Когда покончил собой бурдонский. Дети василия сталина их судьба. — Как заключенные к нему относились

45 лет назад - 19 марта 1962 года - умер младший сын "отца народов" Василий Сталин
Александр Бурдонский встретился со своим дедом единственный раз - на похоронах. А до этого видел его, как и другие пионеры, лишь на демонстрации: в День Победы и в Октябрьскую годовщину.

"МАЧЕХА С НАМИ СТРАШНО ОБРАЩАЛАСЬ. КОРМИТЬ ЗАБЫВАЛА ПО ТРИ-ЧЕТЫРЕ ДНЯ, У СЕСТРЫ ПОЧКИ БЫЛИ ОТБИТЫ"

Да, им было тогда по 19 лет. Когда отец ухаживал за мамой, он был - как Паратов из "Бесприданницы". Чего только стоили его полеты на небольшом самолете над станцией метро "Кировская", возле которой она жила... Умел покрасоваться! В 1940 году родители поженились.

Моя мама была жизнерадостной, любила красный цвет. Даже свадебное платье сшила себе красное. Оказалось, это дурная примета...

В книге "Вокруг Сталина" написано, что ваш дед на эту свадьбу не пришел. В письме сыну он резко написал: "Женился - черт с тобой. Жалею ее, что она вышла за такого дурака". Но ведь ваши родители выглядели идеальной парой, даже внешне были так похожи, что их принимали за брата с сестрой...

Мне кажется, мама любила его до конца своих дней, но им пришлось расстаться... Она была просто редкостным человеком - не могла прикинуться кем-то и никогда не лукавила (может, в этом была ее беда)...

По официальной версии, Галина Александровна ушла, не выдержав постоянных пьянок, рукоприкладства и измен. Например, мимолетной связи Василия Сталина с женой известного кинооператора Романа Кармена Ниной...

Кроме всего прочего, мама не умела приобретать друзей в этом кругу. Начальник охраны Николай Власик (воспитавший Василия после гибели матери в 1932 году. - Авт. ), вечный интриган, пытался ее использовать: "Галочка, ты должна мне рассказывать, о чем говорят Васины друзья". Мать его - матом! Он прошипел: "Ты за это заплатишь".

Вполне возможно, развод с отцом и был платой. Чтобы сын вождя взял жену из своего круга, Власик закрутил интригу и подсунул ему Катю Тимошенко, дочь маршала Семена Константиновича Тимошенко.

Это правда, что мачеха, выросшая в детдоме после того, как ее мать сбежала от мужа, обижала вас, чуть ли не голодом морила?

Екатерина Семеновна была женщиной властной и жестокой. Мы, чужие дети, ее, видимо, раздражали. Пожалуй, тот период жизни был самым трудным. Нам не хватало не только тепла, но и элементарной заботы. Кормить нас забывали по три-четыре дня, одних запирали в комнате. Мачеха с нами страшно обращалась. Сестру Надю била жесточайшим образом - у нее почки были отбиты.

До отъезда в Германию наша семья жила зимой на даче. Помню, как мы, маленькие дети, ночью в темноте прокрались в погреб, набрали в штаны свеклу и морковку, зубами чистили немытые овощи и грызли их. Просто сцена из фильма ужасов. Поварихе Исаевне здорово попадало, когда она нам что-нибудь приносила....

Жизнь Екатерины с отцом - сплошные скандалы. Я думаю, он ее не любил. Скорее всего, чувств особых не было с обеих сторон. Очень расчетливая, она, как и все в своей жизни, просто просчитала этот брак. Надо знать, чего она добивалась. Если благополучия, то цель, можно сказать, была достигнута. Екатерина навезла из Германии огромное количество барахла. Bсе это хранилось в сарае на нашей даче, где мы с Надей голодали... А когда отец выставил мачеху в 1949 году, ей потребовалось несколько машин, чтобы вывезти трофейное добро. Мы с Надей услышали шум во дворе и кинулись к окну. Видим: "студебеккеры" цепочкой идут"...

Из досье "Бульвара Гордона".

Екатерина Тимошенко жила с Василием Сталиным в законном браке, хотя его развод с Галиной Бурдонской не был оформлен. И эта семья развалилась из-за измен и запоев Василия. Пьяный, он кидался драться. Первый раз Екатерина уходила от мужа из-за его нового романа. А когда Василий Сталин, командовавший ВВС Московского округа, плохо провел воздушный парад, отец снял его с должности и заставил сойтись с женой. По крайней мере, на траурных мероприятиях в связи с кончиной вождя Василий и Екатерина находились рядом.

У них было двое совместных детей - в 47-м появилась дочь Светлана, в 49-м - сын Василий. Светлана Васильевна, которая родилась болезненной, скончалась в 43 года; Василий Васильевич - он учился в Тбилисском университете на юридическом факультете - стал наркоманом и умер в 21 год от передозировки героина.

Екатерины Тимошенко не стало в 1988 году. Она похоронена в одной могиле со своим сыном на Новодевичьем кладбище.

"ОТЕЦ БЫЛ ОТЧАЯННЫМ ЛЕТЧИКОМ, УЧАСТВОВАЛ В СТАЛИНГРАДСКОЙ БИТВЕ И ВО ВЗЯТИИ БЕРЛИНА

Да. Капитолину Георгиевну вспоминаю с благодарностью - она была единственной в то время, кто по-человечески пытался помочь отцу.

Он писал ей из тюрьмы: "Я очень крепко овасильевился. Да это и не случайно, ибо все лучшие мои дни - семейные дни - были с вами, Васильевыми"...

По натуре отец был добрым человеком. Любил дома мастерить, слесарить. Близко знавшие говорили о нем - "золотые руки". Был отличным летчиком, смелым, отчаянным. Участвовал в Сталинградской битве и во взятии Берлина.

Хотя отца люблю меньше, чем мать: не могу ему простить, что нас с сестрой он забрал к себе и мы жили с мачехами. Папа носил фамилию Сталин, я ее изменил. Кстати, всех интересует, не оставил ли он мне в наследство склонность к алкоголизму. Но вы же видите, я не спился и сижу перед вами...

Я читала, что из Лефортово Василий Сталин приехал не к Капитолине Васильевой, а к вашей маме. Но она не приняла его - у нее была уже своя жизнь.

Мама говорила: "Лучше к тигру в клетку, чем быть с отцом хоть день, хоть час". Это при всем к нему сочувствии... Она помнила, как, разлученная с нами, металась в поисках выхода и натыкалась на стену. Пыталась устроиться на работу, но как только в отделе кадров видели паспорт со штампом о регистрации брака с Василием Сталиным, отказывали под любым предлогом. После смерти Сталина мама послала письмо Берии с просьбой вернуть детей. Слава Богу, оно не успело найти адресата - Берию арестовали. Иначе это могло кончиться плохо. Она написала Ворошилову, и только после этого нас вернули.

Потом мы поселились вместе - я и мама, у сестры Надежды была уже своя семья (15 лет Надежда Бурдонская прожила с Александром Фадеевым-младшим, родным сыном актрисы Ангелины Степановой и приемным - советского писателя-классика. Фадеев-младший, страдавший алкоголизмом и несколько раз пытавшийся наложить на себя руки, до Надежды был женат на Людмиле Гурченко. - Авт. ).

Иногда меня спрашивают: почему люблю ставить спектакли о нелегких женских судьбах? Из-за мамы...

В мае прошлого года вы показали премьеру "Дуэль королевы со смертью" - свою интерпретацию пьесы Джона Маррелла "Смех лангусты", посвященной великой актрисе Саре Бернар...

Пьеса эта лежала у меня давно. 20 с лишним лет назад мне принесла ее Элина Быстрицкая: ей очень хотелось сыграть Сару Бернар. Я уже решил поставить спектакль с ней и Владимиром Зельдиным на нашей сцене, но театр не захотел "гастролей" Быстрицкой, и пьеса ушла из моих рук.

Сара Бернар прожила долгую жизнь. Ею восхищались Бальзак и Золя, Ростан и Уайльд писали для нее пьесы. Жан Кокто говорил, что ей не нужен театр, она может устроить театр в любом месте... Как человека театра меня не может не волновать самая легендарная в истории мирового театра актриса, равных которой не было. Но, конечно, волновал и ее человеческий феномен. В конце жизни, уже с ампутированной ногой, она играла сцену смерти Маргариты Готье, не вставая с постели. Меня потрясла эта жажда жизни, это неуемное жизнелюбие.

Из досье "Бульвара Гордона".

Галине Бурдонской, сильно пившей, в 1977 году поставили диагноз "сосуды курильщика" и ампутировали ногу. Инвалидом она прожила еще 13 лет и умерла в коридоре больницы Склифосовского в 1990 году.

"ВНЯТНОГО ОТВЕТА О ПРИЧИНАХ СМЕРТИ ОТЦА (В 41 ГОД!) НАМ ТАК И НЕ ДАЛИ"

Я был у отца и во Владимирской тюрьме, и в Лефортово. Видел загнанного в угол человека, который не мог за себя постоять и себя оправдать. И разговор его в основном был, конечно, о том, как выйти на свободу. Он понимал, что в этом не можем помочь ни я, ни сестра (ее не стало восемь лет назад). Его терзало чувство несправедливости содеянного с ним.

Из досье "Бульвара Гордона" .

Василий с детства любил животных. Из Германии лошадь раненую привез и выходил, приблудных собак держал. Хомяк был у него, кролик. Как-то на даче Артем Сергеев увидел, как он сидит рядом с грозным псом, гладит его, целует в носик, из своей тарелки дает есть: "Этот не обманет, не изменит"....

27 июля 1952 года в Тушино прошел парад, посвященный Дню Военно-воздушного флота. Вопреки бытующему мифу, что из-за Василия разбился самолет, он справился с организацией блестяще. Посмотрев парад, Политбюро в полном составе отправилось в Кунцево, на дачу Иосифа Сталина. Вождь распорядился, чтобы на банкете был и его сын... Василия нашли пьяным в Зубалово. Капитолина Васильева вспоминает: "Вася поехал к отцу. Зашел, а там за столом сидит все Политбюро. Его качнуло в сторону, потом в другую. Отец ему говорит: "Ты пьян, пошел вон!". А он: "Нет, отец, я не пьян". Сталин нахмурился: "Нет, ты пьян!". После этого Василия сняли с должности...".

У гроба он плакал навзрыд и упорно твердил, что отца отравили. Был не в себе, чувствовал приближение беды. Терпение у "дяди Лаврентия", "дяди Егора" (Маленкова) и "дяди Никиты", а знали они Василия с детства, лопнуло очень быстро. Через 53 дня после смерти отца, 27 апреля 1953 года, Василий Сталин был арестован.

Писатель Войтехов писал в свидетельских показаниях: "Зимой в конце 1949 года, приехав на квартиру бывшей своей жены, актрисы Людмилы Целиковской, я застал ее в растерзанном виде. Она сказала, что только что у нее был в гостях Василий Сталин и пытался принудить ее к сожительству. Я поехал к нему на квартиру, где он пил в компании летчиков. Василий встал на колени, назвал себя подлецом и негодяем и заявил, что сожительствует с моей женой. В 1951 году у меня были денежные затруднения, и он устроил меня в штаб референтом. Работы я не выполнял никакой, а зарплату получал как спортсмен ВВС".

В документах значилось, что в тюрьму доставили не Василия Иосифовича Сталина, а Васильева Василия Павловича (сын вождя в тюрьме сидеть не должен).

В 1958 году, когда здоровье Василия Сталина резко ухудшилось, о чем доложил шеф КГБ Шелепин, сына вождя опять перевели в Лефортовский изолятор столицы, а однажды на несколько минут отвезли к Хрущеву. Шелепин вспоминал, как тогда Василий в кабинете Никиты Сергеевича упал на колени и стал умолять его освободить. Хрущев был очень растроган, называл "милым Васенькой", спрашивал: "Что они с тобой сделали?". Прослезился, а затем еще целый год продержал Василия в Лефортово...

Говорят, о смерти Василия Иосифовича вам рассказал таксист, услышавший сообщение по "Голосу Америки"...

Тогда в Казань полетели третья жена отца Капитолина Васильева, я и сестра Надя. Мы видели его уже под простыней - мертвого. Капитолина подняла простыню - я помню прекрасно, что у него были швы. Наверное, его вскрывали. Хотя внятного ответа о причинах его смерти - в 41 год! - нам никто тогда не дал...

Но Васильева пишет, что швов от вскрытия не увидела, что гроб стоял на двух табуретках. Без цветов, в убогой комнате. И что похоронили ее бывшего мужа, как бомжа, людей было мало. По другим же источникам, на кладбище из-за скопления народа даже упало несколько памятников...

Люди шли довольно долго. Несколько человек, проходя, раздвигали борта пальто, под которым были военная форма и ордена. Видимо, летчики так устраивали прощание - иначе нельзя было.

