Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда. Образ в искусстве

С 1907 года начинает свою деятельность художественная антреприза Дягилева, выступавшая за рубежом под названием «Русские сезоны», «Русский балет Сергея Дягилева» и сыгравшая свою роль в развитие не только балетного искусства, но и русского и европейского музыкального творчества. Среди композиторов, написавших для «Русского балета» - И. Стравинский, С. Прокофьев, Н. Черепнин, а также К. Дебюсси, М.Равель, Д. Мийо, Ф. Пулек, Э. Сати, Ж. Орик и других. Хотя надо отметить, что первый русский сезон Дягилева состоялся в 1906 году. Тогда под председательством великого князя Владимира Александровича состоялась первая Парижская выставка. Чтобы выставка была более понятна, Дягилев выпустил каталог «Русской художественной выставки в Париже», с множеством иллюстраций, с вступительной статьей Александра Бенуа о русском искусстве. Её целью было ознакомить западное общество с русской живописью и скульптурой за последние 200 лет. Выставка имела огромный успех, и Дягилев начал думать о других русских сезонах, которые смогли бы ознакомить Париж вообще со всем русским искусством, а не только с одной живописью. В 1906 году Дягилеву удалось завязать многие важные отношения, связи в важных кругах. Исключительно важным для всех дягилевских сезонов было знакомство с графиней Греффюль, которая долгие годы покровительствовала Дягилеву.

В 1906 году С.Дягилев устраивает пробный русский концерт во Дворце Елисейских полей, на который пригласил французских художников и музыкантов, - концерт удался так же, как и выставка, он и решил судьбу Русского сезона в 1907 году. К этому сезону были привлечены самые лучшие и самые крупные музыкальные силы. Дирижировали Артур Никиш - лучший интерпретатор Чайковского, Римский-Корсаков, Феликс Блуменфельд, Рахманинов, С. Шевийяр, Глазунов; солистами были приглашены пианист Иосиф Гофман и такие певцы и певицы, как Фелия Летвин, Фёдор Шаляпин- с этих концертов и началась мировая слава Шаляпина, и многих других исполнителей. Программа была составлена из шедевров русской музыки. В неё вошли: Глинка (увертюра и первое действие «Руслана и Людмилы», «Камаринская»), Римский-Корсаков (симфонические картины «Ночь перед Рождеством»), вступление к первому действию и две песни Леля из «Снегурочки», третья картина из оперы-балета «Млада», сюита из «Царя Салтана» и подводное царство из «Садко»), Чайковский (вторая и четвёртая симфонии), Бородин (множество отрывков из «Князя Игоря»), Мусорский («Трепак», второе действие «Бориса Годунова» и отдельные отрывки из «Хованщины»), Танеев (Вторая симфония), Лядов (восемь народных песен и «Баба-Яга»), Рахманинов (Второй фортепьянный оркестр и кантата «Весна»), Балакириев («Тамара»), Ляпунов (фортепьянный концерт) и Цезарь Кюи (представленный одним романсом из оперы «Вильям Ратклиф»).

Конечно, в пять концертов невозможно было вместить всю русскую музыку 19 и начло 20 века, но и то, что исполнялось, давало такое представление о русской музыке, какого никогда до тех пор не было на Западе, и явилось настоящим, значительнейшим и плодотворнейшим откровением для Парижа.

Дягилев позаботился и о печатно-просветительской программе Русских исторических концертов. И эта программа облегчала знакомство с русской музыкой и приближала к ней. Давались прекрасно составленные сведения об отце русской музыки Глинке, о Бородине, о Кюи, о Балакиреве, о Мусоргском, о Чайковском, о Римском-Корсакове, об А.С. Танееве, о Лядове, о Глазунове, о Скрябине, о Рохманинове, давались их портреты, написанные Репиным, Бакстом, Кузнецовым, Серовым и Заком. Давались объяснения к исполнявшимся произведениям, предоставлялись портреты артистов в их главных ролях (особенно много было помещено портретов Шаляпина), декорации русских оперных постановок и прочее.

Особенно большое впечатление на Парижскую публику и на музыкантов произвели Римский-Корсаков, Бородин и Мусоргский (Чайковский и Рахманинов, становившиеся кумирами в России, прошли мимо, не задев ответных струн Западной публики). Зато Мусоргский буквально вошёл в кровь и плоть всей современной французской музыки, и повлиял не только на такого индивидуалиста, Равеля, но и на такого уже сложившегося большого мастера с резко выраженной музыкальной личностью, Дебюсси. Молодое поколение французских композиторов, извлекшее для себя много полезных уроков по красочной инструментовке у Римского-Корсакова, стало в буквальном смысле слова бредить Мусоргским. Ему принадлежит большая творчески-образующая роль и значение в современной французской музыке, чем Вагнеру. Мусоргский и Шаляпин имели в Париже наибольший успех, наверное поэтому Дягилеву захотелось привести в Париж оперу Мусоргского «Борис Годунов» с Шаляпиным в главной роли. Дягилеву захотелось представить Парижу подлинную Русь конца ХVI-начало XVII века, и для этого он изъездил всю крестьянскую Россию, собирая настоящие русские сарафаны, настоящий старинный русский бисер и старинные русские вышивки (всю свою постановку «Бориса Годунова» Дягилев впоследствии передал французской Опера). На рынках, в лавках и в лавчонках находились и покупались ткани, старинные кокошники, повойники, сарафаны, расшитые золотом платки, из которых делались воротники для шуб и кафтанов. Вся эта (музейная) роскошь чрезвычайно поразила Парижан. Сама опера была местами переделана, и в таком виде впервые представлялась в Париже.

Париж был потрясён! Русский гений завоевал культурную столицу мира. Европа приняла в себя, впитала Мусоргского «Бориса Годунова», который и по сей день не сходит с мировых оперных театров. Артисты всего мира стали впитывать в себя, и учиться у Шаляпина; после премьеры «Бориса Годунова» во всём мире стали петь и играть иначе, не так, как до Шаляпина. Большой успех имели также и декорации Головина и Юона, а также четвёртая картина- Александра Бенуа. В тот период у Дягилева состоялось ещё два важных знакомства: с Мисей Серт и княгиней Полиньяк, которые сыграли большую роль в творческой деятельности Сергея Павловича.

К новому сезону Дягилев решил показать Парижу не только русскую оперу, но и впервые русский балет. Крайне важно было для Дягилева чтобы в новом балете обязательно присутствовали три фактора, слияние и синтез живописи, музыки и танца. Из петербургских танцовщиков была намечена «революционная» группа М.Фокин, прекрасный танцор, начинавший как раз в это время свою балетмейстерскую карьеру, Анна Павлова, Тамара Карсавина, блистательная Ксешинская, Больм, Монахов и гениальный Нижинский. Из Большого театра были приглашены В. Карралли и Мордкин.

Дягилеву удалось заручиться согласием лучших певцов: помимо Шаляпина, в Париж поехали Липковская, Петренко, Смирнов, Касторский, Шаронов, Запорожец, Дамаев, Давыдов и другие.

