписе, его родственников, которым тоже очень нелегко, и которые, конечно, потеряны в этой ситуации. Потому что очень много вопросов и очень много незнания, как надо себя вести с таким человеком, который уходит из жизни. Вообще, хоспис, конечно, это благое дело. Я считаю, что нам невероятно повезло, что у нас появились такие заведения. Очень часто дома человеку невозможно помочь, купировать приступы невероятной боли или просто обеспечить ему уход, хотя бы. Люди вынуждены оставлять работы, вынуждены находиться с человеком. Но родственники оставляют работы - не на что покупать лекарства.

А. Митрофанова

Потом, родственники все же не профессиональные врачи, а в хосписе есть возможность дать человеку пожить, и пожить достойно.

В. Емельянов

Еще немаловажный момент тоже такой, этический. Мы не очень-то… Ну, как-то вот так отдать человека в дом престарелых - для нормальных людей это как бы, это нечто…

А. Митрофанова

Не комильфо, да, согласна.

В. Емельянов

Не то, Аллочка, не то, что не комильфо, это из ряда вон!

А. Митрофанова

Согласна.

В. Емельянов

Отдать человека в хоспис, ну как бы даже не отдать, а, получается, сдать человека в хоспис, это тоже как-то… Надо, чтобы человек дома, чтобы он ушел из жизни дома, а не в хосписе, на больничной койке и т.д. Вот мы хотим об этом немного поговорить. Об этой сфере вашей деятельности.

Ф. Де Грааф

Я думаю, что такие мысли есть у людей - бывает чувство вины, что они думают, что действительно «сдали». Но это совсем не так. Стоит несколько дней быть в хосписе и они, сами пациенты, не хотят поехать домой. Потому что часто на три недели, а потом домой, потом снова, потому что количество больных, нуждающихся, очень много. Не только в Москве, но в регионах, со всей России, особенно сейчас. Три недели, и если человек обезболенный, и т.д., тогда обычно домой или в другой хоспис переводим его. Но люди изо всех сил стараются не поехать домой часто. Потому что эта «сдача», мне кажется, ́если такое слово, это связано с институтом, а у нас совсем не как институт. Там живность, там животные есть, рыбки, но это просто и красота. Как Достоевский говорил, что красота это «знак жизни». И жизнь там изобилует, потому что, то же отношение к больным - они в центре. По крайней мере, в идеале - они в центре. И то, чего они желают сейчас, мы стараемся им давать. Я помню вчера - у нас лежит сейчас женщина, которая боится ночи, потому что она боится, что будет с ней ночью, особенно темноты она боится. И я искала ей лампочку, чтобы она могла ее включить, незаметно для других больных, лампочку, чтобы не было страшно. И из таких мелочей становится легче людям, они знают, что они личности, а не просто человек в кровати. Я думаю, что когда они чувствуют, что кто-то их увидел, тогда они могут расслабляться и чувствовать, что они «человек». Они не просто человек с болью, с какими-то проблемами, жалобами, но человек, который прежде всего человек. Но вот это идеал хосписа - чтобы человек был человеком, личностью. И чтобы обращение было - ну как мы с вами. Как с близкими людьми. Но это немножко сентиментально, но с уважением, по крайней мере, с уважением к человеку. И тогда человек может расслабляться, и это далеко идет. Потому что тогда физические симптомы уменьшаются. Когда человек не напряженный, и чувствует, что кто-то его увидел, его уважает, тогда он чувствует себя человеком, и это важнее всего. Я помню сейчас пример человека, которого я лечила. Я смотрю и лечу диагноз по пульсу - и смотрю, что можно сделать, чтобы облегчить какие-то симптомы. И он мне говорит: «Нет, мне надо…». Его слова: «Мне надо друзей, мне надо, чтобы у меня были друзья, жена и сын». И вот это суть. Кто-то, который тебя любит - вокруг. А если нет, для одиноких людей, тогда мы должны быть такими людьми для них.

А. Митрофанова

Вы уже дважды употребили слово «увидел».

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

Чтобы кто-то его увидел, человек хочет, чтобы кто-то его увидел. И радуется тому, что кто-то его увидел. Мы-то с вами уже общались, и я понимаю, что вы вкладываете в это слово. Но мне бы хотелось, чтобы вы об этом рассказали для наших слушателей. Это же не просто физическим образом увидеть - вот проходил мимо и увидел. Ведь вы же подразумеваете глубинный смысл. Увидеть как бы сущность человека, что ли, попытаться увидеть его каким-то внутренним зрением. Вы расскажите об этом, потому что это же очень важный такой момент, это на бегу не получается. На бегу просто - а вот пробежала и заметила, да? А это же про другое.

Ф. Де Грааф

Я согласна с вами. Это вообще нелегко. Потому что мы всегда заняты собой. Я думаю, что это надо… Мне кажется, это тренинг такой, чтобы внутри быть себя, чтобы, прежде всего, увидеть человека перед собой. Что он важнее, чем человек, который встречает с ним. И молчать, глубоко молчать внутри, чтобы увидеть, увидеть, что происходит - какие эмоции, какие страхи. Но прежде всего - но это немножко пафосно, может быть, - образ Божий, который в каждом человеке есть, чтобы обращаться к этому. Не в человека, который плохо выглядит из-за болезни, но человек, который глубже этого существует, жив или не жив, умирает или не умирает, страдает или не страдает, есть красота, которая глубже этого. И мне кажется, красота выходит за людьми, которые стоят перед смертью. Вот этот образ становится иногда так явным, так ясным - это просто захватывающий образ иногда. Видно, что это таинство, каждый человек таинство и я думаю, что беда в том в нашем мире, что мы проходим мимо этого. У нас нет времени, мы заняты. Даже медсестры заняты, потому что уколы надо делать. «До свидания», и т.д. Но увидеть человека, что он уникальный, я бы сказала - это для меня, и для каждого человека, мне кажется, крайне важно.

А. Митрофанова

Это требует полного самоотречения. Это знаете как – это задвинуть не то, что пододвинуть себя с первого места в своей жизни на второе, это задвинуть себя в самый дальний угол, или запереть в кладовке. Между прочим, не всегда хорошо, когда человек полностью забывает о себе.

Ф. Де Грааф

Я думаю, что быть в состоянии оставить себя - надо владеть собой, прежде всего. Потому что если мы не владеем собой, мы не можем оставить себя. Но мне лично помогает, когда стою или сижу перед человеком, который страдает, это нетрудно. Потому что страдание помогает забыть про себя. Если там ничего особенного нет, то это труднее. Тогда приходят мысли: «А что буду вечером делать? И что буду еще делать? И что надо» и т.д. Но когда настоящая просьба, или беда перед собой, тогда можно забыть про всё. Это нетрудно. Это они дают нам вот эту школу. По крайней мере, я так.

В. Емельянов

Фредерика, я хотел спросить - вот при таком глубоком погружении в проблемы и в состояние этих людей, которым вы помогаете, ну должна же у вас по-человечески просто какая-то усталость накапливаться.

Ф. Де Грааф

В. Емельянов

Я не хочу сказать слово «выгорание», но невозможно же отдавать всё время себя. Но так же действительно можно сгореть. Как вы восстанавливаетесь?

Ф. Де Грааф

Конечно, усталость есть. Душевная усталость, не столько физическая, но душевная усталость есть.