Помню, что моя сестра, которой было тогда, по-моему, 17 лет, приехала с этих похорон совершенно седая. Это был шок...

Из досье "Бульвара Гордона".

Капитолина Васильева вспоминает: "Я планировала приехать в Казань на день рождения Василия. Думала, остановлюсь в гостинице, привезу чего-нибудь вкусного. И вдруг звонок: приезжайте хоронить Василия Иосифовича Сталина...

Приехала с Сашей и Надей. Спросила Нузберг, от чего он умер. Говорит, мол, приехали грузины, привезли бочку вина. Было, мол, плохо - сделали укол, потом второй. Крутило, корежило... Но такое бывает при свертывании крови. Токсикоз исправляют не уколами, а промывают желудок. Человек лежал и мучился 12 часов - "скорую помощь" даже не вызвали. Спрашиваю, почему так? Нузберг говорит, что сама медик и сделала ему укол.

Я украдкой осмотрела кухню, заглянула под столы, в мусорное ведро - никакой ампулы не нашла. Спросила, было ли вскрытие и что оно показало. Да, говорит, было. Отравился вином. Тогда я сказала Саше, чтоб подержал дверь, - решила сама проверить, было ли вскрытие. Подошла к гробу. Василий был в кителе, распухший. Я стала расстегивать пуговицы, а руки трясутся...

Следов вскрытия нет. Вдруг дверь распахнулась, ворвались два мордоворота, которые за мной по пятам ходили, как только мы приехали в Казань. Сашу отшвырнули, Надю едва с ног не сбили, и я полетела... А чекисты орут: "Вам не положено! Не имеете права!".

Пять лет назад прах Василия Сталина был перезахоронен в Москве, о чем вы чуть ли не в газетах прочитали. Но почему на Троекуровском кладбище, если его мать, дедушка с бабушкой, тетя с дядей похоронены на Новодевичьем? Так решила ваша сводная сестра Татьяна, которая добивалась этого 40 лет, писала в Кремль?

Напомню, Татьяна Джугашвили никакого отношения к младшему сыну Иосифа Сталина не имеет. Это дочь Марии Нузберг, которая взяла фамилию Джугашвили.

Перезахоронение было устроено, чтобы как-то примкнуть к этой семье, - своеобразное пиратство, свойственное нашему времени.

"ЗА ЧТО Я МОГ БЛАГОДАРИТЬ ДЕДА? ЗА СВОЕ ИСКАЛЕЧЕННОЕ ДЕТСТВО?"

Я не люблю фанатиков, а Евгений - фанатик, живущий именем Сталина. Не могу видеть, как кто-то обожает вождя и отрицает совершенные им преступления.

Год назад еще один ваш родственник по линии Евгения - 33-летний художник Яков Джугашвили - обратился к президенту России Владимиру Путину с просьбой расследовать обстоятельства смерти его прадеда Иосифа Сталина. Ваш двоюродный племянник утверждает в своем письме, что Сталин умер насильственной смертью и это "сделало возможным приход к власти Хрущева, возомнившего себя государственным деятелем, чья так называемая деятельность оказалась не чем иным, как предательством государственных интересов". Будучи уверен, что в марте 1953 года произошел государственный переворот, Яков Джугашвили просит Владимира Путина "определить степень ответственности всех лиц, причастных к перевороту".

Я не поддерживаю эту затею. Мне кажется, что такими вещами можно заняться только от нечего делать...Что случилось, то случилось. Люди уже ушли из жизни, зачем прошлое ворошить?

По легенде, Сталин отказался обменивать своего старшего сына Якова на фельдмаршала Паулюса, сказав: "Я солдата на фельдмаршала не меняю". Сравнительно недавно Пентагон передал внучке Сталина - Галине Яковлевне Джугашвили - материалы о гибели ее отца в фашистском плену...

Благородный шаг никогда совершить не поздно. Я врал бы, если бы говорил, что вздрогнул или у меня заболела душа, когда передали эти документы. Все это - дело далекого прошлого. И оно прежде всего важно для дочери Яши Галины, потому что она живет памятью об отце, который ее очень любил.

Важно поставить точку, ведь чем больше времени проходит после всех событий, связанных с семейством Сталина, тем труднее дотянуться до правды...

Правда ли, что Сталин был сыном Николая Пржевальского? Известный путешественник якобы в Гори гостил в доме, где работала горничной мать Джугашвили - Екатерина Геладзе. Эти слухи подогревало удивительное внешнее сходство Пржевальского и Сталина...

Я не думаю, что это так. Скорее, дело в другом. Сталин увлекался учением религиозного мистика Гурджиева, а оно предполагает, что человек должен скрывать свое реальное происхождение и даже дату своего рождения окутывать неким флером. Легенда о Пржевальском, конечно, лила воду на эту мельницу. А то, что похож внешне, так, пожалуйста, ходят еще слухи о том, что Саддам Хусейн был сыном Сталина...

Александр Васильевич, вам приходилось слышать предположения о том, что режиссерский талант вам достался от деда?

Да, мне иногда говорили: "Понятно, почему Бурдонский режиссер. Сталин ведь тоже был режиссером"... Дед был тираном. Пусть кому-то очень хочется приделать ему ангельские крылья - они на нем не удержатся... Когда Сталин умер, мне было ужасно стыдно, что все вокруг рыдают, а я нет. Я сидел возле гроба и видел толпы рыдающих людей. Я скорее был этим испуган, даже потрясен. А что хорошего я мог к нему питать? За что благодарить? За искалеченное детство, которое у меня было? Никому не желаю такого.... Быть внуком Сталина - тяжкий крест. Никогда ни за какие деньги не пойду играть Сталина в кино, хотя сулили огромные барыши.

А что вы думаете по поводу нашумевшей книги Радзинского "Сталин"?

Радзинский, видимо, хотел во мне как в режиссере найти еще какой-то ключик к характеру Сталина. Пришел якобы меня послушать, а сам четыре часа проговорил. Я с удовольствием сидел и слушал его монолог. Но истинного Сталина он не понял, мне кажется....

Художественный руководитель Театра на Таганке Юрий Любимов рассказывал, что Иосиф Виссарионович ел, а потом вытирал руки о накрахмаленную скатерть - он же диктатор, чего ему стесняться? А вот ваша бабушка Надежда Аллилуева, говорят, была очень воспитанной и скромной женщиной...

Как-то в 50-е годы сестра бабушки Анна Сергеевна Аллилуева передала нам сундук, где хранились вещи Надежды Сергеевны. Меня поразила скромность ее платьев. Старая кофта, заштопанная под мышкой, поношенная юбка из темной шерсти, а с изнанки вся в заплатах. И это носила молодая женщина, о которой говорили, что она любила красивые наряды...

P. S. Кроме Александра Бурдонского, есть еще шестеро родных внуков Сталина по другой линии. Трое детей Якова Джугашвили и трое - Ланы Питерс, как себя переназвала Светлана Аллилуева, уехав в США.

Театральный режиссер.

Заслуженный деятель искусств РСФСР (29.07.1985).
Народный артист России (21.02.1996).

Прямой внук И. В. Сталина, старший сын Василия Иосифовича Сталина (1921-1962) от первой жены Галины Бурдонской (1921-1990).
Он вспоминал: «Совместная жизнь у родителей не сложилась. Мне было четыре года, когда мама от отца ушла. Детей ей взять с собой не позволили. Нас разлучили на восемь лет».
В 1951-1953 годах учился в Калининском суворовском училище.
Позже поступил на актерский курс студии при театре "Современник" к Олегу Николаевичу Ефремову. В 1966 году поступил в ГИТИС (ныне РАТИ) на режиссерское отделение курса Марии Осиповны Кнебель, одновременно экстерном окончив школу и получив аттестат зрелости.
По окончании ГИТИСа в 1971 году его приглашает играть шекспировского Ромео Анатолий Эфрос в театр на Малой Бронной. Спустя три месяца Мария Кнебель зовет с собой своего ученика в Театр Армии ставить спектакль "Тот, кто получает пощечины" Леонида Андреева, в котором сыграли Андрей Попов и Владимир Зельдин. После осуществления этой постановки, в 1972 году главный режиссер ЦТСА Андрей Алексеевич Попов предложил А.В. Бурдонскому остаться в Театре Армии.

Режиссер Центрального академического театра Советской (Российской) Армии.
Поставил два спектакля в Малом театре и в Японии. Страна восходящего солнца увидела "Чайку" А. Чехова, "Вассу Железнову" М. Горького и "Орфей спускается в ад" Т. Уильямса.

Преподавал в ГИТИСе (РАТИ).

Был женат на своей однокурснице Дале Тамулявичюте (1940-2006), режиссере Государственного молодежного театра Литвы.

театральные работы

Спектакли, поставленные в ЦАТРА:
«Тот, кто получает пощечины» Л. Андреева
«Дама с камелиями» А. Дюма-сына
«Снеги пали» Р. Феденева
«Сад» В. Арро
«Орфей спускается в ад» Т. Уильямса
«Васса Железнову» М. Горького
«Ваша сестра и пленница» Л. Разумовской
«Мандат» Н. Эрдмана
«Условия диктует леди» Э. Элиса и Р. Риза
«Последний пылко влюбленный» Н. Саймона
«Британник» Ж. Расина
«Деревья умирают стоя» А. Касоны
«Дуэт для солистки» Т. Кемпински
«Шарады Бродвея» М. Орра и Р. Дэнем
«Арфа приветствия» М. Богомольного
«Приглашение в замок» Ж. Ануя
«Дуэль королевы со смертью» по пьесе «Смех лангусты» Д. Маррелла
«Та, которую не ждут…» по пьесе «Утренняя фея» А. Касоны
«Чайка» А.П. Чехова
«Элинор и её мужчины» Дж. Голдмена

«НАС И НЕ КОРМИТЬ МОГЛИ ПО НЕДЕЛЕ — МЫ, ДВА ГОЛОДНЫХ ДЕТЕНЫША, ЗУБАМИ НЕМЫТУЮ СВЕКЛУ ЧИСТИЛИ И ЕЛИ»

— Во время войны и Яков, старший сын Сталина, и Василий, ваш отец, на фронт пошли...

— Иначе и быть не могло.

— Яков, как известно, в плен попал и трагически там погиб, а Василия судьба хранила... Он храбрым был летчиком?

— Я многих его однополчан знал, и абсолютно все говорили: «Васька был смелый». Рисковать, правда, ему не разрешали...

— Вам он немножко безбашенным не казался?

— Ну, безусловно, но был бы я принцем, тоже, наверное, вел бы себя безбашенно...

— А может, наоборот...

— ...сплошные театры строил бы...(Улыбается) .

— Пьянки, загулы у него постоянно случались?

— Это в войну началось... Безудержно... А потом болезнью стало. Помню, на даче случай: мы там гуляли, на территории играли, а отец к подъезду шел. У нас ручной грач был — мы его с перебитым крылом нашли, вылечили, и он домашним стал, и вот эта птица к отцу подлетела. Боже мой, как он закричал! Видно, белая горячка у него началась, но мы-то этого не понимали... Лишь много лет спустя осознали, как-то с Капитолиной разговорившись...

Он, конечно, болен был, и тяжело, но окружение это пристрастие поддерживало, потому что, когда отец пьянствовал, с него что-то получить можно было...

— Управляемый... Вы в этом состоянии часто его видели?

— Ну, не очень... Все-таки мы как бы на своей половине жили, а он на своей... Не часто, но видел...

— Отец иногда какую-то ласку по отношению к вам проявлял, погладить, поцеловать мог?

— Да, и даже фотографии есть, где он меня, маленького, на закорках таскает, тетешкает. Когда я подрос, все это пореже происходило, но мог.

— Бил часто?

— Нет. Помню, как он меня отлупил, когда с мамой я встретился, и потом мы в Германии какое-то время с Екатериной Тимошенко жили, и я из окна вылез. Там невысокий такой второй этаж был... К счастью, на большой куст упал и ничего особенного со мной не случилось — ну поцарапался где-то, но когда отец приехал и Екатерина ему об этом сказала, он пощечину мне влепил... Впрочем, это, видимо, беспокойство какое-то выплеснулось...

— Профилактика...

— Беспокойство! — оно выражалось вот так, понимаете?

— Екатерина Тимошенко, дочь бывшего наркома обороны, по вашему собственному признанию, била вас с сестрой смертным боем, даже плеткой...

— Била, Наде даже губу нижнюю ото-рвала — пришлось залечивать.

— Это правда, что вашей сестре мачеха почки отбила?

— Да! Ну, она ее ногами в сапогах избивала, а много ли девочке шести-семи лет надо? Надя тоненькая была, хрупкая...

— Откуда же в молодой женщине жестокость такая?