После смерти постоянного покровителя великого князя Владимира Александровича, Дягилев лишается субсидий. Спасение ситуации пришло от Серт и графини Греффюль. Они находят необходимые средства для того, чтобы снять театр Шатле. Театр оказался малоприспособленным для русского балета и оперы. Для оркестра пришлось уничтожить первые пять рядов кресел, полностью переделать пол на сцене, весь партер, колонны и балюстрады обтягивал новым бархатом, старый Шатле преображался и приобретал праздничный вид. Дягилев разрывался между рабочим, артистами, художниками, музыкантами и журналистами. Критики и интервьюеры всё больше и больше заходили в Шатле, и потом заполняли газеты целыми полосами-рассказами о дягилевской труппе и её работе, подготавливая парижского зрителя к открытию новых «Русских сезонов».

19 мая 1909 года состоялся первый балетный спектакль в Шатле: «Павильон Армиды», «Князь Игорь» (сцены и половецкие пляски) и сюита танцев «Пир». Можно, уверенно сказать, что Русский сезон приняли как откровение и как самое крупное событие в мировой художественной жизни начала ХХ века. Балетные спектакли чередовались с оперными. 24 мая состоялась премьера «Псковитянки» Римского-Корсакова и «Ивана Грозного» с участием Шаляпина. В третий вечер были даны - первый акт оперы Глинки «Руслан и Людмила» и одноактный балет «Сильфида», в котором парижская публика впервые увидела покорившую весь мир Анну Павлову, Нижинским и Красавиной, а также «Клеопатру» с присоединившимися Фокиным и Идой Рубинштейн.

На фоне тотального упадка французского театра, особенно балета, русская опера и балет были приняты сразу Парижем, как величайшее мировое художественное откровение, которое создаёт целую эру в искусстве.

Постепенно стала поступать и художественная оценка этого события, и критика. Надо отметить, что французский балет к началу ХХ века до такой степени упал, что вместе с его падением прекратила своё существование балетная критика, и о хореографии буквально некому было писать. А так как писать о самом крупном и притом самом модном художественном событии в Париже было необходимо, то иногда приходилось обращаться к русским критикам и на свой лад переделывать писания русских балетоманов. Или чаще всего обращались к художникам и особенно музыкантам, которые и оценивали балет с точки зрения живописи и музыки. Прежде всего были оценены декорации и костюмы Бенуа (в «Сильфиде» и в «Павильоне Армиды», Бакста(в «Клеопатре»), Рериха(в «Князе Игоре», Коровина(в «Пире») и Головина(в Псковитянке») - с точки зрения новых театральных откровений и новых принципов. Также были по достоинству оценены оперные и балетные исполнители. Была окончательно закреплена победа русской музыки, одержанная Дягилевым в двух предыдущих сезонах. Глинка, Чайковский, Бородин, Римский-Корсаков, Мусоргский, Глазунов становятся привычно-любимыми именами.

«Нижинский поразил Париж тем, что давно забыли - что может существовать самостоятельный мужской танец, что можно восторгаться не только грацией танцовщицы, но и элевацией и божественностью танцовщика. Из танцовщиц Париж боготворил Карсавину и Анну Павлову. Откровением для Парижа был и кордебалет, ансамбль с его совершенно необычной психологической экспрессивностью. Парижские газеты писали: «Русский балет чарует нас своим ансамблем, той добросовестностью и тем энтузиастом, с которым вся труппа исполняет малейшие детали. У нас, когда балерина танцует, кордебалет остаётся словно вросшим в землю, с повисшими руками. У русских же вся сцена залита лихорадочным ожиданием, среди которого отдельные балерины врываются в общую пляску и появляются на гребне её».

К сезону 1910 года Дягилев привлёк новые артистические силы - Лидию Лопухову из Мариинского театра и Екатерину Гельцер, приму - балерину из Большого театра, и танцовщика Волинина; художники остались те же. Самое большое внимание Дягилев уделял составлению программы - созданию новых балетов. В выборе оказались две параллельные дягилевские тенденции - его тяга к старому классическому балету и его модернистическая, новаторская тенденция. Дягилев хотел вернуть Парижу то, что было создано и утеряно Парижем, но сохранилось русским балетом. И показать что-то оригинальное русское, новое. Для первой цели он выбрал «Жизель» Адана, так же был выбран «Карнавал» на музыку Шумана, поставленный Фокиным.

К следующему сезону возник вопрос о поиске новых композиторах. Для «Шахеризады» была взята готовая музыка (но с пропусками) симфоническая поэма Римского-Корсакова. Для другого балета «Жар птицы» решено было заказать музыку Игорю Стравинскому. Вообще надо сказать, что открытие Стравинского полностью принадлежит Дягилеву.

«На репетиции «Свадебки» постоянно присутствовал её автор- Игорь Стравинский, и не просто присутствовал, а принимал горячее участие: вначале он только делал указания, сердился, жестикулировал, потом входил в азарт, снимал пиджак, садился на место пианиста - передавал симфоническую звучность балета, пел в каком-то исступлении ужасным голосом, но так убедительно, что в этом не было ничего комического, и играл до изнеможения. Под его исступлённую игру все уже не репетировали, а по-настоящему танцевали».

В творческую жизнь Дягилева вошёл человек, с которым будет неразрывна судьба Русского балета. Дягилев поверил в гений Стравинского, открыл его миру, и оставался верен ему всю жизнь. За 20 лет существования Русского балета Дягилев поставил восемь балетов Стравинского: «Жар-птицу», «Петрушку», «Весну священную», «Песнь соловья», «Пульчинеллу», «Лису», «Свадебку», «Аполлона Мусагета». И оперы «Мавра», «Соловей», ораторию «Эдип-царь» и «Фейерверк». С 1910-1913 года Стравинский был одним из главных художественных руководителей Русского балета,- его роль может быть сравнима только с ролью Бакста и Бенуа. Подобно тому как живопись Бакста Бенуа предопределяла характер, а часто и рисунок танца, подобно этому и музыка Стравинского предопределяла танцевальный новаторский пути и характер балета. Таким образом, он опосредованно влиял на то новое, что рождалось для Русских сезонов, для предоставления нового видения музыки и балета для западной публики.

Весною 1910 года Париж снова увидел дягилевскую оперу и балет. Он привёз пять новинок: «Шахеразаду», «Жар-птицу», «Карнавал», «Ориенталии» и «Жизель». Успех был ещё большим, чем в 1909 году. Громадный успех имела «Шахеризада», но правда были и разногласия по поводу применения и искажения симфонической поэмы Римского-Корсакова, среди французской критики. «Шахерезада» разделяла успех с «Жар-птицей», критики увидели отрешение от традиций для новых форм пластики и новое завоевание Русского балета - музыкальное, которого, по их мнению, до сих пор недоставало.

Критики наконец-то поворачиваются «лицом» к самому искусству танца, начинает возрождаться французская балетная критика. Триумф 1910 года имел те же последствия, что и триумф 1909 года.

Постепенно образовывается постоянная труппа Русского балета за рубежом, которая преподносила русскую музыку балет и живопись всему миру.