В. Емельянов

Я это и имею в виду.

Ф. Де Грааф

Когда очень устаю, тогда я говорю: «Господи, ты будь здесь. Мне сейчас нечего дать». И он помогает.

В. Емельянов

А вы в этот момент?

Ф. Де Грааф

Я просто… не знаю…

В. Емельянов

Куда-то уезжаете?..

Ф. Де Грааф

Нет. Я вхожу в хоспис, думаю: «Господи, нечего дать». После четырех месяцев подряд, когда уже пусто внутри: «Ты помоги, потому что я сейчас не могу ничего, сердце уже пусто». И он помогает. Но конечно, надо передышку иметь, поэтому я в отпуске, и тогда набираюсь сил. Но тоже это так благочестиво. Я молюсь тоже за людей. И молчание это важно, после работы, чтобы восстановиться.

В. Емельянов

Но вы уезжаете в какой-то уголок, чтобы людей вокруг не было, просто куда-то на природу?

Ф. Де Грааф

Дома, просто дома. Когда я после работы…

В. Емельянов

А, просто дома.

Ф. Де Грааф

А когда отпуск, тогда восстанавливаюсь больше и глубже.

А. Митрофанова

А куда вы ездите, если не секрет? Где восстанавливаются такие люди?

Ф. Де Грааф

Ну, пока я еду или в Англию, или в Голландию, потому что там мои друзья есть, еще родственники есть. Я думаю, что в будущем, наверное, где-то в России, если смогу найти уголок, где можно спокойно быть. Пока не нашла.

В. Емельянов

Может быть, не очень удобный вопрос я хотел бы задать. А вы здесь хотели бы остаться до конца, в нашей стране? Или вы хотите все-таки потом уехать туда?

Ф. Де Грааф

Но это уже невозможно, у меня русское гражданство сейчас. Мне надо было отказаться от своего голландского.

А. Митрофанова

Совершенно сумасшедший шаг. В хорошем смысле.

Ф. Де Грааф

И когда ты делаешь первый шаг, тогда ты идешь до конца. По крайней мере, для меня. Ты не переедешь в другую страну, когда трудно. Обратно поеду - это не по мне. И я иду потому, как Богу угодно, можно сказать. Или как мне кажется, что надо - я не люблю это слово «надо». Но мне кажется, я хочу этого и можно.

В. Емельянов

Очень интересно – «я не люблю слово «надо».

А. Митрофанова

Я тоже не люблю, кстати, слово «надо».

В. Емельянов

Может быть, я лишнее скажу, но я еще не люблю слово «должен».

Ф. Де Грааф

Тоже, я согласна с вами.

В. Емельянов

Ну если я не должен, конечно - если я у Аллы займу 5 тыс. рублей до зарплаты, условно говоря, тогда я должен, да. «А вот ты должен то-то и то-то». Я всегда говорю: «Я никому и ничего не должен».

Ф. Де Грааф

Знаете, мне кажется, надо говорить про долг, действительно. А если есть отношения с кем-то - то ли с друзьями, то ли с Богом - тогда ты «хочешь». Я всегда думаю, если ты говоришь Богу: «Ну, надо, надо к тебе, но не очень хочется». Он бы сказал: «Отойдите, я не хочу быть с тобой». - «Если ты хочешь быть со мной, приезжай, или приходи». Да? «А если нет, тогда буду ждать». Я бы, когда мой друг или подруга сказали бы: «Ну надо к Фредерике, но не очень хочется, но надо!». Если бы я это знала, сказала бы: «Не приходи, мне это больно».

В. Емельянов

Сейчас наш редактор, который у нас в студии сидит и всякие слова в наушники говорит…

А. Митрофанова

Правильные. Говорит, что мы должны, что надо…

В. Емельянов

Он говорит: «Сейчас вам надо на секунду прерваться». Мы прерываемся на секунду, вернемся через минуту.

В. Емельянов

Это программа «Светлый вечер» на радио «Вера». В студии Владимир Емельянов и Алла Митрофанова.

А. Митрофанова

У нас в гостях Фредерика Де Грааф, волонтер Первого московского хосписа. Мы говорим об очень интересной судьбе этой женщины. Фредерика, вот когда вы говорите о том, что общаетесь с вашими пациентами, иногда даже молчите вместе, и пр., и пр. Стараетесь им как-то помогать. Все-таки, вы христианка, среди них есть люди самые разные наверняка, там же нет какого-то отбора по религиозному критерию.

Ф. Де Грааф

Нет, к счастью нет.

А. Митрофанова

К счастью, нет. А как вы с ними говорите на темы, которые вам кажутся именно такими спасительными. Вы же понимаете, как христианка, что спасение во Христе. Это очевидно далеко не всем. Это очевидно вам, а им нет. И если им страшно, если им страшно умирать, а это, в общем-то, любому человеку страшно, безусловно. Что вы делаете в таких случаях? Вот люди вас не готовы слышать. С тем, что вы им можете передать от себя.

Ф. Де Грааф

Если они не готовы, я молчу. Если нет запроса человека, молчу. Владыка Антоний говорит, что важнее всего, чтобы рядом был человек, который не боялся, который мог бы просто побыть рядом с человеком. И своим, может быть, спокойствием, просто быть рядом. И не говоря ни о чем, просто передать ему, что «жизнь есть». И если человек… Иногда я спрашиваю: «Вы верите, что жизнь продолжается?» - если уже есть какие-то отношения доверительные с человеком. - «Верите, что есть жизнь после смерти?» Если они говорят «нет», то я говорю: «Но у вас мама…» Обычно говорят: «Но мама умерла». - «А мама, вы с ней в контакте?» - «Да, я каждый вечер с ней разговариваю». И это уже пункт прикосновения, можно сказать: «Она-то жива». И не чтобы переубедить, дело не в этом, но иногда можно передать то… Иногда в третьем лице я могу сказать, что у меня такой опыт - «Вы послушайте. Может быть, это не ваш опыт, но это со мной случилось». И к счастью, или может быть к несчастью, у меня много близких умерли. Я могу рассказывать им, чтобы они послушали, что случилось с сестрой, с мамой. И они просто смотрят как в зеркале на то, что происходит с другими людьми. И я никогда не проповедую. Я не верю, что надо спасти человека перед смертью. Я думаю, что Господь шире этого. И стараться, чтобы человек стал христианином перед смертью, когда всю жизнь не хотел этого - это неэтично, мне кажется… Дать ему свободу, свободу. Дай ему своим присутствием понять, что он человек, и что всё хорошо, как есть. Вместо того чтобы агитация вокруг, чтобы стать другим. Это отрицание всей его жизни, этого нельзя делать. Но если у него есть вопросы, тогда я отвечаю, но только тогда. А внутренне всегда можно молиться за человека. Не вслух, но внутренне. Владыка однажды говорит: «Попроси Христа, чтобы он пришел». Он всегда есть, но другое дело, чтобы пригласить его. Можно просто молча: «Будь с нами. Помоги!» Он помогает. Ему все любимы, мне кажется.

В. Емельянов

А я хотел спросить - это правда, что среди сотрудников хосписа случайных людей не бывает. Что это вот… Я имею в виду в том смысле, что это нужно иметь совершенно другую психику, совершенно другое сердце, более доброе что ли, открытое.