— Думаю, что это, ну как сказать... Помните у датского карикатуриста Бидструпа комикс «Круг замкнулся»? Министр на зама накричал, зам — на пома, пом — на секретаря, а последнему в этой цепочке, нижнему по иерархии, зло сорвать не на ком, так он собаку ногой пнул, а та в свою очередь министра за зад схватила. Думаю, так отношение отца к Екатерине проявлялось.

— Бил он ее сильно?

— На ваших глазах?

— Ну, не на моих. Второй этаж представьте: тут наша, допустим, комната, затем холл, а дальше их апартаменты, но все же слышно...

— Слушайте, если мачеха такое вытворяла: сестру ногами в сапогах била, плеткой охаживала — почему вы к отцу не пошли, не пожаловались?

— Боялись, наверное. Сейчас я чего-то наврать вам могу, но думаю, все же боялись. Нас-то и не кормить могли по неделе...

— Что же вы ели?

— Ой, у нас там Исаевна была, повариха старенькая, — она манную кашу тайком принесла, но Екатерина об этом узнала и тут же ее уволила. Мы, два голодных детеныша, на втором этаже сидели и однажды увидели, как из погреба на саночках к кухне картошку, морковку, свеклу везут. На ключ нас не запирали, поэтому ночью оделись...

— ...голодные...

— ...в этот погреб пошли и в подолы ночных рубашек всего, что под руки попалось, набрали... Мы даже не видели, что берем, только писк слышали — там крысы, видимо, бегали, и вот добычу эту принесли... Ножа у нас не было, так мы зубами немытую свеклу чистили и ели — такое тоже было.

— Тимошенко вас что же, со свету сживала?

— Это, очевидно, наказание было за что-то...

— Но, извините, детей не кормить...

— Милый, в чужой «котелок» не заглянешь.

— Остальные мачехи по отношению к вам нормально себя вели?

— Капитолина? Она неплохой человек, нормальная баба была, сама тяжелую жизнь прошедшая, детство голодное...

«КОГДА ОТЦА ИЗ ВЛАДИМИРСКОЙ ТЮРЬМЫ В МОСКВУ ПЕРЕВЕЗЛИ И В КРЕМЛЬ ДОСТАВИЛИ, ХРУЩЕВ ОБНИМАЛ ЕГО, ПЛАКАЛ И СОКРУШАЛСЯ: «ЧТО ОНИ С ТОБОЙ СДЕЛАЛИ?»

— Когда после смерти отца с Екатериной Тимошенко вы встретились и сутки напролет с ней проговорили, о детских обидах своих напомнили?

— Нет. Она спрашивала: «Саша, ну ведь правда, я хорошей была мачехой?». Я: «Конечно», а сам в глаза ей смотрю, но она моих, так сказать, излучений, сигналов, которые ей посылал, не поняла. Ну зачем? У нее же больная совершенно дочка была, сын-наркоман... (Ее дочь Светлана имела психические отклонения, базедовой болезнью страдала, позднее не-дееспособной была признана, а сын Василий под действием наркотиков в 19 лет застрелился. — Д. Г. ).

— Больная девочка — это сводная сестра, дочь Тимошенко от вашего отца?

— Кто знает, от него или нет, но вроде как от отца — так считается...

— Я вас цитирую: «Маме отец говорил: у меня только два выхода — пуля или стакан, ведь я жив, пока мой отец жив»...

— Вы когда-нибудь о Сталине с ним говорили?

— После того, как его выпустили. В тюрьме во Владимире, где я у него бывал, люди плотно, как на партсобрании, сидели, поэтому разговоры там лишь чисто светские могли вестись, а вот когда он вышел, разговаривали.

— Василий Иосифович любил отца?

— Да, конечно!

— Что именно о нем он говорил?

— Мучился из-за того, что его убрали.

— Убили...

— Да, и что люди, которые это сделали, скорбь изображали, а сами радовались — от этой лжи он страдал. Кстати, когда отца из Владимира в Москву перевезли и в Кремль доставили, Хрущев обнимал его, плакал и сокрушался: «Что они с тобой сделали?», так что театра времен Нерона и Сенеки там много было.

— В каких условиях Василий Иосифович во Владимире сидел?

— В таких же, как все, — единственное, в его камере деревянный пол сделали, потому что, видимо, сильные боли у него уже начались. Отца ведь потому выпустили, что у него облитерирующий эндартериит прогрессировал — понимаете, что это такое? Ноги отмирают, гангрена идет...

— Сколько всего он сидел?

— В политической тюрьме Владимирской почти семь лет, еще год в Лефортово...

— И все это время в четырех стенах закрыт был, даже не в колонии находился... Зачем же его там держали, зачем это нужно было?

— Думаю, они просто не знали, что с ним делать.

— То есть пускай сам умирает...

— Выпустить боялись, тем более страна все время какими-то слухами полнилась... Интересовались им все — и сын короля американской прессы Херст-младший, который в Советский Союз приезжал, и Китай, развенчание Сталина не поддержавший, естественно. Отовсюду вопросы шли: где он, что он? Конечно, такого человека выпустить, а тем более «железную маску» с него снять нельзя было.

— Как заключенные к нему относились?

— Очень хорошо — об этом там до сих пор легенды, по-моему, ходят. Отец им тележки какие-то делал, на которых еду возили, но и унижение пережил страшное. Я этого не видел, но Надя рассказывала, как однажды во Владимир раньше меня приехала, и ее в кабинет провели. Там на стене портрет Сталина висел, а под ним отец в ватнике сидел — еще и конвоир, когда привел, прикладом в спину его подтолкнул.

— В каком театре это увидишь?

— В нашем. Россия разве не театр? Мы ее так и называем...

— Во Владимир неоднократно вы приезжали?

— Да, несколько раз...

— И прямо в тюрьму приходили?

— Во Владимире тетка маминой приятельницы жила (она учительствовала — в ее семье все литературу или английский язык, по-моему, преподавали) — вот у них мы и останавливались. Она на свидания с отцом меня провожала (ой, как ее звали? — Лида, по-моему), а как это было? Вот убей, не помню...

— Василий Иосифович, когда видел вас, плакал?

— Нет, он вообще не слезливый был человек.

— После тюрьмы вы часто с ним виделись?

— Ну как часто? Отец всего-то ничего на свободе побыл. Он, когда из тюрьмы в 61-м году вышел, к нам приехал. Остаться хотел, мама, естественно: «Нет!», но ему тут же звание вернули и пенсию генеральскую, трехкомнатную квартиру в Москве на Комсомольском проспекте и дачу в Жуковке выделили, обеды кремлевские — обеспечили полностью.

— Вот даже как...

— Я довольно долгое время — он меня просил — со складов Кремля мебель ему возил, которая раньше у него на даче и в особняке стояла, но там мебель из адъютантских осталась, потому что все приличное уже разошлось... Ну, не-важно... Отец на это время в санаторий в Кисловодск с сестрой моей уехал, и потом, когда вернулся, тоже был с ней, с Надей. Он еще в клинике Вишневского лежал, а после того, как с машиной японского или какого-то посла столкнулся, снова арестован был и в Казань сослан.

Все это меньше года заняло — выход на свободу, Кисловодск, клиника Вишневского, новая отсидка, но в тюрьме его держать нельзя было — он умирал, поэтому на выбор пять городов ему предложили. Он Казань назвал, потому что там летные полки были.

Мы с Надей и Капитолиной, когда его хоронили, туда прилетели. В однокомнатной квартире гроб на двух табуретках стоял, Капитолина на полу ампулы от уколов увидела и поднять их пыталась, а небезызвестная Маша Нузберг (по некоторым сведениям платная осведомительница КГБ, которая познакомилась с Василием Сталиным, когда тот в больнице лежал, и за ним в Казань последовала, где на оформлении брака настояла. — Д. Г. ) ногой их давила.

— Странная медсестра, да...

— Хирург Вишневский (генерал-полковник медицинской службы, с 1948 года директор института хирургии имени Александра Васильевича Вишневского, его отца. — Д. Г. ) Светлану предупреждал, что это стукачка и, вообще, она у них не в штате, но это не мое дело, я обстоятельств не знаю...

«КОГДА С ОТЦОМ ПРОЩАЛИСЬ, МЕНЯ ОЧЕНЬ СИЛЬНО ЧЕРНЫЕ СИНЯКИ НА РУКАХ ЕГО ПОРАЗИЛИ, ССАДИНЫ. С ПОХОРОН СЕСТРА В МОСКВУ СЕДАЯ ВЕРНУЛАСЬ...»

— Отца тоже убили, как думаете?

— Конечно, не без этого, и вот мы приехали, цветов купить не могли — мороз стоял, хотя это март был. Странно, но у них с мамой жизни в два числа уложились: отец 24 марта родился, и 19 марта умер, а мама наоборот: 19 июля родилась и 24-го в том же месяце умерла. Ну, неважно...

Проститься с отцом много народу собралось, большой двор людьми был запружен, потому что «Голос Америки» сразу же сообщение о смерти его передал... Мы-то как узнали? Тоже совершенно случайно. Нам позвонили, трубку Надя взяла, и ей сказали: «Умер отец. Похороны тогда-то и тогда-то». Рыдания, паника... Что делать, мы не знали и решили к двоюродной сестре ехать. Выскочили, такси пой-мали... Только отъехали, шофер повернулся: «Слышали, Вася Сталин умер?», но я о другом...

На похоронах многие мужики в гражданских пальто были, но когда к гробу подходили, полы распахивали, а там — летная форма: это я хорошо запомнил, и потом меня очень сильные синяки на руках отца поразили, ссадины. Знаете, так лицо оцарапано бывает, если человек ничком упал, но поди знай, почему такие синяки были — аж черные. Мы и с Капитолиной это потом обсуждали: «Странно... Кто-то за руки его, что ли, держал?».

— Вы на похоронах плакали?

— Я нет, а сестра в Москву седая вернулась... Потом эта седина отошла, но меня потрясло, что она черный платок сняла, а волосы под ним белые оказались.

— Это в 20-то лет. Почему?

— Нервы. Она отца очень любила (я-то о себе, грешном, сказать этого не могу). Любила, жалела, хотя я жалел тоже — в известной степени, ограниченной...

— Василия Сталина в Казани похоронили?

— Могила его там была, но Светлана, тетка моя, еще когда в Москве жила, хлопотала, чтобы его на Новодевичьем кладбище рядом с матерью — Надеждой Аллилуевой перезахоронили. Ей отказали. Моя сестра Надя письма писала, и я их подписывал — тоже безрезультатно. Нашей семье отказали, а дочкам Нузберг разрешили.

— То есть их мать к вашему отцу подхоронили?

— Это его к ней подхоронили (в 2002 году, на Троекуровском кладбище. — Д. Г. ), поэтому, когда меня спрашивают, бывал ли я там и почему на могилу не хожу, отвечаю, что со своим отцом в Казани простился, душа его в этом городе отлетела, и проводили его в последний путь там. Мы с Надей на тех похоронах были, а что здесь лежит, я не знаю (дочь Марии Нузберг Татьяна все втайне от Александра Бурдонского сделала, который о переносе праха от журналистов услышал. — Д. Г. ).

— Вы говорите, что отца не любили, хотя жалели, но сейчас его понимаете?

— Конечно, двух мнений быть не может, и все, в том числе детство свое, ему прощаю.

— Фильмы о нем смотрите?

— Ну-у-у... Вот со Стекловым в главной роли — «Мой лучший друг — генерал Василий, сын Иосифа» — практически не мог, а картину «Сын отца народов» посмотреть просто заставили, и я купился на то, что очень хорошо актер Гела Месхи отца играл...

— Понравился?

— Понравился, потому что похож на него безумно, даже манерами (он и меня, молодого, напоминает — хороший мальчик!). Отец в его исполнении, может, чересчур Робин Гуд, но похож, а все остальное — такая бодяга, что дальше просто некуда.

«ВНЕБРАЧНЫЕ ДЕТИ СТАЛИНА? ДА РАДИ БОГА, ПОЧЕМУ НЕТ? В ТУРУХАНСКОМ КРАЕ НЕ В ДУПЛО ЖЕ ОН ЭТО ДЕЛАЛ, А С КЕМ-ТО...»

— С тетей, Светланой Аллилуевой, вы общались?

— Конечно.

— Хорошие у вас отношения были?

— Светлана Иосифовна, вообще-то, родственников, насколько я знаю, не жаловала...

— Нет, к Наде и ко мне очень хорошо относилась, а когда из Америки вернулась... В общем... Она писала об этом, обо мне... (Во время недолгого возвращения на Родину в 1984 году Светлана Аллилуева была поражена тем, какой головокружительный взлет сделал за 17 лет разлуки этот когда-то «тихий, боязливый мальчик, живший в последнее время с сильно пьющей матерью и начинавшей пить сестрой». — Д. Г. )

— Интересная женщина была?

