Презентация на тему: Дуэли и дуэлянты в русской литературе. Тема дуэли в русской литературе Испытание дуэлью в русской литературе примеры

«Дуэли и дуэлянты в произведениях А.С.Пушкина»

История русской дуэли XIX веков – это история человеческих трагедий, мучительных смертей, высоких порывов и нравственных падений. И все это многообразное и яркое явление было результатом сокрушительного психологического перелома – перехода от Московской Руси к петербургской
России.

Трудно представить себе быт и нравы России двух предреволюционных столетий без такого явления, как дуэль. Словно в зеркале с увеличительным стеклом, в этом явлении выпукло отразились характерные черты нормативного поведения тогдашнего русского общества, дворянско-чиновничьей среды, прежде всего.

Дуэль имеет свою историю. Ее истоки отыскивают в рыцарских турнирах, типичных для европейского средневековья; тогда рыцари затевали поединки ради демонстрации мужества и силы - и, как правило, во имя «Прекрасной
Дамы». Противники большей частью не испытывали друг к другу никакой вражды, мало того: они могли быть незнакомы между собой и выступать инкогнито, в масках. Победителя увенчивали наградой.

С течением времени рыцарство утратило свой авторитет, но обычай открытого поединка сохранился - хотя функция его изменилась. В XVII-XVIII вв. уже не требовалось совершать подвиги с именем Дианы или Лауры на устах, зато возникла потребность, как мы бы сегодня сказали, выяснять отношения, связанные с понятиями чести, достоинства, благородства, провоцируемые к тому же спором, ссорой, взаимной неприязнью.

Из Европы дуэль перешла в Россию, для русского XVIII века дуэлянт
(тогда говорили «дуэлист») - уже достаточно симптоматичная фигура. За французским «заимствованием» тянулся кровавый след, что вызвало беспокойство властей; Петр I категорически запретил поединки и повелел их участников «смертию казнить и оных пожитки описать». Позднее Екатерина II подтвердила запрет Петра, и потом ситуация не претерпела изменений. В XIX веке смертная казнь дуэлянтам не угрожала, но офицер мог поплатиться разжалованием в солдаты и ссылкой на Кавказ, в зону боевых действий - наказание достаточно суровое. Тем не менее, россияне «стрелялись» и в столице, и в провинции, и непросто указать на случай отказа от дуэли по причине официального запрета. С другой стороны, восприятие и оценка явления были неоднозначными, громкие «за» и резкие «против» чем дальше, тем чаще смешивались, переплетались. Официальный запрет сопровождался и противодействием, и поддержкой общественного мнения.

Дворянские поединки были одним из краеугольных элементов новой – петербургской – культуры поведения, вне зависимости от того, в каком конце империи они происходили.

С дуэльной традицией неразрывно связано и такое ключевое для петербургского периода нашей истории понятие как честь, без исследования которого мы не сможем понять историю возмужания, короткого подъема и тяжкого поражения русского дворянства.

В истории дуэли сконцентрировалась драматичность пути русского дворянина от государева раба, к человеку, «взыскующему свободы и готовому платить жизнью за неприкосновенность своего личного достоинства, как он понимал его на высочайшем взлете петербургского периода – в пушкинские времена».

Русская дуэль была жесточе и смертоноснее европейской. И не потому, что французский журналист или австро-венгерский офицер обладали меньшей личной храбростью, чем российский дворянин. Отнюдь нет. И не потому, что ценность человеческой жизни представлялась здесь меньшей, чем в Европе.
Россия, вырвавшаяся из феодальных представлений одним рывком, а не прошедшая естественный многовековой путь, обладала совершенно иной культурой регуляции человеческих отношений. Здесь восприятие дуэли как судебного поединка, а не как ритуального снятия бесчестия, оставалось гораздо острее.

Отсюда и шла жестокость дуэльных условий – и не только у гвардейских бретеров (неоправданно кровожадных), а и у людей зрелых и рассудительных, - от подспудного сознания, что победить должен правый. И не нужно мешать высшему правосудию искусственными помехами.

Тогда же, наряду с холодным оружием, стали применять пистолеты; это еще более упростило ход события, но заставило твердо определить правила поединка: так сложился дуэльный кодекс.

Прежде всего, дуэль есть единоборство между двумя лицами по обоюдному их соглашению, с смертоносным оружием, при заранее определенных условиях и в присутствии свидетелей с обеих сторон. Причина ее – вызов одного лица другим за нанесенное оскорбление.

Цель дуэли – получение силою оружия удовлетворения за оскорбление.
Оскорбленный дерется, чтобы получить удовлетворение; оскорбитель – чтобы дать удовлетворение.

Если единоборству не предшествовало предварительного соглашения в условиях и если оно произошло не в присутствии свидетелей, то оно не дуэль и не признается ею ни общественным мнением, ни законами.

Предел, когда именно известные действия теряют характер обыкновенного, неважного, и становятся оскорблениями, вообще трудно определим и находится единственно в зависимости от степени обидчивости того лица, на которого эти действия были обращены. Этот взгляд, конечно, может применяться только к оскорблениям легкого свойства, между тем как все, разделяющие с обществом вкоренившиеся в нем понятия о чести, должны относиться к оскорблениям более серьезным с одинаковой щепетильностью. Исходя из этого предположения, различают три рода оскорблений.

1) Оскорбление легкое. Невежливость не есть оскорбление. Кто был оскорблен за оказанную другому невежливость, тот считается всегда оскорбленным. Если за легкое оскорбление будет отвечено тоже оскорблением легким, то все-таки сперва затронутый останется оскорбленным.

2) Оскорбление обруганием. Оно может быть вызвано как произнесением ругательных слов, так и обвинением в позорных качествах.

Кто за легкое оскорбление был обруган, тот считается оскорбленным.

Если обруганный ответит обруганием же, то все-таки он будет считаться оскорбленным.

3) Оскорбление ударом. Под ударом подразумевается всякое преднамеренное прикосновение.

Кто за обругание был побит, тот считается оскорбленным.

Если после получения удара будет оплачено тем же, то все-таки сперва побитый останется оскорбленным. Последний не становиться ответственным за то, что он, будучи взбешен полученным ударом и не помня себя, воздал равным за равное. Это правило не изменилось бы и в том случае, если второй удар был бы сильнее первого или имел последствием поранение.

К оскорблению ударом обыкновенно приравнивают и те оскорбления, которые грозят уничтожить каким-либо образом нравственно человека, как-то: обольщение жены или дочери, несправедливое обвинение в шулерстве, обмане или воровстве.

Дуэль, ставшая страстью, породила тип бретера - человека, щеголявшего своей готовностью и способностью драться где бы то ни было и с кем бы то ни было. Риск у бретера носил показной характер, а убийство противника входило в его расчеты. И, опять же, бретерство оценивали по-разному. Одни видели в нем максимальное проявление дуэльной традиции, другие - смесь позерства и жестокости.

Во второй половине XIX веке, с появлением в культурной сфере разночинца-радикала, отвергавшего нормы, установки дворянской морали, престиж дуэли заметно понижается. Уменьшается их число, редкостью становится смертельный исход. Прежде дуэлянтов разводили на 25-30 шагов, а расстояние между "барьерами" (условно обозначенными брошенной наземь шинелью или просто чертой) не превышало 10-12 шагов, т.е. противники имели право идти навстречу друг другу и стрелять либо на ходу, либо, дойдя до
"барьера"; в случае ранения дуэлянт мог потребовать "к барьеру" своего противника - за раненым сохранялась возможность ответного выстрела. Смертью заканчивались не десятки, а сотни дуэлей. В конце же XIX века "барьеры" устанавливались на расстоянии 20-30 шагов, а исходная дистанция равнялась
40-50 шагам; результативность стрельбы, ясно же, понизилась. А главное - поединок перестает быть мерилом чести, его чаще расценивают как дань то ли условностям, то ли предрассудкам. Кроме того, возникают общественные движения (народовольчество, эсеры), вводящие в свою программу террор; волна террористических актов оттеснила на второй, на третий план дуэльные события.

