На минувшей неделе ветераны спецназа хоронили в Челябинске "Беркута" - своего боевого товарища. Бывшего командира 154 "мусульманского" отряда специального назначения Главного разведывательного управления ГШ МО подполковника Владимира Портнягина .
22 года службы в Вооруженных силах, участие в спецмероприятиях разведывательно-диверсионных подразделений ГРУ в разных точках планеты. Был тяжело ранен и контужен на территории Афганистана. Награжден шестью государственными наградами. Уже на "гражданке" Владимир Портнягин 25 ноября 2002 года был обвинен в организации и совершении покушения на руководителя охранной фирмы "Магнум" Антона Масленникова и приговорен к восьми с половиной годам колонии строгого режима. Покушение на Масленникова было совершено 18 октября 2001 года в подъезде его дома. Организатором преступления следствие , а затем и суд назвали заместителя начальника службы экономической безопасности АПО "Макфа" Владимира Портнягина , а исполнителем его подчиненного - Сергея Чеснокова . Дело бывшего "афганца" и ветерана спецназа ГРУ Владимира Портнягина разворачивалось на фоне очередного противостояния между первым заместителем губернатора области Андрея Косилова и депутатом Госдумы РФ Михаилом Юревичем . Оппоненты депутата явно пытались придать ему политическую окраску, тем более, что одно время потерпевший Масленников являлся телохранителем еще одного политического деятеля - внешнего управляющего "УралАЗа" Валерия Панова . Журналисты, освещавшие процесс сходились во мнении, что им "трудно поверить в то, что человек, который много лет отслужил в спецназе ГРУ и знает до тонкости приемы разведчика, мог так топорно действовать". По словам самого Портнягина, он, будучи тяжело больным, во время следствия был вынужден себя оговорить . На суде Владимир отказался от своего "признания". Однако именно на нем основывалась доказательная база преступления. Ветеран спецназа на долгих пять лет ушел в колонию, оставив на свободе одну, свою несовершеннолетнюю дочь Светлану.
6 октября 2004 года президиум Верховного суда России, во главе с сего председателем Вячеславом Лебедевым признал незаконность приговора суда в отношении Владимира Портнягина. "В соответствии со ст.75, 302 и 307 УПК РФ обвинительный приговор не может быть основан на предположениях", - вердикт Верховного суда, данный по этому делу, вряд ли нуждается в особых комментариях. Главный судья страны не мог оставить без внимания и показания Портнягина "о невыносимых условиях его содержания в ИВС, ухудшении в связи с этим состояния здоровья, невозможности получения необходимых лекарств и получении их только после написания "чистосердечного признания". Тем более, что это подтверждалось объективными данными. В том числе и длительным (более двух месяцев) пребыванием Владимира Портнягина в период предварительного следствия на лечении в хирургическом отделении учреждения ЯВ-48/3 с кишечным кровотечением и другими заболеваниями.
Освободившись, Владимир Портнягин
, немедленно был вновь госпитализирован в хирургический стационар. На третий день, неожиданно, среди полного благополучия умерла его дочь, успевшая без отца окончить институт и трудоустроиться. Смерть девушки наступила в машине скорой помощи, но она, почему-то не была осмотрена, как это требуется по закону сотрудниками следственно-оперативной группы. Ее тело, почему-то отправили в патологоанатомическое отделение больницы скорой медицинской помощи, где она не лечилась. Таким образом, судебно-медицинского исследования тела дочери Портнягина произведено также не было.
Владимир Павлович мужественно переносил все многочисленные удары судьбы. Активно участвовал в общественной жизни страны и области. Много разъезжал по городам и гарнизонам России. Но сердце старого солдата не выдержало. 1 апреля Владимир Павлович Портнягин скончался. Больше всего он хотел, чтобы Родина любила его так же, как он любил ее сам. Память о "Беркуте" навсегда останется в памяти друзей и соратников. Вечная память герою спецназа.
В 1918 году после Октябрьской революции поэт-литератор Игорь Северянин переезжает жить из Петербурга в Эстонию, в Эст-Тойлу, где он всегда проводил весну и лето. Исторические перевороты изменили жизнь не только всей страны, но и каждого конкретного человека в ней. Поэт оказался в чужой для него атмосфере. Все, что было для него дорого и мило, осталось в прошлом. А жизнь предлагала новые варианты политической розни, ожесточенной борьбы. Под сомнение ставились ценности, которые до этого признавались человечеством. Время мало способствовало поэзии, но все же поэт выпустил 9 книг, сделал много переводов.