— Бесспорно — и талантливая, и умная, и, вы знаете, перо у нее очень хорошее.

— Легкое...

— Не в том даже дело — попробую вам объяснить, что я в виду имею. Вот у Марии Осиповны Кнебель, великого режиссера и моего педагога, много книг есть, и когда их читаешь, кажется, будто с ней беседуешь, — вот как она говорила, так и писала. У Светланы это точно так же было, что меня поразило — у нее очень хорошие книжки, особенно мне «Далекая музыка» нравится.

— Братья и сестры в России сегодня у вас есть?

— Практически никого не осталось. Надя умерла, Ося, Светланин сын, умер... Катя, ее дочка, на Дальнем Востоке живет — она вулканолог, после окончания МГУ замуж за коллегу вышла. Они, естественно, не в Москве вулканами занимались, уехали, а потом у ее мужа очень тяжелый рак начался, и он в себя выстрелил. Похоронив его, Катя там жить осталась — она ждановская девочка...

— Дочь Светланы от Юрия Жданова, сына соратника Сталина Андрея Жданова?

— Да. Тут всякие богатства ей оставляли и все такое прочее, но она на этом всем крест поставила. (Екатерина Жданова только один раз за 40 с лишним лет поселок Ключи на Камчатке покинула — в Ростов-на-Дону к отцу, который был ректором Ростовского университета, летала. Живет она отшельницей в ветхом, запущенном доме, ни с кем, кроме своих многочисленных собак, не общается. Когда администрация поселка предложила ей сделать ремонт, никого внутрь не пустила, поэтому халупу подлатали только снаружи. — Д. Г. ).

— И что, ни одной родной души не осталось?

— Ну как? Во-первых, у моей сестры дочка есть, у нее тоже дочка — внучатая племянница моя, очень хорошая девочка, умница. Когда три года назад внучка, так скажем, в институт поступала, я ей помочь пытался, кто-то еще плечо подставить вызвался: не захотела, сама! — и поступила. Учится прекрасно, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить.

— По линии Якова, старшего сына Сталина, дети остались?

— Ну, дочь его Галя умерла, а ее сын с отцом-алжирцем (Хусейном бен Саадом — экспертом ООН. — Д. Г. ) живет, больной мальчик. Ну как больной? Мозги прекрасные, математика, физика — все великолепно дается, но он с травмой родился — слепоглухонемой, и Галя своими руками зрение ему вернула, в обычной школе его выучила, институт он окончил. Там свой подвиг был совершен... (По понятным причинам Александр Васильевич своего двоюродного брата упомянуть «забыл» — полковника в отставке Евгения Яковлевича Джугашвили, который в 1996 году возглавил Общество идейных наследников Иосифа Сталина в Грузии, неоднократно в судах в защиту чести и достоинства деда своего выступал и даже его роль в фильме режиссера Абашидзе «Яков, сын Сталина» исполнил. — Д. Г. ).

— По слухам, у Сталина и внебрачные дети были — вы в это верите?

— Да ради Бога...

— То есть теоретически такое возможно?

— А почему нет?

— Живой человек...

— В ссылке на Курейке, в Туруханском крае, не в дупло же он это делал, а с кем-то, правда, в одной газете я прочитал, что хорошеньких охранников он любил, но это как-то быстро замяли. Чего в порыве не скажешь... Ко мне как-то, когда я на Тверской жил, человек пришел, который на телевидении здесь работал (Константин Кузаков, зампредседателя Гос-телерадио СССР. — Д. Г. ): вот, значит, я сын Сталина. Я ему...

— ...«Чем докажешь?»...

— Нет, я любезен был. «Рад за вас, — сказал. — И что? Я-то тут при чем?». — «Мы каким-то образом общаться должны». — «А зачем? — я спросил. — Я вас не знаю, вы меня тоже, мы, может, совершенно разные люди. У вас свой круг, связанный с работой, у меня свой — ну и слава Богу, зачем нам общаться?». — «И вам совершенно безразлично, что у вас дядя есть?». — «Честно говоря, абсолютно», — кивнул я.

Мне действительно никакого дела до него не было, а потом, знаете, сколько людей приходит и звонит, которые никакие на самом деле не родственники: «Я дочка того...», «Я внучка этого...»? Даже человек нашелся, утверждавший, что он сын моей мамы и якобы после того родился, как она от отца ушла, — этот «братец» по телевизору фильм о ней увидел и, видимо, ею пленился, а наши Аллилуевы уши развесили, поверили.

«Я НЕ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ДЕТИ У МЕНЯ БЫЛИ, И СЕСТРЕ РОЖАТЬ НЕ СОВЕТОВАЛ»

— Детей у вас нет...

— Я не хотел...

— Почему?

— Ну, за объяснениями надо к детству моему отправляться (я и сестре рожать не советовал, но она иначе решила). Я очень тяжелую жизнь прожил, понимаете? Под-робностей не рассказываю, потому что чего обиды свои, которым уже 60 лет, ворошить? — это просто смешно. Нет, я не хотел, чтобы дети у меня были. К счастью, и жена у меня тоже полоумная режиссерша была, литовка (однокурсница Даля Тумалявичуте, которая главным режиссером Молодежного театра в Вильнюсе работала. — Д. Г. ) — у нас пепел везде сыпался, мы самозабвенно о каких-то проектах спорили...

— Это правда, что одно время вы на Людмиле Чурсиной были женаты?

— Господь с вами! Я уже много лет с ней работаю — да, но везде почему-то рас-спросами о Чурсиной доканывают: и в Прибалтике, и в Петербурге. Она...

— ...красивая женщина...

— ...красивая, талантливая, и с ней разговаривать можно, ведь не все актрисы мозгами отличаются, какие-то вещи понимать способны.

— Свой путь в искусстве под началом Олега Ефремова вы начинали...

— В студии «Современника» на актерском учился, а как только Мария Осиповна Кнебель нас обучать стала, в ГИТИС к ней постучался, ее курс окончил и с тех пор работаю, работаю, работаю.

— Уже много лет вы режиссер Театра сначала Советской Армии, потом Российской...

— ...а до 1951-го — Красной...

— В этот театре прекрасные актеры работали: Нина Сазонова, Людмила Касаткина, Андрей Попов, Федор Чеханков...

— ...Владимир Зельдин до сих пор, слава Богу, на сцену выходит, Людмила Чурсина, Алина Покровская, Мария Голубкина...

— С такими мастерами творить — удо-вольствие?

— Еще бы! — но и им наше сотрудничество большое удовольствие доставляло, они меня очень любили. У меня и в Малом театре спектакль есть, который с Элиной Быстрицкой мы делали, — дружу с ней и очень ее люблю, а она тем же мне отвечает, да и когда из Японии уезжал (я там четырежды ставил), каждый раз все актеры собирались и плакали — таким я тоже могу быть.

— Если сегодня вам вдруг очень хороший сценарий фильма о Сталине предложат, такой, что вас увлечет, за-интересует, деда сыграть согласитесь?

— Нет. Нет!

— Поезд ушел?

— Это какие-то другие люди должны делать — почему я-то, какое к этому отношение имею? Нет, никогда бы не стал, ни за какие деньги.

— Если бы — опять-таки сослагате-ль-ное наклонение! — вам сегодня сказали, что жизнь свою можно по-другому прожить, какую бы выбрали? Ту, что есть?

— Да, знаете... Как человек разумный вы понимаете, что счастье — это секундочки, ну минуты собираются, а я все-таки делом, которое люблю, занимаюсь, оно мне взаимностью отвечает — значит, уже какой-то счастливый билет вытащил. С другой стороны, мы еще с мамой как-то говорили: ну вот родился бы я, а она замужем за Володей Меньшиковым была бы... Не слава меня волнует, поверьте, нет! — но я в каком-то переплете истории, в каких-то трагических событиях не только свидетелем оказался, но и участником. Это серьезный отпечаток накладывает и многому учит — в первую очередь порядочным человеком оставаться. В мои 75 можно уже сказать, что я достаточно порядочный? Нет, и дрался, конечно, и выпивал, может, и хамил кому-то, но все это такие мелочи...

— Последний вопрос: на могилу бабушки Надежды Сергеевны Аллилуевой, на могилу дедушки Иосифа Виссарионовича Сталина вы ходите?

— К Сталину — никогда, он государственный человек, и к нему другие люди ходят и цветы кладут, а к бабушке каждый год по нескольку раз хожу, обязательно... И к Надежде Сергеевне, и к маминым папе с мамой, и к Анне Сергеевне Аллилуевой, которую прекрасно помню... Она чудным человеком была, добрейшим: святая, юродивая — прошу, чтобы вы это оставили. Когда Пастернака единогласно из Союза писателей вытурили, один голос был против.

— Ее?

— Она к тому времени успела уже из тюрьмы выйти, где в одиночке восемь лет ни за что провела...

Ну а еще на Новодевичьем все кумиры мои похоронены: Станиславский, Немирович, Уланова, Бабанова — вся наша театральная школа, весь цвет нашей культуры: как же туда не ходить? Конечно. С цветами всех обхожу...

Александр Васильевич Бурдонский родился 14 октября 1941 года в Москве. Окончил режиссерский факультет Государственного института театрального искусства им. А. В. Луначарского (ГИТИС). Режиссер Театра Российской Армии. Народный артист России. Сын Василия Иосифовича Сталина.

АЛЕКСАНДР БУРДОНСКИЙ:

МЕНЯ МИНОВАЛА СУДЬБА ЦАРСКОГО РЕБЁНКА

Народный артист Российской Федерации режиссер Александр Васильевич Бурдонский (Сталин)

- Это не совсем интервью, Александр Васильевич, потому что интервью бытового плана для меня не представляет интереса. Меня интересует нечто другое. Все мы однажды появляемся на свет, но почему-то только единицы отрываются от предназначенной им социальной функции и становятся вольными художниками. Были ли какие-то мотивы, моменты в вашей жизни, подтолкнувшие вас на путь в искусство?

Вы знаете, Юрий Александрович, вопрос, конечно, трудный, потому что он, может быть, влечет к неким сочиненным вещам. Чтобы не сочинять, лучше все-таки говорить так, как все обстояло на самом деле. Вы знаете, что я бы не решился отвечать на ваш вопрос в общих чертах, но сугубо то, что происходило в жизни со мной, пожалуй, я могу даже достаточно последовательно проследить. Я родился в Покров день, 14 октября 1941 года. В то время моему отцу, Василию Иосифовичу Сталину, было всего лишь 20 лет, то есть он был совсем еще зеленый, он 1921 года рождения, он еще не пил, не гулял. Но я ношу фамилию мамы, Бурдонской Галины Александровны. Отец и мама были ровесниками, с одного года рождения. Когда-то в армии Наполеона был такой Бурдоне, который пришел в Россию, был тяжело ранен, остался под Волоколамском, там женился, и пошла эта фамилия. По Аллилуевской линии, по прабабушке, то есть матери Надежды Сергеевны - это немецко-украинская линия, а по линии Сергея Яковлевича Аллилуева - это цыганская и грузинская кровь. Так что во мне кровей много, что, быть может, по-своему, тоже что-то дало, какую-нибудь извилину лишнюю. Вы знаете, может быть, то, что я почти не помню, а знаю только из рассказов, бабушка - мамина мама, - которая очень любила литературу, вообще, и запоем читала, и на французском языке читала, в частности, и прекрасно говорила по-французски, но потом подзабыла его, а читать могла. Одно время, если вспомнить, французский язык был государственным российским языком, правда, языком аристократии... Но бабушка не была аристократкой, хотя она воспитывалась своей крестной в семье нефтяного миллионера, который жил в Москве. Вот ее крестная была женщиной, которая интересовалась искусством, любила культуру. Бабушка моя рассказывала мне сказки Уайльда. Я единственно, что помню, "Звездного мальчика". Это было до четырех с половиной лет. Читать я начал только где-то лет в семь, наверное. Бабушка, кстати говоря, водила меня гулять в парк ЦДСА. Брала меня, как поросеночка, под мышку, несла и рассказывала сказки... Потом долгое время, так сложилась жизнь, я не жил с мамой и бабушкой, а жил с отцом... Но, я думаю, что сказки бабушки, - это та капелька, которая куда-то попала, наверное. Потому что, говорят, что я в детстве был мальчик очень впечатлительный. А потом мама говорила, когда я подрос: "У тебя такие руки железные". Вот такой был позже момент. Долгое время я жил на даче в Ильинском, это где Жуковка, чуть туда подальше, там и Архангельское недалеко. Там Москва-река, там поля. Очень хорошее место. О такой барской жизни у Толстого или у Бенуа можно прочитать. Там по-настоящему замечательные условия были, дача была очень приличная. Там был такой человек, который очень любил природу, он был то ли комендантом, то ли садовником, трудно определить его должность, но я помню раннюю весну, и о каждой травинке он мне рассказывал, о каждом деревце, о каждом листике, он все-все знал о растениях. И я с интересом слушал его рассказы, у меня до сих пор это осталось в памяти, мотался с ним по всей этой территории, ходил в лес, рассматривал огромные муравейники, видел первых насекомых, которые вылезали на свет, и мне все это было безумно интересно. И я думаю, что это была вторая капелька. Потом я, как на грех, научился читать. Почему-то Гаршина я начал читать. Из самых таких первых авторов. Видимо, под влиянием Гаршина я затаил обиду на близких, а поводов к этому было много, я просто не хочу драматизировать ничего, но однажды, представьте себе, я решил бежать из дому, и постольку, поскольку я читал книги, что бегут из дома, берут палку через плечо и на конец вешают узелок, то и я двинулся по направлению от дома куда-то в неопределенном направлении. Но меня там постовые быстро взяли и вернули обратно, за что я получил от отца хорошо по физиономии. Это все дошкольный период. Потом, когда я уже учился в школе, это мне было лет, наверное, восемь, я попал в театр, то есть нас с сестрой стали вывозить в театр. Я помню, что мы были на "Снегурочке" в Малом театре, и там мне очень не понравилось, как пахли декорации, мы сидели очень близко, и мне показалось, что это лес так нехорошо пахнет. Спустя какое-то время мы попали на "Учителя танцев" в театр Красной Армии. Это 50-51-й годы. Может быть, 52-й. Это было удивительно красиво. Примерно же в этот промежуток времени я попал в Большой театр. Шел балет, который назывался "Красный мак" Глиэра, и танцевала Уланова. Вот это было мое потрясение, видимо, потому что я страшно плакал в конце, вообще, был сражен, меня даже из зала вывести не могли. На Улановой так я и был помешан всю свою жизнь. Потом, когда я уже чуть-чуть стал постарше, я видел ее и на сцене, и все о ней читал, и следил за всеми ее высказываниями, я считаю, что это величайшая фигура вообще двадцатого века, как личность, даже не говоря о том, какая она неземная балерина, хотя и сейчас посмотрите старые довольно записи, уже она не танцевала сорок лет, но все равно какой-то свет остается на экране, все равно магию ее ощущаешь. И я думаю, что это сыграло очень большую роль в выборе моего пути. Надо еще сказать о том, может быть, я вообще в генной науке понимаю довольно мало, но мама писала. Она писала и стихи, и небольшие рассказы, девчонкой совсем еще. Бог знает, быть может, это тоже каким-то образом повлияло...

