Иероманах МАКАРИЙ (Маркиш) родился в 1954 году, окончил Московский институт инженеров транспорта. С 1985-го по 2000 год работал программистом в США. Окончил Свято-Троицкую духовную семинарию в Джорданвиле, штат Нью-Йорк. В 2002 году по возвращении в Россию принял постриг, в 2003-м рукоположен в сан священника. Отец Макарий участвует в различных форумах, круглых столах, интернет-семинарах и конференциях, чтобы помочь людям найти ответы на важные вопросы. В настоящее время он преподает в Ивано-Вознесенской Духовной семинарии. Работает в правлении двух общественных групп: Комитета защиты семьи, детства и нравственности «Колыбель» и Христианской ассоциации молодежи и семьи. Любимый жанр публицистики о. Макария - открытый разговор.

Иеромонах МАКАРИЙ (Маркиш): интервью

Иеромонах МАКАРИЙ (Маркиш): ОБ ОТЦЕ

Среди мемуаров о Симоне Маркише особое место занимают воспоминания его сына Марка, ныне иеромонаха Макария, с любезного разрешения которого мы и публикуем это интервью, а также текст "Разговор с отцом".

Я знала вашего отца много лет назад. Я работала в издательстве, а он переводил Плутарха. Переводил он и с английского, и с немецкого… Тогда он был еще не Шимон, а Симон.
- Это одно и то же имя. По-русски Симон, по-еврейски Шимон. Кстати, в венгерском языке буква S произносится как Ш, и по-венгерски его имя звучит так же. Впрочем, я называл его только русским именем.

- Он не возражал?
- Нет, конечно. Я ведь тоже не всегда был Макарием, и он обращался ко мне по-старому. По крайней мере в письмах.

- А лично?
- Я его видел в последний раз весной 2000-го года, в Женеве, еще до того, как вернулся в Россию и получил новое имя.

- Как же вас звали до монашества?
- Марком.

- Марк Маркиш?
- Именно так.

- Это считалось благозвучной комбинацией?
- Не то, чтобы очень. Мне разсказывали, что Марком хотели назвать отца, а его отец, мой дед, заметил: «Если вам нравится Марк Маркиш…» Тогда его назвали Симоном, а Марк достался мне.

- Это еврейское имя?
- Вовсе нет. Но, как ни странно, своим именем я все же обязан деду: когда я родился, он был уже арестован, и меня назвали в его честь.

- Его ведь звали Перец?
- Перец звучит по-русски не слишком удачно, и дома его так не называли. По логике вещей он должен был бы зваться Фаресом - как мы Ривку и Мойше называем Ревеккой и Моисеем - но логика тут не помощница, и домашние звали его по фамилии, Маркишем или Маркушей.

- Значит, семейная культура была русскоязычной?
- Да. И я сам стал учить йидиш уже взрослым, главным образом чтобы читать стихи деда.

- Русскоязычной или русской?
- Сложный вопрос: боюсь ответить однозначно. Все-таки я был мал, и отец жил отдельно. Но запомнилась какая-то странная неуверенность, с какой взрослые обсуждали еврейские темы: так же говорили про Хрущева, Кеннеди, революцию и «снежного человека». Немудрено, что в детском сознании это оборачивалось полным невежеством. Как-то моего приятеля по фамилии Житник, юношу чисто славянского происхождения лет восьми от роду, одноклассники принялись поддразнивать неуместной песенкой: «Жид, жид, по веревочке бежит», и я незамедлительно присоединился к общему хору. Помню его взгляд, полный совершенно взрослого изумления - чья бы уж, дескать, корова мычала, - но хоть убей не мог понять, в чем тут загвоздка!

- Ну, а положительное содержание еврейства?
- Вот еще история, разсказанная соседом по даче. Малолетняя Марина попала в подозрение по делу о банке с вареньем; будучи допрошена с пристрастием, она категорически отрицала свою вину.
- А не врешь ли ты, Мариночка? - взывал встревоженный отец.
- Что ты, папа, - отвечала подследственная, - мы ведь евреи.
- Да, ну и что из того?
- Евреи никогда не врут.
Много позже я обнаружил тот же самый критерий еврейства в истории апостола Нафанаила: впрочем, юная Марина не знала грамоты, не говоря уж о Евангелии. Однако по тому, как взрослые в этой связи цокали языками, качали головами и скребли в затылках, у меня сложилось четкое впечатление о некоем разрыве между теорией и практикой.

- А когда вы стали страше?
- Когда я стал старше, отец уехал за границу, сперва в Венгрию, потом в Швейцарию, и началась переписка, которая почти без перерыва продолжалась треть столетия.

- Но вы видели друг друга?
- Да, но меньше и реже, чем следовало бы.

- Общались по телефону?
- Почти никогда.

- Почему? Ведь живой разговор лучше листка в конверте.
- Не согласен с вами. Живой разговор ни к чему не обязывает. Звенит звонок: «Ах, это ты, привет, ну, как дела? - Нормально, а твои? - Неплохо. Как там погода? - Холодновато. А у вас? ...» - и можно ставить точку. А переписка между тем требует усилия, требует труда. Нужно отложить прочие дела, сесть за стол, внимательно прочесть письмо, подумать и написать ответ - приветливый, доброжелательный, серьезный, ясный, точный, честный - и своевременный. Отец не пользовался электронной почтой, но и за обычную почту я был благодарен Господу, что есть такое простое и верное средство к исполнению Пятой Заповеди.

- Ваш отец был верующим?
- Нет.

- Это затрудняло контакт между вами?
- Пожалуй, что нет - именно из-за того, что мы, прекрасно зная «позиции» друг друга, ничего не скрывали и ни о чем не умалчавали. Отец, впрочем, как бы из вежливости, иной раз употреблял обороты вроде «Не хочу тебя обидеть…» или «Надеюсь, мои слова тебя не заденут…» - но в контексте нашей переписки это было совершенно излишне.

- Если ваши «позиции» кардинально расходились, вы, наверное, пытались их как-то сблизить?
- Нет. Зачем брать пример с базара и политики? Мы разсказывали друг другу о том, что знали, спрашивали о том, чего не знали, делились впечатлениями и суждениями о событиях настоящего и прошлого. Цель общения - услышать и понять ближнего, донести что-то важное до его сердца.
Наши письма охватывали множество разных тем, слабо связанных или вовсе не связанных друг с другом. Они не составляли единой непрерывной логической цепи, по которой можно было бы проследить какое-нибудь «решение вопроса» или «приближение к компромиссу». В своем роде это тоже был живой разговор, и на мой взгдяд куда более живой, чем телефонные ахи и вздохи; живой прежде всего потому, что серьезный, ответственный и трезвый.

И вот что удивительно. Оказывается, такой разговор в письмах - изрядная редкость в наше время, хотя, казалось бы, дело самое естественное для близких людей. К тому же еще, не имея навыка письменной речи, люди иной раз теряют ясность мысли, и отвечать им из-за этого крайне трудно. Например: «Я так воспитана, - пишет мне одна родственница, - что Бога никакого нет, и всё это бабушкины сказки. Но если у тебя другие взгляды, то не забывай меня в своих молитвах».

- Говорили ли вы с отцом - в письмах - о России?
- Редко и отрывочно, к сожалению. Его эта тема не интересовала, и ехать в Россию он не хотел. Возражая ему, я звал его в гости, но он настоял на своем. Теперь уже безвозвратно.
Он очень интересовался, даже волновался, не стану ли я священником. Возможно, что это сломало бы какие-то жуткие преграды в его душе, что тогда он приехал бы. Я спрашивал его многократно, почему он не хочет ехать в Россию, и он никогда не отвечал мне по существу. Один раз только не сдержался, ответил (кстати, по телефону): «Как ты не понимаешь, я же обещал!» - «Кому??» - спросил я в полном недоумении. - «Самому себе!» - и на этом вопрос был закрыт.
Так или иначе, он умер вероятно в то самое время, когда настоятель сказал мне, что будет просить архиерея о моем рукоположении.

- А о евреях?
- Еврейская тема была, думаю, главной для нас обоих на протяжении долгих лет.

Я знаю интерес вашего отца к еврейскому прошлому и настоящему. Но ведь вы, как вы сами сказали, выросли в отрыве от еврейства, и дальнейшие события вашей жизни увели вас еще дальше, не так ли?
- Отчасти. Однако, если пойдешь в одном и том же направлении, скажем, на восток, все дальше и дальше, то куда придешь в конце концов? Так, не в последнюю очередь под влиянием нашей переписки, я и вернулся к началу маршрута.

- Как это происходило?
- Например, в Интернете мне не раз приходилось отвечать на вопросы о моей якобы «еврейской самоненависти» (Jewish self-hate), и я обращался к отцу за разъяснениями. Мне важно было не только разобраться в фактах, но и узнать его собственное мнение. И ощущение самого себя в качестве еврея, разделяющего судьбу нации и ответственного за нее, сложилось у меня как раз в процессе этого долгого разговора - хотя я до сих пор не представляю себе, что это за «еврейская самоненависть» и есть ли место такому явлению помимо присущего всем нациям спасительного покаяния.

- О покаянии вы тоже говорили?
- Разумеется. В последнее время, пожалуй, разговор так или иначе вращался вокруг одной и той же оси - покаяния.

- Из-за чего бы это?
- Наверное из-за возраста. И, значит, из-за багажа, с которым мы оба - и я, и он - пришли в этот возраст.

- Но покаяние, видимо, представляет интерес лично для вас за счет ваших собственных религиозных убеждений?
- Ничего подобного. Покаяние живет во всякой здоровой душе, обществе, нации; увидеть и осознать его - дело жизни. И наоборот: симптомом характерных для нашего времени болезней стала утрата покаяния - а иногда и принудительная его ликвидация. В подтверждение приведу цитату из нашей переписки - отрывок статьи Дэвид Клингхоффера «Антисемитизм без антисемитов» (First Things, April 1998, p. 10-15):
«…Культ жертвы решает две задачи для нашей нечистой совести. Первая - убедить нас, как и всех прочих жертв, что какое бы мы зло не делали, мы на самом деле ангелы. Вместо всех наших слабостей, ошибок и проступков у нас в руках гарантия морального совершенства. Это большое облегчение.