«Его сила была неодолимой» - писал Игорь Стравинский. «Человек огромных дарований и не меньших дерзновений» - восхищался Михаил Нестеров. Великий театральный и художественный деятель Сергей Дягилев взял и совершил революцию. Такую, которая приводит в восхищение - культурную.

Детство в «Пермских Афинах»

В народе дом благородных дворян Дягилевых метко обозвали Пермскими Афинами - и дело было вовсе не в его архитектурных особенностях, а в публике, которая собиралась на Сибирской, 33. Художники, поэты, писатели, философы и многие другие лучшие представители городской интеллигенции приходили сюда, чтобы находить друзей и соратников и делиться друг с другом новостями из мира искусства, а молодой Сергей Павлович постепенно привыкал к такой компании, таким разговорам и таким взглядам на жизнь. Вероятно, прошедшие в благодатной атмосфере домашнего музицирования, самодеятельных спектаклей и полуночных споров о культуре детские годы сказались на всей дальнейшей жизни нашего героя, а возможно и предопределили ее основное течение.

В 1890 году Дягилев покидает родительский дом, переезжает в Петербург и поступает на юридический факультет университета. До основания «Мира искусства» остается 8 лет

Фортепиано. Римский-Корсаков. Стравинский

Переехав в Петербург и начав изучение юриспруденции, Дягилев параллельно занимается музыкой с профессором петербургской консерватории Николаем Римским-Корсаковым. Эти занятия становятся поворотным моментом - благодаря Римскому-Корсакову Дягилев знакомится с молодым композитором Игорем Стравинским, и это знакомство становится важнейшим в жизни всех троих.

Впервые ученики Римского-Корсакова встретились на петербургской премьере сюиты Стравинского «Фавн и пастушка». Обладая тончайшим музыкальным вкусом, Дягилев оценил сочинение молодого композитора и спустя некоторое время появился в его жизни в роли уже не поклонника, а соавтора. Он предложил Стравинскому написать балет для постановки в рамках «Русских сезонов», и следующие три года стали едва ли не самым «звездным» периодом в жизни как первого, так и второго. За это время Стравинский написал три великих балета, каждый из которых превращал «Русские сезоны» Дягилева в культурную сенсацию мирового масштаба - «Жар-птица» (1910), «Петрушка» (1911) и «Весна священная» (1911-1913).

Дружба Дягилева со Стравинским продолжалась долгие годы. «Работать с этим человеком всегда бывало и страшно, и в то же время спокойно, настолько неодолимой была его сила» - вспоминал Стравинский в своей книге «Хроника моей жизни».

«Мир искусства»

Через 10 лет после переезда в Петербург Дягилев вместе с художником Александром Бенуа создает художественное объединения «Мир искусства». Провозглашая первенство личности творца над его художественным произведением, а также стремление к модерну и символизму, «Мир искусства» становится важнейшей культурной константой своей эпохи.

В состав «Мира искусства» входят такие художники как Леон Бакст, Мстислав Добужинский и Евгений Лансере, его идеи в той или иной степени разделяют Михаил Нестеров, Исаак Левитан, Иван Билибин, Константин Коровин, Борис Кустодиев, Валентин Серов и многие другие.

По инициативе Дягилева объединение «Мир искусства» издает одноименный журнал и устраивает выставки картин русских художников под его эгидой. Именно эти выставки становятся главным шансом заявить о себе для сотен начинающих мастеров.
«Создавайте себе имя, выставляйте на «Мир искусства»...» - знаменитые слова Репина, обращенные к Ефиму Честнякову, пожалуй, доходчивее всего описывают потенциальную значимость дягилевских выставок для молодых художников того времени..

Дягилев в живописи и графике

До наших дней дошло великое множество портретов Сергея Павловича Дягилева, написанных такими выдающимися художниками как Леон Бакст, Александр Бенуа и Валентин Серов, однако настоящие жемчужины можно отыскать и среди менее известных изображений.

Одна из таких жемчужин - на фото вверху. Это портрет Дягилева, написанный рукой великого оперного певца Федора Шаляпина в 1910 году

«Русские сезоны» в Париже

В 1907 году Париж впервые слышит пение Шаляпина и музыку Римского-Корсакова, Рахманинова и Глазунова. С этого момента начинается история знаменитых «Русских сезонов» Дягилева, которые вмиг сделали все русское самым модным и актуальным в мире. Фантастический успех первых сезонов, в программу которых входили балеты «Жар-птица», «Петрушка» и «Весна священная», дал европейской публике понять, что передовое русское искусство - полноправная и интереснейшая часть мирового художественного процесса.

Балетный ренессанс

Многие современники, равно как и исследователи жизни и творчества Дягилева, сходятся на том, что главнейшей заслугой Сергея Павловича стал тот факт, что, организовав свои «Русские сезоны», он фактически запустил процесс возрождения балетного искусства не только в России, но и во всем мире. Созданные в его антрепризе балеты по сей день являются гордостью крупнейших балетных сцен мира и с успехом идут в Москве, Санкт-Петербурге, Лондоне, Париже и множестве других городов..

Память

Сергей Дягилев скончался в Венеции и похоронен на знаменитом острове-кладбище Сан-Микеле. Неподалеку от Дягилева погребен Игорь Стравинский. По традиции, на могилу Стравинского приносят написанные на нотной бумаге слова благодарности маэстро, а на могилу Дягилева - легкие балетные пуанты (на фото вверху). Чтобы пуанты не уносило ветром их как правило набивают песком...

Сергей Дягилев и национально-романтические искания в русском искусстве*

С. В. Голынец

Л. С. Бакст. Портрет С. П. Дягилева с няней. 1906. Холст, масло. 161х116. Государственный Русский музей

На рубеже XIX–XX столетий эмоциональный, нередко менявший свои мнения Илья Репин обвинил Дягилева и его сотрудников по «Миру искусства» в «игнорировании русского», в «непризнании существования русской школы» [Репин, 1899, 4–8]. Позже сами мирискусники, ревнуя Сергея Павловича к его более молодым сподвижникам – представителям следующих художественных поколений, упрекали своего бывшего вождя в отрыве от традиций отечественной культуры. В один из наиболее мрачных периодов советского времени и те и другие, вслед за репинской кличкой «чужаки России», получили ждановскую – тогда грозную – «космополиты». Но это уже в прошлом, и ныне все более ясными становятся национальные истоки и «Мира искусства», и деятельности выдающегося импресарио в целом. Справедливыми оказались слова Михаила Нестерова о Сергее Дягилеве: «…вопреки всему [он] был русским. Ни его космополитизм, ни манеры, ни лоск, ни прекрасный пробор и седой клок волос на голове – ничто не мешало ему быть русским… Недаром в его жилах текла мужицкая кровь даровитого самородка-пермяка, и весь яркий талант его был русский талант…» [Нестеров, 1986, 449] 1 .

Вопрос о национальном своеобразии встает перед искусством каждой страны, в одних случаях решаясь спокойно и естественно, в других обретая драматический характер. Особую остроту для России он получил в связи с ее огромной евразийской территорией, обилием этносов и вероисповеданий, в связи с резким переломом, произошедшим в эпоху петровских преобразований, во многом оторвавших культуру просвещенных классов от народной основы, а также в связи с той ролью, какую русское искусство, вслед за литературой, взяло на себя в XIX столетии. Новые аспекты этот вопрос приобрел в конце XIX – начале XX в., когда социальная направленность творчества передвижников сменилась поиском общенациональных этических и эстетических идеалов и когда значительно расширились международные художественные контакты.

