Франц Кафка
«Процесс»
Глава первая.
АРЕСТ. РАЗГОВОР С ФРАУ ГРУБАХ, ПОТОМ С ФРОЙЛЯЙН БЮРСТНЕР
Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест. Кухарка его квартирной хозяйки, фрау Грубах, ежедневно приносившая ему завтрак около восьми, на этот раз не явилась. Такого случая еще не бывало. К. немного подождал, поглядел с кровати на старуху, живущую напротив, – она смотрела из окна с каким-то необычным для нее любопытством – и потом, чувствуя и голод, и некоторое недоумение, позвонил. Тотчас же раздался стук, и в комнату вошел какой-то человек. К. никогда раньше в этой квартире его не видел. Он был худощав и вместе с тем крепко сбит, в хорошо пригнанном черном костюме, похожем на дорожное платье – столько на нем было разных вытачек, карманов, пряжек, пуговиц и сзади хлястик, – от этого костюм казался особенно практичным, хотя трудно было сразу сказать, для чего все это нужно.
– Ты кто такой? – спросил К. и приподнялся на кровати.
Но тот ничего не ответил, как будто его появление было в порядке вещей, и только спросил:
– Вы звонили?
– Пусть Анна принесет мне завтрак, – сказал К. и стал молча разглядывать этого человека, пытаясь прикинуть и сообразить, кто же он, в сущности, такой? Но тот не дал себя особенно рассматривать и, подойдя к двери, немного приоткрыл ее и сказал кому-то, очевидно стоявшему тут же, за порогом:
– Он хочет, чтобы Анна подала ему завтрак.
Из соседней комнаты послышался короткий смешок; по звуку трудно было угадать, один там человек или их несколько. И хотя незнакомец явно не мог услыхать ничего для себя нового, он заявил К. официальным тоном:
– Это не положено!
– Вот еще новости! – сказал К., соскочил с кровати и торопливо натянул брюки. – Сейчас взгляну, что там за люди в соседней комнате. Посмотрим, как фрау Грубах объяснит это вторжение.
Правда, он тут же подумал, что не стоило высказывать свои мысли вслух, – выходило так, будто этими словами он в какой-то мере признает за незнакомцем право надзора; впрочем, сейчас это было неважно. Но видно, незнакомец так его и понял, потому что сразу сказал:
– Может быть, вам лучше остаться тут?
– И не останусь, и разговаривать с вами не желаю, пока вы не скажете, кто вы такой.
– Зря обижаетесь, – сказал незнакомец и сам открыл дверь.
В соседней комнате, куда К. прошел медленнее, чем ему того хотелось, на первый взгляд со вчерашнего вечера почти ничего не изменилось. Это была гостиная фрау Грубах, загроможденная мебелью, коврами, фарфором и фотографиями; пожалуй, в ней сейчас стало немного просторнее, хотя это не сразу было заметно, тем более что главная перемена заключалась в том, что там находился какой-то человек. Он сидел с книгой у открытого окна и сейчас, подняв глаза, сказал:
– Вам следовало остаться у себя в комнате! Разве Франц вам ничего не говорил?
– Что вам, наконец, нужно? – спросил К., переводя взгляд с нового посетителя на того, кого назвали Франц (он стоял в дверях), и снова на первого. В открытое окно видна была та старуха: в припадке старческого любопытства она уже перебежала к другому окну – посмотреть, что дальше.
– Вот сейчас я спрошу фрау Грубах, – сказал К. И, хотя он стоял поодаль от тех двоих, но сделал движение, словно хотел вырваться у них из рук, и уже пошел было из комнаты.
– Нет, – сказал человек у окна, бросил книжку на столе и встал: – Вам нельзя уходить. Ведь вы арестованы.
– Мы не уполномочены давать объяснения. Идите в свою комнату и ждите. Начало вашему делу положено, и в надлежащее время вы все узнаете. Я и так нарушаю свои полномочия, разговаривая с вами по-дружески. Но надеюсь, что, кроме Франца, никто нас не слышит, а он и сам вопреки всем предписаниям слишком любезен с вами. Если вам и дальше так повезет, как повезло с назначением стражи, то можете быть спокойны.
К. хотел было сесть, но увидел что в комнате, кроме кресла у окна, сидеть не на чем.
– Вы еще поймете – какие это верные слова, сказал Франц, и вдруг оба сразу подступили к нему. Второй был много выше ростом, чем К. Он все похлопывал его по плечу. Они стали ощупывать ночную рубашку К., приговаривая, что теперь ему придется надеть рубаху куда хуже, но эту рубашку и все остальное его белье они приберегут, и, если дело обернется в его пользу, ему все отдадут обратно.