А вторая задача, вряд ли применимая к другим "угнетенным группам", такова: твердо внушить нам, что неприязь со стороны окружающих народов не имеет и не может иметь никаких оснований. Мы этого просто не заслужили…

Если бы Сам Бог - истинный Бог - подверг нас "психоанализу", Он бы, думаю, сказал нам вот что: никакого антисемитизма нет, по крайней мере в том виде, как мы его себе представляем. К нам, американским евреям, жизнь благосклонна как никогда. Жаловаться нам не на что.
Но, вообще-то говоря, все может случиться. Так что смотрите».

- Какая грозная концовка… Что может случиться?
- Между жизнью всего человечества, целой нации и каждой души в отдельности есть глубокие параллели и неразрывные связи. Кто знает, что может случиться в истории, в обществе, в политике? Я знаю только то, что действительно случилось в нашей жизни, моего отца и моей, что неминуемо случается на всяком жизненном пути: он прерывается. Разговор остановлен на полуслове; сердце перестало биться. Уже получив известие о смерти отца, я долго ждал от него письма: я думал, что он, быть может, успел ответить на мое последнее письмо, которое лежало у него на столе. Но он не успел.

- Разговор окончен?
- Разговор окончен, а Пятая заповедь остается в силе. «Не забывай меня в своих молитвах» звучит тем более властно, чем меньше логики в контексте просьбы.

- Вы служите по отцу панихиды?
- Это невозможно. Безсмысленно, как звонить по телефону с оборванным проводом.

- Что же тогда?
- Псалтирь. Просто Псалтирь. Сефер Тегилим.
«…Воздаждь рабу Твоему,
да жив буду и сохраню словеса Твоя.
Пришлец аз есмь на земли:
не скрый от меня заповеди Твоя…
Ослабе душа моя от уныния:
Утверди мя в словесех Твоих
Путь неправды отстави от мене
и законом Твоим помилуй мя.
Путь истины изволих
и судьбы Твоя не забых…»
Сорок дней, по обычаю, читал поминальную Псалтирь. Теперь читаю раз в неделю, в канун субботы.

Иеромонах МАКАРИЙ (Маркиш): цитаты

Иеромонах МАКАРИЙ (Маркиш) (род. 1954) - миссионер, публицист, преподаватель Ивано-Вознесенской Духовной семинарии: | | | .

***
Брак - это смерть и новое рождение. Смерть двух независимых «я» и рождение нового существа - «мы».

***
Брак умирает не вдруг; если нас волнует здоровье пациента, начинать лечение надо несколько раньше дня похорон…

***
Любовь - это подвиг свободной воли.

***
Жизнь не сводится к словам и формулам. Жизнь всегда богаче и сильнее, чем информация о жизни. Знание жизни можно черпать из книг, но знание это приносит плоды лишь в контакте с самой жизнью.

***
Глубокую истину недостаточно узнать: ее надо выстрадать.

***
Поиск любви - хотим мы этого или нет, возводим мы глаза к небу или морщимся в презрении, ждем ли мы ее, вспоминаем ли, знаем ли ее, или не знаем - несет в себе для всех нас что-то очень-очень важное: очень доброе или очень злое, жизненно нужное или смертельно опасное. Все зависит от того, найдем ли мы НАСТОЯЩУЮ любовь или примем за нее нечто мнимое, фальшивое или названное так по ошибке.

Иеромонах МАКАРИЙ (Маркиш): статьи

ЧТО В ИМЕНИ?... О МОНАШЕСТВЕ, С ЛЮБОВЬЮ

По мере того, как прибавляется на Руси монастырей, скитов и подворий, прибавляется и критических голосов о монашестве и монашеской жизни. Критикуют нас и люди малосведущие, и попросту враждебно настроенные, но критикуют нас и опытнейшие церковные авторитеты, и сами мы себя критикуем более других. Особенно достается женскому монашеству: иные пастыри вообще «не благословляют» девушек и женщин искать монашеского пути, присоединяться к монашеским общинам… Что ответим на критику?

Кто бывал на Кавказе, в Карачаево-Черкессии, у того в душе остается неизгладимый образ: над буйной щедростью красок и форм горного ландшафта - над всеми хребтами, пиками, ледниками, перевалами, осыпями и моренами, над ущельями, реками и озерами, лесами всех видов и скалами всех пород, над землей и водой, словно надо всем миром, - уходят в синеву сияющие белоснежные склоны. Это Эльбрус.

Впрочем, у тех, кто всерьез смотрит на жизнь, захватывающая красота Эльбруса не вызывает удивления. Они понимают, что гора-исполин создана Господом для нас с вами - не просто напомнить нам о генеральном направлении нашего земного пути, но и зримо, наглядно убедить нас в достижимости нашей цели. Восхождение к небу - ногами, с рюкзаком и ледорубом, или хотя бы глазами, - служит образом нашего реального восхождения к Небу.

Издали Эльбрус видится единым монолитом, но вблизи заметно, что у горы две вершины. Обе ведут в небо, но одна повыше, а другая пониже. На обе сразу подняться невозможно: в некоторой точке надо сделать выбор - куда идти. Если будешь топтаться в сомнениях и нерешительности, не попадешь ни туда, ни сюда, так и останешься внизу.

Чудны дела Твои, Господи! Можно ли с большей ясностью показать нам наши земные судьбы?... Вначале мы все вместе движемся вверх, преодолевая собственную слабость и сопротивление грехов, но наступает момент, когда наши пути расходятся. Кто-то держит путь на Восточную вершину, кто-то - на Западную: кто-то выбирает брак и семью, кто-то - безбрачие и монашество. Для одних этот жизненно важный выбор очевиден с молодых лет в силу их физического и эмоционального устроения, а для других становится итогом многолетних мучительных поисков.

Сразу возникает вопрос: разве нет третьего пути? Разве нельзя быть православным и двигаться к небу, не вступая ни в брак, ни в монастырь?

Можно. Мы видим вокруг себя множество людей, не имеющих семьи (или потерявших ее), и не присоединившихся к монашеским общинам, которые дают нам образцы истинного Православия - и да благословит их Господь! И тем не менее наша аналогия остается справедливой: ведь она показывает нам именно судьбу в православном ее понимании, то есть план, замысел нормальной жизни человека. Ну а жизнь вне брака и вне монашества оказывается тем или иным отступлением от нормы, от стандарта.

Речь идет не о «дефекте» или «ущербности», а об особенных, неблагоприятных условиях жизни в результате гибели семьи (развода, раннего вдовства) или болезни, травмы. Господь помогает таким людям найти «нестандартное» решение для их жизненной ситуации, но это вовсе не значит, что все прочие могут следовать подобным примерам.

Жизнь вне брака и вне монашества по самой своей природе оказывается неустойчивой. Человек постоянно испытывает сомнения и недоумения: не открывается ли ему в очередном знакомстве шанс для создания семьи? не ведет его ли очередной житейский поворот к монашеству? В результате, по слову Писания, он «нетверд в путях своих». Задумал некто, например, деловое предприятие - и остановился в нерешительности: зачем мне материальное благополучие, если я буду монахом? Или взялась девушка помогать монастырю или приходу, а церковной жизни сторонится: я-де скоро выйду замуж, мне будет не до того...

Устойчивость же порождается верностью (а верность, заметьте, тождественна вере, и лингвистически, и по существу). Как бракосочетание, так и монашеский постриг, - это прежде всего и главным образом обет верности. Мы обязуемся хранить верность либо супругу, либо монашеской общине, но само обязательство дается не людям, а Господу. Христос лично присутствует при совершении таинства брака или пострижения (которое недаром также относят к числу церковных таинств) как гарант нерушимости нового союза. С Ним начинаем мы восхождение на вершину, одну из двух.

«Чем отличается ваше сестричество от женского монастыря?» -- спросили как-то о. Сергия (Рыбко). «Названием», - ответил он. «Нет, нет, шучу, конечно!.. У нас не производятся постриги - вот, наверное, главное отличие. А в остальном жизнь у нас вполне монашеская…» Получается, однако, что это не совсем шутка: ведь имя монастыря присваивается общине, члены которой пострижены в монашество... Характерно, что другой выдающийся автор, подписывающий свои работы инициалом «Игумен N.», тоже говорит о принципиальной разнице между монастырем и «православным общежитием для незамужних».

Надо ясно представлять себе это поистине главное отличие: ведь внешняя «вполне монашеская жизнь», вообще говоря, подходит для очень широкого диапазона жизненных условий, включая - с очевидной поправкой - и жизнь семейную. И недаром. Христос, Его благовестие, Его заповеди и Его спасение остаются теми же самыми как в монастыре, так и в семье.

Однажды наш Свято-Введенский монастырь в Иванове посетила некая важная дама по какому-то чисто хозяйственному делу. Провожая ее по территории, привратник коротко познакомил ее с монашеским укладом. «Да-а…» - со значением протянула она, демонстрируя свое глубокое понимание предмета, - «У вас тут монастырь, у вас грешить нельзя…» - «А что, разве у вас можно?» - отозвался привратник. Вышел конфуз.

Грешить нельзя нигде, никому, никогда. Это очень легко сказать и очень трудно выполнить. Если вы забыли, насколько это трудно, посмотрите на свой нательный (или монашеский, или священнический) крест: Бог, Творец и Судия вселенной принял ради этого от нас - своих созданий - позорную смерть. Освобождение от греха - сложный, долгий путь, который мы совершаем под Его водительством; именно он называется жизнь.

Направление жизненного пути одинаково для всех, но монашеские тропы проложены по-другому: где-то легче, где-то прямее, где-то короче… Бывает, впрочем, и наоборот: где монаху труднее всего, там мирянин (а вернее сказать, семьянин) пройдет без задержки. Много горького и грустного говорится в наше время о монастырях, но скажите, разве меньше претензий к современной семье? Как по вашему, что сегодня в лучшей форме - монашество или брак?? Не будем сводить счетов, а вспомним, что качество нашей жизни определяется тем, в какой мере мы следуем за Христом - в семье ли, в монастыре ли, безразлично.