- Я в этом отношении стал категоричным человеком, я считаю, что генетически талант не передается. Слово не передается. Вообще, в последнее время, я стал довольно-таки узколобым человеком, поскольку считаю, что рождаются, в принципе, все люди, готовыми к развитию, как компьютеры. Все новые, все хорошие, только что с завода (из роддома), все готовы к загрузке программами.

Правильно. Как правило, нет. Я тоже так считаю. Я вообще считаю, что в человеке от природы заложены какие-то икринки или росточки маленькие, или зернышки... Или ты их поливаешь, до чего-то дотрагиваешься, они начинают звучать, эта нота начинает звучать, или они засыхают, глохнут. Я не могу сказать, что от отца там что-то такое шло ко мне, какая-то наука передавалась. Напротив, с ним у меня было почти что открытое, но все же тайное, противостояние. Что нравилось отцу, то не нравилось мне. Не знаю, почему. То ли в знак протеста, то ли еще по какому-то внутреннему чувству. Хотя можно вспомнить и сближающие моменты. Например, такой. У отца было три лошади. И у него был конюх, которого привезли из Кисловодска, я его помню, Петя Ракитин. Я проводил на этой конюшне целые дни, я засыпал там в сене. Вот он мне рассказывал о лошадях, о ночных выгонах, между ущельями когда их там гоняли, под Кисловодском где-то. Я был этими рассказами очарован. Я считаю, что этот конюх был человеком романтического направления и, несомненно, наделен даром воспитателя. То ли во мне уже романтизм зарождался, этого никто сейчас не объяснит. Но меня безумно к нему тянуло, к этим рассказам бесконечным... Вот, мне кажется, что это такой маленький круг, на первый взгляд, может быть, такой даже наивный... Правда, верхом мне ездить не разрешали, но в санях кататься зимой - да. Вы знаете, и у меня не было тяги такой невероятной влезть на лошадь и самому скакать. И вообще, ко всякого рода спортивным аттракционам тяги у меня, честно вам говорю, не было. Еще я рисовать очень любил. Рисовал везде, где только можно было, даже у себя в комнате на шкафу рисовал. И, конечно, после того, как увидел "Учителя танцев" и "Красный мак", рисовал с удвоенным желанием. Уланова сильнейшее впечатление произвела, и Зельдин, конечно, наверное, но я не знал тогда, что он Зельдин. Поэтому я увиденное в театре старался изобразить в рисунке. Мне очень нравились танцы, мне очень нравился балет. А потом я был в суворовском училище, туда меня отец отправил, он хотел, чтобы я был военным, хотя у меня к этому никакой тяги никогда не было. Я был, таким образом, наказан отцом за встречу с мамой. Дело в том, что я не видел маму восемь лет, с тех самых пор, как она ушла от отца. И он, отец, ни в коем случае не разрешал мне с мамой видеться, но был период, это был уже, пожалуй, 51-й год, когда она пришла ко мне все-таки в школу. Сначала, правда, пришла бабушка и сказала, что меня ждет мама. Мы встретились. Но, видимо, за мной кто-то следил, как я понимаю. Потому что отцу об этом было доложено, и он меня отмутузил сильно и отправил в суворовское училище в Калинин, нынешнюю Тверь. В Москве тогда суворовского училища не было. Отец был вообще-то драчун. Меня отлупил здорово. Человек он был не интеллигентный, но добрый, но это разные немножко вещи. Он был заводной, веселый и неглупый, по-моему, человек. Но, мне кажется, он не понимал, что такое не то, что, не узда даже, а как бы некие законы общежития, то из него вылезали не самые лучшие качества. Отцом уже была пройдена война. С мамой они разошлись. Она ушла от него в 1945-м году, летом, в июле, после ее дня рождения. Я помню, что в суворовском училище тоже, как ни странно, там были какие-то танцы. Там была сделана какая-то композиция, в которой я принимал участие. Мы даже на сцене Калининского театра выступали. Оглядываясь назад, я понимаю, что тогда меня ломали страшным образом. Вообще, мне кажется, все мои режиссерские качества выросли из такого понятия, как противостояние. Оно даже интуитивное было. Кроме противостояния, это еще и попытка, как я теперь это могу интерпретировать, сохранить свой взгляд на мир, то есть сохранить себя. Над этим кто-то мог смеяться, но я, как сказать, не предавал это внутренне. И, мне кажется, что это тоже сыграло огромную роль в моей жизни. Спустя время, когда мы уже вернулись к маме, я укреплялся в своей правоте: любви к театру. Это был уже 1953-й год, мама нас забрала, уже умер мой дед, Сталин, мы жили уже с ней, отец уже сидел. У меня была сестра, младше меня на год и четыре месяца. Сейчас ее нет уже в живых. Мама нам позволяла все. В каком плане? Вот я умирал, хотел ходить в театр. И это я себе мог позволить. Здесь надо сказать о том, наверное, что мама не видела нас восемь лет и поэтому страшно волновалась, когда мы пришли к ней. А пришли мы уже довольно большими детьми. Все совершилось по жесткой воле отца. Сейчас я полагаю, что он отомстить ей хотел. Чтобы ей было больно. Но она сумела стать нам другом. Она сумела так выстроить наши отношения, я думаю, что даром таким особым педагогическим она не обладала, это скорее интуиция, женская, человеческая, материнская, но мы стали друзьями. Тут началась моя сознательная жизнь. Я мечтал быть только режиссером. Почему? Я не знаю. Я не понимал тогда, что такое режиссура. Я тогда дома все играл, мы с Надеждой, сестрой, играли в театр, и в балет, и в оперу. Потом, когда я еще жил с отцом, то постоянно слушал по радио оперы. Потому что у меня в комнате был маленький такой приемничек, спать укладывали в какое-то время, это поздно было, а я клал приемничек под подушку и потом слушал. И я очень увлекался оперой. Я наизусть мог пропеть, скажем, что-то из "Кармен", или, скажем, из "Князя Игоря", или из "Пиковой дамы"... Почему-то все вот так зациклилось на режиссуре. Знающие люди впоследствии мне объяснили, что нужно понять для начала, что такое актерская профессия. Кто-то мне, по-моему, Виталий Дмитриевич Доронин, царство ему небесное, подарил мне книжечку Алексея Дмитриевича Попова "Искусство режиссера", которую я, не отрываясь, читал. А потом постоянно стал выбирать литературу по режиссуре. Стал читать Станиславского. Это уже тринадцать-четырнадцать лет. Я начинал учиться в 59-й школе в Староконюшенном переулке, доме № 18, бывшей гимназии Медведниковых, там были одни мальчишки. Школа старая, постройки начала века, по-моему. Она стоит ближе к Сивцеву Вражку. Отучился там два класса. Я помню учительницу Марию Петровну Антушеву, первую учительницу мою, и помню, как ела она французскую булку. Прелестная, совершенно, женщина, которая поставила первую мою оценку - "четверку". Она сказала: "Саша, ты ответил очень хорошо, но я поставлю тебе "4", потому что, чтобы получить "пятерку", ты должен работать, много работать. Ты заслуживаешь "пятерки". Но пока мы начнем с тобою с "четверки". Я думаю, что ей хотелось, чтобы, а это было, я знаю, позже, когда уже я постарше был, как-то с ней встретился, она сказала, что не хотела ставить мне "пять", поскольку знали все вокруг, к кому я имею отношение, чтобы я никак не был выделен. Первое время в школу меня привозили на машине. И даже когда в первый день меня повезли, я помню, что я очень стеснялся, и просил, чтобы меня высадили раньше. Через какое-то время меня перестали возить, и я стал ходить в школу пешком, там же рядом было. Жили мы на Гоголевском бульваре. И сейчас этот особнячок там стоит под № 7. Но заглянуть в него, а сейчас хотелось бы, по-прежнему нельзя. Киногруппа, делавшая фильм со мной, пыталась в этот особняк пролезть, но категорически строго сказали, что нельзя. Как был "дом несвободы", как я его называю, так и остался. В то время дом был обнесен глухим зеленым забором, за который нам гулять не разрешалось выходить, и к себе позвать никого нельзя было. Я страшно завидовал одному своему школьному дружку, у которого то ли дед, то ли отец, сейчас не помню уже, был портной, и они жили в деревянном одноэтажном доме, и мне так это нравилось, потому что это так уютно, там какие-то были цветы на окнах. Стало быть, два класса я проходил в 59-ю школу, и потом отец меня загнал в ссылку в суворовское училище в Калинин. Для меня это было большим, мягко говоря, потрясением. В училище я впервые столкнулся с такими словами, которых до этого никогда не слышал. Это, честно говоря, было для меня не откровением, а самым настоящим шоком. Я даже языка двора до этого не знал. В школе тоже этого не было, поскольку ребята пришли из интеллигентных семей. Я вообще не выношу коллектива. И вот в училище я открыл все эти "прелести" жизни. К счастью или к несчастью, но я там проходил строем по плацу и прозанимался в аудиториях всего полгода и очень сильно заболел. Проболел я почти полтора года. Лежал сначала в санчасти училища, потом в госпитале, и помню, что я читал Мопассана. Я с тех пор довольно часто перечитывал Мопассана, мне безумно нравился его роман "Жизнь". Лежал я с отравлением, там пол-училища отравили молоком. Мы были в лагерях летом. По одну сторону Волги были мы, а по другую сторону Волги были солдаты и офицеры. Там все заболели, и у нас все заболели. Дизентерия, колит, гастрит, потом уже язвы. Я там подцепил это и лежал очень долго. Но через некоторое время мама меня забрала. Я два года в Калинине находился, и из них почти полтора пролежал в больнице. Первый год отец был, и был еще жив Сталин, потому что из училища меня, помню, везли самолетом на похороны, я в Колонном зале сидел у его гроба. А вторая половина училища - это уже мама появилась и меня пыталась вернуть. У отца была вторая жена, дочь маршала Тимошенко, Екатерина. Она могла по три дня нас не кормить. Отец мой жил с ней очень сложно, поэтому свои обиды она вымещала на нас, детях от первого брака. Была там повариха такая, Исаевна, которая нас потихонечку подкармливала. За это ее уволили. Отец, по-видимому, даже не знал, что с нами происходит, хотя был в Москве, но, судя по всему, он вообще нами не интересовался. То есть я хочу сказать, что у него была своя жизнь. А что касается книг, то он много раз мог перечитывать "Трех мушкетеров", это была его любимая книга. Хотя у меня с ним разговоров о театре не было, но, судя по рассказам мамы, театр он обожал. Мама рассказывала, что на "Давным-давно" в театре Красной Армии она засыпала, потому что просто все наизусть уже знала и не могла смотреть. Отец обожал Добржанскую и обожал этот спектакль "Давным-давно". Вот это было, то, что я знаю. Кино он очень любил, американские фильмы.