Поиски истинной тропы, пути к себе, к прошлому поэт выразил в своем стихотворении «Классические розы», написанном в 1925 году. Тоска по родине - основной фон этого произведения, а тема неоправдавшихся патриотических надежд - главный элемент его содержания. Минорный пафос стихотворения передает трагизм событий того времени и переживаний автора.
Стихотворение разделено на три смысловые части. Первая рассказывает о прошлом, подчеркивая его фразой «Как хороши, как свежи были розы» . В то время мечты людей были «прозрачны и ясны» , а сам поэт имел и любовь, и славу. Во второй автор описывает настоящее: «Как хороши, как свежи ныне розы» . Несмотря на то, что «всюду льются слезы» , и перестала существовать целая страна, нет тех людей, которые в ней жили. А третья часть рассказывает о том, что будет: грозы стихают, Россия ищет свои тропы. Розы все также прекрасны, но когда-то они должны будут упасть на гроб поэта. Между всеми тремя частями существует явный контраст, кроме одного сходства – как хороши розы в прошедшем, настоящем и будущем.
Поэты всегда отзывались с болью на драматические события в политической жизни родины. Истинные патриоты мечтали видеть ее счастливой, а, значит, свободной. Свое предназначение художники слова несут в служении своему народу, Отчизне.
В произведении «Классические розы» звучит тревога за Россию, за ее людей. Автор выражает надежду на то, что его родина все-таки найдет выход.
Понимая и принимая неизбежное, мысленным взором лирический герой проследил за своим уходом из жизни.
Понятие «роза» , которое автор вынес в заглавие произведения, выражает символ красоты, торжественности, но в то же время и опасности, заключенной в шипах цветка. Так принято, что цветы символизируют радость жизнь, ее победу над смертью. Однако на могилу тоже кладут цветы, высаживают их, отсюда ассоциация с трауром. Так и в стихотворении «Классические розы» этот величественный цветок используется в двойном значении: сначала это символ любви и позитивных воспоминаний, а затем символ траура – розы, брошенные в гроб.
Лирическое произведение «Классические розы» - это стихотворение, жанр которого сам автор определил как «стихотворение без рифмы и размера». Три временных пласта - прошлое, настоящее и будущее, четко распределены по строфам. Каждая строфа оканчивается восклицательным знаком, что подчеркивает эмоциональную окраску речи.
Половину строк стиха составляют метафоры и эпитеты - «Как свежи розы» , «роились грезы» , розы любви, лета прошли , «Россия ищет троп» .
Важную роль играет интертекст: строка из элегии И. Мятлева «Розы» повторяется в стихотворении трижды в неизменном виде.
После ознакомления со стихотворением «Классические розы» становится понятно - за маской лирика и мечтателя Игоря Северянина скрывалось страдающее лицо поэта. Его соотечественникам не дано было бросить розы в гроб поэта, но их потомкам суждено прочесть и осмыслить произведения человека, который слишком долго ждал понимания.
Встречаются в отечественной словесности лица оригинальные, от которых, однако, остается вроде бы совсем немного - домашнее имя, две-три строки. В лучшем случае - какой-нибудь куплет без привязки к автору. Такова судьба Ивана Мятлева. Или Ишки Мятлева, как звали его современники.
- Не ву пле па -
Не лизе па.
Из стихов Ивана Мятлева
Самые знаменитые его строки звучат у Тургенева, в стихотворении в прозе из цикла «Senilia»: «Как хороши, как свежи были розы…» .
Тургенев то ли действительно забыл (по сенильности), то ли сделал вид, что забыл (для настроения), что так начинается элегия Мятлева «Розы» (1834). Промчав сквозь годы, эти свежие розы появились у Игоря Северянина, уже в горько-трагическом контексте:
…Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
(«Классические розы», 1925).
Они же выбиты эпитафией на могиле Северянина в Таллинне.
В наше время неблагодарные потомки, в пику школьному Тургеневу, ёрничали: «Как хороши, как свежи были рожи!» Что, впрочем, потешило бы душу ёрника Мятлева.