Быть может, вы думаете, что критики монашества нарочито сгущают краски, говоря, например, о «насаждении дедовщины»? Для справки процитируем доклад о монастырской жизни на последнем Архиерейском Соборе (октябрь 2004 г.):

«Хочется обратить внимание на отношения старших и младших, и особенно в женских монастырях. Нередко это отношения не христианского единения и любви, а разобщенности по принципу - кто кем командует. Приводит это к нарочитому унижению младших, к возложению на них тяжелых физических трудов, никак не сообразуемых ни с возрастом, ни с телесной крепостью. Подобные отношения напоминают пресловутую армейскую "дедовщину" и непременно должны вызывать незамедлительное вмешательство…»

Вмешательство, в самом деле, требуется повсюду: вразумить неразумных, неисправимым самодурам указать на дверь, наладить режим молитвы, труда и отдыха, сбалансировать самостоятельность, послушание и ответственность, перенести точку отсчета с настоятельской на храм, с кухни на библиотеку, а более всего ликвидировать пропасть между словом и делом - иными словами, уничтожить тяжелое, липкое и гнусное наследие лжи и лицемерия. Все это безусловно необходимо, но увы, не достаточно. Недостаточно для того, чтобы «православное общежитие для незамужних» стало святой обителью.

Монашеская вершина выше, а тропа круче. Хорошо бы, конечно, устроить идеальные условия жизни - да надежды на это немного. А нам надо следовать за Христом здесь и сейчас. Повторяя тему частых проповедей о. Амвросия (Юрасова) - как и о. Сергий (Рыбко), он возглавляет женскую общину, - Господь навряд ли спросит с нас за пересоленный суп, пропущенный возглас, недочитанный акафист или съеденную в среду сардинку. Но Он строго спросит за высокомерие и равнодушие к ближнему, за зло на языке и в сердце.

Чтобы избавиться от этого нашего «багажа», нам и приходится переносить всё то скверное и негодное, что не без нашей собственной вины происходит вокруг нас… Ничего особо удивительного в этом нет: следуя за Христом, мы из любого зла способны извлечь пользу - и наоборот, любое добро мы обращаем себе во вред, если следуем сатане.

Нам нравится - никуда от этого не денешься! - чтобы нас любили. Мы склонны всю нашу жизнь измерять такой меркой. Но евангельская мерка другая. Бог стал Человеком не для того, чтобы Его любили. Он пришел в наш мир чтобы любить нас, погибнуть за нас и даровать нам Воскресение. И если мы следуем Его путем, мы с неизбежностью должны уподобиться Ему и в этом.

Итак, внешние условия для монастыря хоть и важны, но второстепенны. Второстепенны, поскольку не служат самодовлеющей целью, и мы должны быть готовы к любым условиям. И важны в той мере, в какой они воздействуют на наше внутреннее устроение, на наше продвижение по маршруту в небо.

Интересно, что несколько десятилетий тому назад на другом конце земли внимательный и чуткий православный автор писал о том же самом в буквально тех же словах: «Православному монашеству по существу его чуждо такое понятие, как комфорт. Дело монаха - не давать себе послабления, жертвовать собой, и душою, и телом, ради чего-то высшего; но это в корне противоположно главному принципу современности, проистекающему из фантазии о легкой жизни на земле… Возможно перенять все внешние признаки самого чистого и возвышенного иночества… - причем исполнять это с ощущением внутреннего мира и гармонии - и при всем том не двигаться вперед ни на шаг. Возможно скрыть все свои неисцеленные страсти за фасадом формальных правил, не имея подлинной любви ко Христу и к ближнему. Это, пожалуй, самое коварное искушение для современного монаха, по вине холодного сердца и разума всего нашего поколения» (Иеромонах Серафим (Роуз). Предисловие к «Житиям Отцов» св. Григория Турского).

Нет сомнения, что мужская природа отличается от женской, что существует известное внутреннее различие между полами, в полном согласии с Писанием. Но можно ли видеть в женщине некую ущербность? Разумеется, нет. Каждому из двух полов свойственны свои особые дары, и женскому Господь сообщает их не в меньшей, а наверное в большей мере, чем мужскому: помимо жизненного опыта и данных антропологии, об этом свидетельствует наше почитание Пресвятой Богородицы. Надо надеяться, что Она поможет закусить язык хулителям женской природы.

Почему среди святых известно больше мужчин? По той простой причине, что их жизнь виднее, заметнее: цари, князья, воины, святители, пресвитеры, ученые, миссионеры… Женщина же проводит свой земной подвиг в тени, будь то семейный дом или монашеская келья. Я убежден, что святые жены и девы встречаются гораздо чаще мужчин, если учесть непрославленных святых, ихже имена весть Господь.

«Известно, что женщины плохо уживается друг с другом», - утверждает критики женского монашества, и совершенно зря. По опыту жизни, и в миру и в монастыре, мне известно противоположное. И наши монахини и послушницы, которых целый день не разлить водой, служат мне, священнику, молчаливым укором. А если кто-то ищет более объективных данных о мере добра в мужском и женском сердце, тот пускай ознакомится с уголовной статистикой и населением исправительных учреждений.

Кому много дано, с того многое спросится. С женщины многое спрашивается в жизни вообще, и в монашеской жизни особенно. Женская душа, нежная, впечатлительная и ранимая, больше страдает от зла, разлитого в мире. Она дальше стоит от святого алтаря Господня, а хозяйственно-административные упущения причиняют ей больше вреда и боли. Удивительно ли, что женские обители испытывают особенно острые болезни роста?...

Но не надо унывать. Ведь женщине - преимущественно по сравнению с мужчиной - дается тот дар, без которого невозможно восхождение ни на ту, ни на другую вершину небесного Эльбруса. Этот дар - любовь. Те, что забывают о нем, или пытаются без него обойтись, или даже просто не ценят этот дар, неизменно падают вниз, «и бысть падение их с шумом». Дай только Бог, чтобы они не увлекли за собой всех тех, кто был ими соблазнен и обманут.

В подтверждение тому - еще одна цитата из упомянутого доклада о монастырской жизни, подводящая итог нашему разговору: «Если к послушанию принуждают - это не может быть согласным с монашеской и церковной традицией. Насильно в Царство Небесное не затащишь. Не дисциплиной и даже не соблюдением устава созидается монастырское братство, а только любовью…»

В последнее время я часто думаю о том, что много грехов было совершено за данный период моей жизни. Хотя мне только 17 лет, но я уже задумываюсь об этом. 3 года назад умерла моя мама от рака и после ее смерти я стала получать деньги п...

Здравствуйте. Меня зовут Эллина на данный момент мне 17 лет.
В последнее время я часто думаю о том, что много грехов было совершено за данный период моей жизни. Хотя мне только 17 лет, но я уже задумываюсь об этом. 3 года назад умерла моя мама от рака и после ее смерти я стала получать деньги по потере кормильца. Я думаю, что эти деньги испортили меня, ведь я тратила их, хотя они были не заработанные мною. Мне кажется, что деньги сделали из меня алчного человека. Я понимаю и осознаю это и мне становится страшно. Так же я не уважаю своего отца (часто злюсь и кричу на него). Просто у меня осталась обида на него. Еще одна причина, по которой, я думаю, моя душа грешна. Я много читала, что поступки совершенные нами вернутся нам бумерангом, если они были сделаны из корысти со злости т.д. Я не хочу, чтобы мои дети так же не уважали меня. И плачу из-за этого. Я очень прошу Вас помочь мне своим советом. Буду Вам благодарна.

Для этого нужно совсем немногое: трезвый вз...

17 лет, в самом деле, очень хороший возраст: физические и духовные способности развиты почти в полной мере,
а бремени грехов, ошибок и скорбей почти нет... Надо Вам воспользоваться таким удачным моментом и смело выходить на магистраль православной жизни!

Для этого нужно совсем немногое: трезвый взгляд на окружающий мир, желание учиться и избавляться от заблуждений. Вот, Вы пишете: "...деньги испортили меня..."

Сами по себе деньги _никого_ не портят! Портят греховные, вредные намерения, направления воли: алчность, скаредность, зависть, злоба... Есть множество очень обеспеченных людей с превосходными душевными качествами, и еще больше плохо обеспеченных, но страшных завистников, злопыхателей и пройдох. - Прошу Вас, перечитайте "Скупого Рыцаря" - и для Вас очень многое прояснится.

Что касается отношений с отцом - здесь совсем другой сюжет... Переходите с детского поведения на взрослое: учитесь вежливости, сдержанности, самоконтролю. И общение со старшими предоставляет для этого отличную школу.

Наконец, про "бумеранг": это не христианство, это _магия_! Освобождайтесь от таких неразумных мыслей. Никакого предопределения в жизни _нет_, но есть путь добра - путь ко Христу - и путь зла, прочь от Него. Грехи есть у _каждого_ из нас, но одни раскаиваются в прошлых грехах, просят Господа о прощении и строят свою жизнь по Его заповедям; а другие, к сожалению, наворачивают новые грехи на прежние...

На днях какой-то прихожанин, лет пяти-шести, спросил меня после службы:

– Батюшка, в Церкви бывают приключения и подвиги?

И настолько серьезно был задан этот вопрос, что я, не задумываясь, ответил ему в тон:

– Ты глаголеши, юноша! Без подвигов и самой Церкви бы не было, да и без приключений тоже не проживешь.

Я вырос безрелигиозной среде, безразличной к небесной вертикали. Полагали, очевидно, что вера – «личное дело каждого», нечто вроде цвета носков или фасона галстука… Но к тридцати годам сознательной жизни – как будто бы спокойной и благополучной (помнится, я изумлялся полной безмятежности своего бытия по сравнению с двумя предшествующими поколениями) – мне стало ясно, что это вовсе не так. А вот как оно должно быть – об этом я понятия не имел и иметь не мог. Но неумолимо поворачивались стрелки часов истории, открывая мне время моих приключений и значение чужих подвигов.

В 1986 году (27 сентября) пришлось на субботу. В ту субботу я отправился в городок Сэйлем, на север от Бостона, намереваясь просить тамошнего священника, чтобы он меня крестил. Почему именно туда, именно к нему – сейчас уж и не помню: многое в те дни происходило как будто случайно. Священник принял меня очень приветливо, дал мне ворох брошюр о Православии, и велел позвонить «когда я буду окончательно готов». Я поздравил его с праздником; он сказал, что у них Воздвижение отмечалось две недели назад. Я простился и поехал назад.

