А.С. Пушкин «Капитанская дочка»
1773 — 15 рублей | 2015 — 140 000 рублей
Вспомните Савельича из «Капитанской дочки»: именно он оценил заячий тулупчик, подаренный в 1773 году Петрушей Гриневым разбойнику Пугачеву, в 15 рублей. Савельич - крепостной холоп, работающий одновременно нянькой, охранником, интендантом, бухгалтером при Петруше. Для него он был настоящим экономистом.
Как пишет сам Гринев, Савельич был «и денег, и белья, и дел моих рачитель» (тут Пушкин цитирует современника Петруши - Фонвизина). С конца XVIII по начало XXI века представление о том, сколько должна служить одежда, сильно меняется. Заячий тулупчик того времени при правильном хранении и использовании служил и 20, и 30 лет, мундир - 10 лет и больше. В любом случае не будет большой неправдой сказать, что одежда носилась тогда примерно в десять раз дольше, чем сейчас.
Вот Савельич и лезет в девятой главе под руку к самозванцу Пугачеву с реестром белья, одежды и постели, утраченных Гриневым при взятии Белогорской крепости. В совокупной цене всех этих тряпок (это 90,5 рублей) знаменитый тулупчик составляет одну седьмую часть.
В расходах современных москвичей (а Гринев, несомненно, может ориентироваться в расходах на одежду на жителей столицы - он хоть и провинциал, но совсем не беден) одежда - это порядка 10-15% расходов, или около 100 тыс. современных рублей в год. Сейчас Гринев потратил бы на все утраченное около 1 млн руб. (покупать-то надо в 10 раз больше), а заячий тулупчик, исходя их этого, был бы эквивалентом 140 тыс. руб. И впрямь — дороговат подарок бродяге.
Выигрыш Германна
А.С. Пушкин «Пиковая дама»
ок. 1830 — 396 000 рублей | 2015 — 2 500 000 000 рублей
Германна почему-то принято причислять к кругу маленьких людей, которые все сплошь бедны, - но шутка Пушкина о маленьком капитале, который Германну достался от отца, обрусевшего немца, не более чем шутка.
Получив от призрака старухи указание на три верные карты, Германн в первой игре с Чекалинским ставит на карту, в этом случае тройку, «банковый билет» - 47 тысяч рублей. Очевидно, что это была не купюра с невероятным номиналом, а нечто вроде справки из банка о состоянии счета. Некруглость суммы первого дня игры - явное указание на то, что Германн ставит на карту весь свой «маленький капитал».
То есть Германн кто угодно, но не бедняк. Да и не пустили бы бедняка играть ни в конногвардейские казармы, ни в новенький, с иголочки, салон миллионера Чекалинского,- вопроса о том, кто такой этот Германн, у хозяина дома не возникло, Германну было предложено не церемониться.
На семерке герой выигрывает 96 тысяч рублей, а не обдернись пушкинский герой (об этом слове «Пиковой дамы» написаны десятки текстов), капитал его на третью ночь составлял бы 396 тысяч рублей.
Со времен Средневековья ко временам Пушкина обычный процент на капитал упал с 10-11% годовых до 4-5%: Германн, откажись он от идеи жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее, мог бы тратить в год около 2 тысяч рублей полученного дохода на капитал, даже не пускаясь в риски коммерческих предприятий. Мечта же Германна - иметь 15-20 тысяч рублей в год: десятые и сотые доли процента населения Российской империи могли похвастаться такими состояниями.
Сегодня нам несложно понять Германна: он желает из просто богатого человека, унаследовавшего какие-то жалкие 4-5 миллионов долларов в банке, иметь $40 млн, выиграв их у мультимиллионера Чекалинского. Или, если уж мы считаем на рубли, 2,5 млрд рублей. Чекалинский, кстати, проигрыша Германну на третий день опасался, но с ума бы, выиграй Германн, точно не сошел.
Но забудем на секунду о безумных мечтах Германна, вспомним о его реальных жалованье и карьере. Пушкин ничего о них не говорит; мы знаем, однако, что он инженер. В его времена это значило - военный инженер, скорее всего, выпускник Военно-инженерного училища в Санкт-Петербурге; ежегодный выпуск в те годы - не более 50 офицеров в год, редкая профессия. Вопрос большой карьеры для Германна - просто вопрос времени. Хотя в николаевской России более не жалуют деревнями, как при Екатерине, через 20 лет после 1830 года стать генералом для военного строителя с образованием и приумножить капиталы пусть не в десять, но в два-три раза - дело более чем обычное. Да и в современной России - тоже: военное строительство, система Спецстроя, не стало менее доходным: в XIX веке строили мосты, в XXI - космодром «Восточный», и никто не оставался внакладе. Так что свои $10 млн Германн имел бы в любом случае.
Гонорар Левши за работу над блохой
Н.С. Лесков «Левша»
1826 — 100 рублей | 2015 — 800 000 рублей
По сути тульский косой Левша - инженер на оборонном предприятии. Судьба российского оборонно-промышленного комплекса русскую литературу, по крайней мере до изобретения соцреализма, почти не беспокоила - да и Николай Лесков не то чтобы задумывался о том, сколько стоит ОПК российскому бюджету. Но повесть создал весьма актуальную и по сей день.
Итак, сюжет таков. Молодой сотрудник оборонного предприятия в г. Туле получает от смежников из группировки войск на Северном Кавказе важное задание: продемонстрировать для высшего государственно-партийного руководства превосходство отечественных технологий в ОПК над западными. Задача блестяще решается, и инженера отправляют в Великобританию для дальнейшего обучения. Большого интереса к британской промышленности Левша не проявляет (хотя кое-что важное примечает), а по дороге обратно вообще впадает в запой.
Инженера в белой горячке, с переломом черепа и, видимо, с крупозной пневмонией отправляют в районную клинику. Его сообщение государственно-партийному руководству об уникальном британском ноу-хау, позволяющем существенно улучшить кучность стрельбы стрелкового оружия, до главнокомандующего не доносится. Итог - проигранная Крымская война.
Известно, что атаман Платов выдал левше 100 рублей за подковы, приделанные этой нимфозории в российской оружейной столице. Поэтому интересно, как чувствовал себя Левша в Лондоне с таким капиталом. 100 рублей - это около 16 британских фунтов того времени, то есть заработная плата беднейших британцев (более 50% населения страны) за 7-8 месяцев. Так что при том, что Альбион тогда был примерно в три раза более богат, чем Россия, Левша в Лондоне, выпивая с полшкипером, должен был чувствовать себя вполне платежеспособным по мировым меркам пьяницей.