Начав именно в этот период свою критическую и выставочную деятельность, Дягилев живо откликнулся на актуальные проблемы, разумеется, в чем-то ошибаясь, разделяя увлечения и заблуждения своего времени, а в чем-то оказываясь впереди. Его особую симпатию вызывали национальные школы, лишь недавно появившиеся или возродившиеся на художественной карте Европы: шотландская, голландская, финляндская. В последней Дягилев отмечает «врожденную любовь к своему суровому народному типу», «трогательное отношение к своей бескрасочной природе» и «восторженный культ финских сказаний», «оригинальность техники, стоящей вместе с тем вполне на высоте Запада» [Дягилев, 1899а; цит. по: Сергей Дягилев и русское искусство, 1982, I, 80]. Подобного он ждал и от русского искусства, сознавая его ни с чем не сравнимые потенциальные возможности.

В одной из своих первых статей будущий организатор зарубежных триумфов отечественного искусства призывал русских художников: «…Чтобы быть победителями на этом блестящем европейском турнире, нужны глубокая подготовка и самоуверенная смелость. Надо идти напролом. Надо поражать и не бояться этого, надо выступать сразу, показать себя целиком, со всеми качествами и недостатками своей национальности <...>. Отвоевав себе место, надо сделаться не случайными, а постоянными участниками в ходе общечеловеческого искусства. Солидарность эта необходима. Она должна выражаться как в виде активного участия в жизни Европы, так и в виде привлечения к нам этого европейского искусства; без него нам не обойтись – это единственный залог прогресса и единственный отпор рутине…» [Дягилев, 1896; цит. по: Сергей Дягилев и русское искусство, 1982, I, 56–57]. Дягилев понимал, что тесное соприкосновение с западным искусством необходимо и для того, чтобы избежать поверхностного подражания ему, и для того, чтобы увидеть в других школах сходные поиски национальной самобытности. «Когда Васнецов гулял по Ватикану или в Париже всматривался с интересом в творения Бёрн-Джонса, он не хотел покоряться, и, наоборот, именно тут, в момент преклонения перед чарами чужеземного творчества, он понял всю свою силу и ощутил с любовью прелесть своей девственной национальности», – утверждал молодой критик [Дягилев, 1899б; цит. по: Сергей Дягилев и русское искусство, 1982, I, 85].

Национальное своеобразие отечественного искусства Дягилев понимал широко. Выразителями русского духа были для него и Виктор Васнецов, и Левитан, равно как Пушкин, Достоевский, Толстой, Глинка, Мусоргский, Чайковский и многие другие, столь несхожие между собой мастера литературы, музыки, изобразительного искусства. В статье-манифесте «Сложные вопросы», открывавшей первые номера «Мира искусства», Сергей Дягилев и Дмитрий Философов писали: «Национализм – вот еще больной вопрос современного и особенно русского искусства. Многие в нем полагают все наше спасение и пытаются искусственно поддержать его в нас. Но что может быть губительнее для творца, как желание стать национальным. <…> Сама натура должна быть народной, должна невольно, даже, быть может, против воли, вечно рефлектировать блеском коренной национальности. <…> Принципиальный же национализм – это маска и неуважение к нации. <…> Пока в русском национальном искусстве не будут видеть стройной грандиозной гармонии, царственной простоты и редкой красоты красок, до тех пор у нас не будет настоящего искусства. <…> Конечно, в нашем искусстве не может не быть суровости, татарщины, и если она вылилась у поэта потому, что он иначе мыслить не способен, что он напитан этим духом, как, например, Суриков и Бородин, то ясно, что в их искренности и простодушной откровенности и кроется вся их прелесть. Но наши ложные Берендеи, Стеньки Разины нашего искусства – вот наши раны, вот истинно не русские люди» [Дягилев, Философов, 1999, 574].

Эти разумные размышления могут вызвать некоторое недоумение. Почему в качестве положительного примера не назван Виктор Васнецов? А упоминание Берендеев нетрудно воспринять как критику именно в его адрес. Между тем статью «Сложные вопросы» предваряла заставка – стилизация Васнецовым русских орнаментов, его работы репродуцировались в первом номере «Мира искусства», а в одном из последующих появилась уже цитированная статья Дягилева «К выставке В. М. Васнецова», отмечавшая особую роль художника в обретении русским искусством своего лица. Действительно, к Виктору Васнецову, особенно к его церковной живописи, в среде «Мира искусства» существовало неоднозначное отношение. Резко критично к создателю росписей Владимирского собора в Киеве был настроен Александр Бенуа, наиболее проваснецовскую позицию занимал Философов. Но авторы статьи-манифеста, очевидно, решили не выносить на публику внутренние разногласия редакции. «Ваше творчество и оценка его – за уже много лет самое тревожное, самое жгучее и самое нерешенное место в спорах нашего кружка», – напишет художнику спустя три года издатель «Мира искусства» [Сергей Дягилев и русское искусство, 1982, II, 67–68].

Протестуя против «принципиального национализма», особенно если он замешен на квасном патриотизме, понимая невозможность связать самобытность русского искусства с каким-либо определенным направлением, Дягилев, тем не менее, и как вдумчивый аналитик отечественной художественной культуры, и как практик-пропагандист ее за рубежом не мог не отдать должного тем национально-романтическим исканиям, в которых это своеобразие проявилось наглядно и у истоков которых оказались Суриков и Виктор Васнецов, – «суровый образ Морозовой и милый облик Снегурочки» [Сергей Дягилев и русское искусство, 1982, I, 85].

Позволим себе немного истории. Своими предшественниками национально-романтические искания рубежа XIX–XX вв., позже обозначенные понятием «неорусский стиль», имели целую череду «русских стилей», стремившихся каждый на своем этапе истории обращением к фольклору и допетровскому художественному наследию проявить самобытность отечественного искусства, его неотрывность от национальных корней. Таковы готика Баженова и Казакова, византинизм Тона, увлечение второй половины XIX в. народным зодчеством, вызвавшее восхищение Владимира Стасова и получившее у насмешливых оппонентов название «петушиного» (или псевдорусского) стиля.

«Истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа» [Гоголь, 1952, VIII, 51]. Это столь полюбившееся Белинскому высказывание Гоголя о Пушкине порой воспринимается слишком буквально. И автор «Сказки о царе Салтане», и создатель «Вечеров на хуторе близ Диканьки» знали толк в изображении народного костюма и быта, и у Лермонтова образ родины был бы неполон без «с резными ставнями окна». От лермонтовского «окна» к блоковскому «плату узорному до бровей» и развивались русские стили. Они стимулировались различными идейными побуждениями – от монархических до демократических, от религиозных до чисто эстетических. Выходя за пределы архитектуры и художественной утвари, которыми их порой ограничивают исследователи, русские стили проявились во многих видах искусства 2 .

