Веруй в простоте сердца. О простоте сердца Что значит жить по сердцу? Что значит жить просто

143. Что значит простота? Есть простота, а есть упрощение. Меж ними разница велика. В действительности то, что называют простотой в смысле духовной мудрости, непростое дело. Здесь простота равна глубине, что делает ее чрезвычайно редким явлением. Не бывает легкой простоты.

Глава одиннадцатая Простота Я хотел бы обсудить, что такое простота, и, может быть, прийти от простоты к открытию чувствительности. Мы, видимо, думаем, что простота выражается в чём-то внешнем, в отказе от вещей: владеть немногим, носить набедренную повязку, не иметь дома,

ПРОСТОТА Мышь сказала:– Я хочу найти крошки. Собака сказала:– Я пришла сюда за корками. Простак сказал:– Вы дураки, вам нужен хлеб! Мудрец сказал:– Но им можно было бы предложить и другой род пищи.Простак пришел в ярость:– Общим знаменателем их желаний является хлеб, а

Простота Скромности иногда не хватает простоты – из-за двойного вглядывания в себя самое. Судить себя значит принимать себя слишком всерьез. Простой человек не задается подобными вопросами относительно себя самого. Почему? Потому что принимает себя таким, какой он есть?

- Екатерина Петровна, расскажите, пожалуйста, немного о себе и о своей семье.

Если говорить о нашей семье, то она, в общем, была вполне обычной. Правда, муж у меня художник, дети - теперь тоже, но тогда, в те времена, дочка была еще маленькая, а сын еще не родился. Мне было 35 лет, когда я крестилась и стала прихожанкой храма в Ивановском, на самой окраине Москвы. Там служил отец Николай Ведерников. В это время очень многие люди из среды интеллигенции, из художественного мира пришли к вере и приезжали к отцу Николаю на приход. Так я и попала в эту среду.

- Так случайно получилось, что вы попали в этот храм, или вы шли именно к отцу Николаю?

Нет, конечно не случайно. Ведь он меня крестил! Моей крестной была совершенно замечательная женщина, Ольга Николаевна Вышеславцева. Она меня подготовила к крещению и порекомендовала отца Николая. И с тех пор мы с ним и его семьей стали как родные и очень близко дружили много-много лет, пока не скончалась матушка Нина, его супруга. Ее уже несколько лет нет с нами, но мы продолжаем общаться с отцом Николаем, хотя реже.

Он всякий был, всякий… То есть, бабушек и окрестных жителей (это был единственный храм на целый район) там было тоже достаточно. Дело в том, что ведь отец Николай является еще духовным композитором. И не только духовным: в то время он был довольно известным композитором и музыкантом, поэтому, там много было людей из мира музыки. Но как-то и мы туда попали… В основном, конечно, это была среда интеллигентская. Имею ввиду именно прихожан отца Николая: тех людей, которые исповедовались у него, которые считали его своим духовным отцом.

- Через отца Николая вы и познакомились с владыкой Антонием?

Да. Он тогда уже был связан с владыкой Антонием, и через него, видимо (я точно не помню) к нам попадали тексты бесед владыки. И что интересно, они просто поразительно отличались от всего того, что мы слышали до этого!

Отец Николай очень любил владыку, и как только представилась возможность с ним встретиться (владыка приехал к отцу Николаю для беседы), отец Николай позвал на эту встречу близких ему людей. И мы с мужем были среди них.

Когда мы приехали, все стулья, кресла и диваны в комнате были уже заняты, и я села на ковер, предусмотрительно положенный хозяевами посередине комнаты. И, как потом выяснилось, оказалась ближе всех к владыке. Владыка приехал, но в комнате появился не сразу, он долго продвигался по квартире, благословляя тех, кто пришел позже и стоял в коридоре. Наконец, он вошел в комнату. Первое впечатление было очень сильным. О его пламенном взоре писалось и говорилось очень много, но это действительно поражало каждого. Он вошел, посмотрел на нас, сказал: « », - и мы это ощутили! И все сидели, затаив дыхание, боясь нарушить эту емкую тишину малейшим шорохом. Владыка поздоровался, и начал читать «Царю Небесный…». И было ощущение, что мы как-бы поднялись на ступеньку выше по той духовной лестнице, на которую мы карабкались. Мы просто сами поразились…

- Неужели впечатление было таким сильным? Вы сразу поверили ему?