А чем были бы 100 рублей для Левши в России? Качественных данных о том, сколько в то время в России было рабочих, а тем более инженеров, не существует (вероятно, порядка 150-200 тысяч - и 4-5 тысяч инженеров на всю страну), но, в отличие от Британии, они по доходам от крестьян не отличались. 100 рублей позволили бы Левше, кабы не его лондонский загул, не работать дома 3-4 года, сохраняя привычные траты.
В пересчете на среднюю зарплату в Туле в 2014 году - порядка 25 тыс. руб.- на руки Левша получил от Платова за подковку блохи примерно 800 тыс. руб. текущими рублями.
Взятка Хлестакову от Городничего
Н.В. Гоголь «Ревизор»
1831 — 200 рублей | 2015 — 200 000 рублей
Райцентр - средоточие русской жизни, а город, которым управляет Антон Сквозник-Дмухановский, есть райцентр. Традиционно в России завышают статус города, в котором без денег в гостинице обнаруживает себя Хлестаков, однако уезд в нынешнем понимании - это муниципальный район или округ, а не область.
Если это понять, то многое становится на свои места. В райцентрах, умеющих жить в мире с областным начальством, но до паники боящихся всего с федерального уровня, появление человека, знакомого с начальниками департаментов Минфина, помощниками аудиторов Счетной палаты, рядовыми сотрудниками Генпрокуратуры - это всегда чума на горизонте. А что если он действительно следователь Следственного комитета или сотрудник управления внутренней политики АП? Ведь сядем же все - и «Почта России», и МЧС, и соцзащита.
Поэтому, когда Хлестаков (сейчас бы он, конечно, намекал на службу в ФСБ или ФСО - так ставки выше) впервые просит у Антона Антоновича взаймы, тот может лишь вздохнуть с облегчением. 200 рублей ассигнациями (вчетверо меньше, чем серебром) - неужели это большая взятка? Продовольственный минимум в России тогда обеспечивался доходом в 1,5-2 рубля серебром в месяц: если считать этот минимум для регионов РФ сейчас равным 7-8 тыс. руб. (это обычно так), то Хлестаков, поиздержавшийся в дороге, немедленно получил взаймы на мелкие расходы теперешние 200 тыс. руб.
Для людей, которые фиктивно выписывают стройматериалы на строительство городского моста на 20 тыс. рублей (сейчас это 15-20 млн руб.), это, в сущности, ерунда. Но рассказы Хлестакова о том, сколько он получает авансами у издателя Смирдина за свои сочинения ($700-800 тыс. на теперешние деньги, да столько сейчас и Гоголю в «Эксмо» не дали бы!), показывают, что и о настоящих деньгах 23-летний чиновник из Санкт-Петербурга уже слышал. Ну и, как мы помним, взаймы он взял не только у городничего, так что «вместе за тысячу перевалило».
Но и сейчас в райцентре взятки больше 1,5-2 млн рублей не получишь. Именно такие суммы теперь обыкновенно фигурируют в уголовных делах о региональном взяточничестве. Чтобы заработать в провинции состояние, нужно быть частью процесса региональной коррупции,- ревизор же может рассчитывать разве что на неделю роскошной жизни.
За столько Раскольников убил старушку-процентщицу
Ф.М. Достоевский «Преступление и наказание»
1865 — 317 рублей | 2015 — 320 000 рублей
Добыча Раскольникова - 317 руб. 60 коп.: именно столько было в кошельке старухи-процентщицы, помещенном им под приметный камень после двойного убийства и ограбления.
Точные статистические данные по беднейшим слоям населения мы имеем только по 1901 году. Раскольников, учившийся ранее на юриста, входит в нижний дециль населения по доходам: в начале XX века это мастеровые, рабочие, нищие, арестанты. За 50 лет национальные доходы в России увеличились на 60%, вряд ли мы ошибемся, сказав, что со времен Раскольникова до начала нового века доходы беднейших слоев населения России увеличились до статистически зафиксированного 161 руб. в год с суммы, которую он на самом деле в год имел,- это 100 руб.
Итак, старуха-процентщица хранила в кошельке трехлетние доходы Раскольникова. В 2013 году, согласно исследованию Института социологии РАН, 23% беднейших людей России имели медианный доход в месяц около 8,8 тыс. руб. Трехлетние доходы Раскольникова сейчас составляли бы 320 тыс. современных рублей.
Столько Настасья Филипповна бросила в камин
Ф.М. Достоевский «Идиот»
1868 — 100 000 рублей | 2015 — 8 000 000 000 рублей
«Идиот» сплошь проложен купюрами: «рубли» упоминаются там вразнобой в семи десятках мест, а «миллионы» - еще в трех десятках. Между тем речь идет о второй половине 1860-х годов. Общество после отмены крепостного права перемешалось так, что два (якобы) миллионных наследства лечившегося в Швейцарии в неврологической клинике князя Мышкина мешаются то с четвертными, то с четырьмя сотенными, то с тремя рублями, то с двумя тысячами,- и обладатели всех этих сумм так перемешаны друг с другом, что цена денег решительно неопределима.
Так же не определить и место князя Льва Николаевича в этой новой России. Если хотя бы отчасти верно то, что пишут о Мышкине в газетных пасквилях (а пишут там, что у него около 30 млн рублей состояния), он - один из 1,5 тыс. русских людей, на долю которых приходилось около 6-7% национального дохода России. Сейчас годовые денежные доходы всей 145-миллионной России - порядка 40 трлн. рублей, то есть, если слухи правдивы, князь - обладатель эквивалента нынешних $35 млрд. Впрочем, сам Мышкин говорит, что на деле у него на самом-то деле в восемь-десять раз меньше, то есть, порядка $4 млрд сегодня.
То есть абсолютно не интересующийся деньгами идиот Мышкин все-таки знает, сколько их у него. Поэтому 100 тысяч рублей, которые Настасья Филипповна бросила на сожжение в камин, - сумма хоть и очень немалая при любом рассмотрении, но Мышкина, на этот камин смотрящего, не изумляющая. В загоревшейся пачке (как мы помним, ее вытащили почти не пострадавшей) примерно в 30 раз меньше, чем у него есть: по нынешнему счету - около $130 млн наличными. Сейчас бы такое ни в какой камин не влезло: 8 млрд рублей.
Столько Николай Ростов проиграл Долохову
Л.Н. Толстой «Война и мир»
1806 — 43 000 рублей | 2015 — 70 000 000 рублей
Безусловно, отец Николая, граф Илья Андреевич, до ухода в отставку пребывал на госслужбе - и, исходя из его окружения, сейчас местом его работы, аналогичным XVIII веку, была бы администрация президента РФ.