Смеяться над всем
Друг Сверчка, Асмодея и Светланы, богатый барин и веселый версификатор, человек светский, аристократ, любимец литературных салонов и лиц, облеченных властью, он прожил жизнь не слишком долгую (1796-1844), но насыщенную событиями, в том числе и историческими. И - вполне благополучную жизнь. Корнет Белорусского гусарского полка, он участвовал в войне с Наполеоном. Демобилизовался по болезни. На гражданской службе дослужился до действительного статского советника и камергера и вышел в 1836 году в отставку. Располагая средствами, отправился путешествовать по Европе. Вернулся в Петербург, написал по следам своих путешествий про госпожу Курдюкову, издал последний том поэмы - и умер.
Как говорилось в одном некрологе, «он ставил честолюбие гораздо ниже каламбура, почитав первую потехою - жить честно, благородно и первым делом смеяться безвредно над всем, начиная с самого себя, - кончил веселую книгу и с последнею шуткой бросил перо и жизнь вместе, как вещи отныне впредь ненужные…»
Бесконечное, возбужденно-нервное его остроумие - есть такой тип всегда острящих, каламбурящих и рифмующих людей! - выглядело бы болезненным, не будь он столь добродушен и (внешне, по крайней мере) простодушен. Хотя порой мятлевские штучки могли показаться чрезмерно экстравагантными. Так, на балу, где присутствовал сам Николай Первый, веселый поэт порезал меленько-меленько букет своей соседки, маркизы де Траверсе, заправил цветами салат и отправил блюдо адъютанту наследника, в которого маркиза была влюблена. Или еще: в одном доме сын хозяина полюбил играть с щегольской шляпой Мятлева. Это поэту надоело, и, не желая, чтобы его замечательную шляпу спутали с чьей-нибудь другой, он написал внутри нее стишок: «Я Мятлева Ивана, а не твоя, болвана. Свою ты прежде поищи! Твои, я чай, пожиже щи» . Грубовато, надо сказать…
Душа литературных салонов, великолепный чтец и импровизатор, Мятлев, особенно после бокала – другого, нанизывал рифмы виртуозно. «…он просто говорил стихи, и всегда говорил наизусть, беззаботно рассказывал в стихах, беседовал стихами; … Он говорил этими стихами по целым часам», — свидетельствует современник.
Провинциалы, прибывшие в Петер¬бург, непременно хотели попасть «на Мятлева». Особенно он часто выступал там, где все друг друга знают и друг над другом мило так подшучивают - оттого почти все его стихи домашние . Однако социальный статус участников этих собраний весьма высок - это был междусобойчик людей знатных. Что придавало - в исторической перспективе - альбомным, домашним сочинениям особый шарм и размах.
Русская критика, в отличие от посетителей салонов, Мятлева не особенно жаловала. Белинского, только начавшего входить в силу, этот штукарь просто-напросто раздражал: строгий критик чуял в стихах Мятлева безответственное веселье аристократа. Снисходительной похвалы Белинского удостоился лишь «Разговор барина с Афонькой», тоже, стоит отметить, довольно легкомысленный.
Какое- то время (незадолго до смерти) Мятлев издавал «Листок для светских людей». Там была, например, такая картинка. Молодой офицер спрашивает у дамы: «В каком ухе звенит?» - «В левом» , -отвечает дама. «Откуда вы знаете?» - изумляется офицер… Люди серьезные возмущались подобной пошлостью. (А мне, в силу простых вкусов, нравится.)
Типы эпохи
Дам, вдохновляющих его на стихи, Мятлев ласково называл своей «парнасской конюшней» . Среди «лошадок» были Софья Карамзина, Наталья Пушкина и роковая женщина российского Парнаса - Александра Смирнова-Россет. С последней Мятлева связывали особо теплые, но исключительно дружеские отношения.