Ф. Де Грааф

Я думаю, что до какой-то степени да. Но я бы не сказала, что мы все ангелы, совсем не так.

В. Емельянов

Ну конечно, мы все не ангелы.

Ф. Де Грааф

Я думаю, что очень много молодых есть, которые многому научатся, когда они бывают с людьми, которые стоят перед кризисом. Они сами растут. Это дар больных, можно сказать. А те, которые не могут расти, они уходят, я думаю. Но риск, чтобы привыкать к тому, что человек умирает. Это большой риск, я думаю. Потому что оборот сейчас очень большой… И когда человек не увидит личности человека, о чем мы говорили раньше - что человек увидел его - тогда это будет: «Ну, еще один» - я это немножко грубо говорю. Но я думаю, что над этим надо действительно думать. Что человек он один раз только умирает, мы видим многих, но он только один раз умирает, и это таинство.

А. Митрофанова

Вы сейчас о проблеме цинизма говорите, как я понимаю. Что если возникает привыкание…

Ф. Де Грааф

Не цинизма, но привыкания, что человек умирает. Конечно, привыкание есть, это неизбежно, когда много. Но надо, мне кажется, быть очень… Чтобы сердце осталось открытым перед этим человеком. Хотя может быть это уже пятый на этой неделе, но этот человек нуждается в нас сейчас.

А. Митрофанова

Пятый на этой неделе. Мне даже представить это очень сложно. Я не могу это в голове уместить.

В. Емельянов

Но это схожая ситуация у врачей и медсестер, предположим. У очень многих, очень. Всех отделений анестезиологии и реанимации. Там же тоже ежедневно происходят у людей расставания с жизнью. Я как-то задал один вопрос хорошему очень анестезиологу, его уже нет в живых, к сожалению. Я говорю: «Слушай, а как…» Я, правда, очень был тогда молодой человек, мне было лет 17-18, я просто практику проходил в отделении анестезиологии и реанимации в клинике нервных болезней 1-го меда, когда я в медучилище учился. Я говорю: «А как вы?..» Он говорит: «Ты понимаешь, в чем дело - если я буду вот так вот горячо и эмоционально реагировать, как ты сейчас прореагировал на уход этого человека, который случился у тебя на руках, у тебя на глазах. Меня хватит на пять лет максимум. Я пойду вслед за ним. А моя задача их оттуда вытаскивать, хотя бы на время. И если я буду с горячим сердцем это делать, я сам расплавлюсь». Я говорю это не в оправдание ему, а именно в понимание того, что происходит. Потому что все-таки реаниматология - это чудо возвращения человека к жизни. И это реально происходит, и когда ты, например, вот когда мне довелось в свое время быть погруженным в такую среду, на протяжении года почти я с удовольствием бесплатно ходил работать. И опыта набирался, и мне это очень нравилось.

Ф. Де Грааф

Ничего себе.

В. Емельянов

И в принципе, я хотел сказать, что если бы я связал свою жизнь с медициной, например, как это изначально и планировалось, то, конечно, я бы работал в отделении реанимации. Потому что мне кажется две самые замечательные профессии на свете - это акушер-гинеколог…

А. Митрофанова

Вот, только хотела сказать!

В. Емельянов

Жизнь принимает. И анестезиолог-реаниматолог, который эту жизнь пытается вернуть, задержать ее здесь. Хотя, кстати, во многих случаях, как он мне потом сказал: «Ты знаешь, а мы иногда и не спасаем человека».

Ф. Де Грааф

Ну, это понятно.

В. Емельянов

Потому что, да, видно, что он уже собрался, он уже идет туда. Вот зачем его держать, зачем его задерживать здесь?

А. Митрофанова

Это каким-то образом видно? Физическим образом это может быть видно?

В. Емельянов

Это видно, это физическим образом видно. И конечно, это их многолетний опыт. Просто я это к тому говорю, что опять же, к вопросу и о выгорании, и к вопросу о неслучайных людях в таких заведениях. Вот Фредерика, еще хотелось бы вам такой вопрос задать. Ну, в Москве мы более или менее понимаем, у нас хосписов сколько? 15-20 на наш город? Или побольше, или поменьше?

Ф. Де Грааф

По-моему, 9. 7-9, по-моему.

В. Емельянов

А как дела с хосписами обстоят в регионах?

Ф. Де Грааф

В регионах есть. Они растут сейчас, но проблема обучения. Чтобы обучать, потому что очень много людей боятся смерти, и конечно, включая и медсестер и врачей. И пока они в страхе, тогда нет защиты, и тогда ты не можешь увидеть человека и помочь человеку в глубине. И я думаю, что сейчас идет много программ, чтобы обучать в регионах медперсонал. Но это постепенно идет. Еще советский подход к людям, довольно жесткий. Это надо отучить. И это не сразу, не за ночь.

В. Емельянов

Они к вам приезжают, да? За опытом.

Ф. Де Грааф

Это фонд «Вера» этим занимается. Они очень большие…

А. Митрофанова

Они умнички. Они приходили к нам сюда в эфир и рассказывали о своей деятельности.

Ф. Де Грааф

Они много делают. Это постепенно, я думаю. Но не за ночь.

В. Емельянов

Конечно.

А. Митрофанова

Я вот как раз по этому поводу сижу и думаю. Можно обучить каким-то навыкам профессиональным - как человеку помочь уменьшить его боль, облегчить его страдания, но невозможно научить тем вещам, о которых вы нам рассказывали уже вот сейчас, за это время. Невозможно научить тому, как человека увидеть, как его услышать и понять, не физическим образом, а на каком-то совершенно другом уровне.

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

Фактически, не знаю, дотронуться до души, что ли? А это всегда момент какого-то предельного доверия, возникающего между врачом и больным.

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

И это должно быть согласие с обеих сторон.

Ф. Де Грааф

Конечно.

А. Митрофанова

И это больной должен доверять, и врач должен хотеть вот этого прикосновения. Это же… Я не знаю, это такие материи, должна быть такая внутренняя подготовка, мне кажется, какая-то закалка и духовный опыт, прошу прощения…

Ф. Де Грааф

Я думаю, что да.

А. Митрофанова

- … за высокий штиль.

Ф. Де Грааф

Я думаю, что потому что без веры, без молитвы трудно. Страшно. И даже с этим страшно. Страшно, чтобы открыться. Речь идет об открытости сердца - чтобы не защищаться против боли человека, против гнева, может быть, у человека. Против отчаяния. И это значит быть открытым, оставаться открытым. Это выбор. Есть люди, есть врачи, которые говорят: «Нет, до половины и не дальше». Это то, что они могут дать. Но если и только ласку дать, и то хорошо. И не грубость, тоже много. Это может быть не стопроцентно, но и то хорошо.

А. Митрофанова

Не грубость, хотя бы так. Опять же, возвращаясь к открытому сердцу. Вот вы человек с открытым сердцем. И есть люди, которые идут с вами на контакт. А есть те, которые бьют. Наверняка же, ведь бывает же больно. Если вы с открытым сердцем, вы же туда собираете всё, и не только какое-то взаимное доверие туда проникает, но и всё остальное.

Ф. Де Грааф

Но это неизбежно. Нельзя быть вполовину открытым, вполовину закрытым, да? Конечно, есть вещи, от которых больно, трудно, особенно потому, что я чужая здесь. (Смеется.)