Мир Ростовых - это мир нескольких сотен фамилий, владеющих и управляющих большей частью страны. В этом круге, например, Пьер Безухов и князь Василий ждут большого наследства - «сорок тысяч душ и миллионы», это заведомо больше того, на что сможет когда-либо рассчитывать Николай Ростов. Между Николаем и Пьером тот барьер, который отделяет в Москве 2015 года очень богатых людей от людей из списка Forbes. У Ростовых максимум десять тысяч душ и сотни тысяч рублей годового дохода.
Разумеется, в то время вельможи были богаче: русская знать в начале 1800-х имела сто-, а то и двухсотлетнюю историю, тогда как постсоветская - в лучшем случае 30 лет. Но принципы те же - браки внутри своего круга, приумножение семейных состояний выдающимися представителями фамилии и расточение обычными. И, разумеется, мы знаем, что отнюдь не каждый человек, делавший карьеру в администрации президента Бориса Ельцина в 1990-х, имеет сейчас бизнес стоимостью $150-200 млн: чаще это $30-50 млн.
Илья Ростов дает сыну Николаю на несколько месяцев на расходы 2 тыс. руб.- сейчас это были бы $50 тыс. Проигрывает Николай Долохову в 20 раз больше - то есть около $1 млн. Понятно, что Илья Андреевич за несколько дней соберет эту сумму и окончательно она семейство Ростовых не разорит.
В банке, который обслуживал бы Ростовых в XXI веке, знали бы: бесспорно, это все еще очень богатые люди.
Столько было обещано тому, кто вспомнит лошадиную фамилию
А.П. Чехов «Лошадиная фамилия»
Ок. 1880 — 5 рублей | 2015 — 10 000 рублей
Отставной генерал-майор Булдеев в «Лошадиной фамилии» совсем не похож на представителей блестящей аристократии начала XIX века, метавших банк на тысячи империалов. Но у Булдеева есть большой дом, и пять рублей, которые он обещает тому, кто вспомнит фамилию бывшего акцизного чиновника из Саратова,- для него точно не деньги. Ведь акцизный умеет заговаривать зубы даже на расстоянии!
Но что такое пять рублей для тех, кто толпами ходит за приказчиком Иваном Евсеичем, который, собственно, и должен вспомнить лошадиную фамилию акцизного? Дом Булдеева - это пара десятков людей, мини-предприятие по обслуживанию отставного высокопоставленного военнослужащего и его семьи. Обычное дело, это и сейчас так же устроено со многими отставными генералами в провинции, может быть, дворни чуть меньше.
Согласно «Опыту исчисления народного дохода» Степанова, изданному в 1906 году, средний ежемесячный доход прислуги и поденщиков в России в 1901 году, не так далеко отстоящем от времен Булдеева, составлял 10 руб. 43 коп. Заработная плата провинциального парикмахера или сантехника не из лучших составляет сейчас порядка 20-25 тыс. руб. Тому, кто вспомнит фамилию Якова Овсова, мог бы достаться приз примерно в 10 тыс. руб.
Но не достался: Булдеева вылечил земский врач, чей годовой доход в конце XIX века составлял 1200-1500 рублей в год.
Сейчас бы это были 150-190 тыс. руб. О заработках саратовского народного целителя Овсова неизвестно.
Столько общественных денег растратил брат Лары
Б.Л. Пастернак «Доктор Живаго»
1910 — 700 рублей | 2015 — 750 000 рублей
«Родя! Нет, ты с ума сошел! Соображаешь ли ты, что говоришь? Ты проиграл семьсот рублей? Родя! Родя! Знаешь ли ты, в какой срок обыкновенный человек, вроде меня, может честным трудом выколотить такую сумму?»
Так говорила юная Лара, будущая Лариса Антипова, своему брату Родиону, проигравшему почти эту сумму общественных денег в карты. Лара - дочь инженера-бельгийца и обрусевшей француженки: жив был бы отец, не пришлось бы Родиону пугать сестру, что застрелится.
Отец, работавший на Урале, получал тогда никак не меньше, чем сегодня иностранные специалисты-буровики в Тюмени. Но отца больше нет, а Амалия Гишар, овдовевшая матушка Родиона и Лары, в 1910 году живет жизнью среднего класса, имея собственную швейную мастерскую в Москве. Доходы ее заведомо меньше доходов 10% богатейших людей в России в начале века: в среднем они составляли для этой группы в 1901-1904 годах 934 рубля в год. Напротив, беднейшие 10% в среднем зарабатывали максимум 214 рублей. Карточный долг Родиона - 700 рублей, то есть доход его семьи (забудем об альтернативных источниках средств Амалии Гишар, ведь речь о честном труде) примерно за два года.
Семья Гишар - довольно типичная семья малого предпринимателя: в современной России это именуется микропредприятием (до 15 наемных сотрудников), его годовой оборот предельно - 60 млн современных рублей в год; будем считать, что в случае с швейной мастерской матери Лары и Роди - 5 млн рублей. 400 тыс. руб. выручки в месяц, несколько наемных швей. Нормальной по нынешним меркам можно считать 15-процентную рентабельность этого бизнеса: за два года все доходы Гишар сейчас составили бы 750 тыс. рублей.
Столько Шариков украл у профессора Преображенского
М.А. Булгаков «Собачье сердце»
1924 — 2 червонца | 2015 — 5 500 рублей
Украденные два червонца положили начало грандиозной пьянке главного подопытного в булгаковском «Собачьем сердце». Стоит поинтересоваться истинным размахом этой пьянки.
Термин «червонец » - типичный «ложный друг переводчика»: это не «десять рублей», а наименование денежного знака, такое же, как рубль или доллар, во всяком случае, подпись председателя правления Госбанка РСФСР в 1922 году ставилась на купюре, на которой черным по белому писалось: «Один червонец». Червонец был обеспечен золотом и, по существу, был привязан к царской золотой десятке (какое-то время он и обменивался на металлическую монету, аналогичную царскому «лобанчику»), рубль - нет. Курс рубля к червонцу колебался до следующий весны, и лишь в 1925 году действительно установлен был твердый и привычный курс, державшийся до последней эмиссии этой твердой валюты в 1937 году: за один червонец - десять обычных рублей. Но к этому моменту с Шариковым было уже покончено.
По крайней мере, на спиртное и закуску цены 1924 года выставлялись в рублях, а не в червонцах. Рубли были у крестьян, основных производителей самогона и поставщиков спиртного в Москве. Госмонополия на водку введена только в 1925 году. Критикуемая Преображенским «рыковка» появилась в декабре 1924 года, стоила она рубль пять копеек за пол-литра - самогон же, по многочисленным сведениям, был вдвое дешевле. Так или иначе, на украденные два червонца Шариков в состоянии был приобрести около 15 литров водки с неприхотливой закуской. И можете не сомневаться: раз был в состоянии, следовательно, приобрел.