По дороге я остановился на берегу и взялся читать полученную литературу. Осенние волны без устали бились о скалы у ног, ранние сумерки стали сгущаться над океаном, а я все сидел и перебирал листки. Что-то меня в них беспокоило. Что именно, и почему?

«Правоту христианства» я признавал, но чисто теоретически – так же, как, скажем, расстояние от Земли до Юпитера или структурные формулы органической химии. Меня изолировал от Христа характерный для наших дней вопрос: «А мне-то какое дело? » К тому времени, когда я объявился в Сэйлеме, вопрос этот должен был бы уйти прочь – но вот, оказывается, не ушел, а по-прежнему мучил меня, как глубокий абсцесс. В результате, подсознательно, а может статься и сознательно, я искал повода дать задний ход на пути в Церковь.

Я вспомнил про разницу календаря, про . Как так, у меня здесь будет праздник в один день, а в России – в другой? И если раньше, когда я покидал Россию, – как я думал, безвозвратно – я б и не задумался об этом, то год жизни в Америке и знакомство с русской эмиграцией – в Бостоне еще живы были те, кто уходил из Крыма с Врангелем – заронили мне в душу первые семена любви к моей покинутой родине. Пока это не выяснится, думал я, можно ли считать себя «окончательно готовым»?… Я помнил, что где-то в Розлиндэйле есть русская церковь: дай-ка, думаю, поеду туда, может быть там мне дадут консультацию по календарному вопросу?

Было уже совсем поздно, когда я добрался до Богоявленской церкви. Всенощная кончилась; когда я вошел, прихожане пели «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко…» Я спросил священника; мне велели подождать (вероятно, еще продолжалась исповедь). Я стал справа у стены, и от нечего делать принялся разглядывать большую икону, метра полтора в высоту, с виду совершенно новую, освещенную пламенем догоравших свечей на двух подсвечниках.

Православный взгляд тотчас опознал бы на иконе русских мучеников и исповедников большевицкой эпохи – но у меня не было православного взгляда. И первое, что бросилось мне в глаза, была белоснежная церковь над головами стоящих людей; а сбоку, на особой картинке было показано, как эту церковь уничтожают. И сразу же на память пришли бабушкины рассказы о взорванном некогда храме Христа-Спасителя: в детстве я воспринимал их наряду с Иван-Царевичем или Золотым Петушком…. А дальше, на других боковых картинках, обнаружилась галерея знакомых сюжетов, словно сошедших со страниц «Архипелага ГУЛаг» – всех тех, что занимали мое сознание последние годы и привели меня к бегству из СССР.

Впереди, перед незнакомой мне тогда толпой – епископов, священников, монахов, мирян, женщин, детей – стоял Царь. Узнал я его, конечно, сразу, но сначала не обратил внимания, не смотрел на него. А он смотрел на меня. Смотрел спокойным, грустным взглядом, ничего не втолковывая, не навязывая. Я досконально знал, что произошло с ним, с его женой, сыном и дочерьми летней ночью восемнадцатого года, но никогда в жизни об этом не задумывался, не беспокоился. А тут вдруг, под его взглядом, впервые ощутил, что мне до него есть дело .

Так я и разглядывал икону, сперва рассеянно, потом все более сосредоточенно, минут пять, а может быть и десять, и ощущение мое крепло. В ушах стояла неповторимая мелодия «Кресту Твоему…», и – композиционный центр всей иконы, прежде не замеченный мной – все сильнее привлекал к себе внимание. Когда же из алтаря вышел священник, к моему собственному удивлению оказалось, что все мои хитрые «календарные вопросы» куда-то улетучились: я представился и спросил, когда меня могут крестить.

На мое оглашение – т.е. подготовку ко крещению – ушло почти четыре месяца. Крестили меня зимой, в канун Богоявления. Громоздкую купель, похожую на комод с ручками – сколько раз с тех пор я ее помогал носить из сарая в храм и обратно – установили в нескольких метрах от иконы, и опускаясь в воду я мог видеть крест, взорванный храм, глаза Царя и наклоненную голову Цесаревича.

В Россию я возвратился в сентябре 2000 года. Позади были годы работы, от ведущего инженера-программиста в математическом отделе до грузчика на перевалочной базе, преподавание доброго десятка различных дисциплин и заочная учеба в русской православной Семинарии. Было знакомство с Православием, русским и в то же время всемирным, в лице его смиренных, но ярких светил: лично – как с крестившим меня протоиереем Романом Лукьяновым (+2007), с нашим бостонским викарием епископом Митрофаном (Зноско, +2002), с иконописцем и художником архимандритом Киприаном (Пыжовым, +2001), с хранителем Монреальской мироточивой иконы мучеником Хозе Муньосом (+1997), – и косвенно, как со святителем Иоанном (Максимовичем, +1966, причислен к лику святых в 1994 г.), митрополитом Филаретом (Вознесенским, +1985), иеромонахом Серафимом (Роузом, +1982) – через ближайших друзей и последователей, через плоды их трудов и молитв.

…В разное время, в разных районах США, мне пришлось познакомиться с тремя священниками. Разного возраста, разного происхождения, разного темперамента, разных «юрисдикций», между собой они имели мало общего. Однако к своему удивлению я заметил, что когда речь заходила о чем-то очень важном, когда они говорили – пусть даже на разных языках – о Боге, о Церкви, о человеческой душе, между всеми тремя словно возникало некое родство: они становились похожи друг на друга, словно родные братья. Что за странность? Загадка разрешилась очень просто и вполне закономерно: все трое, на том или ином этапе своей жизни, были знакомы с владыкой Андреем (Рымаренко, +1978), архиепископом Роклэндским, который некогда, будучи еще молодым священником, проводил в последний земной путь преп. Нектария Оптинского, и чей дух он пронес по залитым кровью и слезами дорогам Второй Мировой войны и послевоенного беженства.

Позади был и горестный распад семьи – изгнание с полицией из собственного дома, расставание с женой и детьми, – и распад коммунизма в России, и распад самой России, и даже в известной мере распад Америки. Если в первый же вечер по прибытии в Бостон наш тамошний приятель вразумил нас со знанием дела: «Учтите, в целом это честная страна», – то пятнадцать лет спустя, в эпоху Клинтона, такое мог сказать лишь комик да умалишенный… На Пасху 99-го года началась агрессия против Сербии, которая расставила все точки над «i». В те дни мне как раз пришлось ехать в командировку, и я помню то чувство едкого стыда, с которым я предъявлял в аэропортах американский паспорт.

Я написал в консульство, восстановил русское гражданство (точнее, получил его впервые: я был когда-то гражданином СССР), отдал домашнее барахло в «Армию Спасения», купил билет и два чемодана, сел в самолет – и вот я уже стою в тени храма Христа-Спасителя, высоко задрав голову, смотрю на золотые купола в осенней синеве, слушаю пение колоколов и, вспоминая бабушку, повторяю вполголоса слова Псалмопевца: «Благ еси Ты, Господи, и благостию Твоею научи мя оправданием Твоим».

Я не планировал оставаться в столице: слишком тяжек был груз прожитых здесь некогда лет. Сегодня я гораздо спокойнее смотрю на Москву, а тогда, помню, с каким облегчением уехал я после двух недель в провинциальное Иваново. Там я поселился в Свято-Введенском монастыре, сначала в качестве гостя, потом послушника, через год – монаха и диакона, и еще через полтора года – священника.

Мой отец, С.П. Маркиш, некогда выдающийся русский переводчик и литератор, трагическая жертва советской эпохи, жил за границей и не был в России тридцать лет. Последние годы мы были с ним в очень теплых отношениях. Я спрашивал его многократно, почему он не хочет навестить родину, но никогда не получал ответа по существу. Один раз только он бросил мне резко: «Как ты не понимаешь, я же обещал!» – «Кому??» – изумился я. – «Самому себе!» – и на этом вопрос был закрыт.

Однако он живо интересовался, даже волновался, стану ли я священником. Вероятно, это сломало бы какие-то жуткие преграды в его душе, он приехал бы на мое рукоположение, и всё переменилось бы в его жизни… Но он умер в Женеве при странных обстоятельствах в начале декабря 2003 года, видимо, в тот самый день, когда наш архиерей принял решение возвести меня в сан священника.

Как ни странно, первое время в монастыре было для меня поистине самым монашеским. Позже, став священником, я начал быстро врастать в окружающую жизнь – монастыря, епархии, города, всей нашей обновленной страны. Сегодня, бывает, за день я встречаю больше людей, участвую в большем количестве дел, чем прежде за полгода… А тогда ни я никого не знал, ни меня никто не знал, существовали для меня только келья, храм и работа – компьютер. С ним я начал дружить еще в юности, когда поступил учиться в МИИТ, и с благодарностью сохраняю эту дружбу до нынешнего дня. Именно компьютер, в конце 80-ых годов, через нарождавшийся тогда Интернет, ввел меня в русло православной культуры.

…Что же такое православная культура? Сегодня, наверное, многим ясней, что не относится к православной культуре, вопреки всем потугам газетчиков и телеведущих: меланж из «народных обычаев», суеверий, предрассудков и побасенок, столь же бескультурных, сколь и неправославных, бессвязных обрывков церковного календаря и бесчисленных указаний, как, чем, и в какой последовательности набить себе пузо…

Православная культура – это культура Креста. Крест – это жертва любви, это подвиг. Православная культура – культура подвига. Без подвига нет христианства, нет и православной культуры.

Фото Анны Ольшанской

Новые Российские мученики, принявшие в ХХ веке подвиг веры, за границей были причислены к лику святых в 1981 году, незадолго до моего приезда в Бостон (а в России – в 2000 г., за месяц до моего возвращения). Неслучайно моя «христианская молодость» прошла под знаком этого подвига: Православие – дело вовсе не «личное», а самое общественное, вера не «во что-то», а «в Кого-то», в Того, кто из любви к нам отдал Себя на смерть, и христианская вера – это подвиг ответной любви. Православная культура – это арена деятельной любви к людям.