Как бы вам сказать: это было как бы откровение о Человеке! То есть, такого человека, такого священника мы не видели раньше! Я уже со многими нашими известными батюшками к тому времени была знакома, была знакома со старцами. Мы ездили в , виделись и с отцом Наумом, и с отцом Амвросием… Они замечательные священники. Но то, что я увидела во владыке Антонии, просто поразило! Это было какое-то особое присутствие благодати, и каждый ощущал это.

- А что же было потом?

Началась беседа. Темой ее было покаяние - как путь от тьмы к свету. Владыка говорил, что против тьмы можно бороться, только открывшись свету. Нужно решиться открыться и найти в себе этот свет, хоть в самой малой искре. Не тьму искать в себе, а свет, вчитываясь в Евангелие, и находя в нем сродное своей душе.

Потом все начали задавать вопросы. А я сидела ближе всех, и сказала: «Владыка, я не очень понимаю тайну ». Он улыбнулся: «Я тоже», - а потом сказал: «Знаешь, что? Мне бы хотелось поговорить с тобой об этом отдельно. Хочешь? Например, завтра в 12 часов». И пригласил меня приехать к нему в гостиницу «Украина».

Я не могла дождаться следующего дня. Когда мы с мужем приехали в гостиницу «Украина» в назначенное время, то обнаружили там еще таких же, как мы, сидящих и стоящих в коридоре перед закрытыми дверями номера. Их он тоже пригласил, или они пришли сами… Мы удивились, но не расстроились. Знаете, ведь всех нас объединял владыка, и эти люди стали нам как братья и сестры, пока мы ждали его. Не было никакого желания спросить: «Вот, ты пришел, а зачем? Почему вас так много?! Да когда же он сам придет?!» Мы все просто ждали. Пришел он где-то через час после того времени, которое было назначено. Он шел очень быстро, а сзади за ним еще человек пять… Потом люди стали заходить в номер. Мы были последними. Когда подошла наша очередь, и мы зашли, он мне сказал: «Знаешь, я не богослов… Но по-моему, Тайна Святой Троицы - это любовь!» И я сразу поняла, что это действительно так, понимаете? Это действительно так! Конечно, может быть, я уже сто раз об этом читала, но я этого не понимала, а вот когда он мне это сказал, я поняла!

Прошло 7 лет, за это время владыка приезжал в Москву и общался с нами несколько раз. Мы ездили к нему в гостиницу, ходили на все службы, виделись у отца Николая и матушки Нины Ведерниковых. Между нами сложились какие-то отношения, которые уже позволяли задавать чисто жизненные вопросы, спрашивать совета: как поступить в том или ином случае. И всегда его главный ответ был: «Ты подумай о том, чего хочет от тебя Христос? Чего он от тебя сейчас хочет? Как ты думаешь?» И дальше уже начинался какой-то диалог, в котором появлялись дополнительные темы, вопросы. Но для него не существовало проблемы «серьезной» и «мелкой», все вопросы он разрешал глубоко в евангельском духе любви: «Возьми крест свой, не бросай его, и следуй за Христом. Вслушивайся, вглядывайся в Него, подражай Ему, молись Ему».

К тому же, он был страшно добрым человеком, поэтому мы пользовались этим изо всех сил и эксплуатировали его самым бессовестным образом.

В 1973 году мы встретились первый раз.

Приезжал владыка в Москву не так часто, а количество желающих встретиться с ним все увеличивалось. Все труднее было с ним увидеться, поговорить. У его номера в гостинице всегда стояла очередь. И наступил такой момент, что я испугалась, что увлекусь им, как человеком, буду думать: «Только он, и больше никого и ничего!» И ко всем моим страхам за любимых и дорогих мне людей прибавиться еще один. А я вообще страшно беспокоюсь о тех, кого я люблю, страшно беспокоюсь! Бывают люди более или менее спокойные, а я - нет. Поэтому «еще одного» - не хочу! Решила: все, я больше не буду ходить на эти беседы! Я не буду! Я не хочу! Потому что потом я буду об этом думать, а далеко…

И вот я исчезла. Но все-таки потом мы встретились у отца Николая. Он спросил меня: «Ты куда делась?» Я замялась, а потом рассказала, в чем дело. А он очень мягко ответил: «Ты бы мне сказала, вот чудачка!» И больше мы это не обсуждали.

Он удивительно мог человека понять и поддержать, и бесконечно верил в человека.