Женщина она была своеобразная. Князь Вяземский, большой похабник и цинический острослов с язвительно-едким умом, восхищался: «Обыкновенно женщины худо понимают плоскости и пошлости; она понимала их и радовалась им, разумеется, когда они были не плоско-плоски и не пошло-пошлы». Моралист Иван Аксаков, напротив, сетовал: «…я до сих пор не видел в ней теплоты эстетического ощущения, никакого сердечного движения… Среди «Шинели», в самых чудесных местах она вдруг по поводу какого-нибудь квартального вспомнит какие-нибудь глупые стихи Мятлева и скажет или пропоет: «Напился, как каналья, пьян» … - и т.п., всегда с особенным удовольствием». (Кстати, из этих двух характеристик одной и той же особы можно вывести два основных русла, по которым шло наше эстетическое и идеологическое развитие.)
Смирнова-Россет представляла собой женский вариант того характернейшего типа эпохи, который в чистом виде воплощал сам Мятлев, как, впрочем, и его знаменитые сверстники - князь Вяземский, Пушкин, Грибоедов и т.д. Тип этот вскоре исчезнет, и уже младший Вяземский напишет, не без дидактизма и морализма: «Для нашего поколения, воспитывавшегося в царствование Николая Павловича, выходки Пушкина уже казались дикими. Пушкин и его друзья, воспитанные во время наполеоновских войн, под влиянием героического разгула» видели во всей этой эстетической и поведенческой лихости «последние проявления заживо схороняемой самобытной жизни».
Пушкин посвятил Мятлеву известное стихотворение: «Сват Иван, как пить мы станем…» (1833). Но особенно был близок с Мятлевым, возился с ним и с его стихами князь Вяземский, удовлетворяя таким образом свою страсть (усиленную ирландской кровью) к дурацким шуткам. Троице этой – Пушкину, Вяземскому и Мятлеву – принадлежит знаменитое коллективное «Надо помянуть, непременно надо» (1833) - сочиненье насколько абсурдно-безумное в своей дурной бесконечности, настолько и смешное. Со слегка меняющимся рефреном: «Надо помянуть, помянуть непременно надо…»
Вяземский, посылая этот дикий стишок Жуковскому, писал, что Мятлев «в этом случае был notre chef d’ecole» (переводим: «нашим наставником»).
Александра Смирнова-Россет, в свою очередь, вспоминает, как Гоголь «научил Пушкина и Мятлева вычитывать в «Инвалиде», когда они писали памятки. У них уже была довольно длинная рацея:
Михаил Михайловича Сперанского
И почт-директора Еромоланского,
Апраксина Степана,
Большого болвана,
и князя Вяземского Петра,
Почти пьяного с утра.
Они давно искали рифм для Юсупова. Мятлев вбежал рано утром с восторгом: «Нашел, нашел: Князя Бориса Юсупова / И полковника Арапупова » (потом на рифмовке имен собственных поедет крыша у Дмитрия Минаева).
Стихи на случай
Любимый жанр Мятлева - стихи на случай. Он мог запросто посвятить генералу Ермолову абсолютно пустую фантазию «на день наступающего тысяча восьмисот четвертого года» , выдержанную в игривом и бессмысленном духе:
Коль пройдет мадам Эстер
Ле канкан де ля Шольер -
Весь театр набит народом…
Поздравляю с Новым годом!
(«Новый 1944. Фантазия»)
Несоответствие поэтического пустяка статусу адресата - его высокопревосходительству - Мятлева ничуть не смущало. Впрочем, все это вполне соответствовало нормам и духу времени.
Поэт пользовался благосклонностью царей. Однажды, прочитав стихи Якова Грота «Берегитесь; край болотный, град отравой переполнен…» , наследник, будущий царь Александр Второй, попросил Мятлева защитить Петербург. В результате на свет явилось стихотворение: «Ужель ты веришь наговорам, сплетенным финнами на нас?» (1841). Как и стихотворение Грота, мятлевский ответ был посвящен той самой маркизе де Траверсе, с чьим букетом поэт так жестоко обошелся…
Так же сильно, как дамы, цари и князь Вяземский, полюбил Мятлева Лермонтов: «Вот дама Курдюкова, / Ее рассказ так мил, / Я от слова до слов / Его бы затвердил…» На что Мятлев отвечал, может быть, не слишком изящным, но, несомненно, искренним стихом «Мадам Курдюкова Лермонтову»: «Мосье Лермонтов, вы пеночка, / Птичка певчая, времан! Ту во вер сон си шарман…» (перевод: «Поистине! Все ваши стихи так прекрасны…»)
Лермонтов фамильярничал: «Люблю я парадоксы ваши / И ха-ха-ха, и хи-хи-хи, / С[мирновой] штучку, фарсу С[аши] / И Ишки М[ятлева] стихи…» Так ведь подумать: ну какой Мятлев для него «Ишка» при разнице в возрасте чуть ли не в 20 лет - Иван Петрович!.. Но, видимо, было в Мятлеве что-то вечно-подростковое.