– Лучше отдайте вещи нам, чем на склад, – говорили они. – На складе вещи подменяют, а кроме того, через некоторое время все вещи распродают – все равно, окончилось дело или нет. А вы знаете, как долго тянутся такие процессы, особенно в нынешнее время! Конечно, склад вам в конце концов вернет стоимость вещей, но, во-первых, сама по себе сумма ничтожная, потому что при распродаже цену вещи назначают не по их стоимости, а за взятки, да и вырученные деньги тают, они ведь что ни год переходят из рук в руки.
Но К. даже не слушал, что ему говорят, ему не важно было, кто получит право распоряжаться его личными вещами, как будто еще принадлежавшими ему; гораздо важнее было уяснить свое положение; но в присутствии этих людей он даже думать как следует не мог: второй страж – кто же они были, как не стражи? – все время толкал его, как будто дружески, толстым животом, но когда К. подымал глаза, он видел совершенно не соответствующее этому толстому туловищу худое, костлявое лицо с крупным, свернутым набок носом и перехватывал взгляд, которым этот человек обменивался через его голову со своим товарищем. Кто же эти люди? О чем они говорят? Из какого они ведомства? Ведь К. живет в правовом государстве, всюду царит мир, все законы незыблемы, кто же смеет нападать на него в его собственном жилище? Всегда он был склонен относиться ко всему чрезвычайно легко, признавался, что дело плохо, только когда действительно становилось очень плохо, и привык ничего не предпринимать заранее, даже если надвигалась угроза. Но сейчас ему показалось, что это неправильно, хотя все происходящее можно было почесть и за шутку, грубую шутку, которую неизвестно почему – может быть, потому, что сегодня ему исполнилось тридцать лет? – решили с ним сыграть коллеги по банку. Да, конечно, это вполне вероятно; по-видимому, следовало бы просто рассмеяться в лицо этим стражам, и они рассмеялись бы вместе с ним; а может, это просто рассыльные, вполне похоже, но почему же тогда при первом взгляде на Франца он твердо решил ни в чем не уступать этим людям? Меньше всего К. боялся, что его потом упрекнут в непонимании шуток, зато он отлично помнил – хотя обычно с прошлым опытом и не считался – некоторые случаи, сами по себе незначительные, когда он в отличие от своих друзей сознательно пренебрегал возможными последствиями и вел себя крайне необдуманно и неосторожно, за что и расплачивался полностью. Больше этого с ним повториться не должно, хотя бы теперь, а если это комедия, то он им подыграет. Но пока что он еще свободен.
– Позвольте – сказал он и быстро прошел мимо них в свою комнату.
– Видно, разумный малый, – услышал он за спиной.
В комнате он тотчас же стал выдвигать ящики стола; там был образцовый порядок, но удостоверение личности, которое он искал, он от волнения никак найти не мог. Наконец он нашел удостоверение на велосипед и уже хотел идти с ним к стражам, но потом эта бумажка показалась ему неубедительной, и он снова стал искать, пока не нашел свою метрику.
Когда он возвратился в соседнюю комнату, дверь напротив отворилась, и вышла фрау Грубах. Но, увидев К., она остановилась в дверях, явно смутившись, извинилась и очень осторожно прикрыла двери.
– Входите же! – только и успел сказать К.
Сам он так и остался стоять посреди комнаты с бумагами в руках, глядя на дверь, которая не открывалась, и только возглас стражей заставил его вздрогнуть,– они сидели за столиком у открытого окна, и К. увидел, что они поглощают его завтрак.
– Почему она не вошла? – спросил он.
– Не разрешено, – сказал высокий. – Ведь вы арестованы.
– То есть как – арестован? Разве это так делается?
– Опять вы за свое, – сказал тот и обмакнул хлеб в баночку с медом. – Мы на такие вопросы не отвечаем.
– Придется ответить,– сказал К. – Вот мои документы, а вы предъявите свои, и первым делом – ордер на арест.
– Господи, твоя воля! – сказал высокий. – Почему вы никак не можете примириться со своим положением? Нет, вам непременно надо злить нас, и совершенно зря, ведь мы вам сейчас самые близкие люди на свете!
– Вот именно, – сказал Франц, – можете мне поверить, – он посмотрел на К. долгим и, должно быть, многозначительным, но непонятным взглядом поверх чашки с кофе, которую держал в руке.
Сам того не желая, К. ответил Францу таким же выразительным взглядом, но тут же хлопнул по своим документам и сказал:
– Вот мои бумаги.