- Я тут хочу провести аналогию между вашим отцом, Василием Иосифовичем Сталиным, и Юрием Марковичем Нагибиным. Кстати, они люди одного поколения, Нагибин родился в 1920 году, на год раньше Василия Иосифовича. Нагибин, которого я знал и издавал, сам себя относил к так называемой "золотой молодежи". Он любил богатую, веселую, я бы даже сказал, разгульную жизнь: женщины, машины, рестораны... В "Дневник" Нагибина, в конце, я разместил воспоминание об Александре Галиче, о жизни этой самой "золотой молодежи". Это стиляги, это любовь к сладкой жизни, но, наряду с этим, - и работа, творчество. Нагибин был женат на дочери Лихачева, директора автомобильного завода имени вашего деда - Сталина. Юрий Маркович был страстным футбольным болельщиком, болел за "Торпедо"...

Разумеется, нечто общее у них есть. Но в моем отце в отличие от Нагибина было мало гуманитарного. Отца в первую очередь безумно интересовал спорт, бесконечно интересовали самолеты, машины, мотоциклы, лошади... Он все время занимался футбольными командами, комплектованием их. И возможности у отца были огромные... Он меня посылал на футбол в те моменты, когда у него бывали просветления и он считал, что я должен стать настоящим воином, как Суворов. Поэтому с шофером или с адъютантом отправляли меня на футбол на стадион "Динамо". Я сидел на правительственной трибуне наверху, внизу все бегали, я не понимал ни правил игры, ни техники, ни тактики, для меня это была смертная скука, мне футбол был абсолютно не интересен. И оттого, что меня туда как бы направляли силой, у меня удваивался протест. Но, например, когда моя вторая мачеха, она была спортсменкой, Капитолина Васильева, увлекала нас спортом, то я ей не противился. Допустим, мы зарядку делали, в теннис играли, я на коньках научился кататься, на лыжах, плавать хорошо научился, даже на чемпионате Москвы уже позже выступал... Но тянуло меня к театру. Не секрет, и всем известно, что Сталин Иосиф Виссарионович опекал Художественный театр, и булгаковским вещам симпатизировал, на работу самого Булгакова туда устроил, и "Дни Турбиных", которые там давали чуть ли не каждую неделю, посещал неоднократно. На "Днях Турбиных" в детстве я не бывал, потому что они и не шли. Насколько я знаю эту историю, "Дни Турбиных" шли с 1927 года до войны. А в 1940 Михаил Афанасьевич умер. Я "Дни Турбиных" первый раз видел в театре имени Станиславского. Это уже ставил Михаил Михайлович Яншин, когда он там был главным режиссером, и играла Лилия Гриценко. Она была дивной Ниной в "Маскараде" Лермонтова. У меня еще была одна любовь совершенно ненормальная, я увидел Марию Ивановну Бабанову, она играла "Собаку на сене". А потом я попал на тысячный спектакль "Таня". Можете себе представить? Мне было четырнадцать лет. Я был очарован совершенно ею. Мне говорили: "Сашенька, какой же ты странный мальчик. Ты посмотри, в каком она возрасте, она же старая!" Я говорил: "Нет, она абсолютно прелестна!" Я поступал сначала в Театрально-техническое училище на художника, было такое ТХТУ в проезде Куйбышева, который сейчас называется Богоявленским переулком, он соединяет Никольскую улицу с Ильинкой, сейчас это училище размещается в районе метро "Аэропорт". В Театрально-художественное училище решил пойти потому, что хотел быть ближе к театру. А еще не было десяти классов. И в самодеятельности я участвовал - ходил в студию Дома пионеров в Тихвинском переулке, где мне прочили судьбу Райкина, поскольку у меня тогда были склонности к сатире и юмору. Но все же я считал, что мне главное было видеть настоящий театр. Я помню, как мама однажды нам устроила с сестрой такую головомойку: "Это невозможно, вы посмотрите, сколько вы ходите в театр!" Она собрала все билеты, выложила на стол, а мы хранили театральные билеты. Я знал все труппы, я знал все театры. Я обожал, как и отец, Добржанскую. Все, что она делала, мне казалось, что она делала гениально. Я любил очень Эфроса. Его спектакли для меня были тоже откровением. В свое время меня ошеломили Товстоноговские "Мещане". Огромное впечатление производили "Варвары". Потом я поступил в студию театра "Современник" к Олегу Николаевичу Ефремову. Мы с ним дружили. А в дальнейшем уже я сдал экзамены в ГИТИС к Марии Осиповне Кнебель. Мы ходили на репетиции с удовольствием. Потому что, как мне теперь кажется, у нас был некий общий язык с ребятами. Студенты, как бы дети, им нужны понимание и ласка. И Мария Осиповна нам давала это. Это у меня такой длинный путь в ГИТИС был. Мне было 24-25 лет в то время. А в "Современник" я поступил на актерский курс. Они создали при театре студию. В то время мы очень много читали. Тогда ведь появлялась масса запрещенных, как говорили, авторов - Пильняк, Розанов, Артем Веселый, которых не печатали годами, Бабель, Мандельштам... Помню, маму я умолял, кто-то принес мне Мандельштама, перепечатать его стихи, и мама перепечатала в нескольких экземплярах. На курсе потому что все хотели иметь произведения Мандельштама. Вы знаете, Юрий Александрович, меня, честно говоря, даже злит, когда люди нашего, примерно, возраста говорят, что они не знали, что есть такая литература, что есть такие поэты. Но почему мы-то знали! Значит, они не хотели знать. Мы как какое-нибудь имя слышали от Марии Осиповны, сразу находили его произведения, узнавали, кто это, что это. Да это даже до ГИТИСа еще началось, когда были в "Современнике". Принимал туда сам Олег Николаевич Ефремов. Я читал на вступительных экзаменах, как и положено при поступлении в театральное училище, басню, стихи, прозу. Со мной вместе учился там Сергей Сазонтьев, он сейчас во МХАТе играет. Из него получился актер, он стал им. А остальные как-то растворились в жизни, у них что-то не сложилось. Я думаю, тут еще играло определенную роль то, что актеры "Современника" еще сами тогда не готовы были передавать некую театральную веру, они еще сами были учениками, мне так кажется. Если бы, скажем, с нами занимался непосредственно Ефремов, а он, практически, не преподавал, я думаю, школа была совершенно иной. А вот я помню, например, в "Иванове" Чехова, занимался со мной Сергачев и, мне кажется, что он меня не раскусил, не раскрыл меня, то есть он работал со мной не верно. Он не умел вскрыть мою природу, мою индивидуальность. Я думаю, что это сильно мешало, потому что меня всего заковывало. Но, когда я пришел к Марии Осиповне Кнебель на курс, она гений, надо сразу сказать то, что она была гений, она меня вскрыла. Я поступил в ГИТИС в 1966 году. Вот она сумела распаковать меня. Мария Осиповна сумела не просто научить меня, а помогла мне заговорить своим голосом. Когда я поступил на актерский в "Современник", мне все равно хотелось быть режиссером. Я Ефремову откровенно признался, что хочу быть режиссером. С Олегом я познакомился через Нину Дорошину. Нина была нашей подружкой. Я в Ялте отдыхал, подружился там с Ниной, с Тамилой Агамировой, теперешней женой Николая Сличенко. Они снимались там в каком-то фильме. И с Ниной Дорошиной дружим с тех пор. Это был, если я не ошибаюсь, 1956-й год. Она тогда еще не работала в "Современнике". Она позже пришла в "Современник". Потом была у нас дома с Ефремовым сначала на Новослободской улице, потом на Колхозной площади, где мы жили, поскольку им негде даже было встречаться. Они были с Дорером, придумывали оформление спектакля "Без креста", по "Чудотворной" Владимира Тендрякова. У Нины Дорошиной с Олегом Ефремовым продолжался роман в течение многих лет. У них были прекрасные отношения с моей мамой, он ей нравился. И мы с ним много беседовали, и он знал, что я хочу быть режиссером. Но Олег говорил мне, что режиссеру, чтобы овладеть профессией, важно знать психологию актера. И это правильно, я так и считаю, что путь в режиссеры лежит через актерство. Но счастьем в моей жизни было все-таки, хотя Олега Ефремова я считаю своим крестным отцом, но по-настоящему весь этот огромный, со страшными подводными течениями, непостижимый мир театра открыла для меня Мария Осиповна Кнебель. Она это умела делать, и вообще, всем в жизни я обязан ей. Это мой бог, она меня очень любила, я ее тоже любил.

- У Марии Осиповны Кнебель была, насколько я знаю, тоже очень сложная судьба. Тут мы нащупали тему, которая в искусстве, в литературе очень важна: не останавливаться перед препятствиями. То есть, осуществляется тот, кто умеет преодолевать препятствия, не опускает руки от неудач, как бы компенсирует, доказывает. Вот у вас, Александр Васильевич, судьба так и складывается. Постоянно жизнь ставит перед вами препятствия, вы их преодолеваете. А вам уже новое препятствие готово...