Travel blog госпожи Курдюковой
Кажется, поэтическое честолюбие Мятлева (если оно вообще у него было) вполне удовлетворялось вот такими милыми пустяками и любовью окружающих. Первые два сборника его стихов вышли без имени автора, сопровождаемые симпатично-простодушным уведомлением: «Уговорили выпустить» (1834 и 1835), что соответствовало действительности.
Однако его ждало и чуть ли не всенародное ха-ха-ха и хи-хи-хи после выхода в свет «Сенсаций и замечаний госпожи Курдюковой за границею, дан л’этранже» с карикатурами Василия Тимма (1840-1844). Местом издания в шутку значился Тамбов, где жила госпожа Курдюкова.
Здесь Мятлев дал полную волю своей страсти к макароническому стиху, приводившему в бешенство пуристов от языка. «Сенсациям и замечаниям…» предшествовал ёрнический эпиграф: «Де бон тамбур де баск / Дерьер ле монтанье» с пояснением: «Русская народная пословица» (перевод: «Славны бубны за горами»). Но ведь и жил поэт в эпоху лингвистической диффузии, во времена «двуязычья культуры» (Юрий Лотман).
Беско¬нечно долго сопрягая русские слова с иноязычными, он создал презабавную, хотя и несколько, быть может, затянутую (страниц эдак на 400) шутку. В разудалом плясовом ритме:
Но по мне, весьма недурно
Этот бронзовый Сатурно
Тут представлен; он, злодей,
Собственных своих детей
Ест, как будто бы жаркое,
А Сатурно что такое -
Время просто, се ле тан,
Ки деворе сез анфан…
(перевод: «Это время, которое пожи¬рает своих детей»)
Иногда вдруг поэт меняет тон и серьезно и строго говорит о торжестве «русской веры православной», об увиденной в Ватикане картине, изображающей Спасителя на Фаворе. При всем своем легкомыслии Мятлев был глубоко верующим человеком.
«Сенсации и замечания госпожи Курдюковой…» критика восприняла без юмора. Как эмблему русской провинции, над которой смеются столицы. Но решили, что «лицо Курдюковой - лицо замечательное: оно принадлежит к клоунам или шутам Шекспира, к Иванушкам, Емелюшкам-дурачкам наших народных сказок». Удивились склонности к неприли¬чиям, которая «доходит в госпоже Курдюковой до какой-то непобе¬димой страсти». Но ничего удивительного в этом не было: ведь госпожу Курдюкову Мятлев списывал преимущест¬венно с себя и отчасти - со своей подруги Смирновой-Россет. А еще критики отмечали, что Курдюкова «излишне умна» и образована – и, стало быть, это не тамбовская помещика, а сам Мятлев. Но сдается, что сочинителя уличали не столько ум и образованность Курдюковой, сколько ее постоянное и заинтересованное внимание к женским прелестям. (Если она не лесбиянка, конечно.)
Иллюстрируя поэму, Василий Тимм изображал эту туристку похожей на Мятлева. Или так: перед зеркалом Мятлев, а в зеркале госпожа Курдюкова.
Меж тем
Да, конечно, шутки, пустяки, причуды барина, искусство для искусства… Меж тем бывал он истинно поэтичен в обычной речи: «Завернулась в кусочек неба, да и смотрит, как ангел…» - в стихах это вышло несколько хуже (см.: «Что я видел вчера», 1840).
Фонарики-сударики,
Скажите-ка вы мне,
Что видели, что слышали
В ночной вы тишине…
Фонарики-сударики
Горят себе, горят,
А видели ль, не видели ль -
Того не говорят…
«Под именем фонариков сочинитель разумел чиновников, состоящих в государственной службе», - значилось на одной из копий стихотворения. Ну да, чиновники да сановники, которым дела нет до «горестей людских» . Как пишет советский исследователь, «Фонарики» - «глубоко сатирическое, хотя художественно завуалированное изображение … бюрократической системы николаевской эпохи». Так или иначе, но «Фонарики» попадали в сборники подпольной поэзии. И даже, кажется, понравились Герцену.