– Да какое нам до них дело! – крикнул высокий. – Право, вы ведете себя хуже ребенка. Чего вы хотите? Неужто вы думаете, что ваш огромный, страшный процесс закончится скорее, если вы станете спорить с нами, с вашей охраной, о всяких документах, об ордерах на арест? Мы – низшие чины, мы и в документах почти ничего не смыслим, наше дело – стеречь вас ежедневно по десять часов и получать за это жалованье. К этому мы и приставлены, хотя, конечно, мы вполне можем понять, что высшие власти, которым мы подчиняемся, прежде чем отдать распоряжение об аресте, точно устанавливают и причину ареста, и личность арестованного. Тут ошибок не бывает. Наше ведомство – насколько оно мне знакомо, хотя мне там знакомы только низшие чины, – никогда, по моим сведениям, само среди населения виновных не ищет: вина, как сказано в законе, сама притягивает к себе правосудие, и тогда властям приходится посылать нас, то есть стражу. Таков закон. Где же тут могут быть ошибки?
Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест. Кухарка его квартирной хозяйки фрау Грубах, ежедневно приносившая ему завтрак около восьми, на этот раз не явилась. Такого случая еще не бывало. К. немного подождал, поглядел с кровати на старуху, жившую напротив, – она смотрела на него из окна с каким-то необычным для нее любопытством – и потом, чувствуя и голод, и некоторое недоумение, позвонил. Тотчас же раздался стук, и в комнату вошел какой-то человек. К. никогда раньше в этой квартире его не видел. Он был худощав и вместе с тем крепко сбит, в хорошо пригнанном черном костюме, похожем на дорожное платье – столько на нем было разных вытачек, карманов, пряжек, пуговиц и сзади хлястик, – от этого костюм казался особенно практичным, хотя трудно было сразу сказать, для чего все это нужно.
– Вы кто такой? – спросил К. и приподнялся на кровати.
Но тот ничего не ответил, как будто его появление было в порядке вещей, и только спросил:
– Вы звонили?
– Пусть Анна принесет мне завтрак, – сказал К. и стал молча разглядывать этого человека, пытаясь прикинуть и сообразить, кто же он, в сущности, такой? Но тот не дал себя особенно рассматривать и, подойдя к двери, немного приоткрыл ее и сказал кому-то, очевидно стоявшему тут же, за порогом:
– Он хочет, чтобы Анна подала ему завтрак.
Из соседней комнаты послышался короткий смешок; по звуку трудно было угадать, один там человек или их несколько. И хотя незнакомец явно не мог услыхать ничего для себя нового, он заявил К. официальным тоном:
– Это не положено!
– Вот еще новости! – сказал К., соскочил с кровати и торопливо натянул брюки. – Сейчас взгляну, что там за люди в соседней комнате. Посмотрим, как фрау Грубах объяснит это вторжение.
Правда, он тут же подумал, что не стоило высказывать свои мысли вслух, – выходило так, будто этими словами он в какой-то мере признает за незнакомцем право надзора; впрочем, сейчас это было неважно. Но, видно, незнакомец так его и понял, потому что сразу сказал:
– Может быть, вам лучше остаться тут?
– И не останусь, и разговаривать с вами не желаю, пока вы не скажете, кто вы такой.
– Зря обижаетесь, – сказал незнакомец и сам открыл дверь.
В соседней комнате, куда К. прошел медленнее, чем ему того хотелось, на первый взгляд со вчерашнего вечера почти ничего не изменилось. Это была гостиная фрау Грубах, загроможденная мебелью, коврами, фарфором и фотографиями; пожалуй, в ней сейчас стало немного просторнее, хотя это не сразу было заметно, тем более что главная перемена заключалась в том, что там находился какой-то человек. Он сидел с книгой у открытого окна и сейчас, подняв глаза, сказал:
– Вам следовало остаться у себя в комнате! Разве Франц вам ничего не говорил?
– Да что вам, наконец, нужно? – спросил К., переводя взгляд с нового посетителя на того, кого назвали Франц (он стоял в дверях), и снова на первого. В открытое окно видна была та старуха: в припадке старческого любопытства она уже перебежала к другому окну – посмотреть, что будет дальше.
– Вот сейчас я спрошу фрау Грубах, – сказал К. И хотя он стоял поодаль от тех двоих, но сделал движение, словно хотел вырваться у них из рук, и уже пошел было из комнаты.
– Нет, – сказал человек у окна, бросил книжку на столик и встал: – Вам нельзя уходить. Ведь вы арестованы.
– Мы не уполномочены давать объяснения. Идите в свою комнату и ждите. Начало вашему делу положено, и в надлежащее время вы все узнаете. Я и так нарушаю свои полномочия, разговаривая с вами по-дружески. Но надеюсь, что, кроме Франца, никто нас не слышит, а он и сам вопреки всем предписаниям слишком любезен с вами. Если вам и дальше так повезет, как повезло с назначением стражи, то можете быть спокойны.
К. хотел было сесть, но увидел, что в комнате, кроме кресла у окна, сидеть не на чем.