А. Митрофанова

А вы до сих пор себя здесь чужой чувствуете?

Ф. Де Грааф

Но я всегда чужая, потому что и акцент есть, и я не русская. И т.д. Это видно, это видно. И я не чувствую, что это плохо, но это факт. И это, я думаю, что всегда будет так. Потому что, как я смотрю на жизнь, как я живу, совсем по-другому, чем обычно…

В. Емельянов

Вы знаете, я вам вот что скажу. Я-то вообще, вот если бы вы не говорили, я бы и не сказал, что вы не русская, предположим. А акцент ваш, и понимание, и владение, что самое главное, русским языком, очень многие люди, которые работают здесь, из Средней Азии, могли бы позавидовать. Так что вы очень даже русская в этом смысле. (Смеется.) Я хочу задать вам неудобный вопрос.

Ф. Де Грааф

Давайте.

В. Емельянов

Что вы думаете об эвтаназии?

Ф. Де Грааф

Эвтаназия, я думаю, что это крик души о помощи. Я думаю, что в наши времена, когда можно обезболивать человека, это в первую очередь, это просьба врачей, или медперсонала, чтобы быть рядом. Это первое. Я думаю, что это сложный вопрос. Я думаю, что…

А. Митрофанова

То есть, прошу прощения, вы хотите сказать, что когда человек просит сделать ему эвтаназию, он на самом деле хочет другого - он хочет, чтобы с ним кто-то был рядом.

Ф. Де Грааф

Часто, я думаю. Или он думает, это параллельно, что он может быть обузой, особенно здесь в России, обузой для семьи. Он уже месяцами или годами лежит в постели, надо няньку или человек не может работать, потому что надо быть рядом с родственником. И чувствует себя обузой. И я думаю, что ответственность тех, которые вокруг него, очень большая, очень большая. Чтобы они не передали, что действительно тяжело им. Или просто сказать: «Нам тяжело, но мы тебя любим». Когда человек окружен любовью, я думаю, что он не просит эвтаназии. Может быть, так болит, он боится, много страхов есть. Он, может, боится потерять контроль, боится, что боль будет такой, что он не может выдержать. Он может бояться, что не может дать своей жене то, что он раньше мог дать, и т.д., и т.д. Я думаю, что надо выговорить о том, что за этим стоит. Запрос был эвтаназии. Надо, чтобы была связь с человеком. Я помню, у нас лежал - я часто о нем говорю, потому что был такой яркий случай - лежал у нас больной, молодой человек, 40 с лишним лет, с парализованным позвоночником. И он лежал долго, и в один день он мне говорит: «Фредерика, я хочу покончить с собой». Я говорю: «Ну, это не решение вопроса». Я вышла. У него была жена, которая приезжала после работы, это был как будто очаг, очень теплый, и т.д. Но он чувствовал себя обузой. И через несколько дней я вхожу, и он говорит: «Фредерика, я не хочу уже покончить с собой». Я говорю: «Почему, что случилось?» И он говорит - он не был очень набожный, не очень верующий человек - он говорит: «Бог мне показал, что у меня есть задача». - Я говорю: «Какая задача у тебя?» - «Я буду проводником для всех тех, которые после меня придут туда». И для него это было достаточно, чтобы не захотеть покончить с собой. И я думаю, что страдание и осмысление страдания, то есть если есть задача в страдании, это совсем другое дело. Тогда уже на задний план часто уходит проблема эвтаназии.

А. Митрофанова

Но это высший пилотаж…

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

- …это просто высший пилотаж – находясь внутри страдания, понять, что это не… и задавать себе вопрос не: «За что?», не: «Почему я?», а…

В. Емельянов

- «Зачем»?

А. Митрофанова

Да. «Для чего?»

Ф. Де Грааф

Да. Франкл, Виктор Франкл об этом очень явно говорит - вопрос не в том, что я могу взять в жизни, вопрос - что могу давать. Если есть задача, что я могу что-то давать, хотя я и не могу делать, как обычно. Это проблема, что мы всегда хотим делать, и «быть» мы не умеем. Об этом надо говорить, что есть много, что можно еще давать людям, близким.

А. Митрофанова

Вне зависимости от физического состояния.

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

Фредерика Де Грааф, волонтер Первого московского хосписа, сегодня в программе «Светлый вечер» на радио «Вера».

В. Емельянов

И хотелось бы теперь, Фредерика, вернуться к вашей книге, которая называется «Разлуки не будет». Она выходит 24 сентября, вернее, не выходит, презентация этой книги 24 сентября. Вышла она в издательстве Никея. Презентация пройдет в культурном центре «Покровские ворота», начало в 19.00. Мы, наверное, может пригласить наших слушателей на эту встречу.

Ф. Де Грааф

Да, кто хочет, пусть приедет. Маленький зал только. (Смеются.)

В. Емельянов

Ничего, постоим. В свое время на спектаклях театра на Таганке…

А. Митрофанова

Висели на люстре.

В. Емельянов

Да, люди висели на люстрах, и сидели и лежали в проходах, лишь бы попасть на «Гамлета», или на «Юнону и Авось», условно говоря. Давайте немного поговорим о вашей книге. Расскажите нам, пожалуйста, вообще про что она. Почему она так называется, мы поговорили в самом начале нашей программы. О чем эта книга? Для кого она?

Ф. Де Грааф

Я надеюсь, что это может быть в помощь всем тем, которые будут читать. Потому что я совершенно не собиралась писать книгу. Я в течение десяти лет беседовала, и лекции читала в разных институтах. И все меня попросили, чтобы я книгу писала. Я сначала: «Нет, нет, нет, я не буду». И в один момент было столько просьб, что я подумала: «Может быть надо». Потом Никея (?) сам подошел ко мне и сказал: «Вы не могли бы написать книгу?» И потом священник в нашем храме, который совсем меня не знает, говорит: «Ты должна написать книгу». (Смеется.)

А. Митрофанова

Со всех сторон.

Ф. Де Грааф

Да, со всех сторон. И в прошлом году с моей подругой, Марией Грозно (?) мы сидели просто в субботу-воскресенье, и то, о чем я говорила во время своих бесед, мы записали всё. Но более по порядку - сначала проблемы диагноза, как можно реагировать и какие способы есть, потом, когда человек болеет, потом, когда он стоит уже прямо перед смертью. Проблема боли, проблема разлуки с близкими, переживания горя, что будет делать человек, когда умер самый близкий человек, какие переживания, и как можно пережить или какие есть выборы как пережить. И т.д.

В. Емельянов

Есть же опасность еще определенная - люди уходят в депрессию. Кто-то склоняется к бутылке, чего там греха таить. Кто-то находится в таком отчаянии, что ему и самому-то помощь нужна немедленно, психологическая или даже возможно психиатрическая. Поэтому это, мне кажется, очень важно.