А еще Мятлев - автор лапидарно-разговорного «Нового года» (1844), который держится преимущественно на ритме: «Весь народ / Говорит, Новый год, / Говорит, / Что принес, / Говорит, / Ничего-с, / Говорит, / Кому крест, / Говорит, / Кому пест, / Говорит, / Кому чин, / Говорит, / Кому блин, / Говорит…»
Интригующий литературный сюжет связан с мятлевской «Фантастической высказкой» (1833), она же - «Таракан»:
Таракан
Как в стакан
Попадет -
Пропадет,
На стекло
Тяжело
Не всползет.
Так и я:
Жизнь моя
Отцвела,
Отбыла…
С одной стороны, «Таракан» пародирует «Вечернюю зарю» Полежаева. А с другой, - становится кастальским ключом для несравненного капитана Лебядкина: «Жил на свете таракан, / Таракан от детства, / И потом попал в стакан, / Полный мухоедства…» Потом таракан естественным образом переползет к Николаю Олейникову, потом объявится где-то в окрестностях «Жизни насекомых» Виктора Пелевина.
И Козьма Прутков, и Дмитрий Александрович Пригов, и Тимур Кибиров, и другие сочинители ловили (и поймали) лучи, летящие от стихов этого беспечного шута русской литературы. И его немыслимые ха-ха-ха и хи-хи-хи …
«Не нравится - не читайте» , - так переводится эпиграф.
Ее Величеству Королеве Югославии Марии
с искренним восхищением почтительно
подношу в дар свою книгу
Стихи 1922–1930 гг.
Королеве Марии
Однажды в нашей северной газете
Я Вас увидел с удочкой в руках, -
И вспыхнуло сочувствие в поэте
К Жене Монарха в солнечных краях.И вот с тех пор, исполнена напева,
Меня чарует все одна мечта.
Стоит в дворцовом парке Королева,
Забрасывая удочку с моста.Я этот снимок вырезал тогда же,
И он с тех пор со мной уже всегда.
Я не могу себе представить даже,
Как без него в былые жил года.Мне никогда уж не разубедиться
В мечте, над финской созданной волной,
Что южная прекрасная царица
Владеет поэтической душой!
Классические розы
В моем саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодною рукой!
В те времена, когда роились грезы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!Прошли лета, и всюду льются слезы…
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране…
Как хороши, как свежи ныне розы
Воспоминаний о минувшем дне!Но дни идут - уже стихают грозы.
Вернуться в дом Россия ищет троп…
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
Чаемый праздник
Чаемый праздник
(запевка)
О России петь - что стремиться в храм
По лесным горам, полевым коврам…О России петь - что весну встречать,
Что невесту ждать, что утешить мать…О России петь - что тоску забыть,
Что Любовь любить, что бессмертным быть!
Кто же ты?
Гой ты, царство балагана!
Ты, сплошная карусель!
Злою волей хулигана
Кровь хлебаешь, как кисель…Целый мир тебе дивится,
Все не может разгадать:
Ты - гулящая девица
Или Божья благодать?
Предвоскресенье
На восток, туда, к горам Урала,
Разбросалась странная страна,
Что не раз, казалось, умирала,
Как любовь, как солнце, как весна.И когда народ смолкал сурово
И, осиротелый, слеп от слез,
Божьей волей воскресала снова, -
Как весна, как солнце, как Христос!
Что нужно знать
Ты потерял свою Россию.
Противоставил ли стихию
Добра стихии мрачной зла?
Нет? Так умолкни: увела
Тебя судьба не без причины
В края неласковой чужбины.
Что толку охать и тужить -
Россию нужно заслужить!
И будет вскоре…
И будет вскоре весенний день,
И мы поедем домой, в Россию…
Ты шляпу шелковую надень:
Ты в ней особенно красива…И будет праздник… большой, большой,
Каких и не было, пожалуй,
С тех пор, как создан весь шар земной,
Такой смешной и обветшалый…И ты прошепчешь: «Мы не во сне?…»
Тебя со смехом ущипну я
И зарыдаю, молясь весне
И землю русскую целуя!