– Вы еще поймете, какие это верные слова, – сказал Франц, и вдруг оба сразу подступили к нему.
Второй был много выше ростом, чем К. Он все похлопывал его по плечу. Они стали ощупывать ночную рубашку К., приговаривая, что теперь ему придется надеть рубаху куда хуже, но эту рубашку и все остальное его белье они приберегут, и, если дело обернется в его пользу, ему все отдадут обратно.
– Лучше отдайте вещи нам, чем на склад, – говорили они. – На складе вещи подменяют, а кроме того, через некоторое время все вещи распродают – все равно, окончилось дело или нет. А вы знаете, как долго тянутся такие процессы, особенно в нынешнее время! Конечно, склад вам в конце концов вернет стоимость вещей, но, во-первых, сама по себе сумма ничтожная, потому что при распродаже цену вещей назначают не по их стоимости, а за взятки, да и вырученные деньги тают, они ведь что ни год переходят из рук в руки.
Но К. даже не слушал, что ему говорят, ему не важно было, кто получит право распоряжаться его личными вещами, как будто еще принадлежавшими ему; гораздо важнее было уяснить свое положение; но в присутствии этих людей он даже думать как следует не мог: второй страж – кто же они были, как не стражи? – все время толкал его, как будто дружески, толстым животом, но когда К. подымал глаза, он видел совершенно не соответствующее этому толстому туловищу худое, костлявое лицо с крупным, свернутым набок носом и перехватывал взгляд, которым этот человек обменивался через его голову со своим товарищем. Кто же эти люди? О чем они говорят? Из какого они ведомства? Ведь К. живет в правовом государстве, всюду царит мир, все законы незыблемы, кто же смеет нападать на него в его собственном жилище? Всегда он был склонен относиться ко всему чрезвычайно легко, признавался, что дело плохо, только когда действительно становилось очень плохо, и привык ничего не предпринимать заранее, даже если надвигалась угроза. Но сейчас ему показалось, что это неправильно, хотя все происходящее можно было почесть и за шутку, грубую шутку, которую неизвестно почему – может быть, потому, что сегодня ему исполнилось тридцать лет? – решили с ним сыграть коллеги по банку. Да, конечно, это вполне вероятно; по-видимому, следовало бы просто рассмеяться в лицо этим стражам, и они рассмеялись бы вместе с ним; а может, это просто рассыльные, вполне похоже, но почему же тогда при первом взгляде на Франца он твердо решил ни в чем не уступать этим людям? Меньше всего К. боялся, что его потом упрекнут в непонимании шуток, зато он отлично помнил – хотя обычно с прошлым опытом и не считался – некоторые случаи, сами по себе незначительные, когда он в отличие от своих друзей сознательно пренебрегал возможными последствиями и вел себя крайне необдуманно и неосторожно, за что и расплачивался полностью. Больше этого с ним повториться не должно, хотя бы теперь, а если это комедия, то он им подыграет. Но пока что он еще свободен.
– Позвольте, – сказал он и быстро прошел мимо них в свою комнату.
– Видно, разумный малый, – услышал он за спиной.
В комнате он тотчас же стал выдвигать ящики стола; там был образцовый порядок, но удостоверение личности, которое он искал, он от волнения никак найти не мог. Наконец он нашел удостоверение на велосипед и уже хотел идти с ним к стражам, но потом эта бумажка показалась ему неубедительной, и он снова стал искать, пока не нашел свою метрику.
Когда он возвратился в соседнюю комнату, дверь напротив отворилась и вышла фрау Грубах. Но, увидев К., она остановилась в дверях, явно смутившись, извинилась и очень осторожно прикрыла двери.
– Входите же! – только и успел сказать К.
Сам он так и остался стоять посреди комнаты с бумагами в руках, глядя на дверь, которая не открывалась, и только возглас стражей заставил его вздрогнуть, – они сидели за столиком у открытого окна, и К. увидел, что они поглощают его завтрак.
«Процесс» («Der Prozess») — роман Ф. Кафки. Произведение было в основном написано в 1914 году, но, несмотря на то, что работа над ним продолжалась до 1918 года, осталось незаконченным. Впервые опубликовано после смерти писателя в 1925 г. берлинским издательством «Шмиде» (издание было подготовлено Максом Бродом по рукописи романа). Непосредственно перед написанием «Процесса» состоялась помолвка Кафки с его невестой, о чем говорит запись в дневнике: «Вернулся из Берлина. Был закован в цепи, как преступник. Если бы на меня надели настоящие кандалы, посадили в угол, поставили передо мной жандармов и только в таком виде разрешили смотреть на происходящее, было бы не более ужасно».