Отчасти поэтому, а отчасти под воздействием технических средств Интернета, моя работа на информационной ниве с самого начала носила дискуссионный, «интерактивный» характер. Всевозможные форумы, «круглые столы», Интернет-семинары и конференции, диспуты и обсуждения с полным основанием представляются мне магистральным направлением в публицистике и журналистике. Памятен обмен мнениями между участниками одной дискуссии, которые отвечали на вопрос о том, что каждый их них хочет от своих собеседников. Один написал:

– Мы просим православных не беспокоить нас острыми вопросами церковного, нравственного и общественного характера, которые нас разделяют. Зачем это нужно? Это так неприятно…

Православный же, независимо и одновременно с ним, откликнулся приблизительно так:

– Мы просим наших оппонентов как можно чаще обращаться к нам с острыми вопросами, которые нас разделяют. Душа человека ищет Христа, требует истины, и мы обязаны помогать друг другу в поиске.

Что причиняет сегодня человеку, на Руси и повсюду, наихудшие страдания? Не голод и не телесные болезни. Хуже всего мы страдаем от неведения Христа, от невежества , глубокого и закоренелого, от неспособности отбросить заблуждения и ложь, найти или получить ответ на сотни жизненно важных вопросов. Отсюда равнодушие, уныние, тупое бесчувствие, тупая злоба и тупое упрямство; отсюда распад семьи, общества, нации, утрата сопротивления к чуждым, враждебным воздействиям; отсюда алкоголизм, разврат, магия, преступность, азартные игры, наркотики, гибель… Человек ждет помощи от Бога, Бог посылает помощь через людей.

Аналитическое обозрение «Радонеж» почти с первых выпусков стало публиковать мои работы и продолжает регулярно печатать их до сего дня; расходятся они и по многим другим изданиям – как журналы «Фома» и «Русский Дом» в Москве, «Одигитрия» на Украине, «Orthodox Life» в США, – и по Интернету. А после возвращения на родину меня пригласили на радио «Радонеж», программы которого через эфир и тот же Интернет достигают самых отдаленных уголков планеты. И здесь мой любимый жанр – открытый разговор. Уже несколько лет я веду страницу Ивановского Свято-Введенского монастыря в Интернете: главный, постоянно обновляемый раздел – «Вопросы и ответы». Подготовил к печати несколько книг: основное содержание – беседы со священником. Последнее время пришлось подключиться и к местному радиовещанию: название программы – «Неспешные разговоры»…

Если мы верно определили православную культуру, то публицистика должна нас вести вглубь гражданского общества, от обсуждения вопросов и задач к их решению. И действительно, я оказался в правлении двух общественных групп: Комитета Защиты семьи, детства и нравственности «Колыбель» и Христианской Ассоциации молодежи и семьи. Их цели вполне определяются названиями; подробности каждый может найти в Интернете, а я только добавлю, что за последние годы частота абортов в Ивановской области снизилась почти вдвое.

Особенно существенным, и важным лично для меня, было участие в работе Всемирного Русского Народного Собора. Собор – постоянно действующую общественную организацию – можно назвать голосом совести русского народа; но совесть наша требует внешнего стимула и направления. Таким стимулом стала принятая весной 2006 года Декларация о правах и достоинстве человека, в которой тема «прав человека» впервые поставлена с головы на ноги: ценность личности абсолютна и неизменна, права относительны и переменчивы. Разработка этого документа в Рабочей группе под руководством Митрополита Кирилла (Гундяева) послужила мне бесценным опытом.

…Но может ли священник отделить православную культуру от своего основного и повседневного дела – от самой Церкви, от святых Таинств Евхаристии и покаяния, от проповеди с амвона, от бесед с верующими? – Ведь именно на исповеди привычный диалог становится напряженной общей молитвой, и к нам двоим невидимо, но явственно присоединяется Христос, дающий исцеление страдающей душе.

Как-то у нас в монастыре была служба в честь архиепископа Августина (Беляева) погибшего за Христа в 1937 году: одно время он занимал архиерейскую кафедру в Иванове. Иконы его у нас еще не было, и на аналой положили общую икону Российских Новомучеников ХХ века. Когда я подошел к аналою для поклона, оказалось, что это репродукция с нашей бостонской иконы: я заметил знакомый крест, спокойный взгляд печальных глаз, высокий белый храм и наклоненную детскую голову.

Наша Земля – шар; православная культура, как земная поверхность, не знает границ.

Божий хлеб

«В блокаду мы жили в Ленинграде. Я была тогда еще маленькой, но помню, что кроме бомбежек и цепенящего холода был сильный голод, потому что мне всегда хотелось есть.
Бабушка моя, жалеючи, гладила меня по головке и все приговаривала: «Ты, деточка, если будет трудно, помолись Боженьке, и Он даст все, что тебе нужно. Главное — верь и молись». И я стала молиться о хлебушке. Я представляла его пушистым, белым, с коричнево-золотистой корочкой. Я даже чувствовала его сладостный запах. Помолившись, я побежала на кухню посмотреть, не появился ли желанный каравай. Хлеба не было. Я чуть не расплакалась, но потом вспомнила, как бабушка говорила, что молиться надо усердно, со слезами.
Я снова стала молиться, делала земные поклоны и уж так просила, так просила, чтобы добрый Боженька послал нам хоть немного хлеба, но чтоб всем хватило.
Что произошло дальше, я запомнила на всю жизнь: дверь открылась, и вошел старичок, держа в руках огромный каравай хлеба. Ласково улыбаясь, он протянул мне хлеб, а я приняла это как должное. Ведь я так долго молилась, вот дедушка и принес мне хлеб. Встав на цыпочки,
я положила каравай на столешницу и оглянулась. Добрый дедушка исчез!.. Что же это такое? Только что был — и вдруг нету. Пока я раздумывала о странном старичке, пришла мама с работы. Мамочке было тогда всего двадцать восемь лет, но воспитывала она нас очень строго. Увидев хлеб, мама спросила, где я его взяла.
— Боженька дал, — ответила я, не смущаясь.
— Как — Боженька дал? — удивилась мама.
— Он его Сам принес, — отвечаю.
— А какой Он, Боженька? — допытывается мама.
— Старенький и ласковый, — описываю я.
— Может быть, он похож на кого-нибудь из наших знакомых? Кто же может принести хлеб в такое трудное время, когда за этот каравай что угодно выменять можно?..
Прошло несколько лет. Я выросла.
Как и все, состояла в октябрятской и пионерской организациях. Потом, окончив институт, стала работать педагогом, а потому в храм в своем городе ходить не могла. Но однажды, приехав на родину, я зашла в церковь. Подошла поближе к алтарю и тут увидела образ Николая Угодника. Я сразу узнала его: это был тот самый старичок, который в блокаду принес каравай хлеба. От нахлынувших воспоминаний свершившегося много лет назад чуда из глаз моих градом полились слезы.
— Николай Угодник, — зашептала я дрожащими губами, — это был ты. Прости меня, что я так мало молилась тебе, что до сих пор не поблагодарила. Но теперь я тебя не оставлю.
С тех пор я, слава Богу, не забываю скорого помощника Николая Чудотворца: ставлю ему свечи, заказываю молебны. Потому что тот блокадный каравай стоит больше всех послевоенных яств. А если надо испросить кому-либо здоровья, или стряслась какая-то беда, или потеряю что-то, я всегда обращаюсь: «Николай Угодник, батюшка дорогой, помоги мне!» И помощь приходит.

Свидетельство о чуде

Лев Владимирович встретил нас с о. Василием у порога. Был он, несмотря на летнее время, в душегрейке и валенках: ноги его плохо слушаются после инсульта. Он провел нас к себе в небольшую комнату мимо приветливых домочадцев.
Всюду на стенах висели писанные маслом картины с изображением православных церквей. В углу на столике — старинная икона Божией Матери, а рядом — начатый портрет
о. Николая с острова Залит. «Это только подмалевок», — пояснил Лев Владимирович, заметив мой взгляд, устремленный на подрамник с холстиком. «Садитесь, будьте гостями», — пригласил хозяин и стал показывать альбомы с фотографиями. «Я уж несколько лет занимаюсь фотографией, собираю виды храмов в Петербурге
и по всей Ленинградской области. Фотографирую чаще всего в праздники, когда духовенства и народа бывает больше.
Люблю снимать крестные ходы. Делаю это для себя, а когда умру, детям и внукам останется. И эти церкви, что на стене висят, я сам писал.
А ведь совсем недавно я не любил все это».
Разговор у Льва Владимировича трудный, говорит он с болезненным заиканием, и каждое слово дается ему с трудом. Но мы терпеливо слушали, боясь пропустить хоть слово, — не часто приходится видеть человека, воскресшего из мертвых, и слышать его достоверное свидетельство чуда Божия. И вот теперь я дословно передаю вам диалог живого человека с Богом.