Минимальная цена водки (а Шариков с друзьями, безусловно, употребляли самую дешевую) в 2015 г. составляет 185 руб. за поллитровку. Таким образом, сейчас на те же цели без пяти минут сотрудник подотдела очистки коммунхоза на застолье, стоившее в 1924 году два червонца, потратил бы порядка 5500 руб.
Зарплата машинистки Васнецовой, которая чуть не вышла замуж за Шарикова, соблазнившись его обеспеченностью, составляла 4,5 червонца в месяц - 12 750 современных рублей. За операцию на дому по вставлению пожилой даме яичников обезьяны Филипп Филиппович Преображенский просил, по-нашему, 137 500 руб.
Столько Коровьев дал Никанору Босому в валюте
М.А. Булгаков «Мастер и Маргарита»
Ок. 1930 — $400 | 2015 — $9 000 рублей
Никанор Босой, замглавы МУП УК «ЖКХ-сервис» ЦАО г. Москвы. Напрасно вы полагаете, что глава жилтоварищества Босой, которому в «Мастере и Маргарите» Коровьев дает взятку в 400 рублей (они обращаются в $400 в сортирной вентиляции - отличный курс!),- персонаж простой и юмористический.
Никанор - человек, занимающий крайне прочное социальное положение. В Москве ранних 30-х обедать в «маленькой столовой» отдельной квартиры мог себе позволить лишь тот, кому в Москве 2010-х обед готовит и подает прислуга, а не жена. О тяжести квартирного вопроса в сталинской уже Москве мы знаем, в частности, из описанных в романе литераторских распрей - некоммунальное жилье доставалось лишь самым доверенным. (В отношении Осипа Мандельштама сомневались, сомнение было истолковано в пользу подследственного. Квартиру дали - и чем он отплатил? «Присевших на школьной скамейке / Учить щебетать палачей» - ничего себе благодарность за отдельную жилплощадь!)
К тому же надо понимать: Никанор не просто глава жилтоварищества. Дом, которым он управляет, в сущности, кооперативный (это еще нормально для начала 30-х), потому и можно сдавать в нем квартиры иностранцу. Поэтому 400 рублей взятки (а в сущности, и не взятки, а просто подарка Босому) никак не большие деньги. Обычные. Легальный доход за месяц, не больше. $400 - это уже другое дело. Даже пачка выходит солидная: купюру номиналом более $20 в те времена в Европе мало кто видел, кроме банкиров, скорее всего, это были купюры по $5 и $10, самые ходовые у настоящих валютчиков. В североамериканских Соединенных Штатах эти деньги в качестве суперинтенданта жилого кондоминиума Босой заработал бы за три-четыре месяца - в Нью-Йорке годовая зарплата лица тех же занятий составляла в 1932 году $1,5 тыс. Но не надо и преувеличивать. По курсу $400 того времени с учетом инфляции в США - это сейчас $9 тыс.: дома не купишь.
Литературные персонажи, как и реальные люди, постоянно пользуются деньгами. Однако их материальное положение мы чаще всего определяем не по денежным суммам, а по каким-либо иным признакам, ведь, если время действия литературного произведения не совпадает с современностью, то и понять реальную цену денег весьма непросто. И уж совсем легко с этим запутаться, если речь идёт о классической литературе XIX века.
Опираясь на недавнюю публикацию в, сконвертируем тот рубль, которым пользовались герои известных произведений, в его современную стоимость.
Своеобразное достижение в символической номинации «Презрение к деньгам» принадлежит Настасье Филипповне , которая в романе Ф.М. Достоевского «Идиот» бросила в огонь пачку денег, когда Рогожин хотел на них купить её любовь. Примечательно, что раньше эта героиня романа вполне покупалась, но тут вдруг решила покончить со своей продажностью и… поехала с ним просто так, а деньги гордо предала огню! О глубоком смысле этого эпизода написано немало - мол, развратное общество привело девушку к падению, а положительный герой князь Мышкин помог ей духовно возродиться, и деньги, горящие в огне - это символ её очищения. Только вот о сумме, брошенной в камин, литературоведы как-то не очень распространяются. А жаль! 100 тысяч рублей 1868 года - это 8 миллиардов 2015 года! И чтобы вы знали - в 2015 г. регионам России, вместе взятым, на модернизацию профессионального образования из федерального бюджета было выделено чуть больше одного миллиарда . Деньги, отвергнутые Настасьей Филипповной, сегодня очень даже пригодились бы российскому профобразованию!
Кстати, приблизительно в 1830 г. пушкинский Германн из «Пиковой дамы»
сошёл с ума и от меньшей суммы. Сорвавшийся у него выигрыш 396 тыс. руб.
эквивалентен современным 2,5 миллиардам рублей
. И - ещё раз кстати - Германн и до своей карточной авантюры был не таким уж бедненьким, как мы привыкли считать со слов Пушкина, ведь его первая ставка была 47 тыс.
(300 млн. руб.
на современные деньги).
Однако вернёмся к Достоевскому, который, похоже, был склонен приуменьшать роль денег в нашей жизни. Другой его персонаж, Родион Раскольников, в 1865 г.
убил пожилую процентщицу ради «каких-то» трёхсот семнадцати рублей! В романе «Преступление и наказание» несколько раз подчёркивается, сколь ничтожная сумма досталась «убивцу», что он и пошёл-то на убийство не ради денег, а «просто так», чтобы проверить, сможет ли он убить человека. Преступников с такой мотивацией сегодня называют отмороженными. Однако если пересчитать 317 руб.
по курсу 2015 года, то получается 320 тыс.
- большинству современных отморозков такое и не снилось.
Помните, сколько в 1806 году Николай Ростов проиграл в карты Долохову? Прося деньги у отца, он изо всех сил делал вид, что сумма пустяковая - «всего-то» 43 тысячи . Отец же от его просьбы просто оторопел, да и мы вместе с ним, ведь сегодня это целых 70 миллионов !
Хлестаков из гоголевского «Ревизора» в 1831 г.
только от городничего получил 400 руб. (400 тыс. по курсу 2015 г.)
, а всего набрал денежных подношений более чем на тысячу - свыше миллиона, если перевести в нынешнюю стоимость рубля. По сравнению с современными должностными лицами, погоревшими на взятках, это, может, и мелочь. Но Хлестаков-то получил такую сумму мимоходом, к тому же он не только не был должностным лицом, он до конца так и не понял, за кого именно его приняли! (Тряпичкину он пишет, что его приняли за генерал-губернатора, хотя в действительности его принимали за ревизора.)