«От России …ждали нововизантийской “мистической” живописи, ждали, так сказать, византийского Пювис де Шаванна», – писал Дягилев, отмечая непродуманность показа русского искусства на выставке мюнхенского Сецессиона в 1896 г. [Дягилев, 1896; цит. по: Сергей Дягилев и русское искусство, 1982, I, 56]. Развивая свою мысль в статье следующего года, критик восторженно восклицал: «Если на почве прерафаэлитов могла вырасти католическая фигура Пювис де Шаванна, то какой глубины можно достигнуть на девственной почве византийского искусства!» [Дягилев, 1897; цит. по: Сергей Дягилев и русское искусство, 1982, I, 70]. Эти черты «нововизантийской» живописи он и увидел в работах Виктора Васнецова, Нестерова и близких к ним художников неорусского стиля, ставшего одной из национальных разновидностей стиля модерн и проявившегося в различных областях как религиозного, так и светского искусства. В русле заинтересованного внимания издателя «Мира искусства» и организатора одноименных выставок оказались национально-романтические искания Андрея Рябушкина и Аполлинария Васнецова, Константина Коровина и Александра Головина, Михаила Врубеля и Филиппа Малявина, Елены Поленовой и Марии Якунчиковой, Натальи Давыдовой и Сергея Малютина. О неорусском ансамбле, созданном Малютиным в Смоленской губернии, Дягилев писал: «То, о чем мечтал Васнецов в своих архитектурных проектах, то, к чему стремилась даровитая Якунчикова в своих архитектурных игрушках, здесь приведено в исполнение. И при том все это… характерно малютинское, а вместе с тем и русско-деревенское, свежее, фантастичное и живописное» [Дягилев, 1903; цит. по: Сергей Дягилев и русское искусство, 1982, I, 175].

«Мир искусства» и «Русские сезоны» в Париже - две темы, хотя и взаимосвязанные, имеют и весьма существенное различие и значение, в чем у нас не отдают отчета даже серьезные исследователи.

«Объединение «Мир искусства» представляло собой не случайное явление в отечественном искусстве, а исторически обусловленное. Таким, например, было мнение И.Э.Грабаря: «Если бы не было Дягилева <...>, искусство этого порядка должно было неизбежно появиться». (И.Зильберштейн)

Разумеется, тем более что Дягилев не был ни художником, ни композитором, ни танцовщиком и хореографом. Между тем значение Дягилева в издании журнала «Мир искусства», в устройстве выставок объединения «Мир искусства», не говоря о «Русских сезонах» в Париже трудно переоценить. В отличие от его друзей во главе с Бенуа, не просто молодых, а лишь начинающих по ту пору художников, Дягилев имел деятельную волю, а главное, идею, что он называет «заветами».

«Касаясь вопроса о преемственности художественной культуры, - пишет И.Зильбертштейн, - Дягилев говорил в 1906 году: «Все настоящее и будущее русского пластического искусства... будет так или иначе питаться теми же заветами, которые «Мир искусства» восприял от внимательного изучения великих русских мастеров со времен Петра».

Дягилев говорит не просто о «преемственности», а об эстетике русской живописи со времен Петра, что он открыл наравне с Бенуа, изучая в архивах творчество Левицкого и собирая старинные работы для Историко-художественной выставки русских портретов в Таврическом дворце.

«А.Н. Бенуа писал, что все, сделанное мирискусниками, «вовсе не значило», что они «порывали со всем прошлым». Напротив, утверждал Бенуа, самое ядро «Мира искусства» «стояло за возобновление многих, как технических, так и идейных традиций русского и международного искусства». И далее: «...мы считали себя в значительной степени представителями тех же исканий и тех же творческих методов, которые ценили и в портретистах XVIII века, и в Кипренском, и в Венецианове, и в Федотове, а также и в выдающихся мастерах непосредственно предшествующего нам поколения — в Крамском, Репине, Сурикове».

Мирискусники открыли нечто существенно важное в русском искусстве XVIII - XIX веков, что Дягилев называет «заветами», как Мережковский писал о «заветах» Пушкина.

«Для преодоления хаоса и полнейшего произвола, царивших тогда в суждениях прессы, Дягилев призывал соотносить произведения современных художников с вечно прекрасными достижениями эпохи Возрождения. «Надо подняться на высоту Флоренции, чтобы затем судить все нынешнее искусство», - заявлял он. Дягилев подчеркивал большое значение художественной критики, утверждая, что она по своей природе «самостоятельное художественное творчество».

Серьезнейший исследователь русского искусства И.Зильберштейн не увидел здесь особого характера эстетической позиции Дягилева, которая роднит его с художниками и теоретиками искусства эпохи Возрождения в Италии, что вполне прояснивается в ходе «Русских сезонов» в Париже.

Знаменитые «Ballets Russes» - это венец мечтаний и поэтических постижений романтиков с берегов Невы во главе с Бенуа, но осуществленных в жизни и на сцене Дягилевым, который сумел оценить и показать миру неведомые даже для русских высочайшие достижения русского искусства за последние два столетия. Первыми итогами на этом пути была грандиозная Историко-художественная выставка русских портретов, прошедшая в тревожные и знаменательные дни революции 1905 года в Таврическом дворце. Выставка стала откровением прежде всего для самих устроителей, и у них явилась идея показать эти сокровища миру, ибо они достойны восхищения и поклонения, как все великое и нетленное в мире искусства.

Воспользуемся снова мемуарами Бенуа, ибо живые свидетельства всегда самоценны, как сама минувшая эпоха. «Русские сезоны» в Париже начинаются выставкой русского искусства в 1906 году, устроенной Дягилевым при ближайшем участии Бенуа и Бакста при Salon d`Automne в залах Grand Palas.

«О размерах выставки достаточно свидетельствует то, что она занимала четыре огромных зала и целый ряд небольших: на ней красовалось немало первейших шедевров русской живописи XVIII в. и первой половины XIX в., и в большом изобилии были представлены наиболее видные современные художники.
Идея такой выставки возникла под впечатлением знаменитой выставки в Таврическом дворце, и тогда нам всем особенно захотелось показать то, чем мы были вправе гордиться, не одним нашим соотечественникам, а «всему миру».

«Лишний раз тогда проявился творческий и организаторский дар Сергея Дягилева. Не имея на родине никакого официального положения, ... Сережа добился того, что сам государь не только разрешил повезти в чужие края лучшие картины и скульптуры русской школы из дворцов и музеев, но и принял на себя расходы по этой грандиозной затее. При этом достойно внимания то (о чем, кажется, я уже упоминал), что Николай II лично невзлюбил Дягилева и ни в какой личный контакт не входил. Зато весьма благосклонно и сочувственно относился к Сереже «малый» двор, иначе говоря, в. к. Владимир Александрович и его супруга в. к. Мария Павловна».