Дуэль, во всем многоразличии своих проявлений, запечатлена в русской литературе XIX - начала XX веков, от Бестужева-Марлинского и Пушкина до
Чехова и Куприна. Писатели сосредотачивают свое внимание на психологии дуэлянта, на его преддуэльных размышлениях и переживаниях, на его состоянии и поведении во время поединка; художественные характеристики существенно дополняют документальное знание.

В 1791 году литератор Н. И. Страхов выпустил «Переписку Моды», чрезвычайно напоминающую крыловскую «Почту духов». В нравоописательной этой переписки немалое место уделено дуэлям.

В начале книги воспроизводится «Просьба фейхтмейстеров к Моде»: «Назад несколько лет с достойною славой преподавали мы науку колоть и резать, и были первые, которые ввели в употребление резаться и смертоубийствовать.
Слава наша долго гремела и денежная река беспрерывно лилась в карманы наши.
Но вдруг некоторое могущественное божество, известное под именем здравого смысла, вопреки твоим велениям совсем изгнало нас из службы щегольского света. Чего ради мы, гонимые, разоренные и презираемые фейхтмейстеры, прибегли к твоей помощи и просим милостивого защищения».

Наблюдательный и осведомленный современник утверждает, что расцвет деятельности учителей фехтования пришелся на предшествующее десятилетие – восьмидесятые годы. Восьмидесятые годы – время «Жалованной грамоты», закрепившей личные права дворянства, отбитые у власти в стремительном напоре дворцовых переворотов. С другой же стороны, восьмидесятые годы – время окончательной стабилизации военно-бюрократической империи, введение режима наместников, обладавших всей полнотой власти на местах и ответственных только перед императрицей, когда жаждущий деятельности дворянский авангард оказался жестко включен в усовершенствованную государственную структуру и окончательно лишен сколько-нибудь самостоятельной роли.

Злое электричество, возникшее от пересечения этих двух тенденций, и стимулировало – до абсурдного накала – дуэльную активность дворянской молодежи.

Через двадцать страниц после «Просьбы фейхтмейстеров» автор поместил письмо «От Дуэлей к Моде»: «Государыня моя! Я чаю, вы довольно памятуете, сколько много мы утончали и усовершенствовали поступки подвластного вам щегольского света. Бывало в собраниях, под опасением перерезания горла, все наблюдали строжайшее учтивство. Но этого еще мало! Бывало, посидишь хоть часок в гостях, того и гляди, что за тобою ничего не ведавши, поутру мальчик бряк на дворе с письмецом, в котором тот, кого один раз отроду увидел и едва в лицо помнишь, ругает тебя наповал и во всю ивановскую, да еще сулит пощечины и палочные удары, так что хоть не рад, да готов будешь резаться. Бывало взгляд, вид, осанка, безумышленное движение угрожали смертию и кровопролитием. Одним словом, внедавне все слова вешались на золотники, все шаги мерялись линиями, а поклоны футами. Бывало хоть чуть- чуть кто-либо по нечаянности зацепит шпагою и шляпою, повредит ли на голове волосочек, погнет ли на плече сукно, так милости просим в поле… Хворающий зубами даст ли ответ вполголоса, насморк ли имеющий скажет ли что-нибудь в нос… ни за что не смотрят!.. Того и гляди, что по эфес шпага!.. Также глух ли кто, близорук ли, но когда, боже сохрани, он не ответствовал или недовидел поклона… статошное ли дело! Тотчас шпаги в руки, шляпы на голову, да и пошла трескотня да рубка!»

Сквозь сатирическое преувеличение здесь явственно проступает серьезность мотивов происходившего: поднявшееся одним рывком на новый уровень внешнего и внутреннего раскрепощения дворянство вырабатывало столь варварским образом новую систему взаимоотношений – систему, в которой главным мерилом всего становилось понятие чести и личного достоинства.
Однако отсутствие разработанной «идеологии чести» приводило к тому, что поединок представлялся универсальным средством для решения любых бытовых проблем, от самоутверждения до обогащения.

Негативные варианты дуэли изображены у Пушкина в повести «Выстрел», в романе «Евгений Онегин». Герой «Выстрела» ищет предлог для драки, дабы утвердить свое первенство в гусарском полку; в нем чувствуются бретерские замашки. Его противник - богатый граф, «любимец счастья» - демонстрирует наигранное презрение к смерти: ест черешни под дулом пистолета. Как люди, действующие в угоду своему самолюбию, они стоят друг друга. Евгений Онегин, напротив, не заботится о первенстве и не ведет игру, более того, ему понятна легковесность вызова, сделанного Ленским - разгоряченным юношей- романтиком; тем не менее, он берет в руки пистолет - берет, подчиняясь нравам «большого света», опасаясь сплетен, «хохотни глупцов», иначе говоря, уступая тому, что в душе презирает. «Пружина чести» здесь играет роль ложного стимула, предопределяющего неизбежность бессмысленного убийства.

Онегин – характер действительный, в том смысле, что в нем нет ничего мечтательного, фантастического, что он мог быть счастлив или несчастлив только в действительности и через действительность. В Ленском Пушкин изобразил характер, совершенно противоположенный характеру Онегина, характер совершенно отвлеченный, чуждый действительности. Тогда это было совершенно новое явление, и люди такого рода тогда действительно начали появляться в русском обществе.

С душою прямо геттингенской

………………………………

Поклонник Канта и поэт,

Он из Германии туманной

Привез учености плоды:

Вольнолюбивые мечты,

Дух пылкий и довольно странный,

Всегда восторженную речь

И кудри черные до плеч.

………………………………

Он пел любовь, любви послушный,

И песнь его была ясна,

Как мысли девы простодушной,

Как сон младенца, как луна

В пустынях неба безмятежных,

Богиня тайн и взоров нежных;

Он пел разлуку и печаль,

И нечто, и туманну даль,

И романтические розы;

Он пел те дальние страны,

Где долго в лоне тишины

Лились его живые слезы;

Он пел поблеклый жизни цвет

Без малого в осьмнадцать лет.

Ленский был романтик и по натуре и по духу времени. Это было существо, доступное всему прекрасному, высокому, душа чистая и благородная.
Но в тоже время «он сердцем милый был невежда», вечно толкуя о жизни, никогда не знал ее. Действительность на него не имела влияния: его радости и печали были созданием его фантазии. Он полюбил Ольгу. Ленский украсил ее достоинствами и совершенствами, приписал ей чувства и мысли, которых в ней не было и о которых она и не заботилась. Существо доброе, милое, веселое,
Ольга была очаровательна как все «барышни», пока они еще не сделались барышнями, а Ленский видел в ней фею, сильфиду, романтическую мечту, нимало не подозревая будущей барышни. Он написал «надгробный мадригал» старику
Ларину, в котором, верный себе, без всякой иронии, умел найти поэтическую сторону. В простом желании Онегина подшутить над ним он увидел и измену, и обольщение, и кровавую обиду. Результатом всего этого была его смерть, заранее воспетая им в туманно-романтических стихах. Подробности дуэли
Онегина с Ленским – верх совершенства в художественном отношении.