Два года. Два года пропустила! Но потом снова мы стали ходить к отцу Николаю на встречи с владыкой. К моему мужу Евгению он вообще относился очень ласково, «охранно», может быть, даже от моей активности и требовательности. И вот однажды, после такой встречи, он вдруг неожиданно сказал нам с мужем: «Я еду в Ленинград по приглашению владыки Антония Ленинградского ((Мельникова). - Прим. ред. ), буду там служить: у меня, может быть, там будет времени побольше, приезжайте, если можете, поговорим».

Мы, конечно, поехали. Но ничего из этого не вышло: в Ленинграде нас встретила та же толпа, как и в Москве! Я не хотела их «перебивать», и муж мой тоже. Женя вообще всегда говорил одно: «У меня никаких вопросов нет, я просто хочу быть рядом с владыкой. Просто побыть с ним, и мне больше ничего не надо!» У меня же всегда были вопросы.

В Ленинграде мы поселились в гостинице и ходили на все службы. Они были гораздо менее многолюдные, чем в Москве, но они были, конечно, потрясающими! И можно было причаститься…

- Он сам служил, да?

Да. Служил и причащал, но сам не исповедовал. И вот в холле Ленинградской Духовной академии мы увидели его в обществе еще каких-то церковных лиц, а вокруг были еще люди (в этот день он должен был уезжать). Он отделился от них, быстро, почти бегом, подошел к нам, благословил и радостно приветствовал. Извинился: «Вот, видите, что получилось… Да вы меня простите!» Я ответила, что мы сейчас, как в толпе, только на дерево лезть не надо: и так велики ростом. Это его очень развеселило, и он сказал, что тогда он сам придет к нам, когда вернется в Москву.

И потом мы встретились с ним уже в Москве. «Ну, как, придете?» - спросила я. Он ответил: «Не “придете”, а “придешь”! Как ты говоришь! Ты же мой друг!» И, действительно, назначил день, время, и я по своей, может быть, глупости, а, может быть, пор какому-то своему восторгу, объявила своим некоторым друзьям…

- Когда это было?

В 1982 году. Представляете, приехали даже из Ленинграда! И когда он пришел, то войти было невозможно! 70 человек стояли плечом к плечу: мы потом как-то пересчитали, когда он уже ушел. И пока мы дошли до комнаты, полчаса прошло: он шел, и всех благословлял. Останавливался и смотрел на каждого человека. И все люди это запомнили, столько потом было воспоминаний, даже у тех, кто видел его всего один раз!

У владыки были необыкновенные глаза. Он был небольшого роста, довольно красивый человек, но глаза у него были особенные! Он был темноглазый, смотрел куда-то намного глубже, чем обычный человек… Он совершенно просто себя вел, без всякого «архиерейского величия». И поэтому люди к нему обращались с любой просьбой и с любым разговором.

И первая беседа, которая была у нас дома, как я помню, называлась «О встрече». Поэтому и книжку свою я потом назвала «Встречи». Это была его любимая тема, главная для него и для нас - ведь те наши встречи вели нас очень часто все выше и выше, до самой высоты, до встречи с Богом.

После были вопросы о жизни в семье, о супружеских отношениях. На традиционный вопрос, кто главнее муж или жена, он ответил весьма нетрадиционно: «Тот, кто берет на себя по-настоящему ответственность за семью. Если муж берет на себя ответственность за свою семью, то он и главный. Муж - Христос, жена - Церковь. Христос - глава Церкви, но Христос жизнь свою положил за Церковь». Так записала я в своем дневнике его слова о семье.

И еще он много раз говорил, что в семье должен быть свет, на который будут сходиться многие, не имеющие того света и радости.

Вопросы задавались самые разные: например, читать или не читать светскую литературу? Он отвечал: «Читать светскую литературу можно. Потому что до духовной надо еще дорасти. Многие светские писатели поднимают серьезные проблемы человеческой жизни. Идти к духовному чтению нужно постепенно. Евангелие же необходимо читать постоянно». Объяснял, что серьезная литература глубока и интересна, и ведет к той же цели - к богообщению.

На вопрос, у какого врача лечиться: у знающего или верующего, он ответил, что лучше у знающего, и помолиться, чтобы Господь ему дал мудрости в его работе.

Человек свободное существо, и никому нельзя посягать на его свободу. Даже Господь на свободу человека никогда не посягает. Он дает ему свободный выбор. Это Владыка не уставал повторять.

- А после этой встречи были ли следующие?