«Декорировкой выставки заведовал Бакст». С точки зрения Бенуа иконы на фоне золотой парчи (по мысли Дягилева) казались «тусклыми и грязными», да на них не обратили внимания ни критики, ни публика (мода на них придет позже).
«Зато очень удачно получилась та узкая зала, в которой Бакст повторил идею, уже использованную в Таврическом дворце, где среди гигантского колонного зала он устроил род зимнего сада. И здесь в Grand Palas среди трельяжей и боскетов были расположены чудесные бюсты Шубина, пейзажи Сильвестра Щедрина, и здесь же на центральном месте был водружен громадный коронационный портрет Павла I, писанный Боровиковским - несомненный шедевр мастера, в котором художник сумел придать неприглядной фигуре безумного императора что-то мистически жуткое.
Недалеко от Павла висели и шедевры Левицкого - вся «компания» смолянок. После многолетнего пребывания на стенах петергофского Большого дворца это был первый выезд аристократических барышень в свет - и в какой свет - прямо в самый центр Парижа.
Успех как раз им выдался исключительный - так же, как и бесподобному портрету Дидро кисти того же Левицкого, специально доставленному из Женевского музея...
Немалый успех выдался и современным русским художникам, тогда в первый раз представленным в Париже в такой полноте и с таким тонким подбором. Общее впечатление от них (начиная с исполинского панно Врубеля «Микула Селянинович») было удивительной свежести и бодрости. Особенно поражали своей правдой, поэзией и тонкостью красочных отношений пейзажи Левитана, мощно характерные портреты Серова, полные щемящей печали большие северные панно К.Коровина, изящная затейливость и очаровательная поэтичность фантазий К.Сомова (и его же чудесные портреты) и многое, многое другое. И я не могу пожаловаться, - добавляет Бенуа. - Большинство выставленных мной вещей нашло себе любителей...»

«Каталог насчитывал свыше 700 предметов; среди них было 36 икон, 23 избранных произведений Левицкого, 6 Рокотова, 20 Боровиковского, 9 Кипренского, 14 Венецианова, 6 Сильвестра Щедрина, 12 Карла Брюллова, 18 Левитана, 19 Серова, 33 Сомова, 9 И.Грабаря, 12 Малявина, 10 Юона, 10 К.Коровина, 31 Бакста и 23 пишущего эти строки Александра Бенуа.
Одни эти цифры говорят о значительности всего собранного. К этому надо еще прибавить, что в помещении выставки было устроено несколько концертов русской камерной музыки, как бы предвещавших ту несравненно более значительную манифестацию русской музыки, которой Дягилев угостил Париж всего через несколько месяцев после нашей выставки, - весной следующего, 1907 г.»

О влиянии Дягилева на музыкальную сторону «Русских сезонов» говорит Ирина Вершинина, кандидат искусствоведения: «В отборе произведений для «Русских исторических концертов» или в компановке оперно-балетных программ «Русских сезонов» сказывались вкус и чутье талантливого устроителя выставок, знающего толк в законах художественной экспозиции. Наконец, в непосредственной работе с музыкальным текстом оперных и балетных партитур (а такое бывало не раз) ощущалась рука профессионала и навыки опытного редактора.
Но главное, что давало единое направление всем видам его деятельности, - это удивительная способность выявлять и инициировать те элементы в творчестве композиторов, которые указывали на некую художественную перспективу, на новые пути, свидетельствовали об искусстве, которое - независимо от даты своего рождения - живет и развивается в сегодняшнем контексте культуры. Потому-то из русских классиков Дягилев выделял Мусоргского, а из числа современных композиторов - Стравинского, для которого, по его словам, существовала «только истина сегодняшнего дня» и насущная потребность «служить ей с полным сознанием».

Между тем эта «истина сегодняшнего дня» всплывала из глубин веков, сказок и мифов, как портрет молодой женщины у Рафаэля представлял Мадонну с младенцем. Дягилев, как и весь круг художников «Мира искусства» с их вниманием к прошлому, придерживался именно эстетики Ренессанса, в чем и заключалась новизна русского искусства для парижан. Как русская живопись XVIII - начала XX веков, так и новая русская музыка XIX - начала XX века, представленная на «Русских исторических концертах» 1908 года, обладали чертами классики, не осознанной именно как ренессансной классики, но это чувствовалось и приводило парижан в восторг. Что им «Борис Годунов»?

«Премьера оперы 20 мая 1908 г. прошла с огромным успехом. Ее называли шедевром и находили ей аналогию лишь в созданиях Шекспира. «Борис Годунов», как писала газета «Либерте» на другой день после премьеры, «обладает такой же (как у Шекспира. - И.В.) интенсивностью изображения прошлого, всеобъемлющим универсализмом, реализмом, насыщенностью, глубиной, волнующей беспощадностью чувств, живописностью и тем же единством трагического и комического, той же высшей человечностью». Русские артисты показали себя достойными этой музыки. Шаляпин потрясал трагической мощью и поразительным реализмом игры и в сцене смерти, и особенно в сцене с курантами, от которой зрителям становилось жутко: некоторые вставали с мест, стараясь разглядеть в глубине сцены бредовые видения, на которые указывал Шаляпин - Борис».

Критики недаром упоминают Шекспира, подчеркивая черты его эстетики, ренессансной, как у Мусоргского, что гениально угадал Дягилев и гениально разыграл Шаляпин.

«Величие Шаляпина заключается как раз в его искусстве трагического певца и в чудесном слиянии его пения с его игрой», - писал Поль Дюка. Ему вторил Луи Шнейдер в «Театр»: «Шаляпин выше любых похвал как певец и выше похвал как актер. Он равновелик в этом единстве». «Поразительна художественная простота интерпретации, - отмечал на страницах «Фигаро» Робер Брюссель. - Самые патетические и напряженные сцены становились совершенно естественными - столько убеждающей правды было в его передаче». Остальные солисты почти не уступали Шаляпину. Особенно хорош был Д.Смирнов в роли Самозванца - молодой, еще малоизвестный в России обладатель изумительно красивого по тембру тенора.
Огромный энтузиазм у публики и у критики вызвали массовые сцены. «Русские хористы потрясли нас силой исполнения, чистотой интонации, гибкостью и точностью передачи. Они так же великолепно играют, как и поют», - писал Пьер Лало в «Тамп». «Каждый из хористов или фигурантов - это актер, и актер замечательный, - развивал ту же мысль рецензент «Матен». - У каждого своя роль, тщательно изученная и входящая в общую картину, замечательно созданную постановщиками».

Это русский театр, в котором уже произошла революция, явил себя миру.

«Если оперные спектакли «Русских сезонов», - продолжает Ирина Вершинина, - преследовали цель открыть глаза Европе на неподражаемую самобытность и самоценность русской классической оперы, представить ее как неотъемлемую часть мировой музыкальной культуры, показать, что кроме «Тристана» Вагнера есть еще «Борис» и «Хованщина», то балетные спектакли претендовали на нечто большее. По замыслу Дягилева, они должны были явить миру новый музыкальный театр, которого еще не знали ни в России, ни в Европе».