Во всех предыдущих примерах образ денег не несёт в себе позитива: азартные игры, сумасшествие, продажная любовь, взятки должностному лицу и три погибших старушки (двойное убийство совершил Раскольников, ещё одна смерть на совести Германна). Однако есть в русской литературе и такие эпизоды, где деньги не связаны со злом.
Так, заячий тулупчик из повести А.С. Пушкина «Капитанская дочка»
, по словам Савельича, в 1773 г.
можно было продать за 15 рублей
, что сегодня бы составляло 140 тыс. руб.
Прижимистый Савельич простой тулуп оценил как хорошую норковую шубу! А Петя Гринёв просто взял да и подарил его незнакомцу. Неудивительно, что незнакомец, оказавшийся знаменитым бунтовщиком Емельяном Пугачёвым, впоследствии не раз выручал молодого офицера, проявившего такую щедрость.
Ну, и вряд ли кто-нибудь из мастеров-умельцев отказался бы от современного эквивалента тех ста рублей, что получил в 1826 году тульский косой , подковавший блоху. Сегодня это 800 тысяч .
] и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку - приезжай в Английскую гостиницу». Ростов в десятом часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в Английскую гостиницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостиницы, занятое на эту ночь Долоховым.
Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
Давно не видались, - сказал он, - спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
Я к тебе заезжал, - сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему.
Можешь поставить, - сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. «Играть на счастие могут только дураки», - сказал тогда Долохов.
Или ты боишься со мной играть? - сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из-за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневною жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким-нибудь странным, большею частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но, прежде чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастье играть или наверное?» - подумал Ростов.
Да и лучше не играй, - прибавил он и, треснув разорванной колодой, сказал: - Банк, господа!
Подвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
Что ж не играешь? - сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
Со мною денег нет, - сказал Ростов.
Поверю!
Ростов поставил пять рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, то есть выиграл десять карт сряду у Ростова.
Господа, - сказал он, прометав несколько времени, - прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, - отвечал Долохов. - Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, - прибавил он Ростову.
Игра продолжалась; лакей не переставая разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до восьмисот рублей. Он надписал было над одной картой восемьсот рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
Оставь, - сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, - скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Иль ты меня боишься? - повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные восемьсот и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком восемьсот, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова и, с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшие колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну две тысячи рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось тысяча двести рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш тысячи шестисот рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его - шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме - с такою силою, ясностью и прелестью представилась ему, как будто все это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде направо, чем налево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще не испытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он все-таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из-под рубашки, положили колоду карт и взялись за подаваемый стакан и трубку.
Так ты не боишься со мной играть? - повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
Ну, мечи же! - сказал Ростов.
Ох, московские тетушки! - сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
Ааах! - чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первою картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
Однако ты не зарывайся, - сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова и продолжая метать.
Глава XIV
Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности, запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из-под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!.. И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!.. И зачем же это он делает со мной?..» - думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить ее и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке, и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш; то за помощью оглядывался на других играющих; то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, - говорил он сам себе, - что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, - говорил он сам себе. - Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого-нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно, когда я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой, я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я все так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось и что такое совершилось? Я здоров, силен и все тот же, и все на том же месте. Нет, это не может быть! Верно, все это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была идти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов стукнул колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
Ужинать, ужинать пора! Вон и цыгане! - Действительно, с своим цыганским акцентом уже входили с холода и говорили что-то какие-то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что все было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. - Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Все кончено, я пропал! - думал он. - Теперь пуля в лоб - одно остается», - и вместе с тем он сказал весёлым голосом:
Ну, еще одну карточку.
Хорошо, - отвечал Долохов, окончив итог, - хорошо! двадцать один рубль идет, - сказал он, указывая на цифру двадцать один, рознившую ровный счет сорока трех тысяч, и, взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных шести тысяч старательно написал двадцать один.
Это мне все равно, - сказал он, - мне только интересно знать, убьешь ты или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые, с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из-под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
За вами сорок три тысячи, граф, - сказал Долохов и, потягиваясь, встал из-за стола. - А устаешь, однако, так долго сидеть, - сказал он.
Да, и я тоже устал, - сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его:
Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов, вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
Я не могу вдруг заплатить все, ты возьмешь вексель, - сказал он.
Послушай, Ростов, - сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, - ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», - думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
Твоя кузина… - хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! - крикнул он с бешенством.
Так когда получить? - спросил Долохов.
Завтра, - сказал Ростов и вышел из комнаты.
Глава XV
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было нетрудно, но приехать одному домой, увидать сестер, брата мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа, в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов, с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд и, хлопая по ним своими коротенькими пальчиками, брал аккорды и, закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам! -
Прекрасно! отлично! - кричала Наташа. - Еще другой куплет, - говорила она, не замечая Николая.
«У них все то же», - подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать со старушкой.
А! вот и Николенька! - Наташа подбежала к нему.
Папенька дома? - спросил он.
Как я рада, что ты приехал! - не отвечая, сказала Наташа. - Нам так весело! Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
Нет, еще не приезжал папа, - сказала Соня.
Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок, - сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы все слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
Ну, хорошо, хорошо, - закричал Денисов, - теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
Что с тобой? - спросила мать у Николая.
Ах, ничего, - сказал он, как будто ему уже надоел этот все один и тот же вопрос. - Папенька скоро приедет?
Я думаю.
«У них все то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?» - подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь! Что она может петь? И ничего тут нет веселого», - думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я бесчестный, я погибший человек. Пулю в лоб - одно, что остается, а не петь, - подумал он. - Уйти? но куда же? Все равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» - спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что-нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой было так весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. «Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю», - почувствовала она и сказала себе: «Нет, я, верно, ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я».
Ну, Соня, - сказала она и вышла на самую середину зала, где, по ее мнению, лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно-повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась посередине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» - как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! - подумал Николай, глядя на сестру. - И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по-детски, уж не было в ее пении этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки-судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», - говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки-судьи ничего не говорили и только наслаждались этим необработанным голосом, и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственность, нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пения, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? - подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. - Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» - подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и все в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! - думал Николай. - Все это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба и честь, - все это вздор… а вот оно - настоящее… Ну, Наташа, ну, голубчик! ну, матушка!.. Как она этот si возьмет… Взяла? Слава богу! - И он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. - Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» - подумал он.
О, как задрожала эта терция и как тронулось что-то лучшее, что было в душе Ростова. И это что-то было независимо от всего в мире и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!.. Все вздор! Можно зарезать, украсть и все-таки быть счастливым…
Глава XVI
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркаролу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
Ну что, повеселился? - сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» - подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу:
Папа, я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
Вот как, - сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. - Я тебе говорил, что недостанет. Много ли?