Зарецкий потому, что видит в дуэли забавную, хотя порой и кровавую историю, предмет сплетен и розыгрышей…

В «Евгении Онегине» Зарецкий был единственным распорядителем дуэли, потому что «в дуэлях классик и педант», он вел дело с большими упущениями, сознательно игнорируя все, что могло устранить кровавый исход. Еще при первом посещении Онегина, при передаче картеля, он обязан был обсудить возможности примирения. Перед началом поединка попытка окончить дело миром также входила в прямые его обязанности, тем более что кровной обиды нанесено не было, и всем, кроме Ленского, было ясно, что дело заключается в недоразумении. Зарецкий мог остановить дуэль и в другой момент: появление
Онегина со слугой вместо секунданта было ему прямым оскорблением
(секунданты, как и противники, должны быть социально равными), а одновременно и грубым нарушением правил, так как секунданты должны были встретиться накануне без противников и составить правила поединка.

Зарецкий имел все основания не допустить кровавого исхода, объявив
Онегина неявившимся. «Заставлять ждать себя на месте поединка крайне невежливо. Явившийся вовремя обязан ждать своего противника четверть часа.
По прошествии этого срока явившийся первый имеет право покинуть место поединка и его секунданты должны составить протокол, свидетельствующий о неприбытии противника». Онегин опоздал более чем на час.

Онегин и Зарецкий – оба нарушают правила дуэли. Первый, чтобы продемонстрировать свое раздраженное презрение к истории, в которую он попал против собственной воли и в серьезность которой все еще не верит, а
Зарецкий потому, что видит в дуэли забавную, хотя порой и кровавую историю, предмет сплетен и розыгрышей… Зарецкий вел себя не только не как сторонник строгих правил искусства дуэли, а как лицо, заинтересованное в максимально скандальном и кровавом исходе поединка.

Поведение Онегина на дуэли неопровержимо свидетельствует, что автор хотел сделать его убийцей поневоле. Для людей, знакомых с дуэлью не понаслышке, было очевидно, что тот, кто желает безусловной смерти противника, не стреляет сходу, с дальней дистанции и под отвлекающим внимание дулом чужого пистолета, а, идя на риск, дает по себе выстрелить, требует противника к барьеру и с короткой дистанции расстреливает его как неподвижную мишень.

Поэт любил Ленского и в прекрасных строфах оплакал его падение:

Друзья мои, вам жаль поэта:

Во цвете радостных надежд,

Их не свершив еще для света,

Чуть из младенческих одежд,

Где благородное стремленье

И чувств и мыслей молодых,

Высоких, нежных, удалых?

Где бурные любви желанья,

И жажда знаний и труда,

И страх порока и стыда,

И вы, заветные мечтанья,

Вы, призрак жизни неземной,

Вы, сны поэзии святой!

Быть может, он для блага мира

Иль хоть для славы был рожден;

Его умолкнувшая лира

Гремучий, непрерывный звон

В веках поднять должна. Поэта,

Быть может, на ступенях света

Ждала высокая ступень.

Его страдальческая тень,

Быть может, унесла с собою

Святую тайну, и для нас

Погиб животворящий глас,

И за могильною чертою

К ней не домчится гимн времен,

Благословение племен.

В Ленском было много хорошего, что он был молод и вовремя для своей репутации умер. Это не была одна из тех натур, для которых жить – значит развиваться и идти вперед. Он был романтик.
Люди, подобные Ленскому, при всех их неоспоримых достоинствах, нехороши тем, что они или перерождаются в совершенных филистеров, или, если сохранят навсегда свой первоначальный тип, делаются устарелыми мистиками и мечтателями, которые большие враги прогресса, нежели люди просто.

До самого конца XVIII века в России еще не стрелялись, но рубились и кололись. Дуэль на шпагах или саблях куда меньше угрожала жизни противников, чем обмен пистолетными выстрелами. («Паршивая дуэль на саблях», - писал Пушкин.)

В «Капитанской дочке» поединок изображен сугубо иронически. Ирония начинается с княжнинского эпиграфа к главе:

Ин изволь и стань же в позитуру.

Посмотришь, проколю как я твою фигуру!

Хотя Гринев дерется за честь дамы, а Швабрин и в самом деле заслуживает наказания, но дуэльная ситуация выглядит донельзя забавно: «Я тотчас отправился к Ивану Игнатьичу и застал его с иголкою в руках: по препоручению комендантши он нанизывал грибы для сушенья на зиму. “А, Петр
Андреич! – сказал он, увидя меня. – Добро пожаловать! Как это вас Бог принес? по какому делу, смею спросить?” Я в коротких словах объяснил ему, что я поссорился с Алексеем Иванычем, а его, Ивана Игнатьича, прошу быть моим секундантом. Иван Игнатьич выслушал меня со вниманием, вытараща на меня свой единственный глаз. “Вы изволите говорить, - сказал он мне, - что хотите Алексея Иваныча заколоть и желаете, чтоб я при том был свидетелем?
Так ли? смею спросить”. – “Точно так”. – “Помилуйте, Петр Андреич! Что это вы затеяли? Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье – и разойдитесь; а мы уж вас помирим. А то: доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его: Бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это будет похоже? Кто будет в дураках, смею спросить?”».

И эта сцена «переговоров с секундантом», и все дальнейшее выглядит как пародия на дуэльный сюжет и на саму идею дуэли. Это, однако же, совсем не так. Пушкин, с его удивительным чутьем на исторический колорит и вниманием к быту, представил здесь столкновение двух эпох. Героическое отношение Гринева к поединку кажется смешным потому, что оно сталкивается с представлениями людей, выросших в другие времена, не воспринимающих дуэльную идею как необходимый атрибут дворянского жизненного стиля. Она кажется им блажью. Иван Игнатьич подходит к дуэли с позиции здравого смысла. А с позиции бытового здравого смысла дуэль, не имеющая оттенка судебного поединка, а призванная только потрафить самолюбию дуэлянтов, несомненно, абсурдна.

«Да зачем же мне тут быть свидетелем? – вопрошает Иван Игнатьич. – С какой стати? Люди дерутся; что за невидальщина, смею спросить? Слава Богу, ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся».

Для старого офицера поединок ничем не отличается от парного боя во время войны. Только он бессмыслен и неправеден, ибо дерутся свои.

«Я кое-как стал изъяснять ему должность секунданта, но Иван Игнатьич никак не мог меня понять». Он и не мог понять смысла дуэли, ибо она не входила в систему его представлений о нормах воинской жизни.

Вряд ли и сам Петр Андреич сумел бы объяснить разницу между поединком и вооруженной дракой. Но он – человек иной формации – ощущает свое право на это не совсем понятное, но притягательное деяние.

С другой же стороны, рыцарские, хотя и смутные, представления Гринева отнюдь не совпадают со столичным гвардейским цинизмом Швабрина, для которого важно убить противника, что он однажды и сделал, а не соблюсти правила чести. Он хладнокровно предлагает обойтись без секундантов, хотя это и против правил. И не потому, что Швабрин какой-то особенный злодей, а потому, что дуэльный кодекс еще размыт и неопределен.

Поединок окончился бы купанием Швабрина в реке, куда загонял его побеждающий Гринев, если бы не внезапное появление Савельича. И вот тут отсутствие секундантов позволило Швабрину нанести предательский удар.

Именно такой поворот дела и показывает некий оттенок отношения
Пушкина к стихии «незаконных», неканонических дуэлей, открывающих возможности для убийств, прикрытых дуэльной терминологией.

Возможности такие возникали часто. Особенно в армейском захолустье, среди изнывающих от скуки и безделья офицеров.