А. Митрофанова

Еще и для близких важно. Что мы говорим сейчас про больных, а…

Ф. Де Грааф

Я говорю про родственников, потому что это одно целое. Когда близкий человек умирает, или боль, мы переживаем иногда больше, чем человек, который сам умирает. Потому что есть ощущение беспомощности - «что я могу делать»? И на самом деле есть, что можно делать. Но об этом идет речь в книге. Это не философия, это опыт уже много лет. 14 лет в хосписе, и в Англии я работала в онкологических больницах, и в хосписах английских разных работала, плюс своя клиника была. Так что опыт большой. Это не философия, это просто то, что я вижу, что живет у людей. И у себя тоже, потому что у меня есть свой опыт в потере. Как можно реагировать и какие вопросы есть. Это не обучение, это просто я бы хотела делиться с человеком, что происходит и как можно жить, несмотря на то, что есть боль.

А. Митрофанова

Вы говорите, Володя, ты называешь книгу «Разлуки не будет», Фредерика говорит именно о разлуке. У меня в голове стучит другая фраза, из русской литературы, уж прошу прощения - «смерти нет». Она есть у Булгакова, она есть у Пастернака, встречается в романе «Доктор Живаго». Но эта перекличка она почему-то неизбежна. На уровне ассоциаций.

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

- «Разлуки не будет» - «смерти нет». Я правильно понимаю смысл вашей книги?

Ф. Де Грааф

Да. Да, это да. Потому что жизнь продолжается, и мне кажется, совсем в другом русле, более живом русле, чем здесь. Я думаю, что есть жизнь, она продолжается. Разлука может быть во времени, физическая. Чем больше человек будет молить, тогда разлука не будет внутри с человеком.

А. Митрофанова

Но это если он будет в молитве. Это не всем дано. Вот вам дано, а…

Ф. Де Грааф

Нет, ничего не дано. Можно, надо работать над собой.

В. Емельянов

Да, кстати, Алла, я тоже соглашусь с Фредерикой, потому что может быть дано, и человек, может быть, даже возьмет то, что ему дано, а потом возьмет и бросит это совсем. И навсегда, до гробовой доски.

Ф. Де Грааф

Я думаю, что это постоянная работа над собой.

В. Емельянов

Поэтому, путь разный.

Ф. Де Грааф

Но очень много людей говорит: «Я видел во сне». Неверующие люди - «Я видел моего сына во сне». Был такой случай - у нас была молодая девушка 12-летняя, умерла, давно. Мама плачет, плачет. И она появилась, ей говорит: «Мама, не плачь! Мне хорошо здесь. Пока! У меня есть много дел». И убежала. Это человек, который видел, что жизнь продолжается. И факт, о чем мы говорили - «мама со мной разговаривает, я чувствую, что она рядом». Но люди не делают следующий шаг. Знают, что они живы, они принимают этот факт, но, что они живы - это следующий шаг, который еще неосознанно, внутри, но это есть.

А. Митрофанова

Вам, наверное, приходится такие примеры приводить, когда вы общаетесь с близкими ваших подопечных. Когда вы пытаетесь их каким-то образом утешить. А вообще, какие слова можно было бы говорить людям? Потому что в кругу, наверное, каждого из нас есть ситуации схожие. Хочется каким-то образом близких поддержать. И не всегда знаешь, как?

Ф. Де Грааф

Вы знаете, когда не знаешь как, лучше молчать. Просто быть рядом. Потому что утешить человека, сказать: «Ну, всё будет хорошо, и не бойся»…

В. Емельянов

- «Не плачь».

Ф. Де Грааф

- «Не плачь», и т.д. Это…

А. Митрофанова

Не работает.

Ф. Де Грааф

Не работает. И унизительно. Это значит, мы стоим над ним. Вместо того чтобы рядом, просто быть рядом. Можно сказать: «Я тоже не знаю, но мы вместе. Я тебя люблю». Вот думаю, что больше ничего можно сказать, если человек больше не знает. Если что-то знает… Проповедовать ни в коем случае, потому что это тоже над ним. Он только знает, что это значит стоять перед смертью. Мы ничего не знаем. Мы можем говорить о том, что у меня есть какой-то опыт, что жизнь продолжается, если это есть. Но не выдумка. А иначе просто молчать и быть рядом. И то это много. Мне кажется.

А. Митрофанова

Фредерика, вы когда описывали хоспис и говорили о том, какое впечатление это место производит на людей. Опять же, вот с точки зрения какого-то утешения, что ли - и для больных, и для их близких. Вы говорили о том, что у вас там всякие животные тоже встречаются. А это зачем? Я видела на фотографиях морских свинок, видела кого-то еще, ежики. Вас с ежиком видела. Это с какой целью? Для какого-то… я не знаю, для реабилитации какой-то?

Ф. Де Грааф

Я думаю, что это, во-первых, знак жизни - что жизнь продолжается. Да, есть проблемы, человек стоит может перед переходом, но жизнь продолжается. И я думаю, что это в хорошем смысле отвлекает от себя. Потому что есть всегда опасность, чтобы замыкаться в себе. Я сама вижу, когда я прохожу мимо птиц, которые там есть - это какая-то радость, какая-то легкость, да? Хотя все говорят, что хоспис - это какая-то легкость, которая не ожидается. Но, во-первых, красота, о чем мы говорили, - это тоже дает жизнь, дает умиление, и дает смягчить сердце. Когда сидишь, скажем, перед ежиком, если любишь ежиков. (Смеется.)

А. Митрофанова

Ну кто же ежиков-то не любит!

В. Емельянов

Колючие только.

А. Митрофанова

Заворчал.

Ф. Де Грааф

У нас еще есть крысы. Может быть, их не любят, но они очень умные.

В. Емельянов

Крысы очень умные, очень!

Ф. Де Грааф

Очень. Они катаются в шарике… Это интересно наблюдать что-то вне себя, которое говорит про жизнь.

В. Емельянов

Не замыкаться, да? На себе.

Ф. Де Грааф

Да. Я думаю, что да.

А. Митрофанова

Еще у вас там есть разные штучки, прибамбасы, с позволения сказать. На территории хосписа, я знаю, что можно кататься - как вот это называется? На двух колесах такая штука.

Ф. Де Грааф

Я сама не знаю, как называется, но это так прекрасно!

А. Митрофанова

Это в парках… сигвей?

Ф. Де Грааф

У нас была одна женщина, она была жена человека, который лежал у нас долго - у него паркинсон и раковая болезнь. И она очень отважная. И однажды она тоже на этом скутере - она стоит там, и ветер, и он ее белые волосы уже седые, ей за 70 лет… Она крутилась вокруг хосписа, это была красота смотреть на это, как она с наслаждением каталась вокруг хосписа.

В. Емельянов

То есть у вас и родственники пациентов тоже каким-то образом снимают стресс.

Ф. Де Грааф

Да, очень много. Потому что это одно целое - если родственникам легче, тогда больному легче. Если кому-то плохо, тогда наравне, я обращаюсь к родственникам - и лечу их как больных…

Ф. Де Грааф

Я 70-летней женщине не предложила. (Смеется.) Я даже думала: «О, если она упадет, это всё». Она сама захотела. И каталась. Это было прекрасно!

В. Емельянов

Волонтер Первого московского хосписа, врач-рефлексотерапевт Фредерика Де Грааф была у нас сегодня в «Светлом вечере». Не забудьте про ее книгу «Разлуки не будет», которая вот только-только-только вышла. С вами были Владимир Емельянов и Алла Митрофанова.