Очень много, - краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. - Я немного проиграл, то есть много, далее очень много, сорок три тысячи.
Что? Кому?.. Шутишь! - крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
Я обещал заплатить завтра, - сказал Николай.
Ну!.. - сказал старый граф, разводя руками, и бессильно опустился на диван.
Что же делать! С кем это не случалось, - сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целою жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына, и заторопился, отыскивая что-то.
Да, да, - проговорил он, - трудно, я боюсь, трудно достать… с кем не бывало! да, с кем не бывало… - И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
Папенька! па…пенька! - закричал он ему вслед, рыдая, - простите меня! - И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа, взволнованная, прибежала к матери.
Мама!.. Мама!.. он мне сделал…
Что сделал?
Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! - кричала она.
Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
Наташа, полно, глупости! - сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
Ну вот, глупости! Я вам дело говорю, - сердито сказала Наташа. - Я пришла спросить, что делать, а вы говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
Ежели правда, что мосье Денисов сделал тебе предложение, хотя это смешно, то скажи ему, что он дурак, вот и все.
Нет, он не дурак, - обиженно и серьезно сказала Наташа.
Ну, так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи замуж, - сердито смеясь, проговорила графиня, - с богом!
Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть, не влюблена в него.
Ну так так и скажи ему.
Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, - сказала графиня, улыбаясь.
Нет, я сама, только вы научите. Вам все легко, - прибавила она, отвечая на ее улыбку. - А коли бы вы видели, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел сказать; да уж нечаянно сказал.
Ну, все-таки надо отказать.
Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
Ну, так прими предложение. И то, пора замуж идти, - сердито и насмешливо сказала мать.
Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, - сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на ее маленькую Наташу.
Нет, ни за что, я сама, а вы идите слушайте у двери, - и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
Натали, - сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, - решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
Василий Дмитрич, мне вас так жалко!.. Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные звуки. Она поцеловала его в черную спутанную курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, - сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, - но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
Г’афиня… - сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что-то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
Г’афиня, я виноват перед вами, - продолжал Денисов прерывающимся голосом, - но знайте, что я так боготворю вашу дочь и все ваше семейство, что две жизни отдам… - Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… - Ну прощайте, г’афиня, - сказал он, поцеловав ее руку, и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова; который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дома, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему преданнее и нежнее, чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами и, не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав, наконец, все сорок три тысячи и получив расписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
Конец 1-ой части 2-го тома.
Тот, кто собирается писать о Толстом, словно предупрежден самим автором и в то же время направлен. Как «словами» сказать о «Войне и мире»? А ведь критике приходится делать именно это, — она должна передать смысл литературного произведения «другими словами». Но смысл в романе рождается из сцепления образов, эпизодов, картин, мотивов, деталей. Это тот «лабиринт сцеплений», в котором, как говорит Толстой, и заключается сущность искусства; дело критики — «руководить читателя» в этом лабиринте, найти путеводную нить, которая бы повела по миру романа, открывала нам этот мир. Но прежде надо в него войти.
Мы раскрываем «Войну и мир» и смотрим знакомый текст. Может быть, минуя предварительные «общие слова», попытаться прямо через текст войти в мир сцеплений романа Толстого? Может быть, та или эта страница, тот или другой эпизод вернее и непосредственнее введут нас в книгу, во внутреннюю связь ее, чем предварительные общие рассуждения?
Вот на раскрытой нами странице — одна из «мирных», «семейных» картин, так памятных всем, кто знает «Войну и мир». Николай Ростов возвращается домой после крупного проигрыша Долохову. Он обещал заплатить...
завтра, дал честное слово и с ужасом сознает невозможность его сдержать.
Николаю в его состоянии странно видеть обычный мирный уют: «У них все то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?» Наташа собирается петь, это непонятно и раздражает его: чему она может радоваться, пулю в лоб, а не петь. Словно не два часа, а целая вечность прошла с тех пор, как Николай с Наташей и всеми своими был вместе в театре, до того как поехал к Долохову. Тогда он был, как обычно, в своей атмосфере, среди близких людей, теперь он от них отделен случившейся с ним бедой и сквозь эту беду воспринимает привычную обстановку. Как на каждом шагу у Толстого, нас в этой сцене поражает та достоверность, с которой передано психологическое состояние, знакомое любому из нас: когда сильное переживание, большая радость или большое несчастье, создает дистанцию между нами и окружающими вещами и заставляет их видеть по-новому.
Но психологическая верность — не самоцель для художника. Не ради нее одной написаны эти страницы; поражая нас и завладевая нашим вниманием, она ведет нас вместе с Николаем Ростовым к открытию. Николай слышит голос сестры, и вдруг что-то неожиданное совершается с ним: «Вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и все в мире сделалось разделенным на три темпа... Эх, жизнь наша дурацкая! — думал Николай. — Все это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь — все это вздор... а вот оно — настоящее...»
Требования чести — все для Ростова, они в общем и целом определяют всю его жизнь, но в эту минуту, слыша Наташу, он остро чувствует их условность, они кажутся вздором: задрожала терция, и тронулось что-то лучшее в душе Ростова. «И это что-то было независимо от всего в мире и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!.. Все вздор! Можно зарезать, украсть и все-таки быть счастливым...»
Николай, только что бывший самым несчастным человеком, переживает минуту самого полного счастья. «Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день» — и это несмотря на подавленное состояние; а впрочем, верно ли, что «несмотря»? Не потому ли как раз, что утрачено равновесие, поколеблен привычный строй отношения к жизни, его обычная норма? Толстой в «Войне и мире», как правило, представляет события и картины в восприятии кого-либо из персонажей, пользуясь его «субъективной призмой». Так и здесь: пение Наташи мы «слышим» вместе с Николаем Ростовым. И не потому ли в такой убедительности и силе нам предстает значительность и важность настоящего — могущество музыки, обаяние молодого голоса, в котором «незнание своих сил» и «не обработанная еще бархатность», — что впечатления эти преломлены в потрясенном сознании Николая? Для него в катастрофическом ви́дении, в эти мгновения посетившем его, ценности жизни встали в иное соотношение, чем всегда. В Николае есть музыкальность и поэтичность, и эти «ростовские» качества обычно в нем хорошо совмещаются,уживаются мирно с безусловной приверженностью «дворянской чести» и всем вообще правилам поведения, принятым в его социальном кругу. Он человек крепко регламентированный, и его музыкальность нисколько не подрывает в нем тех основ, на которых стоит его жизнь. «Все понимает и чувствует понемногу», — сказано о Николае в первоначальных набросках характеристик героев под рубрикой «Поэти[ческое]» .