Пушкин, в своей повести «Выстрел», предполагал несколько вариантов развития сюжета.
I вариант.

«Кавказские воды – семья русских – Якубович приезжает – Якубович становится своим человеком. приезд настоящего любовника – дамы от него в восторге. Вечер в калмыцкой кибитке – встреча – изъяснение – поединок –
Якубович не дерется – условие – Он скрывается – Толки, забавы, гуляния –
Нападение черкесов, похищение – Москва. Приезд Якубовича в Москву –
Якубович хочет жениться».

Перед нами план «Выстрела» - с Якубовичем вместо Сильвио и перенесением места действия на Кавказ. Якубович – кумир местного общества до приезда «настоящего любовника», который и перебивает успех, «дамы от него в восторге». Столкновение, заканчивающееся вызовом. Якубович, как и
Сильвио, не дерется, а откладывает поединок «с условием» и скрывается. Как далее развивались события и кого похищают черкесы, сказать наверняка трудно. Скорее всего – как явствует из других вариантов плана – счастливого соперника Якубовича. Но этот вариант был несколько по-иному реализован осенью тридцатого года в «Выстреле».

Вариант, в котором Якубович выглядит истинно романтическим героем,
Пушкину в это время уже не подходил. Он искал другие пути.

«Расслабленный… брат едет из Петербурга – он оставляет свой конвой паралитику – на него нападают черкесы – он убивает одного из них – остальные убегают. Якубовича там нет. Спрашивает у сестры, влюблена ли она в Якубовича. Смеется над ним.

Якубович расходуется на него – и просит у него руки его сестры.

Здесь уже вырисовывается иной сюжет. Герой едет на Кавказ, где на водах живет его сестра. Очевидно, со слов Якубовича, он знает, что его сестра влюблена в Якубовича. Но оказывается, что тот придумал эту любовь, и герой «смеется над ним». Тогда Якубович пытается заслужить его благодарность другим способом, привязать его к себе – «расходуется на него». И, считая, что герой уже не сможет отказать, просит руки сестры.
Герой разгадывает игру, и дело кончается дуэлью.

Пушкин прикидывал различные направления сюжетных ходов, но роль
Якубовича была одна и та же.

«Якубович похищает Марию, которая кокетничала с ним.

Ее любовник похищает ее у черкесов. Кунак – юноша, привязанный к ней, похищает ее и возвращает ее в ее семью».
II вариант.

«Поэт, брат, любовник, Якубович, зрелые невесты, банкометы Якубовича

На другой день банка – все дамы на гулянье ждут Якубовича. Он является – с братом, который представляет его – Его ловят. Он влюбляется в
Марию – прогулка верхом. Бештай. Якубович сватается через брата Pelham – отказ – Дуэль – у Якубовича секундант поэт – у брата… любовник, раненный на
Кавказе офицер; бывший влюбленный, знавший Якубовича в горах и некогда им ограбленный.

Якубович ночью едет в аул – во время переезда из Горячих на
Холодные – Якубович похищает – тот едет и спасает ее с одним Кунаком».

С каждым вариантом плана личность Якубовича рисовалась все более темными тонами. Он уже не просто человек с сомнительными чертами поведения, он – глава шулерской шайки, он – удалец, не брезгующий грабить (под видом горца) своих товарищей-офицеров. Но отсвет романтического неистовства все еще лежит на нем – он похищает девушку, которую не может получить законно.
III вариант.

«Алина кокетничала с офицером, который нее влюбляется – Вечера
Кавказские – Приезд Кубовича – смерть отца – театральное погребение – Алина начинает с ним кокетничать – Кубович введен в круг Корсаковых – Им они восхищаются – Гранев его начинает ненавидеть – Якубович предлагает свою руку, она не соглашается – влюбленная в Г. Он предает его черкесам.

Он освобожден (казачкою - черкешенкою) и является на воды – дуэль.
Якубович убит».

Здесь Якубович – или Кубович, как хотел, очевидно, Пушкин назвать своего персонажа, чтобы отделить его от прототипа (весьма, впрочем, условно), - совершает настоящее, не оправданное никаким романтизмом, предательство. Он устраняет Гранева, своего соперника (соратника-офицера!), руками врагов – «предает его черкесам». То есть совершает военную измену и человеческую подлость.

Уж никаких иллюзий относительно позера, который из похорон своего отца устраивает зрелище – «театральное погребение», который в своих бешеных страстях способен на все, Пушкин уже не питает.

И он находит один только способ пресечь этот марш романтического аморализма – дуэль-возмездие.

В каждом варианте плана фигурирует поединок. Пока Якубовичу не был вынесен нравственный приговор, поединок кончался благополучно для него.

Но когда идеология, позволяющая ему силой безответственного воображения выворачивать действительность наизнанку, доводит его до грязного коварства, Пушкин обрекает его на смерть у барьера.

Разумеется, превращая наброски в роман, Пушкин изменил бы фамилию
«героя своего воображения», но вариант – Кубович – говорит, что он не хотел лишить его биографической узнаваемости.

Разумеется, Пушкин не отождествлял абсолютно государственного преступника, каторжника Якубовича с негодяем, способным на любую низость. И роман, быть может, правильнее назвать не романом о Якубовиче, а романом о романтическом своевольнике, исходным материалом для которого был жизненный стиль Якубовича. И все же ни в ком из известных Пушкину людей не проявлялся так страшно принцип перекраивания действительности в угоду романтическому аморализму.

Вырвавшись из плена, Гранев не обращается по начальству, чтобы наказать предателя. Он делает это сам, ибо государство не должно вмешиваться в такие дела. Это – дело общества. Дуэль в подобном случае – оружие общества.

Честь Гранева не запятнана. Дуэль между ним и Якубовичем – не процедура восстановления чести. Это – наказание, возмездие. И здесь недействительны сомнения Ивана Игнатьича из «Капитанской дочки»:«И добро б уж закололи вы его… Ну, а если он вас просверлит?»

Когда речь идет о дуэли-возмездии, судебном поединке, «Божьем суде», правое дело должно восторжествовать.«… Дуэль. Якубович убит».

Другого пути Пушкин не видел.

Судя по тому, что знаем мы о дуэлях Пушкина, он достаточно презрительно относился к ритуальной стороне поединка. Об этом свидетельствует и последняя его дуэль, перед которой он предложил противной стороне самой подобрать ему секунданта – хоть лакея. И это не было плодом особых обстоятельств. Это было принципом, который он провозгласил еще в
«Евгении Онегине», заставив его, светского человека и опытного поединщика, взять в секунданты именно слугу, и при этом высмеял дуэльного педанта
Зарецкого. Идеальный дуэлянт Сильвио в «Выстреле» окончательно решает свой роковой спор с графом, тоже человеком чести, один на один, без свидетелей.

Для Пушкина в дуэли главным были суть и результат, а не обряды.
Всматриваясь в бушевавшую вокруг дуэльную стихию, он ориентировался на русскую дуэль в ее типическом, а не в ритуально-светском варианте…

Невольник чести беспощадный,

Вблизи он видел свой конец,

Встречая гибельный свинец.

Отношение Пушкина к дуэли противоречиво: как наследник просветителей
XVIII века, он видит в ней проявление «светской вражды», которая «дико… боится ложного стыда». В «Евгении Онегине» культ дуэли поддерживает
Зарецкий – человек сомнительной честности. Однако в то же время дуэль – и средство защиты достоинства оскорбленного человека. Она ставит в один ряд таинственного бедняка Сильвио и любимца судьбы графа Б***. Дуэль – предрассудок, но честь, которая вынуждена обращаться к ее помощи, - не предрассудок.