А. Митрофанова

Мы хотим напомнить вам, что все наши эфиры есть на сайте радио «Вера» точка ру. И у нас есть возможность для комментирования, и для того, чтобы вы, слушатели, задавали вопросы нашим гостям. Мы анонсируем ближайшие наши эфиры.

В. Емельянов

Может предложите тему сами.

А. Митрофанова

Да-да, вы можете задавать вопросы нашим гостям и оставлять свои комментарии. На сайте есть соответствующий раздел «Голос слушателя», а также есть в социальных сетях - вконтакте и фейсбуке страница радио «Вера». Пожалуйста, обращайтесь и туда. Мы очень ценим ваше мнение.

В. Емельянов

Спасибо вам!

Ф. Де Грааф

Спасибо.

В. Емельянов

До свидания, уважаемые радиослушатели!

Недавно прочитала книгу Фредерики де Грааф "Разлуки не будет: Как пережить смерть и страдания близких" и хочу рассказать вам о ней, уважаемые посетители нашего сайта! Фредерика де Граф является православным психологом и 14 лет работает в Первом московском хосписе.

В её книге говорится о том, как помочь человеку, болеющему раком, и его родственникам.

Много совершенно разных аспектов проблемы помощи раковым больным затрагивает Фредерика в своей книге.

Описаны стадии (фазы принятия экзистенциального кризиса), которые переживает человек, узнав, что у него смертельное заболевание. Рассказывается, как надо вести себя родственникам на каждом из этапов.

Перечислим их: 1) отрицание; 2) гнев; 3) торговля; 4) депрессия; 5) смирение (этого этапа достигают только те больные, которые смогли преодолеть свои страхи); 6) надежда (присутствует на всех этапах).

В книге описано множество случаев, когда люди (или их родные) были в отчаянии перед смертью и, наоборот, когда они ушли умиротворенно и радостно и близкие спокойно их отпустили (что немаловажно для умирающего). Не всем и не всегда Фредерике удалось помочь, но для многих её поддержка оказалась неоценимой. Так что же позволяет человеку приобрести спокойствие и радость в столь ужасных условиях, как раковое заболевание?

Во-первых, он должен "взглянуть в лицо" своему страданию, не пытаться закрыться от него, обмануть себя, а мужественно его переживать. В таком переживании помогает то, что человек живёт "здесь и сейчас", не вспоминает о прошлом страдании и не думает о будущем. Также автор считает, что родные не должны скрывать от болеющего человека его диагноз, иначе эта ложь негативно сказывается на пациенте и на его отношениях с близкими.

Во-вторых - и это самое главное - (и здесь Фредерика цитирует В. Франкла) человек должен выйти за пределы себя самого и своего страдания. То есть должна быть какая-то задача, цель, которая выше его самого. Это может быть какое-то дело, может быть любовь к человеку или любовь к Богу.

Фредерика пишет о том, что Любовь не умирает со смертью человека, отношения с ним продолжаются и та тоска, которую мы чувствуем, та пустота, которая образовалась у нас в душе, как раз и позволяет поддерживать эту связь с умершим человеком. Мы можем подумать о его хороших качествах, о том, что мир потерял с его уходом, и можем постараться развить в себе такие же свойства, подражать ему в том хорошем, что у него есть, чтобы этой потери для окружающих не произошло.

Фредерика много раз видела людей незадолго до смерти и в момент смерти. Она описывает немало случаев, как люди преображались, просвещались какой-то тихой радостью. Они уже предчувствовали переход в иной мир, уже частично как бы находились в нём.

В своей книге Фредерика также пишет о чувстве вины , непрощённых обидах и как от этого груза избавиться перед смертью, потому что он очень мешает больному, он может маяться и не находить себе места. Также она рассматривает вопрос, что может лежачий больной дать своим родным, потому что он может чувствовать себя обузой . Но это не так! Теперь он может не суетиться, спокойно размышлять. Он может стать источником тишины и покоя для окружающих. Также он может молиться о них, если он верующий. Автор приводит пример, как один умирающий от рака мужчина сначала хотел покончить самоубийством, но потом у него это желание пропало, потому что он нашёл для себя задачу - "стать для окружающих проводником в иной мир". Больной может стать для других людей примером терпения и мужества. Кроме страха стать обузой в книге обсуждаются и другие страхи болеющих раком людей и то, как помочь с ними справиться: страх боли и потери контроля над собой; страх разлуки; страх небытия, потери идентичности; страх встречи с Творцом; страх перед бесконечностью и неопределённостью конца; страх перед неизвестностью, каким будет уход из жизни; страх потери своего физического облика; страх от осознания, что поздно начинать жить по-настоящему; страх потери финансового статуса; страх потери привычного окружения, социума и др.

Фредерика пишет и о психологической подготовке , культуре медицинского персонала, который ухаживает за больным. Важно научиться не думать о себе, быть открытым для больного. Быть рядом с ним и при этом не читать книгу, например, не говорить по телефону. А именно быть "настроенной" на болеющего человека. Можно молча сидеть рядом с ним, но быть готовой в любой момент выслушать больного, если он захочет поговорить. Для этого важно проработать какие-то свои психологические защиты. Например, больной напоминает какого-то неприятного нам человека, и важно осознать, что он-то тут ни при чём!

Автор пишет о том, что болеющий человек становится очень чутким ко всему, и даже приводит два реальных примера. Одна медсестра сидела далеко от больного, а рядом с ним сидели его родные. Она подумала: "Что за дурак, даже не хочет узнать свой диагноз". Тут больной открыл глаза и попросил, чтобы эта медсестра вышла и больше не приходила. А вот другой случай. Медсестра сидела рядом с больным молча, но сострадала ему в душе, и больной попросил, чтобы она всегда приходила.

Фредерика пишет также о том, как общаться, если больной не может говорить . Нельзя относиться к нему механически или как к ребенку. Можно общаться прикосновением или попросить больного написать, в чём он нуждается, что ухаживающие делают не так. Важно выражать сопереживание, понимание такому (и всем другим тоже) больному, поставить себя на место этого человека, ведь он такой же, как мы, и понять, что бы нам хотелось в этой ситуации. Если больной в коме , он всё слышит и понимает, и при нём нельзя говорить ничего вроде: "Когда же это кончится?" (то есть когда же он умрёт).

Человеку перед смертью очень важно, чтобы рядом находились близкие , любимые люди. Они очень много дают уже одним своим присутствием. Родным не надо суетиться, надо постараться забыть о своих переживаниях и быть вместе с больным, поговорить с ним, если ему это нужно. Если такой возможности нет, надо, чтобы кто-то из мед. персонала находился с больным до самого конца.

Пишет Фредерика и о том, как много мы передаем больному невербальными средствами : интонацией, мимикой, языком своего тела (позами, жестами, прикосновениями). У болеющего человека много времени, чтобы наблюдать за нами. Поэтому надо работать со своими страхами и психологическими защитами, чтобы не ухудшить его состояние.

Одна глава книги посвящена вопросу о том, как помочь родителям, у которых умер ребенок, а также его братьям и сёстрам.

В книге, помимо описания своего собственного опыта, Фредерика приводит цитаты из книг и дневников митрополита А. Сурожского, В. Франкла, Элизабет Кюблер-Росс (американский психолог, врач, создатель концепции психологической помощи умирающим и исследователь околосмертных переживаний) и других менее известных людей, чей вклад не менее значителен: Этти Хиллесум (умершей в газовой камере немецкого концлагеря во время Второй мировой войны), Летти Коттин Погребин (американская писательница и журналистка, у которой диагностировали рак).