Вы знаете, Юрий Александрович, по молодости преодолевать препятствия было легче. Хотя, у кого судьба была несложная? Вообще, грубо говоря, несложная судьба никому не интересна, особенно в театре, где конфликт кладется в основу успеха. Но препятствий сейчас стало больше. Вот как стали писать обо мне, узнали, допустим, какая у меня родословная, и, честно говоря, мне стало сложнее. Допустим, похвалить меня боятся. Серьезно как бы ко мне отнестись, многие тоже считают это не нужным. Знаете, когда я первые годы работал в театре, то мне говорили: "Саша, как же так это может быть, что ты такой человек, внук Сталина, а работаешь в театре. Ты такой умный человек, зачем ты в театр пошел?" Этим как бы предполагали, что в театре работают не совсем умные люди. Или актеры меня спрашивали, когда я что-нибудь им интересное расскажу: "Откуда ты все это знаешь?" Сейчас так уже не говорят, видимо, привыкли, а в первые годы все время спрашивали. Казалось, что я пришел откуда-то из другого мира, я был человеком со стороны. Однажды произошел такой курьезный случай, если его, разумеется, можно назвать "курьезным", потому что за такие дела сажили, мне притащил двоюродный брат огромную кипу машинописи, двухсторонней, "В круге первом" Солженицына, и я читаю запоем, даже тогда, когда в автобусе ехал в ГИТИС. Я читаю, читаю, одна часть в руках, другая в папке. Моя остановка. Я закрываю эту штуку, свертываю, и выскакиваю из автобуса. И бегу в ГИТИС, и когда бегу, то понимаю, что у меня нет папки. А в папке лежит вся остальная книга. Боже мой, я прихожу в ГИТИС, к Марии Осиповне. И говорю: "Мария Осиповна, беда!" Она: "Что такое?" Я объясняю: "Оставил папку с частью рукописи романа Солженицына в автобусе!" Она спрашивает: "А что там еще в папке?" Я говорю: "Студенческий билет, паспорт, ключи от квартиры, ну, пятнадцать копеек там денег... Может, туда обратиться, в автобусный парк?" Она говорит: "Нет. Надо ждать". Прошла неделя. Звонок в дверь, утром, я был в душе, выскакиваю, открываю дверь, возле моей квартиры стоит моя папка. Там лежит Солженицын, мои документы, ключи от моей квартиры, и пятнадцать копеек... Ну, все цело! Мария Осиповна говорит: "Подождите еще немного. Вдруг это провокация!" Но все обошлось. Я окончил ГИТИС в 1971 году. И пришел сначала в театр на Малой Бронной. Меня позвал туда Анатолий Эфрос играть Ромео. Вообще-то, когда я оканчивал ГИТИС, меня приглашал Завадский с Анисимовой-Вульф играть Гамлета, были переговоры. А Эфрос - Ромео. И я очень хотел быть артистом в то время, но Мария Осиповна меня отговорила заниматься этим делом. Она была моя вторая мама, и она, вообще, человек колоссальной культуры, что говорить, таких сейчас нет, из педагогов таких даже близко нет. Мария Осиповна очень чувствовала человека, она чувствовала мои комплексы, она чувствовала мою зажатость, мою боязнь, такую запуганность, я бы даже сказал, нежелание кого-то обидеть, не дай бог, сказать что-нибудь, чтобы сказанное мною кого-то задело. Она как бы помогала мне выбраться вот из этой скорлупы, из этого кокона. Я очень боялся выходить на этюды, скажем. Хотелось мне, но боялся. И вот я ловил на себе ее взгляд, она на меня смотрела и прикрывала глаза и чуть опускала голову, что означало полную веру ее в мою удачу. И этого было достаточно, чтобы я успешно делал этюд. И уже через полгода со сцены меня увести было невозможно. У меня было такое состояние, как будто я научился плавать, или говорить научился. Сначала мы упражнениями занимались, потом мы делали этюды по картинам художников каких-нибудь, чтобы затем прийти режиссерски к финальной мизансцене. Следом мы делали этюды по мотивам каких-нибудь рассказов. Все развивало фантазию. Вот у меня была очень хорошая работа, Мария Осиповна даже всем показывала, из ВГИКа приглашала людей смотреть, это был рассказ Юрия Казакова "Вон бежит собака". Тогда мы все были увлечены Казаковым. "Двое в декабре" вышла книга, "Голубое и зеленое", "Северный дневник". Мария Осиповна мне говорила: "Саша, это очень хорошая литература, но совершенно не сценичная". Но получился очень хороший отрывок. Потом я играл "Что окончилось" Хемингуэя, из удач таких, тоже очень любили эту работу. Через какое-то время была тоже достаточно серьезная работа по "Выигрышу" Александра Володина. А затем уже стали как бы отрывки делать посложнее, даже водевили играли, через это нужно было пройти. Набравшись опыта, стали играть Шекспира, и ставили, и играли, чтобы и через это пройти. Играл я в "Как вам это понравится" Орландо, а ставил отрывок из "Ричарда Третьего", сцену Ричарда и Анны. Надо сказать, что я играл еще многое из Шекспира, уже не помню сейчас, если было десять отрывков, то в девяти я играл. Вот, стало быть, мы проходили через такие этапы. А потом уже были дипломные спектакли. У нас их было два. Это были "Чудаки", его ставили педагоги, я там играл Мастакова. А я возглавлял работу, которую мы делали сами, студенты, "Годы странствий" Арбузова. Это был наш диплом, где мы были и режиссерами, и актерами, где я играл Ведерникова. Из тех, кто со мной учился, назову очень интересного немца Рудигера Фолькмара, у него сейчас своя студия, даже нечто вроде института, в Германии. Со мной вместе учился японец Ютака Вада, он впоследствии ставил здесь в Художественном театре, и восемь лет ассистентом был у Питера Брука. На одном курсе со мной училась и моя жена Даля Тумалявичуте, литовка, она была главным режиссером в Молодежном театре, она привозила свой театр сюда, у нее начинал Некрошюс, знаменитый теперь. Она народная артистка, много ездила со своим театром в Америку, в Англию, в Швецию... После того, как Литва отделилась, ей как бы не прощали то, что она выкормлена в московских институтах. Прекрасная Елена Долгина есть, обладающая редким даром объединения людей, она заслуженный деятель искусств, в Молодежном театре работает, и режиссером, и заведующей литературной частью. Наталья Петрова, которая преподает в Щепкинском училище при Малом театре и выпустила уже немало курсов, очень умный и талантливый человек, и совершенно грандиозный педагог. Так что, вот, видите, уже какое-то набираю количество талантливых моих однокурсников, которые в дальнейшем проявились. Еще одного сокурсника вспомню, Николая Задорожного. Он был очень талантливый человек, хочу о нем два слова, буквально, сказать, потому что это очень показательно. Тонкий, умный, не просто лидер, а человек, который создан для того, чтобы лепить, делать, создавать коллектив, плохое слово, но, тем не менее, он очень увлекал людей. Он работал в Энгельсе в последнее время и умер от голода. Мы этого ничего не знали. Он работал, получал там какие-то копейки, когда вся эта трудная жизнь началась. Он весил, по-моему, тридцать пять килограмм. Талантливейший человек был, но который никогда не стремился быть в театре руководителем. Ему важнее было возиться с молодыми актерами, к нему тянулись, много его учеников потом учились у Лены Долгиной, у Наташи Петровой. Он вечно ставил "Буратино", как такую драму деревянных человечков, спасайте деревянных человечков. Это наша общая трагедия. С Юрием Ереминым мы очень дружили. Он параллельно на актерском курсе учился. Ольга Остроумова училась, и у меня в "Чайке" изображала Нину Заречную. С Володей Гостюхиным играли вместе в отрывках, потом я его сюда в театр перетащил, потом он ушел сниматься, и вот он стал популярным человеком, сейчас в Белоруссии первый актер. Он человек со своей позицией, со своей точкой зрения, можно, конечно, как угодно к этому относиться, но в нем нельзя не уважать цельности такого простого человека из народа. Ольга Великанова работает в театре Станиславского, тоже наша однокурсница, она была очень талантлива как актриса. Какой это театр был яркий в конце шестидесятых, начале семидесятых годов, когда там был Львов-Анохин. Тогда Бурков впервые появился, он гениально играл Поприщина в "Записках сумасшедшего". Хотя параллельно играл Калягин в Ермоловском театре, немножко не то. Поприщин Буркова - это полная адекватность Гоголю. Но тогда ведь, надо это подчеркнуть, и весь театр имени Станиславского был интересен очень. Потому что Борис Александрович Львов-Анохин был выдающимся режиссером и педагогом. Он и состав актеров подобрал потрясающий. Одна Римма Быкова чего стоила, изумительная актриса! Урбанский почти еще не играл. А Лиза Никищихина какая была! Недавно она ушла из жизни как-то незаметно. Я с Лизой дружил очень. И очень я любил театр Львова-Анохина, и его спектакли в Театре Армии. Как тихо он ушел, лег и умер! Борис Александрович, царство ему небесное, тонкий был человек, блестяще знал мир театра. Я вообще очень ценю людей, которые занимаются театром, скажем, я узко так говорю - театром, когда понимают театр, знают его историю, - таким человеком был Борис Александрович Львов-Анохин. А на Малой Бронной я поработал очень немного, буквально, может быть, месяца три. В меня вцепился Александр Леонидович Дунаев, главный режиссер и чудесный человек, он хотел, чтобы я работал с ним как режиссер. И мы начали даже делать "Варваров" Горького, а в это время Мария Осиповна позвала меня в Театр Армии ставить спектакль "Тот, кто получает пощечину" Леонида Андреева. Мария Осиповна предложила мне быть ее сорежиссером. И я пошел. Но до этого я ставил в Литве. А в Москве я начал ставить вместе с Кнебель. Мы начали работу над спектаклем в 1971-м году, а выпустили в 1972-м. Этот спектакль шел на большой сцене, и сразу Андрей Попов, Зельдин, Майоров, ведущие актеры, вся такая великолепная когорта, знаете, была занята в этом спектакле! Я единственно, что тогда понимал уже прекрасно, что я никогда, я дал маме слово, не буду ни главным режиссером, потому что такие предложения тоже были, когда я окончил ГИТИС и выпустил два спектакля, преддипломный и дипломный. Мне предлагали в Министерстве культуры должность главного режиссера в какой-нибудь провинции. Видимо, сбагрить меня куда-нибудь хотели. Но я не хотел ничем руководить. И мне, в общем-то, повезло, что я первый такой вход в театр делал вместе Марией Осиповной Кнебель. А потом Андрей Попов предложил мне остаться в Театре Армии. И я остался. А дружба с Олегом Ефремовым была огромным куском жизни. В дальнейшем речь с ним шла, Олег был уже во МХАТе, когда я окончил ГИТИС, чтобы я что-нибудь у него поставил, но Мария Осиповна меня отговорила. Она мне говорила: "Я знаю Ефремова, он все равно очень легко может через вас, - она ко мне на "вы" обращалась, - перешагнуть. Это может сломать вас". И я ей поверил, потому что я в Олеге эту его жесткость тоже знал. Поэтому во МХАТ я даже на постановку не пошел. Ефремов приходил ко мне в Театр Армии на мои первые спектакли, и вроде бы с симпатией к ним относился. Олег Ефремов сильная личность, и талантливая бесконечно. И актер талантливейший был, не состоявшийся, может быть, по такому большому счету, в театре, как ему прочили. Но, конечно, он человек, поцелованный Богом. И обаяния невероятного, магии такой, шарма потрясающего. И как художник, и как человек. Я считаю, что мне вообще необычайно повезло, потому что судьба меня свела с лучшими режиссерами: Кнебель, Эфрос, Львов-Анохин, Ефремов... Даже сон мне приснился однажды, как будто бы я плыву, знаете, как подводная лодка в море черном, я один на этой лодке нахожусь, никакого люка нет, я не могу нигде укрыться, волны бушуют, и вдруг из этих волн навстречу мне в огне встает черный крест, горящий, и из-за него появляется Ефремов, который ведет меня за руку, и какая-то широкая освещенная арена открывается. Вот эту картину я просто помню, после института сразу она мне приснилась. Когда я окончил ГИТИС, оставлять меня в Москве или нет, не знали, как себя по отношению ко мне вести. А Дунаев и Эфрос на это не обратили никакого внимания, на мою анкету, что очень важно. Очень умные люди, как и Мария Осиповна Кнебель, кстати говоря. Были режиссеры, которые попали в волну, которая шла вверх, это Ефремов, Львов-Анохин, Товстоногов, Эфрос. А когда мы окончили институт, волна уже шла вниз, и мы это, кстати сказать, понимали. И то, что мы, несмотря на это, состоялись, хотя я к этому очень условно тоже отношусь, потому что, скажем, я целый ряд пьес не мог ставить, потому что мне бы туда приплели то, о чем я никогда бы и не подумал, и все сходило прекрасно, когда я ставил как бы что-то нейтральное, "Даму с камелиями", например. И тут главное, мне кажется, было не плыть по течению, а уметь задуматься и оглядеться, подвергнуть сомнению правильность принятого решения и опять искать, искать тот единственно верный путь в творчестве, то единственное дело, которому не жалко отдавать всю жизнь без остатка.

- Не испугал ли вас Театр Красной Армии своей огромностью не только архитектурной, не только самым большим театральным залом в нашей стране, но и самой организационной структурой, армейской иерархичностью?