Список использованной литературы.
1. Анненков П. В. «Материалы для биографии А. С. Пушкина»
2. Белинский В. Г. «Евгений Онегин»
3. Бурсов Б. И. «Судьба Пушкина»
4. Гордин Я. А. «Дуэли и дуэлянты»
5. Лотман Ю. М. «Беседы о русской культуре»
6. Пушкин А. С. «Выстрел»
7. Пушкин А. С. «Евгений Онегин»
8. Пушкин А. С. «Капитанская дочка»

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Муниципальное общеобразовательное учреждение

средняя общеобразовательная школа № 5

К вопросу о дуэли в русской литературе

Дуэль - одно из самых загадочных явлений русской жизни. "Дуэль - есть условленный бой между двумя лицами смертоносным оружием для удовлетворения поруганной чести..." / Из истории русской дуэли/

Много раз были попытки развернутого исторического и культурного исследования феномена русской дуэли, материалом для которого служили мемуары, письма, манифесты, указы и описания дуэли в русской классической литературе. Дуэль, как обычай, в Россию пришла с Запада. Но и там она существовала не вечно. Время зарождения классической дуэли в Западной Европе можно отнести к эпохе позднего средневековья, примерно к XIV веку. В это время окончательно сформировалось и расцвело рыцарское сословие -- предшественник дворянства -- с его понятиями о чести, во многом чуждыми простолюдину или купцу. Дуэль -- это как раз тот любопытнейший казус, когда мораль и право постоянно противоречат друг другу и когда понятие о защите чести и достоинства с оружием в руках сталкивается с неизменным стремлением государства регулировать эти вопросы правовыми средствами, с помощью суда. Надо иметь ввиду, что русская дуэль по своим условиям и особенностям очень отличалась от европейской, например, от французской. Во Франции в XIX веке дуэли носили больше ритуальный характер и заканчивались обычно бескровно.

Этому способствовали и "щадящие" условия дуэльного кодекса. Барьерная дистанция (минимальное расстояние между рубежами открытия огня) устанавливалась такая, которая бы обеспечивала невысокую вероятность попадания, 30 - 35 шагов. Такие отчаянные русские бретеры, как Толстой-Американец, Дорохов, Якубович, да и Александр Сергеевич с Михаилом Юрьевичем, просто смеялись над такой "опереточной" дуэлью. Русские стрелялись обычно с 8 - 10 шагов, бывали случаи - и с трех! (Это называлось "приставить пистолет ко лбу".) И стрелялись, как правило, "до результата", им признавалось либо тяжелое ранение, либо смерть. Дуэль -- тип агрессивного поведении. Он на протяжении нескольких веков сохранял высокий культурный статус. И как акт насилия, санкционированный обществом, поединок попадает в ту же категорию, что война и смертная казнь, однако существенным образом отличается от них. Подобно войне, дуэль рассматривалась как крайний выход -- неприглядный и жестокий и иногда неизбежный. Подобно смертной казни, дуэль была ритуализованным актом насилия, с которым обществу по большей части приходилось мириться, подобно войне и смертной казни, дуэль предназначалась для наказания трансгрессора и восстановления справедливости. Однако дуэль была противостоянием не двух государств, как война, и не личности и государства, как смертная казнь, а двух личностей. Поэтому она в значительной степени находилась вне сферы влияния государства. Дуэль служила прежде всего самоопределению благородного сословия и отдельным личностям -- сначала дворянам, а потом и представителям других сословий -- для утверждения их независимости от государства, а более всего -- для определения и защиты их личного пространства.

Почти каждый из русских писателей-классиков, от Пушкина до Куприна, в каком-либо своем произведении дает описание дуэли, при этом осмысливая и оценивая ее по-своему. Эту "дуэльную" традицию русской литературы отметил В.В.Набоков: " то был род поединка, описанный едва ли не каждым русским романистом и почти каждым русским романистом благородного происхождения".

При слове "дуэль" можно представить поединок двух джентльменов, застывших друг против друга с нацеленными шпагами или пистолетами в руках. Кто эти два джентльмена - гусары или мушкетеры? Обычно с дуэлью ассоциируют эпохи, для которых первостепенно были понятия чести, честного слова, достоинства; значимость дуэли в культуре, несомненно, велика. В России это, прежде всего, занимает так называемый "золотой век" расцвета русской культуры и великих гениев мировой величины, внесших огромный вклад в сокровищницу общечеловеческих достижений, но которых, тем не менее, не обошел стороной рок судьбы, искушение проверить свою удачу на дуэли.

В литературной истории русской дуэли есть три соотнесенные между собою эпизода: поединок Онегина с Ленским, дуэль Печорина с Грушницким и дуэль Павла Петровича Кирсанова с Евгением Базаровым. Два первых "дела" серьёзны, третья дуэль - пародийна. Итак на дуэль выходят антагонисты: «Циник» Печорин и «романтик» Грушницкий, «лед» -- Онегин и «пламень» -- Ленский, нигилист Базаров и «ортодокс» Кирсанов, миролюбивый Пьер Безухов и «буян и бретер» Долохов. Как видим, эти дуэли имеют разный исход: от трагического исхода поединка между Онегиным и Ленским до трагикомической развязки дуэли Базарова с Кирсановым. Но все они происходят потому, что их действующие лица внутренне противоречивы, на дуэль людей толкает не только (и не столько) оскорбление, нанесенное будущим противником, сколько отсутствие мира и согласия внутри самого себя. Все инициаторы дуэлей -- люди, сомневающиеся в собственной правоте, колеблющиеся. Можно даже сказать, что они идут на дуэль, чтобы каким-то образом утвердить себя в своей правоте. Дуэль: -- черта, за которой неизвестность, может быть, даже смерть. Человек, стоящий у такой черты, не может не измениться. Уезжает в глубокой депрессии Онегин (он уже никогда не будет скучающе и свысока оценивать человеческие чувства); еще более ожесточается Печорин. Даже те из дуэлей, которые заканчиваются относительно благополучно, оставляют глубокий след в душах их участников. Изумленный читатель видит слезы на глазах игрока и бретера Долохова и внезапно узнает, что тот "…жил с матерью и горбатой сестрой и был самый нежный сын и брат". После дуэли атеист Пьер Безухов внезапно обращается к масонам за советом и утешением. Базаровский убежденный НИГИЛИЗМ внезапно разбивается на мелкие кусочки перед любовью -- Анной Сергеевной Одинцовой. Страшно умереть в расцвете лет от пули случайного противника, защищая часто не свою честь даже, а невесть что: бесплотную идею (как Базаров), чужое доброе имя или собственную славу неустрашимого храбреца (как Грушницкий). И человек боится заглянуть за черту, отделяющую призрачный мир от реального, боязнь «страны, откуда ни один не возвращался», заставляет участников дуэлей не спать по ночам, думая, как герой Лермонтова:. «Зачем я жил, для какой цели я родился?». Ответ на этот вопрос звучит по--разному в устах романтически влюбленного поэта Ленского и уставшего, обманутого женой и другом Пьера Безухова. Казалось бы, всего лишь литературный прием, предназначенный для «проверки» героя на внутреннюю целостность и гармонию. Но -- нет. Живые люди с реальными судьбами вдруг встают перед нами. И уже совсем по-другому воспринимаешь тот факт, что два величайших поэта -- Пушкин и Лермонтов -- погибли на дуэли. Оба -- едва ли не до мелочей описав собственную гибель в своих произведениях и что это --предвидение, случайность, предопределенность, наконец? Этого не знает никто. Как никто не может отрицать, что эти две дуэли навсегда оставили в русской литературе отпечаток трагедии и рока, свойственный только ей. Так вымысел, внезапно сломав хрупкую грань, отделяющую его от реальности, врывается в жизнь, оставляя в сердцах и душах смутное беспокойство. Вместе с героями любимых произведений мы стоим под дулом дуэльного пистолета, ощущая легкий холодок в груди. дуэль поединок литературный онегин

В «Капитанской дочке» поединок изображен сугубо иронически. Ирония начинается с княжнинского эпиграфа к главе:

Ин изволь и стань же в позитуру.