В Хосписе Фредерике удается помочь как верующим, так и неверующим людям. Я думаю, что знакомство с этой книгой будет полезно всем психологам, независимо от их отношения к религии, а также не имеющим дело с болеющими раком людьми и их родственниками.

Литература:

1. Граф Ф. де. Разлуки не будет. Как пережить смерть и страдания близких / Фредерика де Граф; предисл. : Братусь Б. С. - 2-е изд. - М.: Никея, 2016. - 192 с.

Фредерика де Грааф до 25 лет жила в Голландии, но встреча с митрополитом Сурожским Антонием, который в 1975 году приехал в университет, где училась Фредерика, изменила ее жизнь. Через несколько лет Фредерика решилась переехать из Голландии в Англию, чтобы стать прихожанкой и духовной дочерью владыки Антония.

Свое второе имя, Мария, Фредерика получила при крещении. Крестилась она в Москве, куда приехала на стажировку в МГУ. Протоиерей Николай Ведерников крестил ее не в храме, а на квартире, тайно, как это часто происходило в советские годы. После этого визы в Россию ей не давали 15 лет.

Более 12 лет Фредерика де Грааф живет в России и помогает пациентам Первого Московского хосписа, их родным и близким. Многие помнят ее как человека, который был рядом в самые тяжелые минуты. Фредерика может снять физическую боль пациента, умеет выслушать, поговорить, или просто молча посидеть рядом, когда это нужнее всего.

Как сообщить диагноз

Митрополит Антоний говорит, что нельзя с легкостью сказать человеку: «Ты скоро умрешь», если у человека есть страх смерти. Владыка говорит, что в таких случаях необходимо постараться «открыть ему, что такое вечная жизнь, дать почувствовать, в какой мере он уже обладает вечной жизнью и насколько уверенность в вечной жизни помогает победить страх смерти. Не горе разлуки, не горечь о том, что смерть существует, а именно страх».

Надо определить вечную жизнь не с точки зрения времени (как бесконечную длительность), а с точки зрения ее качества – как жизнь, переливающуюся через край. Вечная жизнь, по словам владыки Антония, «не означает жить бесконечно и без конца, что могло бы быть очень неприятным прогнозом. Наоборот, это означает полноту жизни, это значит быть живым до такой степени, что никто не в состоянии отнять эту твою жизнь, что бы ни случилось».

Александра, девушка шестнадцати лет, поступила в хоспис в полном отчаянии. Ее физическое состояние не было таким плохим. Диагноз – рак молочной железы. Она прочитала в интернете о нестерпимых болях, которые невозможно облегчить, об ужасных страданиях. Она жила в будущем, где все это уже происходило, и это привело ее в глубочайшую депрессию. От страха она даже перестала говорить.

К тому же ее мама отказалась жить в реальности, в том, что происходит «здесь и теперь», и заранее ее похоронила. Мама говорила только о том, как она будет страдать без нее и как ей будет тяжело после похорон. То, что Александра нуждалась в поддержке, от мамы ускользало.

В результате девушка осталась совершенно одна, и понадобились многие недели лечения и бесед, чтобы хоть немного вывести ее из состояния депрессии. Постепенно она вышла из ступора и начала чем-то заниматься: вязать, читать… Страх остался, но он уже не владел ею, напротив, она контролировала его, она владела ситуацией.

Это пример того, как усугубляет страх неверно поданная информация, насколько она формирует негативный образ будущего, мешающий человеку встретиться лицом к лицу с реальностью.

«Что будет?» – это один из тех вопросов, которые часто мучают человека в периоды серьезных кризисов и перед смертью. Когда пациент спрашивает: «Я умираю?», он вовсе не обязательно хочет узнать правду. Чтобы понять, чего он хочет на самом деле, я часто говорю в ответ: «Напомните, пожалуйста, какой у вас диагноз?» Люди редко прямо отвечают: «У меня рак». Чаще всего в ответ можно услышать: «Я не знаю, мне не сказали».

На это можно реагировать по-разному. Можно спросить, какое пациент проходил лечение, где, в какой больнице лежал, была ли химиотерапия, облучение. Можно напрямую спросить: «А вы хотите узнать диагноз?» Но и тогда требуется особое чутье, чтобы понять, когда и каким образом об этом говорить, когда человек готов к такому разговору, а когда еще не время. Поэтому так важно, чтобы с самого начала были доверительные отношения с пациентом, чтобы мы знали как можно больше про него, про его жизнь, его характер.

Если пациент выбирает определенного человека, которому он доверяет, с которым он готов быть откровенным, этот человек должен присесть рядом и в глубоком молчании дать больному возможность рассказать о том, что лежит у него на душе: о его страхах, о его гневе или отчаянии. При этом больной должен чувствовать, что слушающий полностью присутствует рядом, он здесь и никуда не спешит.

После откровенного разговора очень важно не уходить до тех пор, пока не улеглись тревоги и страхи пациента. Я вспоминаю один эпизод из своей жизни в Лондоне. Однажды после очередной беседы владыки Антония у меня на душе было очень тревожно. Он это как-то почувствовал и сказал: «Давайте посидим». Мы присели, и он начал говорить о чем-то простом, незначительном. А когда увидел, что моя тревога улеглась, встал и сказал: «Ну, до свидания». Только спустя много времени я поняла, почему он так себя повел. Так следует поступать не только с больным, но и с любым человеком, который испытывает тревогу.

В нашем случае, если человек по какой-то причине находится в отчаянии, можно просто сесть рядом с ним и поговорить о чем угодно. Часто я спрашиваю: «Что было самое светлое в вашей жизни?» Я пытаюсь переключить внимание больного на что-то радостное, чтобы он не думал все время о тяжелом.

Кроме того, светлые, радостные воспоминания помогают человеку почувствовать, что жизнь прошла не напрасно. Это может снизить риск наступления депрессии, порожденной страхом или отчаянием.

Человек не всегда готов говорить о своем диагнозе. Но уход от сообщения диагноза, отрицание его чаще всего приводит к тому, что умирающий остается наедине со своими переживаниями, без всякой поддержки.

В Московском хосписе лежала пациентка Ольга. Рядом с ней все время был муж Игорь. Когда я впервые собиралась зайти к Ольге в палату, Игорь в коридоре жестко и даже гневливо сказал мне: «Она не знает свой диагноз и не должна догадаться по вашему поведению, что умирает!»

Мы вошли, и он начал принуждать Ольгу поесть. Она уже не могла или не хотела принимать пищу. Я стояла с другой стороны кровати и не знала, что сказать. В глазах у Ольги появились слезы, и Игорь закричал на нее: «Что ты плачешь? Кушать надо, чтобы выздороветь!» Ольга заплакала еще сильнее, отвернула лицо от мужа и посмотрела мне в глаза. Я только сказала: «Но бывает так тяжело, что хочется плакать, не так ли Ольга?»

Мы посмотрели друг на друга, и она кивнула головой в знак того, что все поняла. Через день она умерла. Муж был в истерике, ведь ему пришлось встретить лицом к лицу не только смерть своей жены, но и все свои страхи и отчаяние. Им обоим пришлось в совершенном одиночестве пережить неизбежную смерть, поскольку они не могли подготовиться к этой разлуке вместе и поддержать друг друга, а также привести в порядок финансовые и материальные вопросы.