Помимо личных обстоятельств в романе «Процесс» Кафки можно также увидеть проекцию ветхозаветного ощущения мира. Герой «Процесса» Йозеф К., отягощенный неизвестной ему (и никому из живущих) виной и мучимый начатым против него процессом, представляет собой «нового» Иова, человека, стоящего перед высшим Законом. От дня начала процесса до дня своей гибели он проходит путь осознания и примирения с тем, что смерть наступает не просто так, что она — результат вины, причем вины уникальной, как его собственная личность, потому и непознаваемой. Подобно Иову, он ведет процесс с Богом, и его самооправдание лишь усугубляет вину, так как его судья «не человек, как я» (Иов. 9,32). При этом К. понимает, что «этот процесс не из тех, какие ведутся в обычном суде». Ему также ясно, что он имеет дело не с людьми, а с какими-то недосягаемыми и неизвестными силами, отсюда его стремление к людям: он, прокурист крупного банка, вдруг хочет посидеть рядом с простыми курьерами; когда его ведут казнить, он словно последнюю надежду видит вдалеке человека, который «наклонился далеко вперед и протянул руки еще дальше». Этот человек в ореоле света — единственного в романе и поэтому почти неземного — является своеобразным символом того, что грех героя нельзя оправдать: его можно лишь искупить. В это последнее мгновенье Йозеф К. уже не думает о своей невинности — его вина не подлежит сомнению («Вина всегда бесспорна»). Теперь его, как и Иова, беспокоит только невозможность увидеть судью, само явление которого устранило бы потребность в оправдании.
Основная идея, на которой строится религиозный подтекст романа «Процесс» Кафки, заключается в том, что «закон, если что говорит, говорит к состоящим под законом, так что заграждаются всякие уста, и весь мир становится виновен перед Богом» (Рим. 3, 19). Интересно, что К. постоянно становится дурно в помещениях, связанных с судом («Вот видите, — говорит заведующий справочным бюро, — этому господину не вообще плохо, а плохо только здесь!»). Воздух здесь всегда спертый, а окна закрыты, создавая резкий контраст с тем светлым, открытым окном, где стоял какой-то неизвестный человек. В этом мире, полностью слившимся с судом («Все на свете имеет отношение к суду»), даже обвиняемый имеет некоторую власть, которая, впрочем, не приносит ему никакой пользы. В эпизоде с экзекутором, наказывающим вороватых стражей, Йозеф К. встречается не только с собственной властью, но и с первым адовым сотником, имеющим вид «здоровый и наглый», как стражи, которых он стегает. В противовес этому наказывать самого К. явились люди бледные, одутловатые и похожие на отставных актеров, что снова подтверждает уникальность вины и наказания.
В определенном смысле «Процесс» Кафки устанавливает болезнь, попытка спасения от которой была предпринята в дальнейшем творчестве писателя (роман «Замок»). Здесь же пока что говорится лишь о смутных, почти мифических надеждах на помощь от каких-то таинственных «крупных» адвокатов, которые оправдывают того, кого им угодно оправдать (предстательство святых?). Не случайно эту благую весть К. узнает от коммерсанта Блока, персонажа, который, подобно Грегору Замзе из рассказа «Превращение», также претерпел изменение, если не облика, то масштаба существования — он живет в комнатке, немногим больше собачьей конуры — и который ждет исполнения заповедей блаженства, поклоняясь, правда, множеству ложных богов. Многозначность образов романа, конечно, не дает возможности точно истолковать их, но сам К. ускользает от толкования еще и потому, что он, несмотря на свою вину и на свой процесс, находится вне этого мира, не смешивается с ним. У него действительно есть специфическая, не похожая ни на чью-либо другую надежда (А. Камю). Он не хочет поклоняться ложным богам, но одновременно из-за истощения борьбой у него не остается силы искать истинного Бога. Он не доходит до Ханаана истины, не может пройти этой сорокалетней дорогой через пустыню (в день смерти ему исполняется всего только тридцать один год) «не потому, что его жизнь была слишком коротка, а потому что она — человеческая жизнь». Этот Йозеф К., в отличие от второго К., из «Замка», пока что не имеет иной духовной готовности, кроме как «умереть удовлетворенным», что также отличает его от других персонажей, которые живут только для того, чтобы затянуть свой личный процесс.
Роман Кафки «Процесс», анализ которого мы провели, был экранизирован несколько раз. В 1987 г. английский режиссер Джим Годдард снял телевизионный фильм, а в 1993 году, также в Англии, был снят кинофильм «Процесс» (режиссер Дэвид Хью Джоунз). Кроме того, в 1991 г. в США вышел фильм «Кафка», где были использованы темы из романа «Процесс» и рассказа «Превращение» (режиссер Стивен Содербург). Одна из первых театральных постановок романа была осуществлена в 1947 г. в Париже режиссером Жаном Луи Барро. Другим сценическим воплощением стала пьеса «Впечатления К. от «Процесса» Ф. Кафки», поставленная режиссером Гарлендом Райтом в США в 1997 году. Существует также опера «Процесс», написанная австрийским композитором Готфридом фон Айнемом, первая постановка которой состоялась в 1953 году.