Я ставил здесь, в принципе, - что хотел. На моем веку особых трудностей с пробиванием какого-то спектакля я не застал. Была одна история со "Стройбатом" Сергея Каледина. Но с этим спектаклем была проблема совершенно иного свойства. Мы пробовали ставить его на большой сцене, затем предприняли попытку собрать его на малой сцене, но никакого спектакля не получалось. И в итоге мы сделали вид, что как будто нам этого не разрешили. Вещь эта на сцену плохо ложится, и решения не было. Я скажу просто, что "Стройбат" мне просто не нравится, как литературное произведение. Да и "Смиренное кладбище" в кино не прозвучало. Чего-то в этих произведениях не хватает. Во времени они пришлись, наверно, кстати, но глубины в них нет. И, видимо, они не нашли своего режиссера. У меня возникли некоторые проблемы, может быть, когда я ставил пьесу Родика Феденева "Снеги пали". Пьеса была не сильно сделанная, но там было все же что-то живое, и был очень хороший спектакль, и там вот меня тягали в министерство. Спрашивали, почему это у меня солдат в конце умирает? И просили, чтобы я сделал как-то, чтобы он не умирал. Но удалось доказать, что это нужно. Далее у меня был спектакль "Сад" Арро. Меня, буквально, заставили, почему-то были не пуровцы, а руководство театра, в сущности, прямо куски текста убирать, а это, вообще, была пьеса, которая, на мой взгляд, предсказала абсолютно все наше будущее. Были и еще примечательные случаи. Ну, например, у меня сняли эпиграф в спектакле "Орфей спускается в ад" Теннесси Уильямса: "Я тоже начинаю чувствовать неодолимую потребность стать дикарем и сотворить новый мир". Этот эпиграф в пьесе Уильямса стоит, так вот, забрали весь тираж программок, перепечатывали. Жалко, что уходят из репертуара хорошие спектакли. Например, "Павел Первый" Мережковского. Олег Борисов начинал и играл блестяще, даже гениально. Потом тоже замечательно играл Валерий Золотухин. Но для того, чтобы спектакль оставался в репертуаре, надо, во-первых, чтобы был человек, который следит за спектаклем, который следит, чтобы он не расползся по швам. И, во-вторых, надо, чтобы на спектакль ходила публика. А с публикой сейчас дело обстоит сложно. На что-то идут, а на что-то, даже очень хороший может быть спектакль, хорошая пьеса, идут не охотно, или вовсе не идут. Недавно я поставил пьесу "Арфа приветствия" Михаила Богомольного. Замечательно раскрылся в этом спектакле актер Александр Чутко. Мне, вообще, на актеров повезло в моей жизни. Я ведь работал и в Малом театре, я там два спектакля поставил. С очень большим успехом они шли. И я там встретился с очень большой когортой людей. Это было во времена Царева. Они меня просили остаться в театре, дважды. Там я работал с Любезновым, Кенигсоном, Быстрицкой, Евгением Самойловым. В Театре Армии я с лучшими актерами, конечно, работал - и с Добржанской, и с Сазоновой, великой артисткой, я считаю, и с Касаткиной, и с Чурсиной, с Владимиром Михайловичем Зельдиным, и с Пастуховым, и с Мариной Пастуховой, и с Аленой Покровской... Я работал со всеми. Но наряду с ними, молодых и не очень молодых талантливых много, которые не в чести. Зритель идет в другие театры на одни и те же имена: Миронов, Безруков, Машков, Маковецкий... Но у нас есть чудные ребята: и Игорь Марченко, и Коля Лазарев, и Маша Шмаевич, и Наташа Лоскутова, и Сергей Колесников... Тот же Саша Чутко, сколько он лет сидит в театре, ну нужен толстяк - выходит Чутко. Он боялся играть эту роль в "Арфе приветствия", а исполняет ее замечательно, и автора чувствует, и меня чувствует, и форму чувствует... У Чутко до "Арфы" просто такой роли не было. Вы знаете, Юрий Александрович, мне эта пьеса очень нравилась, потом, когда, уже ближе к выпуску, я увидел в ней такую, как бы сказать, ну, может быть, чуть-чуть декоративность излишнюю, которую, я думаю, мне преодолеть не удалось, но она нравилась мне своей мыслью, эта пьеса, потому что там есть, опять-таки же, моя тема выхода из мира, который становится фальшивым, который перестает быть удовлетворяющим тебя. То, что я сам не могу сделать, преодолеть нетворческую атмосферу в театре, уйти и закрыть за собой калитку. И вторая тема есть в пьесе - это попытка понимания России. Я не хочу философствовать на эту тему, но то, что героиня видит в России талантливость сквозь грязь, сквозь муки, сквозь грубость, сквозь эту всеобщую серость, жандармство и так далее, что она видит в ней какой-то определенный потенциал, мне показалась эта мысль очень интересной. Я, например, считаю, что сейчас у людей очень большой комплекс неполноценности, что если мы Россия, если мы русские, то мы какие-то люди уже второго сорта. Мне так не кажется. И вот эта мысль мне тоже показалась здесь любопытной. Потом, пьеса написана достаточно приличным языком, в отличие от пьес, которые сейчас в ходу, где хотят назвать все своими именами. Наверняка "Арфа приветствия" в чем-то несовершенна, может быть, не все получилось, как этого мы хотели, но, во всяком случае, нам было интересно вокруг этого говорить, интересно было работать. Это не первая пьеса Михаила Богомольного. У него есть еще такая пьеса "Кира - Наташа". Это история двух женщин, в сущности, старух уже, из интеллигентных семей, которые сидят на празднике, вспоминают, проходят как бы через всю свою жизнь, через все этапы, которые в двадцатом веке прожила Россия. Очень занятная пьеса. Ее даже, по-моему, играла Нина Архипова и Нина Гошева, актриса из театра Ленком. Я очень хотел ее ставить в свое время. Но это как-то все так рассосалось, а потом возникла "Арфа приветствия". Я не жалею, что поставил этот спектакль. И я чувствую в настроении актеров, скажем, перекличку с клоунами Феллини... У меня как бы в этой вещи такой взгляд со стороны на нашу ситуацию жизненную в стране. Потому что мы слишком были вправлены в некую прямолинейность идей, а жизнь гораздо сложнее и интереснее, и вот этот хаос, из которого создается гармония искусства, думаю, схвачен очень точно... Но, потом ловлю себя, что я бываю силен задним умом. Вот я ставил пьесу "Сад" Арро, на которую приходили люди, наша армейская интеллигенция, к нам же не ходит изысканная публика, и они говорят: "Это закроют! Это вы говорите о самом главном". Я помню, Нонна Мордюкова стояла такая перепуганная и шепотом говорила: "Ребята, вы что делаете? Это говорить нельзя со сцены". И так далее... Из того, что я сделал в театре за многие годы, до сих пор идет, например, "Дама с камелиями", двадцать лет идет. Много лет шел "Орфей спускается в ад". По многу раз шли "Пылко влюбленный", "Шарады Бродвея"... То есть то, что, скажем красивым словом, более демократично, более доступно. На "Даму", вот что меня удивило, там сейчас играет молодая актриса, Маша Шмаевич, пошла молодежь. Маша Шмаевич и в "Арфе" играет, она очень талантливая актриса. Мы с ней очень дружны, ну, не потому, что она просто хорошенькая девочка, понимаете, а это огромная личность. Она уехала из России с родителями в Израиль, окончив школу. Они остались там, она училась в студии у дочери знаменитого Соломона Михоэлса Нины Михоэлс, потом она захотела вернуться в Россию, чтобы здесь учиться. Но для этого нужны были деньги. У родителей денег не было. Она мыла общественные уборные, она работала горничной в отеле, чтобы накопить денег и приехать учиться в Россию. Она поступила в ГИТИС, сама оплачивала обучение, потому что она иностранка. Вот преодоления! Значит, из нее будет толк. Она этим очень дорожит. Летом она уезжала в Израиль, опять зарабатывала деньги, чтобы платить за учебу, и вот она окончила ГИТИС. Немножко экзотическая, красивая девушка. Я увидел ее в показе, и вот позвал ее играть у меня в спектакле "Приглашение в замок", потом она сыграла Марию Стюарт, и сыграла "Даму с камелиями", и все стали говорить: "Шмаевич, Шмаевич!". Если вы думаете, что, окончив ГИТИС, она там не закончила еще аспирантуру по сценическому движению, так она окончила. И она ездит в Италию, у нее контракт, подрабатывает там. Она здесь делала самостоятельную работу - "Жаворонка" Жана Ануйя, который играет одна. Сейчас она получила приглашение из Италии - играть Джульетту в итальянском спектакле, будет огромный тур зимой. Я знаю, что талантливая молодежь есть, меня зовут в институты на просмотры, но я почти не хожу, не смотрю. Я сам преподавал десять лет в ГИТИСе с Элиной Быстрицкой, это очень больной процесс. Студенты становятся как бы твоими детьми, и потом ты ничем им не можешь помочь. Тяжело складываются их судьбы. Театр вообще, и в провинции, в особенности, живет очень сложной жизнью. И ты должен им как-то помогать. Вот, например, Андрей Попов взял меня в свое время в штат. А если бы Мария Осиповна не привела меня, то он бы, может быть, и не взял. Она его самого, Андрея, готовила поступать. Она для Театра Красной Армии мать-крестная. Она работала с Алексеем Дмитриевичем Поповым в ГИТИСе. Помню, раньше мне очень хотелось выйти на сцену в качестве актера, и я выходил, играл, а сейчас ничего не хочу играть. Я в свое время даже мучился, что Мария Осиповна не пускает меня играть Гамлета, говорила, что, когда очень захотите что-то сыграть, обязательно такая возможность представится. Я играл в "Тот, кто получает пощечину" за Зельдина, я в своем "Мандате" по Эрдману переиграл и Гулячкина, и Широнкина, и Сметанича. У меня был спектакль "Условия диктует леди", английская пьеса, заболел Федор Чеханков, так я четырнадцать спектаклей играл центральную роль, на двух человек пьеса. Так что, все было. А недавно я был в Японии, ставил спектакли. Меня не было два месяца, и вот я пришел на "Арфу приветствия", и считаю, что он изменился. Они очень двинулись - и Покровская, и Чеханков, и Чутко, да и все остальные.

- Да, мне довелось посмотреть "Арфу приветствия" в дни премьеры. Конечно, вы правы, что замечательно играет Маша Шмаевич и в полную силу раскрылся талант оригинального актера Александра Чутко. А про Японию мне чрезвычайно интересно услышать. Как вы туда попали, кто вас туда пригласил? И как можно работать, не зная языка?

Японский язык ничего не имеет общего с нашим. И по интонации даже трудно понять, о чем идет речь. Я, собственно, попал туда на конференцию по Станиславскому. Конференция посвящалась импровизации. Это было два года назад. Причем, меня пригласили с подачи моего бывшего однокурсника. Японцы, они же хитрые люди. У них кризис. Технический кризис. И они, значит, считают, что Япония может все изумительно выполнять, даже исполнять, но у нее нет идей. И вот им приходит в голову, что, постольку, поскольку есть школа Станиславского, которая помогает развитию индивидуальности, вскрытию индивидуальности, следует пригласить специалистов из России. Когда я попал на этот симпозиум, где говорили японцы, умные и хитрые, и хотели понять, что такое импровизация, я там выступал. А финансирование всего этого мероприятия осуществлялось не учреждениями искусства, а фирмой "Ксерокс". Фирма эта заинтересована в развитии своих сотрудников. Они хотят, чтобы их работники научились мыслить самостоятельно. Для этого они даже делают этюды. Чтобы развивалась их личность, их индивидуальность. Вот ради чего собран был симпозиум. И вот этот человек, который слушал меня там, потом спросил у меня, что бы я хотел поставить в Японии. Я сказал, что хотел бы поставить "Чайку", самую мою любимую пьесу. И театральный продюсер, и руководитель театра, который принимал нас, помогал нам, они обо мне знали, там как раз вышла книжка обо мне. И, короче говоря, они меня пригласили на "Чайку". Я поехал и поставил "Чайку". Был замечательный спектакль. По-японски текст пьесы звучит в два раза длиннее. Сам японский язык гораздо длиннее русского. В Японии я в первый раз в своей жизни встретил ту труппу, о которой можно только мечтать. Они воспитаны. Ютака Вада, мой однокурсник, учился у Кнебель, потом у Брука, их воспитывал. Педагоги были московские - Наташа Петрова, Лена Долгина. То есть, школу они получали настоящего Художественного театра. Ютака Вада сам из древней культурной самурайской семьи. И вот я у него спрашиваю: "Ютака, объясни мне, почему на тридцатый день пребывания в Токио у меня собран спектакль?" А у меня контракт пребывания на шестьдесят дней. Это нереально в Москве! Я поставил там "Чайку", первую, потом поставил Теннесси Уильямса "Орфей спускается в ад" и "Вассу Железнову" Горького. На премьере "Вассы" почти ни одного японца не было, одни иностранцы. Восторг от Горького. В зале были французы, итальянцы, англичане... "Васса Железнова" - это рефрен, это современная пьеса, про нашу жизнь, это про то, чем сейчас живут люди. Вы знаете, что в этом году репертуар французских театров в Париже - шесть Горьких, Лондон - четыре Горьких... Значит, я думаю, драматургия Горького отвечает запросам сегодняшнего дня. О Горьком скажу словами Немировича-Данченко: "Я согласен с тем, что Горький - это русский Шекспир". И прозу я его знаю хорошо, и "Клима Самгина" осилил, но больше мне нравится его драматургия. Да он может нравиться, может не нравиться, да, он замешан на тенденции, но все равно он гений. После спектакля вдруг приходят зрители из французской колонии за кулисы с томиками Горького в переводе Артура Адамова, на секундочку, "Васса Железнова".

- Я Горького считаю очень интеллигентным, очень культурным, а не народным в извращенном понимании писателем, как стали понимать после революции 17-го года, которая пыталась прервать движение Слова... Слово движется как колесо, а они пытаются под него бревно подложить, а Слово через бревно спокойно переезжает, и Слово есть Бог, как я теперь понимаю.

Беседовал Юрий Кувалдин

"НАША УЛИЦА", № 3-2004

Юрий Кувалдин. Собрание Сочинений в 10 томах. Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 9, стр. 378.

«Сегодня ночью Александр Васильевич скончался», - сообщили агентству в Центральном академическом театре Российской армии, где работал режиссер.

Александр Бурдонский – заслуженный деятель искусств РСФСР и Народный артист Российской Федерации. Он поставил более 20 спектаклей в театре Российской армии, среди которых «Игра на клавишах души», «Дама с камелиями», «Этот безумец Платонов», «Та, которую не ждут» и другие.

Бурдонский - сын генерал-лейтенанта авиации Василия Сталина, внук Иосифа Сталина. Примечательно, что Бурдонский - единственный из потомков Сталина, который опубликовал результаты исследования своей ДНК.

В одном из интервью Бурдонский сказал:

«Да, мне иногда говорили: "Понятно, почему Бурдонский режиссер. Сталин ведь тоже был режиссером"... Дед был тираном. Пусть кому-то очень хочется приделать ему ангельские крылья - они на нем не удержатся... Когда Сталин умер, мне было ужасно стыдно, что все вокруг рыдают, а я нет. Я сидел возле гроба и видел толпы рыдающих людей. Я скорее был этим испуган, даже потрясен. А что хорошего я мог к нему питать? За что благодарить? За искалеченное детство, которое у меня было? Никому не желаю такого... Быть внуком Сталина - тяжкий крест. Никогда ни за какие деньги не пойду играть Сталина в кино, хотя сулили огромные барыши».