Посмотришь, проколю как я твою фигуру!

Хотя Гринев дерется за честь дамы, а Швабрин и в самом деле заслуживает наказания, но дуэльная ситуация выглядит донельзя забавно: «Я тотчас отправился к Ивану Игнатьичу и застал его с иголкою в руках: по препоручению комендантши он нанизывал грибы для сушенья на зиму. “А, Петр Андреич! - сказал он, увидя меня. - Добро пожаловать! Как это вас Бог принес? по какому делу, смею спросить?” Я в коротких словах объяснил ему, что я поссорился с Алексеем Иванычем, а его, Ивана Игнатьича, прошу быть моим секундантом. Иван Игнатьич выслушал меня со вниманием, вытараща на меня свой единственный глаз. “Вы изволите говорить, - сказал он мне, - что хотите Алексея Иваныча заколоть и желаете, чтоб я при том был свидетелем? Так ли? смею спросить”. - “Точно так”. - “Помилуйте, Петр Андреич! Что это вы затеяли? Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье - и разойдитесь; а мы уж вас помирим. А то: доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его: Бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это будет похоже? Кто будет в дураках, смею спросить?”». И эта сцена «переговоров с секундантом», и все дальнейшее выглядит как пародия на дуэльный сюжет и на саму идею дуэли. Это вовсе не так. Пушкин, с его удивительным чутьем на исторический колорит и вниманием к быту, представил здесь столкновение двух эпох. Героическое отношение Гринева к поединку кажется смешным потому, что оно сталкивается с представлениями людей, выросших в другие времена, не воспринимающих дуэльную идею как необходимый атрибут дворянского жизненного стиля. она кажется им блажью. Иван же Игнатьич подходит к дуэли с позиции здравого смысла. А с позиции бытового здравого смысла дуэль, не имеющая оттенка судебного поединка, а призванная только потрафить самолюбию дуэлянтов абсурдна. Для старого офицера поединок ничем не отличается от парного боя во время войны, только он бессмыслен и неправеден, ибо дерутся свои. Швабрин хладнокровно предлагает обойтись без секундантов, хотя это и против правил и не потому, что Швабрин какой-то особенный злодей, а потому, что дуэльный кодекс еще размыт и неопределен. Поединок окончился бы купанием Швабрина в реке, куда загонял его побеждающий Гринев, если бы не внезапное появление Савельича. И вот тут отсутствие секундантов позволило Швабрину нанести предательский удар. Именно такой поворот дела и показывает некий оттенок отношения Пушкина к стихии «незаконных», неканонических дуэлей, открывающих возможности для убийств, прикрытых дуэльной терминологией. Возможности такие возникали часто. Особенно в армейском захолустье, среди изнывающих от скуки и безделья офицеров.

Случайная ссора -- только повод для дуэли, а причина ее, следовательно, причина гибели Ленского гораздо глубже: Ленский с его наивным, розовым миром не может выдержать столкновения с жизнью. Онегин, в свою очередь, не в силах противостоять общепринятой морали, но об этом речь впереди. События развиваются своим чередом, и ничто уже не может остановить их. Кто может помешать дуэли? Кому есть дело до нее? Все равнодушны, все заняты собой. Одна Татьяна страдает, предчувствуя беду, но и ей не дано угадать все размеры предстоящего несчастья, она только томится, "тревожит ее ревнивая тоска, как будто хладная рука ей сердце жмет, как будто бездна под ней чернеет и шумит..."В ссору Онегина и Ленского вступает сила, которую уже нельзя повернуть вспять, -- сила "общественного мненья". Носитель этой силы ненавистен Пушкину:

Зарецкий, некогда буян,

Картежной шайки атаман,

Глава повес, трибун трактирный,

Теперь же добрый и простой

Отец семейства холостой,

Надежный друг, помещик мирный

И даже честный человек:

Так исправляется наш век!

В каждом слове Пушкина о Зарецком звенит ненависть, и мы не можем не разделять ее. Все противоестественно, античеловечно в Зарецком, и нас уже не удивляет следующая строфа, в которой выясняется, что и храбрость Зарецкого "злая", что "в туз из пистолета" он умеет попасть. Онегин и Зарецкий - оба нарушают правила дуэли, первый, чтобы продемонстрировать свое раздраженное презрение к истории, в которую он попал против собственной воли и в серьезность которой все еще не верит, а Зарецкий потому, что видит в дуэли забавную, хотя порой и кровавую историю, предмет сплетен и розыгрышей…В «Евгении Онегине» Зарецкий был единственным распорядителем дуэли, потому что «в дуэлях классик и педант», он вел дело с большими упущениями, сознательно игнорируя все, что могло устранить кровавый исход и он обязан был обсудить возможности примирения. Перед началом поединка попытка окончить дело миром также входила в прямые его.

Обязанности и тем более, что кровной обиды нанесено не было, и всем, кроме Ленского, было ясно, что дело заключается в недоразумении. Зарецкий мог остановить дуэль и в другой момент: появление Онегина со слугой вместо секунданта было ему прямым оскорблением (секунданты, как и противники, должны быть социально равными), а одновременно и грубым нарушением правил, так как секунданты должны были встретиться накануне без противников и составить правила поединка. Зарецкий имел все основания не допустить кровавого исхода, объявив Онегина неявившимся. А Ленский именно Зарецкому поручает отвезти Онегину "приятный, благородный, короткий вызов иль картель" (курсив Пушкина). Поэтический Ленский все принимает на веру, искренне убежден в благородстве Зарецкого, считает его "злую храбрость" мужеством, уменье "расчетливо смолчать" -- сдержанностью, "расчетливо повздорить" - благородством... Вот эта слепая вера в совершенство мира и людей губит Ленского. В дуэли Ленского с Онегиным все нелепо, противники до последней минуты не испытывают друг к другу настоящей вражды: "Не засмеяться ль им, пока не обагрилась их рука?" Быть может, нашел бы Онегин в себе смелость засмеяться, протянуть другу руку, переступить через ложный стыд -- все повернулось бы иначе, но он этого не делает, Ленский продолжает свою опасную игру, а в руках у секундантов уже не игрушки: Вот теперь они уже окончательно стали врагами. Уже идут, поднимая пистолеты, уже несут смерть... Так долго, так подробно Пушкин описывал подготовку к дуэли, а теперь все происходит с непостижимой быстротой:

Онегин выстрелил... Пробили

Часы урочные: поэт

Роняет молча пистолет,

На грудь кладет тихонько руку

И падает...

И вот здесь, перед лицом смерти, Пушкин уже очень серьезен. Когда Ленский был жив, можно было посмеяться над его наивной мечтательностью. Но теперь случилось непоправимое:

Недвижим он лежал, и странен

Был томный мир его чела.

Под грудь он был навылет ранен;

Дымясь, из раны кровь текла.

Онегин получил суровый, страшный, хотя и необходимый урок. Перед ним -- труп друга. Вот теперь окончательно стало ясно, что были они не врагами, а друзьями. Пушкин не только сам понимает мученья Онегина, но и читателя заставляет понять их: Онегину невероятно тяжело. Но Зарецкого ничто не мучит. "Ну что ж? убит", - решил сосед.