Исследователь говорит о «русской классической опере», об ее неподражаемой самобытности и самоценности» и о том, что Дягилев стремился «представить ее как неотъемлемую часть мировой музыкальной культуры», но не задается вопросом, откуда взялась вдруг «русская классическая опера», как новая русская музыка, как русская лирика, как русская классическая проза. А стоит вдуматься, становится ясно, это ренессансные явления в русском искусстве, заключающие в себе опыт европейской оперы, но самобытные и самоценные как высшие проявления национального духа, поэтому удивительные и для Запада. Дягилев несомненно это сознавал, призывая мыслить на высоте Флоренции, разумеется, на высоте Золотого века Флоренции, и именно эстетику русского искусства XVIII - XIX веков он называет «заветами». И это в русле мыслей Мережковского о «заветах» Пушкина, которым изменили его ближайшие последователи от Гоголя до Льва Толстого с обращением, то есть поворотом от эстетики классики к моральной рефлексии и религии.

Еще удивительнее, чем явление классической оперы в России, это русский балет, казалось бы, прямое заимствование и приобщение к европейским образцам, к чему постоянно и поныне сводят развитие русского искусства с начала преобразований Петра Великого.
Прежде всего следует заметить, что зарождение и развитие видов искусства и жанров в череде столетий и тысячелетий носит интернациональный, общечеловеческий характер, независимо от специфических особенностей Востока и Запада и народов мира. Достижения одних народов становятся достоянием других, что особенно наглядно прослеживается в развитии европейской цивилизации и культруы с первоистоками в классической древности, с эпохой Возрождения в странах Западной Европы и с эпохой Возрождения в России в ее исторические сроки. Заимствования и приобщения - естественный процесс развития человеческой культуры, но новые всплески в ее развитии, как в ренессансные эпохи, дают удивительные всходы высокой классики.

Это увидел в русской живописи, музыке, опере и в русском балете Дягилев и представил Западу, чтобы открылись глаза не только у европейцев, но и у нас на русское классическое искусство, явление ренессансное по большому счету. И это особенно ясно выразилось в русском балете.

«Исследователь пишет: «После «Русского сезона» 1910 года Дягилев попытался так определить «сущность и тайну» нового балетного спектакля: «Мы хотели найти такое искусство, посредством которого вся сложность жизни, все чувства и страсти выражались бы помимо слов и понятий не рассудочно, а стихийно, наглядно, бесспорно». «Тайна нашего балета заключается в ритме, - вторил ему Бакст. - Мы нашли возможным передать не чувства и страсти, как это делает драма, и не форму, как это делает живопись, а самый ритм чувств и форм. Наши танцы, и декорации, и костюмы - все это так захватывает, потому что отражает самое неуловимое и сокровенное - ритм жизни».

Дягилев и Бакст, как и Бенуа, сознавали совершенно, что их страстное увлечение музыкой, живописью, оперой и балетом, при этом всестороннее и глубоко профессиональное, обрело свою квинтэссенцию не просто в балете, а именно в русском балете, классическом балете в его высшем развитии, с внесением нового ритма в пластику танца, благодаря новациям Фокина, в стихии прежде всего русской музыки, в новой сценической сфере, воссозданной первоклассными художниками.

Это были не отдельные спектакли - «Павильон Армиды», «Клеопатра» и т.д., оформленные и исполненные более или менее удачно, а постановки, помимо места действия и темы, имеющие в своей основе актуальное миросозерцание эпохи, когда минувшие, мифологические времена, античность, Восток, Европа, вся поэзия и эротика сказок оживали в настоящем через музыку, живопись и новую пластику танца, создавая ощущение сиюминутности, самоценности жизни и вечности.

Ничего подобного на европейских сценах в это время не было и не могло быть. Здесь оживала эстетика ренессансных художников от Сандро Боттичелли до Рафаэля Санти в живописи, да еще в музыке и пластике танца, в сотворчестве гениальных композиторов, художников, танцовщиков и танцовщиц с уникальным кордебалетом. Русский балет в антрепризе Дягилева потому ошеломил Париж, что это была вершина в развитии мирового балета, ренессансное явление, которое будет вспыхивать новыми звездами в течение всего XX века.

Имя: Сергей Дягилев (Sergey Dyaghilev)

Возраст: 57 лет

Деятельность: антрепренёр, редактор

Семейное положение: не был женат

Сергей Дягилев: биография

Сергей Дягилев – человек, сумевший выйти за рамки академического консерватизма сценического искусства, написав историю танца с нуля. Благодаря инновациям талантливого импресарио люди и по сей день могут не только видеть, но и чувствовать балет.

Будущий новатор мира искусства появился на свет в Новгородской губернии 19 марта 1872 года по старому стилю. Позже с семьей он переехал в Санкт-Петербурге, а затем в Пермь, где служил его отец.

Глава семейства Павел Павлович Дягилев был офицером в кавалергардском полке. Родной матери Сергей не знал, так как она по истечении нескольких месяцев после родов умерла. Воспитанием мальчика занималась новая супруга отца – Елена. Мачеха души не чаяла в пасынке и отдавала ему всю себя.

Сергей Дягилев в гимназии

После окончания пермской гимназии в 1890 году Дягилев поступил на юридический факультет Петербургского университета. Параллельно юноша учился музыке в консерватории у . Окончив в 1896 году университет юриспруденции, будущий именитый балетмейстер предпочел область изобразительного искусства.

Балет и меценатство

В конце 1890-х Дягилев вместе с друзьями создал художественное объединение «Мир искусства», отвергавшее академизм во всех его проявлениях. Парни уговорили известных меценатов С.И. Мамонтова и княгиню М.К. Тенишеву финансировать их журнал.

Портрет Сергея Дягилева. Художник Валентин Серов

Благодаря редкому организаторскому таланту и способности проникать в сущность творческого процесса Сергей организовал «мирискуснические» выставки. В 1905 году в Таврическом дворце Петербурга он устроил презентацию русского портрета, где собрал картины из столицы и провинций.

Постановки балета находились под мощным влиянием творчества художников-модернистов. Над декорациями и костюмами работали деятели тяготеющего к символизму объединения «Мир искусства»: авангардист Н. А Гончаров, испанский монументалист Х. Серт, итальянский футурист Д. Балла, кубист , французский импрессионист А. Матисс, неоклассицист Л. Сюрваж и многие другие.

Портрет Сергея Дягилева. Художник Лев Бакст

В качестве декораторов и художников по костюмам в дягилевских постановках были задействованы такие личности, как и А. Лоран. Как известно, форма всегда влияет на содержание, что и наблюдала публика в «Русских сезонах».

Декорации, костюмы и занавес поражали художественной выразительностью: этажная игра линий приводила в восторг аудиторию спектакля. Музыка в постановках использовалась разноплановая: от мировых классиков и Р. Штрауса до русских композиторов Н.А. Римского-Корсакова и А.К. Глазунова.

Европейское сценическое искусство, переживавшее в начале 19 века кризис, было освежено непревзойденным синтезом различных видов искусства, из которого впоследствии и родился современный балет.

"Русские сезоны"

История «Русских сезонов» началась после проведенной 1906 году выставки в «Осеннем салоне». Мероприятие, имевшее оглушительный успех, вдохновило Дягилева. Мужчина не желал останавливаться и продолжал знакомить парижскую публику с русским искусством.

Труппа "Русские сезоны" Сергея Дягилева

В 1907 году Сергей Павлович организовывает «Исторические русские концерты», в программу которых входит 5 симфонических выступлений. Неповторимый бас , хор «Большого театра», дирижерское мастерство Артура Никиша и восхитительная фортепианная игра Гофмана в мгновение ока пленили изголодавшуюся по талантам аудиторию.