Роман «Процесс» – один из лучших образцов постмодернистского абсурдизма. Он был написан в 1915 году, но увидел свет только спустя десять лет, когда его создателя уже не было в живых. Перед смертью Франц Кафка заклинал своего душеприказчика писателя Макса Брода сжечь все написанное им. Брод не послушал умирающего товарища: собрав разрозненные главы романа и проведя колоссальную редакторскую работу, он опубликовал роман «Процесс» в том виде, в котором его знает и любит современный читатель.
Для отечественного книгомана странный, проблемный, задающий неудобные вопросы Кафка был долгое время закрыт. Его произведения стали просачиваться в советскую печать только в 60-е годы. Так, в 1964 году «Иностранная литература» опубликовала пару новелл и десяток миниатюр Франца Кафки. К ним прилагалась литературоведческая статья Евгении Книпович о писателе.
Сегодня «Процесс» празднует свой вековой юбилей. Несмотря на преклонный возраст, он по-прежнему продолжает пользоваться популярностью у читателя. Книга занимает первые позиции во многих литературных рейтингах. В частности, французское периодическое издание Le Monde поставило «Процесс» на почетное третье место в списке «100 книг ХХ века».
История экранизации романа
Роман неоднократно экранизировался. В 1962 году «Процесс» визуализировал режиссер Орсон Уэллс, а в 1993 – Дэвид Хью Джонс, отдав роль Йозефа К. Кайлу Маклахлену, а священника – голливудской звезде Энтони Хопкинсу.
Вспомним, как разворачивались события одного из самых знаменитых произведений Франца Кафки.
Тридцатый день рождения Йозефа К.
Однажды утром жизнь успешного банковского прокуриста Йозефа К. перевернулась с ног на голову. Сегодня был его тридцатый день рождения. Все началось с того, что служанка не принесла завтрак. Вместо нее на пороге комнаты, которую К. снимал в квартире фрау Грубах, появился незнакомец в черном сюртуке. Он вел себя невозмутимо, как будто все происходившее было в порядке вещей.
На вопрос Йозефа, где его утренняя трапеза, господин ответил, что на сегодня завтрак отменяется. Он также незамедлительно сообщил о цели своего столь раннего визита. Незнакомец оказался стражем порядка, который пришел арестовать Йозефа К.
Господин К. был уважаемым человеком и законопослушным гражданином, к уголовной ответственности никогда не привлекался и в преступной деятельности замечен не был. Все это объясняет закономерное недоумение, с которым К. воспринял весть о своем аресте. Так и не пояснив, в чем собственно виноват Йозеф, страж порядка потребовал, чтобы К. переоделся в парадный черный сюртук и проследовал за ним в полицейское отделение для допроса.
К. ничего не остается делать, как повиноваться. Он убежден, что это нелепая ошибка, чья-то злая шутка или вообще дурной сон, который вот-вот закончится. Однако по приезду в так называемое «отделение» арестованный убеждается в реальности всего происходящего. К. сообщают, что он нарушил закон. Скоро начнется судебный процесс, на котором он, Йозеф К., имеет возможность отстоять свою правоту. Вся загвоздка в том, что никто – ни полицейские, ни прокурор, ни судьи, ни присяжные, ни сам К. – не знают, в чем именно виновен подсудимый.
Свободный арестант. Фройляйн Бюрстнер
Следующей неожиданностью стало известие о том, что господина К. даже не думали удерживать под стражей. С одной стороны он был арестованным, с другой – продолжал вести привычный образ жизни. Единственное, что от него требовалось – посещать обязательные судебные заседания. Чтобы не мешать службе в банке и привычным будничным занятиям К., заседания решили проводить по воскресеньям.
Несколько успокоившийся арестант возвращается домой. Квартирная хозяйка фрау Грубах, которая души не чает в своем постояльце, искренне сочувствует несчастью, постигшему К. Она уверенна – дело разрешится в его пользу и высказывает предположение, что обвинение носит не привычный криминальный, а научный характер. То ли по рассеянности, то ли вследствие еще какой-то скрытой причины, фрау Грубах не подает К. руки. Также К. не удостоили рукопожатием стражи порядка и прокурор.