— Я — третий и младший сын известного художника Владимира Овчинникова, — так начал он свой рассказ. — Мой старший брат тоже художник, и отец хотел, чтобы я пошел по его стопам. Он говорил мне: «Ты, Левка, садись, пиши натюрморты и будешь художником, через шесть месяцев академию без диплома кончишь».
Но у меня в голове были улица, вино и девушки. Я пил, курил, блудил. Так прогорала жизнь, и до сорока лет я не был даже крещен. Дело
в том, что деда моего репрессировали в тридцатые годы, и мы после этого отошли от Церкви, боясь преследования. Теперь уж мне сорок пять лет, у меня жена, дочь. Недавно умер отец, и я решил было написать о нем книгу, стал собирать материал. Но однажды вечером, когда мы втроем в уютной домашней обстановке смотрели телевизор, меня поразила страшная болезнь. Инсульт. Я вдруг почувствовал, как боль от уха змейкой пронеслась в горло, и я замер, не в силах что-либо сказать или двинуть рукой. Только кошка почувствовала: что-то неладное творится со мной, подбежала, лизнула руку и стала мяукать возле хозяйки, извещая, что случилась беда. В тот же вечер меня на скорой увезли
в больницу и положили в небольшую одноместную палату с окном, выходящим на сквер. В рот и нос вставили трубки, через которые питался мой организм. Положение было критическим, надежды на выздоровление никакой: с таким диагнозом люди обычно умирают через несколько дней, а то и часов. Я уже чувствовал, как приближается ко мне ангел смерти. Тоскливое чувство подступило к сердцу: неужели
я должен вот-вот умереть? Страх и обреченность завладели душой. И в тот же миг пришла отчаянная мысль, дающая надежду на спасение: ведь есть Бог, Который помогает тому, кто Его просит. Пересилив плен гордой непокорности, я мысленно воззвал: «Иисусе Христе, Сыне Божий! Если Ты есть, дай мне познать Тебя. Исцели меня, и тогда я обязательно крещусь».
В эту минуту я увидел своего покойного отца, выходящего из стены. Он грозно посмотрел на меня и произнес: «Не смей писать обо мне».
Потом он улыбнулся, поклонился мне и, помахав рукой, ушел обратно в стену. И тотчас я увидел круг и в нем образ Матери Божией, потом еще и еще образа, и я как бы вошел в церковь. Горели лампады, на окне висел тюлевый занавес, сквозь который был виден образ нерукотворного Спаса. Я отчетливо увидел это изображение и услышал слова, обращенные ко мне: «Что ты Мне ставишь условие? Я ваш Бог, и Меня надо просить, а не ставить условия».
«Господи! — сказал я умоляюще. — Продли мою земную жизнь, ведь я еще молодой, и у меня маленькая дочь. И больному брату нужна моя помощь». «Я вас только призываю, — продолжал голос Божий, — а вы сами должны ко Мне идти. Крещеные все на виду у Меня, а некрещеные во тьме ходят, и они далеко от Меня. Ты будешь жить еще… лет на земле».
Сначала я помнил число, названное Господом, потом забыл. Видно, так было угодно Богу, а для моей души не полезно. «Господи, а кому
я могу это рассказать?» — «Тому, кто поверит», — сказал Господь. В этот миг я почувствовал, как Божественный перст коснулся моей груди и горла. Что-то сразу пришло в движение, и я ощутил себя совершенно здоровым. Моей радости не было конца. Я ущипнул себя, желая убедиться, что все это происходит не во сне
и что я вообще жив. Я был жив. Лежал на койке и ничего уже не видел, кроме чуда Божия.
Мне захотелось пить, я налил в стакан воды
и выпил. Все шло нормально. Зашла пожилая врач, стала готовить капли. Я попросил принести мне еще воды и сказал, что я сейчас исцелился. Врач в изумлении могла только промолвить: «За сорок лет моей работы здесь никто еще из этой палаты своими ногами не уходил». Мы вместе прославили Бога за Его великое чудо.
Уже через неделю меня выписали домой, но, как память о моей болезни, осталось легкое заикание. Все это произошло пять лет назад,
и тогда же я принял Таинство Крещения.
Теперь вот только ноги болят, наверное, бесы в отместку, что ушел от них, крутят мои вены
и жилы. А быть может, такое полуисцеление полезнее для очищения моей души.

Простой и искренний рассказ Алексея Ивановича породил в моей душе благоговейную благодарную молитву к Богу.

Видение Владимира

Живя в Печорах псковских в середине шестидесятых годов, я ежедневно ходил на службу в монастырь. Пел в братском хоре. Однажды, выходя из Михайловского собора,
я встретил молодого человека, который шел прямо мне навстречу. Невольно подумалось: «Не тот ли это человек, о котором накануне рассказывал псковский диакон Алексей?» И я спросил молодого человека: «Это вы — Владимир, который засыпал в армии и видел ад
и рай, блаженство праведников и мучения грешников?» — «Да, я, — ответил незнакомец, остановившись. — Я приду и расскажу тебе. Только у меня времени мало. Звали в один дом, но я успею». И мы пошли вместе с ним ко мне домой. Владимиру было двадцать восемь лет. Он рассказал следующую историю, которую
я передаю в сокращенном виде ввиду забвения некоторых подробностей.

— Я с детских лет сирота. Воспитывался одной монахиней-старицей, которая научила меня православной вере и сама была духовной подвижницей. После ее кончины я жил у родственников. Потом пошел служить в армию, где был поваром. Однажды мне приснилась моя покойная матушка и сказала: «Раб Божий Владимир, ты в Петров день надолго уснешь. Скажи своему командиру, чтобы с тобой ничего не делали и не хоронили». Проснувшись, я никому не сказал о своем сне, боясь насмешек.
На вторую ночь сон повторился, и я рассказал об этом своему другу. Тот посоветовал никуда не ходить и никому не говорить. «Иначе, — говорит, — тебя засмеют». На третью ночь матушка вновь явилась во сне Владимиру и строго сказала: «Если не скажешь, тебя закопают
в землю, и ты действительно умрешь».
Проснувшись, я тут же пошел к командиру
и все рассказал ему. Тот спокойно выслушал меня и отправил в медсанчасть на прием к врачу с запиской, которую тут же написал на листе бумаги: «Проверить психику и сообщить мне». Врач также меня терпеливо выслушал, задал несколько вопросов и велел идти обратно с ответом, который гласил: «Нервно-психическое возбуждение от увиденного сна. К несению службы годен». Я продолжал нести службу на кухне. Приближался православный праздник святых апостолов Петра и Павла. Тревога, волнение не покидали меня. Товарищи шутили надо мной. Но вот пришел этот день. С раннего утра до обеда я готовил пищу. Сам ничего не ел. Все ждал, что со мной будет, а со мной полдня ничего не было. В душу закрались сомнения: «Видно, это только сон». Проголодавшись, я решил поесть. Вдруг меня потянуло ко сну, и я тут же на досках лег. И вот что со мной случилось. Я встал, но уже в другом виде и свете,
а рядом со мной лежало мое почти бездыханное тело. Я удивленно смотрел на себя и видел, как сбежались солдаты.
— Умер Володя, умер, — шумели они.
Подошедшие командир и врач пытались быстро расстегнуть рубашку, чтобы сделать искусственное дыхание, но пуговицы почему-то не поддавались. Я пытался помочь им в этом, но мои руки не были властны над материальными предметами, и я понял бесполезность своих усилий и нелепость своего состояния.
Страх объял меня. Я видел, как безнадежно массировали мою грудь, как товарищи унесли мое тело в палату медсанчасти, и врач велел наблюдать за ним. В это время какая-то неведомая сила подняла меня от земли на небо. Кругом никого не было, но вот я увидел покойную свою матушку, которая, кланяясь, сказала мне: «Мир тебе, раб Божий Владимир». «Здравствуйте, матушка», — ответствовал
я по-мирскому.
— Ну вот, — продолжала она, — ты сомневался и пугался, и если бы не сказал командиру, тебя бы действительно схоронили. Мне велено показать тебе райские обители и темницы ада. Пойдем.
Мы шли, и мне открылась новая жизнь людей, некогда живших на земле. Я видел своих родных, знакомых и даже вождей, которых
я узнавал по земным портретам. В райских селениях было много света. Я видел девственников и брачных, отдельно монахов, но только
в разной славе. У одних был один венец на главе, у других два венца. И все они были довольны, радостны, славили Господа. Видел я там писателя Гоголя, книги которого читал в детстве.
Потом мне показали адские казематы, где задержанные на мытарствах грешники мучаются, истязаемые злыми духами до Страшного Суда Божия. Там я видел и своего покойного деда, торговца в мясной лавке. Он лежал, и от него шло зловоние и непрестанный стон от ударов по черепу. Черви грызли его внутренности, пахло тухлым мясом.
«Это за обвешивание и обман такая мука», — пояснила матушка. Видел я, как безбожников мучают лютые истязатели, бия их в темноте,
и они летают из стороны в сторону от этих ударов черных «боксеров», словно на ринге. Отчаяние и безнадежность были в их мрачных измученных лицах.
Слышал, как визжал раздираемый на части колдун, словно выли все взятые вместе паровозы, и видел, как бесы, подвесив его вниз головой, как со свиньи, сдирали с него железными зубьями кожу, строгали, и резали, и обжигали геенским пламенем. Видел, как блудников истязают немилосердные, бесстыдные духи злобы. С помощью большого колеса с острыми зубьями они разрывали промежности и злобно кричали средь неумолкаемых воплей и стонов грешников. Шли мы дальше, и я больше и больше ужасался открывающемуся мне на том свете. Вот большое темное мрачное озеро, кишащее живыми лягушками.
— Это не лягушки, — отвечая на мои мысли, сказала матушка, — а дети, убитые во чреве матерей. Они все здесь, у Бога ни одна душа не исчезает.
Кое-кто из этих жалких существ вдруг изменялся и радостно восклицал: «А моя мама покаялась!» И небесные силы уносили их
в светлую сторону. Я весь затрепетал, когда увидел самого многоглазого дракона — древнего змия, диавола, и его слугу антихриста. Толпы людей шли к нему в пасть со знаменами и плакатами, и он загребал их длинными лапами. Люди шли обезумевшие, опьяненные, что-то громко кричали и падали в огненное озеро, наполненное такими же несчастными. Сердце мое сжалось от страха и трепета, когда ко мне протянулись эти страшные лапы. Я чуть не упал, но матушка поддержала меня, и мы миновали эти страшные места. Много и других видов мучений было показано мне, но за неимением времени я рассказал тебе вкратце. Потом мы спустились на землю.
Шли уже пятые земные сутки моего небесного странствия, но я тогда не знал этого. На том свете другое течение времени. Была уже ночь,
и тело мое лежало в палате, покрытое белой простыней. Рядом дремала дежурная медсестра.
— Вот видишь, раб Божий Владимир, лежит твое бренное тело, а душа твоя стоит над ним, — сказала матушка. — Сейчас она должна войти
в него, потому что не время еще разлучаться. Войдешь в него, как и вышел, незаметно. Люди не верят, что есть у человека душа бессмертная, чуткая, святая, и за это неверие дадут ответ Богу, как и за все свои дела беззаконные. Рассказывай всем, что ты видел, чтобы люди веровали в Бога и загробную жизнь. Врач будет преследовать тебя, но ты не бойся и говори всю истину. Господь защитит тебя.
Внезапно я оказался в темном ледяном мешке. Постепенно земная жизнь возвращалась ко мне. Кровь вновь согревала мои члены. Я открыл глаза, пошевелил рукой и прошептал первое после пятидневного сна слово:
— Господи!
Медсестра тут же встрепенулась и побежала за врачом. Мне делали уколы, обкладывали грелками, дивились необычному случаю летаргического сна. А я рассказывал, что видел на том свете.
— Ничего ты не видел. Это болезненный бред, — сказал врач. — И не смей никому об этом рассказывать.
Но я говорил и говорю всем, кто меня слушает, хотя и не все верят.
Сначала меня перевели в другую воинскую часть, потом комиссовали, снабдили справкой
и отправили домой. Теперь я хожу и говорю людям о Боге, о душе, о загробной жизни, блаженстве праведников и мучениях грешников. Иногда при некоторых людях внутренний голос мне не велит говорить, и если я ослушиваюсь, то бываю наказан. Меня вызывают, ругают, угрожают и даже задерживают, но потом отпускают
с миром. Недавно мне через сон было опять извещение от матушки, что через год я должен умереть, и если я не приду сюда, значит, меня уже на земле нет.
Так закончил свой рассказ раб Божий Владимир. Накормил я его чем мог, хотелось дать ему и на дорогу, но он от всего отказался, и мы расстались навсегда.