Или это чудится?
Или это чудится?
Или это так?
Тихо шепчет: «Сбудется:
К свету этот мрак.
Только не растаскивай
Скопленных лучей».
Чей ты, голос ласковый?
Чьих ты блеск очей?Возникает гридница.
Смотришь, - ничего.
Слышится, - не видится.
Что за колдовство!
Проплывает утица
На призывный кряк.
Или это чудится?
Или это так?
В тот май
Был май. На подстриженной Стрелке
Уже продавали фиалки.
Детишки играли в горелки,
И нежились горизонталки.И шины колясок хрустели,
Прижатый тревожили гравий.
Был май, и на майской пастэли
Все было в Островской оправе.Белесо ночела столица
За Невками и за Невою.
И были обвеяны лица
Сиренью в тот май неживою…Болотной, чахоточной, белой
Обвеяны были сиренью.
Дышали уста Изабеллой -
Чуть терпкой, чуть тленною ленью…Была обреченность и гибель
В глазах, в Островах, в белой жути.
И в каждой-то каменной глыбе
Был сказ о последней минуте.Угаслыми были горелки
И зяблыми горизонталки
В тот май полумертвый на Стрелке,
Где мертвыми стали фиалки…
Предгневье
Москва вчера не понимала,
Но завтра, верь, поймет Москва:
Родиться русским - слишком мало,
Чтоб русские иметь права…И вспомнив душу предков, встанет,
От слова к делу перейдя,
И гнев в народных душах грянет,
Как гром живящего дождя.И сломит гнет, как гнет ломала
Уже не раз повстанцев рать…
Родиться Русским - слишком мало:
Им надо быть, им надо стать!
Игорь Северянин использовал строки Мятлева для написания пронзительного по содержанию стихотворения о нелёгкой судьбе России после октябрьских событий 1917 года:
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб.
Именно эти две строчки выбиты на надгробии Игоря Северянина в Таллине, где он похоронен.
Для чего же использует поэт приём аллюзии? Какова его роль?
Первое четверостишие «Классических роз» — точная цитата начала стихотворения Мятлева, аллюзия во второй строфе стихотворения Северянина уже из Тургенева:
В те времена, когда роились грёзы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!
«Те времена» здесь – дореволюционная Россия, образ которой с такой любовью дан Тургеневым.
Третья строфа словом «воспоминание» также отсылает нас к тургеневскому стихотворению:
Прошли лета, и всюду льются слёзы …
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране …
Как хороши, как свежи ныне розы
Воспоминаний о минувшем дне!
Для Тургенева «минувший день» — это оставленная Родина и связанные с нею воспоминания о юности. Для Северянина — это дореволюционная Россия) которой больше нет.
В третьей строфе в цитату вносятся изменения, что отсылает нас уже к приёму К.Р.: слово «были» меняется на слово «ныне» (у К.Р. «теперь») что чётко соотносится со временем.
Четвёртая строфа сначала читается как аллюзия на строки К.Р. «И после сумрачной зимы / опять … / Вернутся радости и грёзы, / Как хороши тогда, Как свежи будут розы!»:
Но дни идут — уже стихают грозы.
Вернуться в дом Россия ищет троп.
Как хороши, как свежи будут розы.
В самое сердце бьёт последняя строчка:
… Моей страной мне брошенные в гроб.
И снова розы и смерть сплетаются в единое, как у Мятлева и Тургенева.
1825 год. Закончилась Гражданская война, прошлое разрушено. Судьба забросила Северянина в Эстонию. Остались лишь воспоминания. Поэт верит, что Родина преодолеет все невзгоды, и потом, когда-нибудь) наскоро, вспомнит о нём — принесёт цветы. Но можно прочитать эти строки и по-другому: меня вспомнят только после смерти.
1925 год — время НЭПа, время, когда в Россию возвращались (на свою погибель) многие: «Вернуться в дом Россия ищет троп». Но он не вернётся.
Сколько нам открыла одна строка одного стихотворения! Как расширяет смысловое и образное пространство произведения приём аллюзивных включений! Как этот приём раскрывает мысль о преемственности в русской литературе!