Стараясь не зацикливаться на этих досадных метаморфозах, остаток дня К. проводит в ожидании фройляйн Бюрстнер – своей миловидной соседки. Она придерживается довольно свободных нравов и позволяет многочисленным поклонникам водить себя на свидания. Такое поведение предоставляет богатую почву для сплетен, а потому прислуга самозабвенно шепчется о том, как фройляйн Бюрстнер посещает сомнительные увеселительные заведения и беззастенчиво обнимается с кавалерами.
Как бы там ни было, но Йозеф К. очень ценит компанию очаровательной соседки. Ночью, когда Бюрстнер вернулась из театра, К. рассказывает ей о своем таинственном аресте, узнает, что фройляйн собирается изучать юриспруденцию, заручается ее поддержкой в качестве независимого консультанта и неожиданно для себя впервые в жизни позволяет поцеловать соседку.
Воскресенье. Первое слушание. По телефону К. сообщили, что проходить оно будет на отдаленной улице в предместье, где Йозефу еще никогда не доводилось бывать. Выйдя из дому, подсудимый понимает, что ему не сказали ни точного адреса, ни даже времени начала слушания. Однако он почему-то решает, что нужно прийти к девяти.
Обозначенная улица сплошь уставлена многоквартирными домами бедноты. В выходной день жизнь в предместье кипит, окна и двери маленьких комнат распахнуты, кругом бегают дети, хлопочут по хозяйству мужчины и женщины. К. не хочется открывать истинную цель своего визита, поэтому, заглядывая в комнаты, он спрашивает, где живет столяр Ланц. Безусловно, никакого столяра не существует, Йозеф его только что выдумал, однако в одной из квартир женщина, занимающая стиркой, на вопрос о Ланце утвердительно кивает и приглашает К. пройти.
Подсудимый попадает в небольшой зал. Он до отказа набит людьми, выстроившимися в две ровные колонны. Все присутствующие одеты в парадные черные сюртуки, возглавляет странную процессию маленький пыхтящий толстячок за письменным столом. Это и есть судья.
К удивлению К, он гневно сообщает, дескать тот опоздал на час и пять минут, и предупреждает, что подобное попустительство в отношении следствия больше не должно повторяться. Подсудимый не дает себя в обиду. Он поднимает на смех старичка судью, его неряшливую тетрадочку, которую тот гордо величает «документацией». Господа присяжные заливаются хохотом, аплодируют. Кажется, Йозефу удалось расположить публику. Он на верном пути к победе.
Интимная жизнь К.
Процесс по делу Йозефа К. затянулся на целый год. С каждым днем в жизни подсудимого появлялось все больше абсурдного и необъяснимого. Несмотря на то что К. старался держать судебное разбирательство в секрете, круг посвященных стремительно расширялся. Порой с ним заговаривали случайные прохожие. Оказывается, они тоже знали о процессе.
Йозефа навещает его дядя. Он также осведомлен о деле племянника. Чтобы как-то подсобить родственнику, дядя подыскивает для него адвоката. Юрист стар и болен. За ним ухаживает бойкая молодая сиделка Лени, с которой у К. возникает интимная связь. Надо сказать, что с момента ареста Йозеф стал пользоваться особым успехом у женщин. Это не случайно, ведь слабый пол всегда привлекали так называемые «плохие парни». Теперь К. может с определенной гордостью причислить себя к их рядам.
Притча о Законе. Тридцать первый день рождения Йозефа К.
Однажды Йозеф забежал в церковь, чтобы переждать дождь. Как гром среди ясного неба, прозвучал голос священника. Он обратился к К. по имени и представился капелланом тюрьмы. Святой отец открывает К., что в действительности дела его обстоят плохо. Скорее всего, процесс будет проигран.
Священник рассказывает Йозефу притчу о Законе. В ней говорится о привратнике, что стоит возле врат Закона. Однажды к нему подошел поселянин и спросил, может ли он сейчас войти во врата. На что привратник ответил отрицательно. Тогда поселянин спросил, сможет ли он в будущем переступить порог Закона. На что привратник дал утвердительный ответ – да, такая возможность может представиться. Поселянин решает подождать, когда ему разрешат войти. Страж не прогнал человека и даже милостиво выставил для него скамеечку.
Долгие годы провел поселянин у порога Закона, так и не получив желанного приглашения. Когда седина покрыла его волосы, зрение затуманилось и жизнь едва теплилась в старческом теле, человек измученно спросил: «Все люди стремятся к Закону. Так почему же за эти долгие годы ни одна живая душа не подошла к дверям?» Сказал и закрыл глаза. Делая предсмертный вздох, поселянин услышал слова привратника: «Никому сюда входа нет. Эти врата были предназначены для одного тебя. Теперь пойду их и запру!»
Так говорил священник, а Йозеф К. проводил параллели с собственной историей. Не он ли тот селянин, что пытается познать Закон, но лишь бесцельно околачивается у порога, так и не решаясь его переступить?