Убит!.. Сим страшным восклицаньем

Сражен, Онегин с содроганьем

Отходит и людей зовет.

Зарецкий бережно кладет

На сани труп оледенелый;

Домой везет он страшный клад.

Почуя мертвого, храпят

И бьются кони...

В шести строчках два раза повторяется слово «страшный». Пушкин нагнетает, сознательно усиливает тоску, ужас, охватившие читателя. Вот теперь уже ничего нельзя изменить; то, что произошло, необратимо. Ленский ушел из жизни, уходит и со страниц романа. Нет места романтике и романтикам в слишком уж трезвом и слишком низменном мире; Пушкин еще раз напоминает об этом, прощаясь с Ленским навсегда. Строфы XXXVI -- XXXIX посвящены Ленскому -- уже без малейшей шутливой интонации, очень серьезно. Какой был Ленский?

Поэт, задумчивый мечтатель,

Убит приятельской рукой!

Пушкин не обвиняет Онегина, а объясняет нам его. Неумение и нежелание, думать о других людях обернулось такой роковой ошибкой, что теперь Евгений казнит самого себя. Так смерть Ленского оказывается толчком к перерождению Онегина, но оно еще впереди. Пока Пушкин оставляет Онегина на распутье -- верный своему принципу предельной краткости.

Грушницкий перед дуэлью мог бы читать книги, писать любовные стихи, если бы не превратился в ничтожество. Но тот Грушницкий готовился бы стреляться на самом деле, рисковать своей жизнью, а этот Грушницкий, который принял вызов Печорина, идет на обман, ему нечего страшиться, незачем волноваться за свою жизнь: заряжен будет только его пистолет... Мучила ли его совесть в ночь перед дуэлью, мы не знаем. Он предстанет перед нами уже готовым к выстрелу. Лермонтов не рассказывает о Грушницком, но Печорина он заставляет подробно записать, о чем он думал и что чувствовал: "А! господин Грушницкий! ваша мистификация вам не удастся... мы поменяемся ролями: теперь мне придется отыскивать на вашем бледном лице признаки тайного страха. Зачем вы сами назначили эти роковые шесть шагов? Вы думаете, что я вам без спора подставлю свой лоб... но мы бросим жребий!.. и тогда... тогда... что если его счастье перетянет? если моя звезда, наконец, мне изменит?.." Итак, первое чувство Печорина -- такое же, как у Грушницкого: желание мести. "Поменяемся ролями", "мистификация не удастся" -- вот о чем он заботится; им движут довольно мелкие побуждения; он, в сущности, продолжает свою игру с Грушницким, и только; он довел ее до логического конца. Но ведь конец этот опасен; на карту поставлена жизнь - и, прежде всего его, Печорина, жизнь! Еще не зная о подробностях дуэли, мы уже знаем главное: Печорин жив. Он в крепости -- за что он мог попасть сюда, если не трагический исход дуэли? Мы уже догадываемся: Грушницкий убит. Но Печорин не сообщает этого сразу, он мысленно возвращается к ночи перед дуэлью: "Я думал умереть; это было невозможно: я еще не осушил чаши страданий и теперь чувствую, что мне еще долго жить". В ночь перед дуэлью он "не спал ни минуты", писать не мог, "потом сел и открыл роман Вальтера Скотта... то были "Шотландские Пуритане"; он "читал сначала с усилием, потом забылся, увлеченный волшебным вымыслом..."Но едва рассвело, и нервы его успокоились, он опять подчиняется худшему в своем характере: "Я посмотрелся в зеркало; тусклая бледность покрывала лицо мое, хранившее следы мучительной бессонницы; но глаза, хотя окруженные коричневою тенью, блистали гордо и неумолимо. Я остался доволен, собою". Все, что томило и тайно беспокоило его ночью, забыто. Он готовится к дуэли трезво и спокойно: "...велев седлать лошадей... оделся и сбежал к купальне... вышел из ванны свеж и бодр, как будто собирался на бал". Вернер (секундант Печорина) взволнован предстоящим поединком. Печорин говорит с ним спокойно и насмешливо; даже своему секунданту, своему другу он не открывает "тайного беспокойства"; как всегда он холоден и умен, склонен к неожиданным выводам и сравнениям: "Старайтесь смотреть на меня как на пациента, одержимого болезнью, вам еще неизвестной...", "Ожидание насильственной смерти, не есть ли уже настоящая болезнь?" Наедине же с собой он снова такой, как в первый день пребывания в Пятигорске: естественный, любящий жизнь человек. Дуэль в "Княжне Мери" не похожа ни на один поединок, известный нам из русской литературы. Пьер Безухов стрелялся с Долоховым, Гринев со Швабриным, и даже Базаров с Павлом Петровичем Кирсановым -- без обмана. Дуэль всегда страшный, трагический способ решения споров. И единственное его достоинство в том, что он предполагает абсолютную честность обеих сторон. Любые хитрости во время дуэли покрывали несмываемым позором того, кто пытался хитрить. Дуэль в "Княжне Мери" не похожа ни на один известный нам поединок, потому что в ее основе -- бесчестный заговор драгунского капитана. Конечно, драгунский капитан и не помышляет, что эта дуэль может кончиться трагически для Грушницкого: он сам заряжал его пистолет и не зарядил пистолета Печорина. Но, вероятно, он не помышляет и о возможности гибели Печорина. Уверяя Грушницкого, что Печорин непременно струсит, драгунский капитан и сам этому поверил. Цель у него одна: позабавиться, представить Печорина трусом и тем опозорить его, угрызения совести ему неведомы, законы чести тоже. Все, что происходит перед дуэлью, обнаруживает полную безответственность и глупую самоуверенность драгунского капитана, он убежден, что события пойдут по его плану. А они разворачиваются иначе и, как всякий самодовольный человек, лишившись власти над событиями, капитан теряется и оказывается бессильным. И когда Печорин и Вернер присоединились к своим противникам, драгунский капитан еще был уверен, что руководит комедией.

Мы давно уж вас ожидаем, -- сказал драгунский капитан с иронической улыбкой.

Я вынул часы и показал ему.

Он извинился, говоря, что его часы уходят".

Ожидая Печорина, капитан, видимо, уже говорил своим друзьям, что Печорин струсил, не приедет, -- такой исход дела вполне бы его удовлетворил. Тем не менее, Печорин приехал. Теперь по законам поведения на дуэлях -- секундантам полагалось начать с попытки примирения. Драгунский капитан нарушил этот закон, Вернер -- выполнил.

"-- Мне кажется, -- сказал он, -- что, показав оба готовность драться и заплатив этим долг условиям чести, вы бы могли, господа, объясниться и кончить это дело полюбовно.