Потом он сказал, что он еще придет, и так несколько раз и было. И та же толпа встречала его в дверях. Отказать людям не было никакой возможности, ведь для каждого встреча с владыкой была огромной радостью. Уходили за полночь. Мы не успевали поговорить с владыкой лично. И тогда мы стали думать, что же нам делать - и придумали. Последующие наши встречи проходили так: владыка выбирал тему и вел беседу. Когда беседа заканчивалась, мой муж становился у дверей, и каждому выделялось по 10 минут на личное общение, а если ты превышал свое время, то тебя оттуда выпихивали (ну, особенно не выпихнешь, если человек этого не хочет!). Но и за эти 10-15 минут люди получали так много, что уходили радостные, успокоенные.

- Какие-то трудности в организации этих встреч случались?

За владыкой следили. Нашу машину, в которой мы ехали с владыкой, всегда сопровождала «на хвосте» другая. Мы это знали. В нашем парадном у окна стояли какие-то молодцы, которые и не скрывали, зачем они здесь. Они ставили на окно бутылку шампанского, изображали «компанию». На вид, люди как люди, и не скажешь, что они какие-то не такие. Да они и были такие, только просто еще не знали владыку! Один раз я, по своей экспансивности, хотела их пригласить к нам послушать беседу (они там пили как-бы, но были совершенно трезвыми). Но они отказались: «Мы здесь для того, чтобы обеспечить порядок! Если вот будет беспорядок, мы сразу зайдем». А потом мне стали говорить, что «прослушивают наши стекла», или еще что-то в этом роде, но мы как-то вот не боялись! Не знаю, почему… Меня даже с работы не уволили, хотя могли. Помню, что заместитель какого-то главного начальника сказал мне: «Послушай, если у тебя есть какая-то лишняя книга, ты лучше мне дай, а не давай вот им, чтобы они не жаловались на тебя!» Так что, в общем, как-то обошлось.

В1990-м году мы видели владыку Антония в последний раз, провожали его перед отлетом в Англию. Осталась последняя фотография со всей нашей семьей в его гостиничном номере перед отъездом, последняя фотография в России.

- Какой, на ваш взгляд, был главный завет владыки?

В самом начале знакомства, в 1973 году, он подарил нам свою фотографию и на обороте написал слова : «Радуйтесь в простоте сердца доверчиво и мудро…». И еще я добавила бы: «За все благодарите». Это он не уставал повторять. Дело в том, что вот радости-то нам в жизни всегда и не хватает. Не хватало тогда, не хватает и теперь. Именно радости! И очень хочется, чтобы она была. Радость от жизни, от всего того, что вокруг тебя есть. Это его главный и основной завет нам был: «Радуйтесь!»

Но на вопрос о том, каков же плод духовного развития, он всегда отвечал: « !» Всегда напоминал: не обольщайтесь, радость бывает только в том случае, если ты возрастаешь в смирении. А если этого нет, то нет и радости!

Небо было ясным и чистым. Не было видно больших ширококрылых птиц, парящих от долины к долине, и даже плывущего облачка. Деревья стояли тихо, а цепь гор щедро отбрасывала тень. Любопытный олень, поглощенный любопытством, стоял, наблюдая, а затем неожиданно бросился прочь при нашем приближении. Под кустом сидела землистого цвета плоская усатая жаба, неподвижная, с яркими глазами. На западе, на фоне садящегося солнца, горы были четкими и выразительными. Далеко внизу стоял большой дом. При нем был бассейн, в котором плавало несколько человек. Дом был окружен красивым садом. Выглядело это место процветающим и уединенным и имело ту особую атмосферу богатства. Чуть дальше на большой дороге в сухом поле стояла хижина. Даже издали ощущалась бедность, запущенность и тяжкий труд. С той высоты было видно, что оба дома были недалеко друг от друга. Уродство и красота соприкасались друг с другом.