В нашей следующей статье мы рассмотрим биографию Франца Кафки - одного из основных немецкоязычных писателей XX века, большая часть работ которого была опубликована посмертно.
Невероятная история, произошедшая с коммивояжером Грегором Замзой в книге Кафки “Превращение” , во многом перекликается с жизнью самого автора – замкнутого неуверенного в себе аскета, склонного к вечному самоосуждению.
Вскоре после встречи со священником, в канун тридцать первого дня рождения, за Йозефом К. пришли. Подсудимый был готов встретить визитеров, несмотря на то что никакого уведомления не получал. Вместе со своим мрачным конвоем К. отправился на каменоломню. Там с него сняли пиджак с рубашкой, уложили головой на камень и закололи ножом прямо в сердце. «Как собаку», – горько подумал Йозеф К., умирая.
Смертный приговор был приведен в исполнение ровно через год после начала процесса. С верховным обвинителем, ровно как и с причиной ареста, ни покойному Йозефу, ни многоуважаемому читателю познакомиться не довелось.
«Процесс», как и другие произведения Кафки, является органичным симбиозом различных литературных стилей – модернизма, экзистенциализма, магического реализма. Грань между правдой и вымыслом, фантастикой и реальностью, сном и бодрствованием так тонка, что порой отличить чудесное от действительного невозможно. Примечательно, что абсурдные, ирреальные события автор описывает с тем же будничным спокойствием, что и самые обыкновенные происшествия. Это нарочитое безразличие подчеркивает абсурдность всего происходящего.
Альбер Камю в статье «Надежда и абсурд в творчестве Франца Кафки» отмечал, что главный герой воспринимает происходящие с ним странности без всякого удивления. Это противоречивое отсутствие удивления и является главным признаком абсурдного произведения. По мнению Камю, секрет кафкинского «Процесса» в двойственности, постоянном балансировании между «естественным и необычным, личностью и вселенной, трагическим и повседневным, абсурдом и логикой».
Кафка беззастенчиво перенес чудеса в тесные городские комнатушки, запер их в душные каморки, будничные кабинеты, бакалейные, мостовые. Ницше говорил: «Великие проблемы ищите на улице». Для масштабного философского размышления над смыслом человеческой жизни Кафке не понадобилось создавать фантастическую ирреальность, ему хватило привычной урбанистики и магии символа.
Роман «Процесс» Франца Кафки: краткое содержание
«Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест. Кухарка его квартирной хозяйки фрау Грубах, ежедневно приносившая ему завтрак около восьми, на этот раз не явилась. Такого случая еще не бывало. К. немного подождал, поглядел с кровати на старуху, жившую напротив, – она смотрела на него из окна с каким-то необычным для нее любопытством – и потом, чувствуя и голод, и некоторое недоумение, позвонил…»
Читать онлайн Процесс
О книге
Та самая книга, до которой не доходили руки и которой я боялась после смешанных ощущений от “Замка”. Однако могу сказать, что теперь “Процесс” безоговорочно входит в список моих любимых книг.
Сюжет повествует о Йозефе К., прокуристе в банке, которого утром одного дня будят два охранника, рассказывая ему о том, что с этого момента против него ведется процесс. Но никто и нигде на протяжении всего произведения не говорит К., в чем он виновен и за что его арестовали. Несмотря на все это, герой ведет свою жизнь практически так, как раньше: посещает работу, полностью свободен в действиях и лишь периодически его вызывают на допросы.
Зная о творчестве Франца Кафки, вы не будете удивляться абсурдности всего происходящего. Однако мне показалось, что здесь сюжет чуть более связан и логичен, нежели в уже упомянутом мной “Замке”.
Главный герой, Йозеф К., показался мне довольно интересным персонажем, который не желает, как остальные, мириться с происходящим, которые хочет четко и точно знать обо всем, что происходит как в его процессе, так и во всей судебной системе в целом. Он довольно образован и знает себе цену, за что не может не вызывать расположения читателя.
Несмотря на абсолютное непонимание происходящего и неопределенность от первой до последней страниц книги, она читается очень быстро и легко. При чтении я была погружена в “Процесс” с головой, мне хотелось видеть развитие сюжета, мне хотелось поскорее знать, что же будет в развязке (к слову добавлю, что она меня не разочаровала). Она не была мне в тягость, хотя сама по себе она действительно сложна для понимания, и вряд ли кто-то точно может сказать, что же имел в виду автор.
В любом случае, я хочу посоветовать эту книгу. Особенно тем, кто интересуется модернизмом, кого также привлекают такие авторы, как, например, Жан Поль Сартр, и кто просто хочет начать знакомство с Францем Кафкой, не зная точно, за что схватиться, чтобы не разочароваться.
Алина Несыть