Чудо праведного Иоанна Кронштадтского

В усыпальнице святого праведного Иоанна Кронштадтского так благодатно: благоговейная тишина, чистота и порядок, всегда много цветов, зажженных свечей, записочек на аналое и под иконой святого праведника. Люди приходят, прикладываются к иконе. Кое-кто читает про себя акафист дорогому батюшке, поет тропарь и кондак святому или сосредоточенно молится. Велика тайна человеческой души, которую знает только Бог да святые, такие, как праведный Иоанн. Дважды в день здесь свершаются молебны. Монахини раздают освященное масло от горящей на гробнице лампады.
Люди приезжают отовсюду: святого Иоанна Кронштадтского знает и любит весь мир. Однажды, два года назад, мартовским утром пришла в храм-усыпальницу женщина и, упав на колени у гробницы, проливая благодарные слезы, долго молилась, возсылая хвалу Богу и батюшке Иоанну за исцеление. Вот что она рассказала о себе.

Зовут ее Галина. Живут они с мужем в городишке Гуково под Ростовом-на-Дону, растят пятерых детей. Не так давно Галина тяжко заболела.
Обследование выявило тяжелые недуги — полиартрит, рассеянный склероз и межпозвонковую грыжу. Врачи предложили операцию, но Галина отказалась. Муж очень хотел, чтобы жена поправилась: он продал машину и приглашал разных целителей.
Но Галина только отмахивалась: «Не нужны они мне. Господь меня наказал, Господь и поможет». Она отказалась даже от уколов, и вскоре
у нее отнялись ноги. Полгода Галина была практически недвижима, даже умывалась лежа на койке. Муж, скрепя сердце, уходил на работу,
а ее оставлял одну в квартире, закрывая на ключ. Женщина совсем было отчаялась в своем выздоровлении, но продолжала молиться, уповая на волю Божию.
Однажды, когда Галина была дома одна, она
в смутной полудреме увидела, как к ней подошел старец-священник в черной епитрахили и с чашей в левой руке.
— Вставай, Галина, — произнес он. — Молись Богу.
«Откуда он знает мое имя?»- удивилась про себя Галина, а вслух спросила:
— Кто ты?
— Я Иоанн Кронштадтский, — ответил старец, взял ее за руку и помог сесть на кровати. Потом настойчиво повторил: — Вставай. Читай правило — 150 молитв «Богородице Дево, радуйся».
— Как же я буду читать? Со счета собьюсь.
— А ты читай по четкам, а после приезжай ко мне в монастырь.
— А куда? — спросила Галина.
— Найдешь, — ответил старец и скрылся.
Галина тут же встала, с удовольствием умылась, съела просфору и стала искать икону
с изображением старца. Такой не нашлось. А тут и муж вернулся с работы. Увидев исцелившуюся Галину, заплакал от счастья, упал на колени и, кладя поклоны, возблагодарил Господа.
Галина стояла рядышком и тоже молилась.
Спустя некоторое время она, заняв денег, поехала в Новгород: кто-то из соседей сказал ей, что мощи святого Иоанна Кронштадтского находятся там. Приехав, она зашла в церковь и, преклонив перед ракой колени, заплакала и стала вслух благодарить дорогого батюшку за чудесное исцеление. Тут к ней подошла монахиня. Галина и говорит:
— Ваш святой Иоанн Кронштадтский меня исцелил.
— Это мощи святого Варлаама Хутынского, — пояснила ей монахиня. — А мощи святого праведного Иоанна Кронштадтского находятся
в Петербурге в Иоанновском женском монастыре, что на Карповке.
— Вот и хорошо, — обрадовалась Галина. — У меня там дочка в университете учится. Поеду.
В дороге от простуды разболелся зуб, но после молебна в Иоанновском монастыре, когда Галина приложилась к святому Евангелию, боль бесследно прошла. Так Иоанн Кронштадтский дважды помог Галине.
…Еще Галина подробно рассказала о дочери, которую вымолила у Бога. Но, думается, и рассказанного уже достаточно, чтобы воздать хвалу Богу и дорогому батюшке Иоанну Кронштадтскому, который, исполняя волю Отца Небесного, приходит к нам на помощь.

Иеромонах Макарий (Маркиш)

«Психология нищего»

— Ты что же, теперь каждое воскресенье в церковь ходишь?
— Да, в общем-то… и накануне… и другие праздники есть… и по будням стараюсь…
— Вот это да! Со всей семьей? А вы поститесь? Или поститься теперь не нужно? Исповедуешься священнику? А старшего вы в православную школу отдали? Ты и в Ангелов, и в бесов веришь или только в Бога? А с женой вы ругаетесь? Курить ты, что, бросил? А вина тебе можно? Библию читаете? А жития святых?..
Друзья недаром обстреливали Сергея вопросами. Собравшись вместе впервые за несколько лет, они не могли узнать своего старого приятеля. Сергей С., как и многие другие, был крещен в детстве благодаря настойчивости «отсталой» бабушки, но пионерские годы его прошли в полной изоляции от Церкви. Позже, в девятом классе, когда душа, словно птенец, ломает тесную скорлупу детства и выходит в жизнь, что-то переменилось: пушкинская строка «Ум ищет Божества, а сердце не находит» засела у него в памяти. Как рассказывал Сергей, его особенно поразило, что поэт, написавший ее, был почти что его сверстником… В те годы в школах еще невозможно было говорить о Боге, но учительница скорее молчанием, чем словами, дала ему понять, что он подошел к рубежу какой-то глубокой и удивительной тайны. Сергей обзавелся Евангелием и стал время от времени заходить в храм — прислушивался, приглядывался. Прошло несколько лет; он узнал, как устроен круг богослужений, стал различать сюжеты икон, мелодии стихир и ирмосов, научился
к месту (а иногда и не к месту) украшать свою речь цитатами из Священного Писания. Окружающим все это очень нравилось. В стране наступило время перемен, и Сергею было приятно, что он «попадает в струю», но не более того. Учеба, работа, женитьба, ребенок — дел и забот хватало с избытком.
— Ты ведь давно религией интересовался, еще со школы, помнится. Но всегда был как все, свой парень…
— Я и сейчас не чужой.
— Не обижайся, не в том дело. Мы сколько лет с тобой друзья? Странно смотреть на тебя:
с виду ты как и был, а на самом деле что-то с тобой случилось. Событие, что ли, какое-нибудь редкостное? Или, может, чудо?
— Вся наша жизнь — чудо… — протянул Сергей, не замечая усмешки собеседника. — А событие, пожалуй, что и было, только не редкостное, а самое обычное: мы поспорили с Лилей о «психологии нищего». Помните Лилю?
— Еще бы… На первой парте сидела… Где она, кстати, кто-нибудь знает? Что-то ее не видно, не слышно…
— Были мы как-то у них в гостях: сидим, разговариваем о том о сем, все больше о делах. Муж у нее как раз стал серьезные деньги зарабатывать: купили, как водится, новую квартиру, мебель, всякую всячину… Да я и сам тогда на новую работу перешел, на жизнь хватало. Но тут я что-то сказал про магазин у нас на углу, где продукты попроще и подешевле, и Лиле это ужасно не понравилось. Она так через весь стол на меня посмотрела, будто я ей нахамил, и говорит: «Это что еще такое? По-моему, ты можешь себе позволить покупать продукты в дорогом магазине». Я удивился и говорю: «А зачем?» Тут ее прямо затрясло: «Стыдно, Сергей! У тебя психология нищего!» Я, помнится, растерялся тогда. Никогда особо об этом не задумывался, а тут такой напор… Может быть, я не прав? Может, и впрямь есть чего стыдиться? Может, надо смотреть на вещи по-другому? И жить по-другому?.. Я хотел ей сказать, что нет у меня никакой психологии нищего, что я такой же, как все, и в магазин за продуктами хожу просто так, куда придется, открыл было рот, запнулся и сказал почти бессознательно: «Блаженны нищие духом, яко тех есть Царствие Небесное». Как она смеялась! И про Царствие Небесное кое-что добавила, чего я повторять не стану. Но зато от обиды не осталось и следа. Расстались мы в тот вечер друзьями, как всегда, и она обещала: «Обязательно с тобой еще поговорим про нищих духом и все такое прочее. Я тебе все-все объясню, вот увидишь!» И мне, признаться, самому не терпелось узнать, что она мне такое скажет.
— Ну и что же она тебе сказала?
— Она ничего не сказала. Она умерла.
— Да ты что?!
— А вы разве не знали? Рак. Всего четыре месяца. Тогда в крематории я в первый раз сознательно осенил себя крестом — не для вида, не вслед за другими, а от страшной ясности ее последнего безмолвного аргумента в нашем споре… Она весело смеялась над Небесным Царством — и что же предлагала она взамен? То немногое, что от нее осталось, лежало передо мной в открытом гробу. «Что убо чаю и на что надеюсь?..» Если в моей психологии было хоть крохотное зернышко евангельского духа, то настало время растить из него дерево новой жизни — простите меня за такие возвышенные слова.
Все молчали под впечатлением печальной новости. Собеседник Сергея счел нужным продолжить дискуссию:
— Конечно, очень грустно… Я понимаю, что ее скоропостижная кончина толкнула тебя в религию. Но ведь это и есть необычайное событие: молодые здоровые женщины умирают совсем не часто.
— Не буду спорить. Обычных смертей, наверное, не бывает: любая смерть уникальна, как
и любая жизнь. Но с другой-то стороны, —
и Сергей обвел внимательным взглядом всех сидевших с нами за столом, — есть ли у нас в жизни что-нибудь более естественное, неизбежное и непоправимое, чем смерть?
Снова молчание. Слышно было, как дрожат, соприкасаясь, две хрустальные рюмки. Чей-то голос затянул «Во блаженном успении…» и тотчас осекся.