Простота сердца имеет гораздо большее значение и важность, чем простота обладания. Довольствоваться малым относительно легко. Отказ от комфорта, курения или других привычек не показывает простоту сердца. Носить набедренную повязку в мире, озабоченном одеждой, удобствами и развлечениями, не есть показатель свободы существования. Один человек отказался от мира и всего мирского, но страсти и желания обуревали его. Он надел робу монаха, но покоя не знал. Его глаза были вечно алчущими, а ум разрывался от сомнений и надежд. Внешне вы дисциплинированы и отказываете себе в чем-то, вы следуете своим курсом, шаг за шагом, чтобы достичь результата. Вы соизмеряете прогресс своих достижений со стандартами добродетели: насколько вы можете отказаться от того или иного, насколько вы контролируете свое поведение, как вы терпимы и добры, и т. д. Вы научились искусству концентрации и вы уходите в лес, монастырь или темную комнату для медитации. Вы проводите ваши дни в молитвах и соблюдении обрядов. Внешне вы сделали вашу жизнь простой и за этот продуманный и расчетливый ход вы надеетесь получить благословение свыше. Но разве реальность постигается внешними действиями и контролем? Хотя, конечно, внешняя простота, отказ от комфорта необходимы, но откроет ли этот жест дверь в реальность? Увлечение комфортом и успехом отягощает ум и сердце, а нам необходима свобода для путешествия. Но почему нас так волнуют внешние жесты? Почему мы так рьяно решаемся на внешнее выражение нашего побуждения? Страх ли это самообмана или того, что могут другие сказать? Почему мы хотим убедить себя в собственной честности? Разве вся эта проблема не содержится в нашем стремлении быть уверенными, убежденными в важности нашего становления?

Желание быть - это начало сложности. Ведомые вечно усиливающимся желанием быть, внутренним или внешним, мы принимаем или отрекаемся, поддерживаем или отрицаем. Понимая, что время обворовывает нас, мы примыкаем к бесконечному. Эта борьбы за бытие, положительное или отрицательное, через присоединение или отторжение, никогда не окончится с помощью внешнего жеста, дисциплины или практик. А понимание этой борьбы принесет естественно и спонтанно свободу от внешнего и внутреннего накопления противоречий. Реальность нельзя постичь отторжением. Она недосягаема никакими средствами. Все средства и цели - это форма привязанности, они должны прекратиться ради бытия реальности.

Небо было открытое и глубокое. Не видно было больших птиц с широкими крыльями, которые так легко перелетают из долины в долину, не было даже проходящего облака. Деревья стояли тихо, а в извилистых складках холмов лежала густая тень. Нетерпеливый олень, сгорающий от любопытства, пристально посмотрел вперед, но при нашем приближении внезапно бросился в сторону. Под кустом неподвижно сидела жаба, такого же цвета, как и земля, с прямыми рожками и светлыми глазами. На западе отчетливо выделялись горы в лучах заходящего солнца. Далеко внизу стоял большой дом; при нем был бассейн, и несколько человек купались. Прекрасный сад окружал дом; место выглядело процветающим и уединенным, и чувствовалась особая атмосфера богатства. Еще дальше вниз по пыльной дороге, на иссохшем поле стояла небольшая лачуга. Даже на этом расстоянии видны были бедность, запущенность, непосильный труд. Сверху оба дома казались расположенными близко один от другого; красота и убожество касались друг друга.

Простота сердца имеет гораздо большее значение, чем простота внешней жизни. Довольствоваться небольшим количеством вещей сравнительно легко. Отказ от комфорта, от курения и других привычек не означает простоты сердца. Надеть набедренную повязку в мире, который насыщен одеждами, комфортом и развлечениями, еще не означает свободной жизни. Жил некогда человек, который отказался от мира и его путей, но желания и страсти одолевали его; он надел на себя одеяние монаха, но не знал покоя. Его глаза постоянно искали, а ум раздирался сомнениями и надеждами. Внешне вы создаете дисциплину и отрекаетесь. Вы планируете свой путь шаг за шагом с тем, чтобы достичь цели. Вы оцениваете успехи ваших достижений, руководствуясь стандартными добродетелями. Вы смотрите, насколько вы отреклись от того или другого, насколько вы владеете собой в вашем поведении, насколько вы терпеливы и мягки и т.д. Вы изучаете искусство сосредоточения и удаляетесь в лес, в монастырь или в темную комнату для медитации; вы проводите ваши дни в молитве и бдении. Внешне вы сделали вашу жизнь простой, и с помощью этого обдуманного и рассчитанного шага надеетесь достичь блаженства, которое не от мира.

Но достижима ли реальность через внешний контроль и запреты? Хотя простота жизни, отказ от комфорта, очевидно, необходимы, но может ли этот жест раскрыть двери к реальности? Постоянная забота о комфорте и успехе отягощает ум и сердце, в то время как всегда должна быть готовность пуститься в путь. Но почему мы так озабочены внешними жестами? Почему мы с таким рвением стараемся выразить наше стремление? Есть ли это страх самообмана или мы боимся того, что может сказать другой? Почему мы хотим убедить самих себя в цельности своей натуры? Не лежит ли вся эта проблема в желании быть защищенным, убежденным в значимости собственного становления?