Весной 1908 года Дягилев познакомил Париж с оперой. Однако « » собрал неполный зал, и вырученные деньги едва покрыли затраты на организацию мероприятия.

В 1909 году чуткий к настроениям публики антрепренер привез в будущую столицу моды 5 балетов: «Павильон Армиды», «Клеопатра», «Половецкие пляски», «Сильфида» и «Пир». Ядро балетной труппы составили танцовщики Москвы и Санкт-Петербурга – В.Ф. Нижинский, А.П. Павлова, И.Л. Рубинштейн, .

За 20 лет работы «Русских сезонов» традиционное отношение общества к танцу в корне изменилось, а русское искусство стало необычайно популярным в Европе.

Личная жизнь

Люди справедливо подмечали Дягилевское выпадение из «общего стиля». В нем бурлила иная, отличная от многих кровь. Еще при жизни о любовных похождениях мецената слагали легенды.

Достоверно известно, что у Сергея Дягилева была нетрадиционная сексуальная ориентация, и, так как личная жизнь столь видной персоны не может оставаться в тени, его любовников «в лицо» знали все.

Первые амурные отношения у Сергея Дягилева были с его двоюродным братом Дмитрием Философовым. Разносторонне образованный юноша всегда был на виду в кружке студентов Петербургского университета. Увлеченные искусством 18-летние братья сблизились во время совместного путешествия по Италии, куда отправились в 1890 году.

Роман Дягилева и Философова длился 10 лет, пока на их пути не встала «белая дьяволица» – . Женщина не боялась осуждения общества и смело шла наперекор устоявшимся норм морали – носила мужскую одежду, проповедовала свободную любовь (несмотря на замужество, у нее было пара романов с мужчинами и женщинами). Жертвой колдовских чар русской поэтессы стал и Дмитрий Философов.

"Борьба" между Гиппиус и Дягилевым продолжалась пару лет. Окончательный разрыв между братьями-любовниками наступил после скандала в фешенебельном петербургском ресторане: Дягилев застал друга в компании Зинаиды Гиппиус и накинулся на него с кулаками.

После этого случая Философов окончательно порвал с Дягилевым и переехал к Гиппиус и ее мужу . Странный тройственный союз просуществовал 15 лет.

В 1908 году Сергей встретил мужчину, который не только стал самой большой любовью культурного деятеля, но и навечно связал Дягилева с миром балета.

Подающий надежды русский танцор финского происхождения Вацлав Нижинский в то время находился на содержании у князя Павла Львова. Для аристократа обаятельный юноша был игрушкой: он оплачивал его счета, обновлял гардероб и «одалживал» парня друзьям.

И если Нижинский любил высокопоставленного «мучителя», то Львова откровенно тяготили чувства надоедливой «марионетки». Неизвестно, как долго прозаик бы искал повод, чтобы избавиться от наскучившего любовника, если бы «не подвернулся» Дягилев.

Вацлав и Сергей были вместе 5 лет. За это время Дягилев приобрел славу всемирно известного антрепренера, а Нижинский стал «лицом» «Русских балетных сезонов».

В 1913 году танцор неожиданно сделал предложение венгерской балерине Ромоле Пульски, которая давно была влюблена в него и поступила в труппу исключительно затем, чтобы быть ближе к предмету обожания. Узнав о свадьбе возлюбленного, оскорбленный деятель искусства немедленно уволил Нижинского.

Встреча с 17-летним учеником балетной школы Леонидом Мясиным помогла балетмейстеру забыть горе-кавалера. Расчетливый юноша мирился со статусом «мальчика для утех» ровно до тех пор, пока не прославился.

После семи лет близкой дружбы в 1920 году Мясин, как и Вацлав, связал свою жизнь с женщиной. Супругой танцора стала балерина Вера Кларк (псевдоним – Савина). Узнав о решении протеже, Дягилев обрывает с ним все связи.

Творческое сотрудничество бывших любовников возобновилось за три года до кончины Сергея, в 1925 году. После смерти именитого балетмейстера его ученик возглавил «Русский балет Монте-Карло».

Смерть

На последних этапах жизни импресарио 19 века «нашел себя» в коллекционировании.

Долгое время Сергей Павлович, не имея постоянного пристанища, скитался по городам и странам Европы. Строптивый дух знаменитого мэтра культуры обрел покой в Монако. Здесь Сергей и начал собирать у себя дома ценнейшие произведения искусства: картины, редкие автографы, книги и рукописи.

В 1921 году Сергей узнал, что у него сахарный диабет. Однако строгие предписания врача и диету уже немолодой мужчина не соблюдал. Это спровоцировало развитие фурункулеза. Результатом стала инфекция и резкое повышение температуры. Антибиотики в то время еще не изобрели, поэтому болезнь была крайне опасна.

7 августа 1929 года у любимца мужской аудитории произошло заражение крови. Последующие дни он не вставал с постели.

Сергей Дягилев, биография которого неразрывно связана с историей русского балета, скончался 19 августа. Ночью его температура поднялась до сорока одного градуса, он потерял сознание и, не приходя в себя, умер на рассвете.

Остров-кладбище Сан-Микеле стало последним пристанищем именитого балетмейстера. Там погребено множество великих деятелей искусства, науки и спорта: поэт и нобелевский лауреат , композитор , психиатр Франко Базалья, футболист Эленио Эррера, писатель и журналист Петр Вайль. Кладбище и по сей день открыто для посещений.

Жизнь Сергея Дягилева, как и многих видных деятелей, наполнена интересными фактами:

• Дягилев имел нюх на таланты, был блистательным руководителем и чудесным организатором, но сам на сцене не выступал.
• Ольга Хохлова, жена Пабло Пикассо, была танцовщицей в «Русском балете» Сергея Дягилева.

• В 1897-ом году Дягилев повел художника Александра Бенуа и его жену в «Гранд-оперу». Там у друга Сергея лопнули фрачные штаны. Мужчина весь вечер сидел неподвижно и прикрывал прореху, образовавшуюся на самом предосудительном месте, складным цилиндром, а Дягилев, стоило ему перевести взгляд со сцены на Александра, начинал смеяться во весь голос. Тогда его громко звучный смех чуть не сорвал концерт.
, Михаила Нестерова и Филиппа Малявина. В глазах искушенных эстетов концептуально новая живопись выглядела крайне неприглядно в связи с чем, посетители требовали у кассирши вернуть им деньги, заплаченные за вход.
• Весной 2011 года теплоход под названием «Новиков-Прибой» переименовали в «Сергея Дягилева».

Теплоход "Сергей Дягилев"

• Если сравнить девушку, изображенную на афише «Русских сезонов» 1909 года, с фотографией Анны Павловой, станет ясно, что именно она была прототипом, с которого рисовалась балерина.
• Дягилев не скрывал гомосексуальных предпочтений. Однако достоверно известно, что в его жизни был сексуальный контакт с женщиной. 18-летняя кузина балетмейстера на память об их связи подарила мужчине венерическую болезнь.