Сквозь метель

Что за удача, что за царская привилегия ехать на верхней полке! Словно жить в отдельной комнате: можешь сидеть себе внизу
у столика, читать, писать, пить чай, участвовать в дорожных разговорах, а нет — взлетаешь наверх под одеяло и будто затворяешь за собой невидимую дверь. Был — и исчез.
Именно так я и поступил, когда мои попутчики стали рыться в сумках и на столике среди прочих припасов появилась бутылка с бесцветной жидкостью. Попутчиков было двое — старший и младший. Младшего, впрочем,
я как следует не разглядел: он сидел внизу под моей полкой, и я только слышал его голос, хрипловатый и неровный, будто у подростка, хотя, судя по разговору, он только что отслужил в армии. Старший по-отечески заботился о нем, что-то рассказывал, разъяснял, накладывал на хлеб колбасу, а сверху — ломтики помидоров и внимательно следил за уровнем жидкости у него в стакане. Я стал смотреть в окно.
Окно не замерзло — еще одна удача. За окном, вблизи и вдали, на земле и в воздухе, был снег, и земное пространство непрерывно поворачивалось под рокот колес, теряя скорость вращения и видимость за снежною мглой по мере удаления от железнодорожных путей к горизонту. Только что было утро, а уже вроде бы сгущались сумерки.
Я не заметил, как внизу добавилось компании. Женщина сидела чуть в стороне от столика, развязав платок и расстегнув пальто: ясно было, что она отогревается, наслаждаясь вагонным теплом после долгого стояния на платформе. Последовало приглашение к жидкости и колбасе, и ее ответ вывел меня из грустного полусна:
— Нет, спасибо. Сегодня сочельник.
— Рождество? — уточнил старший.
— Рождество завтра. То есть сегодня вечером, с первой звездой. А пока сочельник.
— Понятно, понятно. И что же полагается есть на сочельник?
— Вообще-то ничего. — Женщина замялась. -Ну, кому как, не в этом дело. В Рождество кончается пост и начинаются праздничные дни — Святки…
Я посмотрел на нее внимательнее. Она была гораздо моложе, чем показалось вначале, по возрасту куда ближе младшему, чем старшему: темно-русая коса под платком, на щеках — яркий морозный румянец. На коленях у нее я разглядел знакомую книгу: «Служба на праздник Рождества Христова». Но тут младший тоже решил проявить свою способность к сознательному разговору:
— А пить что надо на Рождество?
— Что пить? — Голос женщины дрогнул горькой смешинкой. — Чай надо пить. Можно даже и кофе.
Молчание. Надо полагать, она решила сгладить свою резкость:
— Ну, прежде всего надо не пить и есть,
а молиться Богу, славить Рождество Спасителя. Если возможно, быть в церкви на праздничных службах…
Старшего, однако, всерьез задело. Голосом угрюмым, чтобы не сказать — грубым, он прервал ее:
— Молиться? А зачем? Какой смысл кому-то молиться? Выпрашивать что-то там такое? Надоело выпрашивать.
— А водку вам пить не надоело? — ответила та, не поднимая голоса. — Отчего люди пьянствуют? Только не обижайтесь, я не про вас говорю. Оттого, что душа стремится к небу, а небо закрыто, загорожено всяким барахлом. Вот они и травят себя, убивают в себе душу, будто нерв в больном зубе. А молитва воскрешает душу, возвращает смысл всей нашей жизни…
Тут младший засобирался выходить. Старший прощался с ним печально и как-то скованно, словно стеснялся своей попутчицы. Когда тот вышел на платформу, он проводил его глазами и тихо сказал ей:
— На сына моего похож.
— Потому вы его и спаиваете?
У молодости много замечательных черт, но чувство такта не в их числе. Мужчина сидел за столиком, подперев голову рукой, и смотрел
в окно. Поезд тронулся. Снова быстрее и быстрее полетели снежные хлопья в окне, снова пришел в движение заснеженный простор, уже еле различимый в серой мгле. Тогда он вдруг повернулся к женщине и сказал, продолжая прерванный разговор:
— Смысл нашей жизни… Какой там в ней смысл? Наша жизнь — это поезд. Вы понимате? Поезд… мчится сквозь метель. Мы сидим себе
в вагоне, знакомимся, выпиваем-закусываем, разговоры разговариваем, а тут — бац! — кому-то сходить. Был человек, и нет его. Только место пустое осталось. Вы понимаете или нет? — повторил он с нажимом.
— Понимаю, — ответила женщина совсем другим тоном, чем прежде, и на секунду запнулась. — А Бог?
— Бог? Бог там. — Мужчина стукнул пальцем по стеклу, за которым все плотнее колыхалась стена летящего снега: казалось, небо торопится высыпать весь свой груз к Рождеству. — Бог свое дело знает: сыплет снежок и все такое. А мы свое: сиди, не дури, не ерепенься, жди своей станции — и давай место другим. Что, скажете, не так?
— Допустим, так. — Она сидела, свесив голову, словно глядя в лежащую у нее на коленях книгу.
— Но куда-то ведь этот поезд везет нас? Пускай каждый сходит на своей станции… но с какой-то целью?
— Нет никакой цели. Одна тьма кругом, —
и он указал рукою в небо за окном, словно призывая его в свидетели. — Спрыгнул с подножки и пропал в снегу — только тебя и видели. Бог-то, конечно, в курсе, да от этого не легче.
— Бог, конечно, в курсе… — медленно и глухо повторила за ним женщина, — но Он вовсе не где-то там, невесть где, в другом измерении. Бог — с нами.
— Вы так думаете? — равнодушно спросил мужчина.
— Я это знаю. И вы ведь тоже знаете не хуже других: сердце-то у вас живое.
Он ничего не ответил. Она продолжала говорить, набирая темп и тембр:
— Бог стал Человеком. Он родился две тысячи лет назад в вифлеемском хлеву, семь километров на юг от Иерусалима, сел в этот самый поезд жизни. Его убили, но Он воскрес. Чтобы мы добрались до цели, сквозь метель — к весне, чтобы мы воскресли вместе с Ним, Он едет с нами в нашем поезде. В этом самом поезде.
Потом было долгое молчание: только стук колес и набегающий вой встречных составов. Мужчина сидел, откинувшись головой в угол, закрыв глаза. Женщина пересела на полку подо мной, и я уже не видел ее. За окном стемнело совершенно. Где-то далеко, за тучами, зажглись звезды, и я услышал, как она стала вполголоса читать по книге праздничную службу. Я хотел было к ней присоединиться, но что-то удерживало меня в неподвижности. Когда она дошла по первой паремии из книги Бытия: «В начале сотворил Господь небо и землю…» — мужчина открыл глаза.
— Я вам, наверное, мешаю? — полуутвердительно сказала женщина.
— Вы извините… — отозвался тот, — если можно, читайте погромче. И помедленнее.

Доверительные, живые беседы, раскрывающие смысл и содержание Таинства Крещения, подготовят к Таинству тех, кто решил принять Святое Крещение, собирается окрестить ребенка или же стать крестным. Краткий и глубокий разговор о вечном звучит современно, ведь...

21 апреля 2014, 00:12

Жанр: ,

Брошюра известного публициста иеромонаха Макария (Маркиша), автора книг «Вопросы жизни», «Уроки любви», «Псевдоправославие», не просто рассказывает о венчании, она в острой и увлекательной форме, свойственной автору, вместе с читателем ищет ответы на вопросы: с чего начинается и почему заканчивается любовь, как сохранить глубокие чувства на всю жизнь, почему люди «не сходятся характерами», бывает ли у человека вторая «половинка», как закладываются основы супружества и др. В брошюре снимаются маски со многих предрассудков и заблуждений, даются советы, которые заставляют искать и думать.

Она может стать хорошим пособием для тех, кто хочет соединить свои жизни, кто готовится к венчанию, кто столкнулся с трудностями в семейной жизни, а также для их родных и...

18 января 2014, 00:27

Жанр: ,

В своей новой книге священник, известный публицист, преподаватель Иваново-Вознесенской духовной семинарии иеромонах Макарий (Маркиш) отвечает на вопросы, которые никого не оставят равнодушными. Что в отношениях между мужчиной и женщиной свято, а что, напротив, греховно? Как обрести любовь? Как создать счастливую семью? Как сохранить супружеский союз? Как воспитать детей такими, чтобы они смогли выстоять в наше нелегкое время и стать верной опорой родителям в старости? На эти и многие другие важные вопросы отец Макарий отвечает, опираясь не только на житейский опыт и научные данные, но и на непреложные христианские истины.

18 января 2014, 00:26

Жанр: ,

Известный священник, публицист иеромонах Макарий (Маркиш) из Ивановского Свято-Введенского монастыря отвечает на вопросы прихожан обстоятельно, в яркой публицистической форме. Как соблюдать пост, чтобы не «допоститься до могилы»? Как работать над собой? Как относиться к рок-музыке? Как часто ходить в храм? Что такое политкорректность – вирус, убивающий мысль и свободное слово? Это лишь немногие из «горячих» тем, которые освещает в предлагаемой читателям книге иеромонах Макарий.

18 января 2014, 00:26

Жанр: ,

Известный священник и публицист иеромонах Макарий (Маркиш) преподает в Иваново-Вознесенской Духовной семинарии, участвует в различных форумах, круглых столах, интернет-семинарах и конференциях, чтобы помочь людям найти ответы на важные вопросы духовной жизни, православного просвещения и православной культуры. Отец Макарий помогает преодолеть «бессознательность», суеверия, невежество в вере, диктат «злых старушек – римских мам», которых можно встретить в храме. Эта книга – передача живого опыта общения священника с людьми в простой форме вопросов и ответов, это православная миссия, участие в которой – обязанность каждого христианина, тем более священника.