Но сейчас он не чувствует «понемногу». Переживание музыки в эту минуту — не приятное удовольствие, а экстаз, в котором смешались восторг и отчаянье. Ростову является музыка в той ее силе, которую знал и чувствовал, как немногие, сам Толстой. Музыка дает наслаждение, но за это хочет от человека чего-то, требует жизненного решения, развивая для этого в нем энергию сверх обычного.
Своим несчастьем Николай расторможен для восприятия этой музыки. Патриархальная гармония нарушена в нем, он в разладе с обычным Ростовым , с тем, что для него является смыслом жизни. Важность и обязательность кастовых регламентаций вдруг исчезает в потоке нахлынувшего и поднявшего его над самим собой отчаянно-счастливого: «Эх, жизнь наша дурацкая!» То, что было всегда безусловно, ощущается относительным и незначащим, зато настоящее безусловное отпадает от разных мнимостей. Настоящее открывается через разлад, через кризис .
Очень для Николая драматична эта минута острой и яркой радости: она на фоне перевернувшего его потрясения, она и вышла из этого потрясения, ее бы не было без него.
«Все это вздор... а вот оно — настоящее...» Память ставит рядом другой эпизод, другие страницы книги — размышления Пьера Безухова, когда он направляется к Бородинскому полю с намерением участвовать в сражении. Пьер испытывает при этом «приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем-то... С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и не старался уяснить себе...».
Случайность ли то сходство выражений, в которых Николай и Пьер уясняют себе свое состояние? Ситуации, в которых находятся тот и другой, кажется, несоизмеримы по значимости: бытовой эпизод и момент решающего напряжения сил всего народа в грозный 1812 год.
Но несоизмеримости этой на самом деле нет для Толстого. Для него предметы и эпизоды в романе не распределяются по степени значительности в зависимости от того, изображают ли они домашний быт или историческое событие. В «Войне и мире» Толстой как раз развенчал историю, отделенную от простого быта людей, и всю вообще искусственную иерархию исторической и частной жизни как явлений высшего и низшего ранга. У Толстого, опровергающего привычку расценивать вещи по рангам, привитую людям официальным обществом, принципиально соизмеримы и равноценны в своей значительности сцены семейные и исторические, и само разделение это еще очень внешнее, хотя оно и напрашивается.
«Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей шла, как и всегда, независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований».
Существует, по Толстому, единая жизнь людей, ее простое и общее содержание, коренная для нее ситуация, которая может раскрыться так же глубоко в событии бытовом и семейном, как и в событии, которое называется историческим. Эпизоды «Войны и мира» связаны между собой прежде всего не единством действия, в котором участвуют одни и те же герои, как в обычном романе; эти связи имеют вторичный характер и сами определяются другой, более скрытой, внутренней связью. С точки зрения поэтики романа, действие в «Войне и мире» очень несосредоточенно и несобранно. Оно расходится в разные стороны, развивается параллельными линиями; связь внутренняя, составляющая «основу сцепления», заключается в ситуации, основной ситуации человеческой жизни, которую вскрывает Толстой в самых разных ее проявлениях и событиях.
Эта глубинная ситуация проступает и в состоянии Николая, когда он в потрясении слышит голос сестры, и в состоянии Пьера накануне Бородина. Поэтому сходство самих выражений в их внутренней речи — совсем не случайное совпадение.
Пьер с самого начала войны 1812 года полон предчувствия надвигающейся грозной и вместе спасительной катастрофы. Он с нетерпением ищет ее признаков и всеми силами души призывает эту страшную грозовую тучу, которая должна «созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию». Пьер, влачащий жизнь «отставного, добродушно доживающего свой век в Москве камергера», вовлеченный в нее в момент духовного тупика «силой обстановки, общества, породы», — Пьер жаждет катастрофы как изменения всей этой жизни, в которой он пришел к безнадежной потерянности. Надвигающееся страшное событие должно разрубить тот жизненный узел, в котором запуталось его личное существование. Ужас и ожидание счастья соединяются для Пьера в предчувствии освобождения: оно должно не прийти, но разразиться .
Свобода, соединенная с катастрофой, великим кризисом, — такова ситуация «Войны и мира». И для того чтобы эту ситуацию выразить, Толстому стал нужен 1812 год. Но не чисто исторический интерес привел писателя к полувековой давности событию: Толстому необходимо было понять и выразить свою современность, свою в высшей степени катастрофическую и кризисную эпоху, которую открыли 60-е годы, когда был написан роман.
Примерно по тому же сценарию, что и с Пьером, развивается «дружба» Долохова с Николаем Ростовым. Первоначальная идеализация и «не разлей вода» сменяется завистью и намеренным желанием разрушить его жизнь .
(на фото - Джей Джей Филд (?) в роли Долохова)
Пока Долохов отлеживается у матушки, его связь с Ростовым крепнет. И Долохов предстает перед ним совсем другим. «Настоящим», как ошибочно думает Ростов .
«Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него.
— Меня считают злым человеком, я знаю, — говаривал он, — и пускай. Я никого знать не хочу, кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге . У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два-три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только настолько, насколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины ».
Итак, Николаю внушается, что он - «особенный», «один из очень немногих».
Часто нарцисс в фазе идеализации противопоставляет нас «истеричкам и меркантильным сукам, которых сейчас 95%». А как еще он может относиться к «сукам»? Как и Долохов - «обращать внимание, насколько они полезны или вредны».То есть, пользоваться.
«Да, душа моя, — продолжал он, — мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных...»
(перебью Долохова, мне очень хочется спросить: кто они, эти мужчины? Фамилии можно назвать?)
«...но женщин, кроме продажных тварей — графинь или кухарок, все равно, — я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!.. — Он сделал презрительный жест. — И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня ».
Этот период общения Николая и Долохова можно назвать Обольщением. На этом этапе Долохов бессознательно идеализирует Ростова, исподволь завидуя ему как человеку с совсем иным устройством, человеку счастливому . И эта зависть усиливается, когда Николай вводит Долохова в свой дом. Он видит радостных, дружных людей, тепло относящихся друг к другу, естественных в выражении своих чувств. От наблюдательного взгляда психопата не укрываются особые отношения Николая и Сони, которые также становятся предметом его зависти. Он бессознательно стремится «стать Николаем» - чтобы полюбить Соню и стать любимым ею. Но он не Николай...
«Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя никто и не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова. Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах y Иогеля, где всегда бывали Ростовы.
Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд ».
(что это за взгляд, знает каждый, кого идеализировал нарцисс)
«Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой».