Желание быть - это начало сложности. Движимые постоянно возрастающим желанием быть, внутренне и внешне, мы накапливаем или отрекаемся, культивируем или отвергаем. Видя, что время уносит все, мы цепляемся за вневременное. Эта борьба за то, чтобы быть, позитивно или негативно, через привязанность или отречение, никогда не может быть решена с помощью внешнего жеста, дисциплины или практики; но понимание этой борьбы естественно, спонтанно вызовет свободу от внутреннего и внешнего накопления с их конфликтами. Реальность не может быть достигнута через отречение; она не может быть достигнута никакими средствами. Все средства и результаты являются формой привязанности, и они должны прекратиться ради бытия реального.

Несчастье нынешних англичан не в том, что они хвастливы. Хвастливы все. Но англичане, на свою беду, хвастаются тем, что от хвастовства гибнет. Француз гордится смелостью и логикой, оставаясь логичным и смелым. Немец гордится аккуратностью и тонкостью - и не утрачивает их. Мы же гордимся скромностью, а это чистая нелепость. Многие добродетели гибнут, как только ты их в себе заметишь. Можно знать, что ты отважен; нельзя знать, что ты бессознателен, как бы ни старались наши поэты обойти этот запрет.

В определённой мере относится это и к моде на простую, здоровую жизнь. Против поборников опрощения (во всех их видах - от вегетарианцев до славных упорством духоборов) можно сказать одно: они ищут простоты в делах неважных - в пище, в одежде, в этикете; в делах же важных становятся сложней. Только одна простота стоит стараний - простота сердца, простота удивления и хвалы.

Мы вправе размышлять о том, как нам жить, чтобы её не утратить. Но и без размышлений ясно, что «простая жизнь» её разрушает. Тот, кто ест икру в радости сердца, проще того, кто ест орехи из принципа.

Главная ошибка поборников простоты сказалась в их любимых речениях: «простая жизнь» и «возвышенность мысли». На самом деле всё не так. Им надо бы возвышенно жить и мыслить попроще. Даже слабый отблеск возвышенной жизни явил бы им силу и славу пира, древнейшей из человеческих радостей. Они узнали бы, что круговая чаша очищает не меньше, чем голод; что ритуал собирает душу не меньше, чем гимнастика. А простота мысли открыла бы им, как сложна и надсадна их собственная этика.

Да, одна простота важна - простота сердца. Если мы её утратим, её вернут не сырые овощи и не лечебное бельё, а слезы, трепет и пламя. Если она жива, ей не помешает удобное старое кресло. Я покорно приму сигары, я смирюсь перед бургундским, я соглашусь сесть в такси, если они помогут мне сохранить удивление, страх и радость. Я не думаю, что только они помогают сохранить эти чувства; по-видимому, есть и другие методы. Но мне ни к чему простота, в которой нет ни удивления, ни страха, ни радости. Мне страшно бесовское видение: ребёнок, в простоте своей презирающий игру.

Здесь, как и во многом другом, ребёнок - лучший учитель. Самая суть ребёнка в том, что он, дивясь, страшась и радуясь, не различает простого и сложного, естественного и искусственного. И дерево, и фонарь естественны для него, вернее - оба сверхъестественны. На диком деревенском лугу мальчик играет в железную дорогу. И прав: ведь паровоз плох не тем, что уродлив, и не тем, что дорог, и не тем, что опасен, а тем, что мы в него не играем. Беда не в том, что машин всё больше, а в том, что люди стали машинами.

Нам нужно не обычаи менять и не привычки, а точку зрения, веру, взгляд. Если мы правильно увидим долг и долю человека, жизнь наша станет простой в единственно важном смысле слова. Всякий прост, когда искренне верит, надеется и любит. Тем же, кто вечно толкует нам о диете или о сандалиях, напомним великие слова: «Итак не заботьтесь и не говорите: „Что нам есть?“, или: „Что нам пить?“, или: „Во что нам одеться?“, потому что всего этого ищут язычники и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всём этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам».

Вот лучшее правило жизни и лучший врачебный совет. Здоровье - как и сила, и красота, и благодать - даётся тому, кто думает о другом.