Общение через молчание

Митрополит Антоний не раз говорил о том, что вершиной общения является молчание. Если нам нужны слова, чтобы поддерживать отношения, это значит, что мы еще не достигли высшей степени взаимопонимания.

Есть разные примеры бессловесной коммуникации. Бывает, что больной успокаивается, когда встречается взглядом с другим человеком: страдающий чувствует, что его по-настоящему увидели, и это уменьшает его тревогу.

Когда человек находится в коме, бывает так, что незадолго до своей смерти он вдруг открывает глаза, и по движениям его глаз и головы можно догадаться, что он кого-то видит и с кем-то разговаривает. Это не редкий случай.

Однажды меня попросили зайти к одной женщине, которая уже неделю была в коме. Ее дочери, находившейся в палате, было не по себе. Я вошла, познакомилась с дочерью и спустя какое-то время мы вместе подсели поближе к ее маме. Женщина лежала с закрытыми глазами, но вдруг открыла их, очевидно, кого-то увидев. Она с удивлением смотрела сияющим взглядом ввысь, в потолок. Через пять минут ее глаза потухли, она взглянула на свою дочь, снова ушла в себя и умерла.

Стоит помнить о том, что человек в коме все слышит, только он не в состоянии реагировать и отвечать. Тому есть много подтверждений. Люди, вышедшие из комы, часто могут в подробностях повторить все, что врачи или медсестры говорили, находясь рядом с ними.

Как научиться молчанию?

Молчание и пребывание с умирающим – это не только физическое присутствие рядом. Это присутствие без всяких защит. Это способность быть настолько открытым, чтобы в глубине своего сердца войти в состояние больного. Я часто вижу, что медсестры, сидящие с умирающим человеком, заняты своими думами, общаются по телефону или читают журнал. Это НЕ присутствие, НЕ пребывание. Поэтому это ничего не дает пациенту.

Тяжелобольной человек становится очень чутким. Один психотерапевт описал два случая из своей практики:

Умирающий человек был окружен близкими, а чуть поодаль в углу сидела медсестра. Она вдруг подумала с досадой: «Какой дурак! Не хочет узнать свой диагноз!» В это время пациент открыл глаза и попросил, чтобы эта медсестра ушла и больше не приходила.

Другой пример: медсестра сидела рядом с умирающим и молча жалела его – как бы переливала в него свое сострадание. Он вдруг открыл глаза и сказал: «Пусть эта медсестра останется со мной».

А вот что пишет митрополит Антоний Сурожский в своей книге «Человек перед Богом»: «Молчание – это не только состояние, в котором мы не употребляем слов, не производим звуков речи. В основе – это внутреннее состояние, когда мысли улеглись, сердце умирилось, воля устремлена в одном направлении без колебаний; и этому можно учиться в любой обстановке…

Молчание (и душевное и телесное) происходит или развивается, когда мы отсекаем, отодвигаем от себя беспорядочные желания, скажем, любопытство. Любопытство, которое нас просто извергает из себя самих, мы вне себя живем. Вне себя, потому что мы не можем успокоиться, пока не узнаем еще что-нибудь. Тут получается тревога ума, тревога сердца, и одно из самых основных упражнений, которому надо научиться – именно отпустить все, к чему липнет наша душа, все предметы любопытства, жадности, страха и т.д. – чтобы войти внутрь себя и изнутри смотреть на мир, а не быть как осьминог, который вытянул свои щупальца во все стороны и держит. Нам надо научиться самовластью: быть внутри и действовать свободно».

Такое умение молчать без всякой защиты со стороны присутствующих, умение быть рядом с человеком, ничего не требуя, молчать и в полном покое ждать, что будет – является ключевым для общения с тяжелобольным.

Медперсоналу полезно знать, был ли уже у пациента и его родственников опыт переживания болезни и умирания. Эти воспоминания неизбежно окрашивают их отношение к страданию, груз прошлого переносится ими на нынешнюю ситуацию. Именно это может быть причиной их суеты, защиты и неспособности пребывать в настоящем моменте.

Владыка в своих беседах рассказывал об одном больном девятилетнем мальчике. Его спросили: «Как тебе удается спокойно переносить свои страдания?» Мальчик ответил: «Просто я не вспоминаю боль и страдания, которые были в прошлом. Я думаю о том, что происходит сейчас, а не о том, что может быть в будущем».

Этот мальчик наглядно показал, что значит жить «здесь и сейчас» – в настоящем моменте. Как часто мы отягощаем то, что происходит сейчас, переживаниями прошлого! От нас никто не требует нести в себе то, что было и что будет. Наша ноша – это то, что происходит в данный конкретный момент. Нам было бы намного легче переносить испытания, если бы мы не утяжеляли настоящего бременем прошлого и воображаемого будущего.

Состояние «здесь и теперь» требует дисциплины отсечения ненужных эмоций и воспоминаний, требует собранности и трезвости. Но именно оно способствует внутреннему молчанию, так необходимому в общении с тяжело болеющим человеком.

Молитва в общении с болеющим человеком

Я знаю по своему опыту, что никоим образом нельзя навязывать человеку те или иные молитвы, если он не привык молиться и этого не желает. Это может только усиливать его страхи. Но можно молиться о болеющем молча, внутри себя, как бы держать этого человека перед лицом Божиим и просить Христа, чтобы Он пришел, чтобы Он был здесь с этим больным и его близкими.

По словам владыки Антония, заступничество в молитве значит в прямом смысле вступление в кризисную ситуацию – шаг в сердцевину бури, поэтому надо не только словами просить помощи у Господа, но быть готовым отдавать самого себя.

Роль молитвы особенно возрастает, когда активное делание уже практически невозможно. Именно тогда молитва помогает осмыслить происходящее и облегчить страдание.

В Московском хосписе лежал Николай – простой рабочий, мужчина средних лет. Однажды он меня спросил: «Вы не можете сделать мне укол?» Я переспросила: «Чтобы покончить с собой?» Он сказал: «Да!» Я ответила с улыбкой: «Николай Владимирович, этим мы здесь не занимаемся. Но знаете ли вы своего покровителя, Николая Чудотворца?» Он очень гордо ответил: «Знаю!» Тогда я предложила ему: «Знаете что, если вы действительно готовы перейти в иной мир, попросите святителя Николая стать вашим заступником, и я тоже буду ему об этом молиться». Николай посмотрел на меня с благодарностью. Он увидел выход из тупика. Через два дня он умер.

Нужно уделять особое внимание молитве и после смерти близкого человека.

В Православной церкви во время отпевания мы молим Бога об усопшем, мы свидетельствуем, что он жил не напрасно. Мы стоим с зажженными свечами – символом света его жизни, и просим Бога, чтобы он дал ему Свой мир. В конце панихиды мы просим Господа: «Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшему рабу Твоему… и сотвори ему вечную память».

Будем помнить, что молитва – это единственная возможная коммуникация с усопшим после его смерти. Чем глубже мы уходим в молитву, то есть в предстояние перед Богом, тем ближе мы с усопшим. Кроме того, искренняя молитва за усопшего может облегчить его состояние и быть ему в радость.