И вот Долохов делает Соне предложение. Обратите внимание: нарциссы очень любят соблазнять женщин своих друзей. Сценарий «была тебе любимая, а стала мне жена». Логика такая: идеализируемый друг, которому завидует нарцисс, всяко выбирает «саааамое лучшее». Значит, его женщина становится объектом идеализации и зависти нарцисса. Параллельно здесь действует подспудное или даже вполне осознанное желание разрушить чужой брак, союз, которые вызывают зависть нарцисса.
Но Соня отказывает Долохову. Причем, отказывает, невольно попадая в самое уязвимое место нарцисса. Она говорит, что любит другого. Другого! Значит, кто-то лучше, умнее, красивее, достойнее этого охренительного Долохова. А кто этот «более лучший», Долохов без труда узнает.
В припадке нарциссического стыда он перестает ездить к Ростовым. За эти дни разгорается его ненависть к Николаю, и он решает ему отомстить. За что? Почему? Вряд ли на это ответит даже сам социопат. По большому счету, «ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать».
«Два дня после этого Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку — приезжай в Английскую гостиницу».
Разумеется, Ростов не ожидает подвоха от человека, которого считает другом. Даже то, что Долохов втайне от него наводил мосты с его девушкой, почему-то не смущает его. Видимо, он рационализирует поведение Долохова , рассуждая примерно так: «А что такого? Это личное, и он не обязан мне докладываться о своих чувствах. Почему он сватается к моей девушке, не поговорив со мной? А, тут тоже все просто! Конечно же, он не знает, что это моя девушка, я же ему ничего про Соню не говорил. Иначе бы он так не поступил. Это все просто недоразумение, над которым мы сегодня же посмеемся за бутылкой-пятой бургундского!»
Пока Николай размышляет примерно в таком духе, Долохов ждет его, чтобы совершенно сознательно разорить. Он даже назначает себе символическую сумму, до которой доведет игру — 43 тысячи. 26 (возраст Долохова) +17 (возраст Сони).
«Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его. Из-за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневною жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким-нибудь странным, большею частью жестоким, поступком выходить из нее».
Потрясающе точное наблюдение! Николай интуитивно понимает, что для Долохова, мающегося скукой, наступил момент «адреналинчика». Только он еще не догадывается, кто назначен в жертву.
«— Так ты не боишься со мной играть? — повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать: — Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее ».
Психопат почти открытым текстом предупреждает об опасности , но многие ли, не набив шишек, прислушиваются к подобным заявлениям? Наоборот, такие слова подстегивают нас. Как же, как же, разве можно бояться играть с другом? Ведь это ж друууг! Уж он-то не обидит! А если я откажусь, то что он подумает? Что я доверяю не ему, а гнусным слухам? Нет-нет, своим отказом я нанесу ему великую обиду. Да и себя выставлю трусом.
Только в процессе игры до Ростова начинает доходить чудовищный смыл поступка «друга». В голове у него каша, он, точно так же, как и Пьер перед вызовом на дуэль, задает себе вопросы: за что? Что я ему сделал, кроме хорошего?
«И зачем же это он делает со мной?..» — думал и вспоминал Ростов. - «Ведь он знает, — говорил он сам себе, — что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил ... Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие?»
(опять попытка рационализации)
«И я не виноват, — говорил он сам себе. — Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого-нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие?»
Николай, не видя логики в поведении Долохова, силится понять, за какие грехи карма, Вселенная, провидение дает ему этот жестокий «урок». Разгадка, меж тем, проста: потому что. Потому что ты столкнулся с психопатом.
«— Послушай, Ростов, — сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, — ты знаешь поговорку. «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно — чувствовать себя так во власти этого человека», — думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
— Твоя кузина... — хотел сказать Долохов; но Николай перебил его. — Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! — крикнул он с бешенством».
Долохов и его матушка
Как мы помним, после дуэли с Пьером Николай Ростов везет раненого Долохова в Москву. Он впервые видит друга «с восторженно-нежным выражением лица»:
«Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно-нежное выражение лица Долохова.
— Ну, что? как ты чувствуешь себя? — спросил Ростов.
— Скверно! но не в том дело. Друг мой, — сказал Долохов прерывающимся голосом, — Я ничего, но я убил ее, убил... Она не перенесет этого. Она не перенесет...
— Кто? — спросил Ростов.
— Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать.
И Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее. Ростов поехал вперед исполнять поручение и, к великому удивлению своему, узнал, что Долохов, этот буян, бретёр-Долохов, жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой и был самый нежный сын и брат
».
"Николай Ростов был искренне удивлен, когда увидел, с какой настоящей теплотой Долохов относится к старухе-матери и сестре" , - пишет в сочинении школьник.
Вот из-за чего не складывается паззл! Да, Долохов жесток, порочен, но как же в эту картину уложить его трепетную нежность к матери и сестре?.. А ведь все просто: любить мать и сестру — не то же самое, что говорить, что любишь мать и сестру.
И вот тут настало время развенчать миф о любви Долохова к матушке, и тем более — к сестре. Достаточно сказать, что сестра вообще существует в виде тени, у нее в романе нет даже имени. Скорее всего, это забитое бесправное существо, "неудавшийся" ребенок (мало того, что девочка, да еще и горбунья), находящийся в полном рабстве у нарциссической мамаши. А свет в окошке Феденька, похоже, растился как кумир семьи и воспитывался в атмосфере дифирамбов, всепрощения и полного потворства любым его прихотям и капризам.
Итак, сестра - тень. Но и матушка всплывает лишь тогда, когда раненый Долохов вынужден отлеживаться у нее. В остальное время судьба этих "обожаемых" женщин мало занимает Долохова . Их в его жизни попросту нет.
Наверно, вам интересно, у какой матери мог вырасти такой сын. Толстой вкладывает в уста Марьи Ивановны Долоховой всего один монолог, но он весьма информативен:
«— Да, граф, он слишком благороден и чист душою , — говаривала она Ростову, — для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну, скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным, там что-то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес!
Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю, таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж, теперь — эта дуэль. Есть ли чувства, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас.
И за что же? Ну, кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив, — я понимаю, — ведь он прежде мог дать почувствовать, а то ведь год продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого-то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа.. .»
Ну просто прелесть что такое. То ли апофигей загазлайченности собственным же сыночкой, то ли кривая перверзная логика нарциссихи. Как добродетелен и высок душой ее Федя — и как бессовестен граф Безухов, имевший наглость не понять шашней Долохова со своей женой! Ачотакова, «а у кого сейчас нет интриги».
А как вот такое может прийти в голову нормальному человеку: «И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость!»?
Мне видится, что очень кривые мозги у старушки Долоховой. Вот она, нарциссическая матушка в трех-пяти ярких мазках.
(В следующих постах я расскажу о прототипах Долохова. Среди современников, вдохновивших Толстого, выделяют троих таких людей).