Я готов", -- сказал Печорин. "Капитан мигнул Грушницкому"... Роль капитана в дуэли гораздо опаснее, чем может показаться. Он не только придумал и осуществил заговор. Он олицетворяет то самое общественное мнение, которое подвергнет Грушницкого насмешкам и презрению, если он откажется от дуэли. В течение всей сцены, предшествующей дуэли, драгунский капитан продолжает играть свою опасную роль. То он "мигнул Грушницкому", стараясь убедить его, что Печорин трусит -- и потому готов к примирению, то "взял его под руку и отвел в сторону; они долго шептались..."Если бы Печорин на самом деле струсил -- это было бы спасением для Грушницкого: его самолюбие было бы удовлетворено, и он мог бы не стрелять в безоружного. Грушницкий знает Печорина достаточно хорошо, чтобы понимать: он не признает, что был ночью у Мери, не откажется от утверждения, что Грушницкий клеветал. И все-таки, как всякий слабый человек, попавший в сложное положение, он ждет чуда: вдруг произойдет что-то, избавит, выручит...Чуда не происходит, Печорин готов отказаться от дуэли -- при условии, что Грушницкий публично откажется от своей клеветы. На это слабый человек отвечает: "Мы будем стреляться". Вот так Грушницкий подписывает свой приговор, не зная, что Печорину известен заговор драгунского капитана, и не думает, что подвергает опасности свою жизнь. Но он знает, что тремя словами: "Мы будем стреляться" -- отрезал себе дорогу к честным людям. Отныне он -- человек бесчестный. Печорин еще раз пытается воззвать к совести Грушницкого: напоминает, что один из противников "непременно будет убит", на что Грушницкий отвечает: "Я желаю, чтобы это были вы...""А я так уверен в противном...", - говорит Печорин, сознательно отягощая совесть Грушницкого. Если бы Печорин разговаривал с Грушницким наедине, он мог бы добиться раскаяния или отказа от дуэли. Тот внутренний, неслышный разговор, который идет между противниками, мог бы состояться; слова Печорина доходят до Грушницкого: "во взгляде его было какое-то беспокойство", "он смутился, покраснел" -- но разговор этот не состоялся из-за драгунского капитана. Печорин со страстью погружается в то, что он называет жизнью. Его увлекают интрига, заговор, запутанность всего этого дела... Драгунский капитан расставил свою сеть, надеясь поймать Печорина. Печорин обнаружил концы этой сети и взял их в свои руки; он все больше и больше стягивает сеть, а драгунский капитан и Грушницкий этого не замечают. Условия дуэли, выработанные накануне, жестоки: стреляться на шести шагах. Печорин настаивает на еще более суровых условиях: он выбирает узенькую площадочку на вершине отвесной скалы и требует, чтобы каждый из противников стал на самом краю площадки: "таким образом даже легкая рана будет смертельна... Тот, кто будет ранен, полетит непременно вниз и разобьется вдребезги..."Все-таки Печорин -- очень мужественный человек. Ведь он-то идет на смертельную опасность и умеет при этом так держать себя в руках, чтобы еще успевать видеть вершины гор, которые "теснились... как бесчисленное стадо, и Элъбрус на юге", и золотой туман... Только подойдя к краю площадки и посмотрев вниз, он невольно выдает свое волнение: "...там внизу казалось темно и холодно, как в гробе; мшистые зубцы скал, сброшенных грозою и временем, ожидали своей добычи". Через полтора месяца после дуэли Печорин откровенно признается в дневнике, что сознательно поставил Грушницкого перед выбором: убить безоружного или опозорить себя, но понимает Печорин и другое; в душе Грушницкого "самолюбие и слабость характера должны были торжествовать!.." Поведение Печорина трудно назвать вполне благородным, потому что у него все время двойные, противоречивые устремления: с одной стороны, он как будто озабочен судьбой Грушницкого, хочет заставить его отказаться от бесчестного поступка, но, с другой стороны, больше всего заботит Печорина собственная совесть, от которой он наперед откупается на случай, если произойдет непоправимое и Грушницкий превратится из заговорщика в жертву. Грушницкому выпало стрелять первому, а Печорин продолжает экспериментировать; он говорит своему противнику: "...если вы меня не убьете, то я не промахнусь! -- даю вам честное слово". Эта фраза опять имеет двойную цель: еще раз испытать Грушницкого и еще раз успокоить свою совесть, чтобы потом, если Грушницкий будет убит, сказать себе: я чист, я предупреждал… Измученный совестью, " Грушнцкий покраснел; ему было стыдно убить человека безоружного... но как признаться в таком подлом умысле?.." Вот когда становится жалко Грушницкого: за что его так запутали Печорин и драгунский капитан? Почему такой дорогой ценой он должен платить за самолюбие и эгоизм -- мало ли людей живет на белом свете, обладая худшими недостатками, и не оказываются в таком трагическом тупике, как Грушницкий! Мы забыли о Вернере. Он знает все то, что знает Печорин, но понять его замысел Вернер не может. Прежде всего, он не обладает мужеством Печорина, не может постичь решимости Печорина стать под дуло пистолета. Кроме того, он не понимает главного: зачем? Для какой цели Печорин рискует своей жизнью?

"Пора, -- шепнул... доктор... Посмотрите, он уже заряжает... если вы ничего не скажете, то я сам..."Реакция Вернера естественна: он стремится предотвратить трагедию. Ведь опасности прежде всего подвергается Печорин, ведь первым будет стрелять Грушницкий! Всякий человек -- и врач в особенности -- не имеет права допускать ни убийства, ни самоубийства. Дуэль - другое дело; там были свои законы, на наш современный взгляд, чудовищные, варварские; но Вернер, конечно, не мог и не должен был бы мешать честной дуэли. В том же случае, который мы видим, он поступает недостойно: уклоняется от необходимого вмешательства -- из каких побуждений? Пока мы понимаем одно: Печорин и здесь оказался сильнее, так как Вернер подчинился его воле так же, как подчиняются все остальные.

И вот Печорин "стал на углу площадки, крепко упершись левою ногою в камень и наклонясь немного наперед, чтобы в случае легкой раны не опрокинуться назад". Грушницкий начал поднимать пистолет...

"Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев, как полотно, повернулся к своему секунданту.

Трус! -- отвечал капитан.

Выстрел раздался".

Опять -- драгунский капитан! В третий раз Грушницкий готов был поддаться голосу совести -- или, может быть, воле Печорина, которую он чувствует, которой привык подчиняться, -- готов был отказаться от бесчестного замысла. И в третий раз драгунский капитан оказался сильнее. Каковы бы ни были побуждения Печорина, здесь, на площадке, он представляет честность, а драгунский капитан -- подлость. Зло оказалось сильнее, выстрел раздался. Когда Печорин в последний раз пытается воззвать к совести Грушницкого, драгунский капитан снова вмешивается: "Господин Печорин!.. вы здесь не для того, чтоб исповедовать, позвольте вам заметить..."Грушницкий раздавлен, уничтожен насмешливым презрением, ему одного только хочется: чтобы все скорее кончилось, раздался выстрел Печорина -- осечка, и остаться наедине с сознанием, что заговор провалился, Печорин победил, а он, Грушницкий, опозорен. И в эту секунду Печорин добивает его: "Доктор, эти господа, вероятно второпях, забыли положить пулю в мой пистолет: прошу вас зарядить его снова, и хорошенько!" Только теперь Грушницкому становится ясно; Печорин все знал! Знал, когда предлагал отказаться от клеветы, знал, стоя перед дулом пистолета. И только что, когда советовал Грушницкому "помолиться богу", спрашивал, не говорит ли чего-нибудь его совесть, -- тоже знал! Драгунский капитан пытается продолжать свою линию: кричит, протестует, настаивает. Грушницкому уже все равно. "Смущенный и мрачный", он не смотрит на знаки капитана. В первую минуту он, вероятно, даже не может осознать, что несет ему заявление Печорина; он испытывает только чувство безысходного позора. Позже он поймет: слова Печорина означают не только позор, но и смерть. Печорин в последний раз пытается предотвратить трагедию: "Грушницкий, -- сказал я: еще есть время. Откажись от своей клеветы, и я тебе прощу все; тебе не удалось меня подурачить, и мое самолюбие удовлетворено, -- вспомни, мы были когда-то друзьями". Но Грушницкий именно этого не может вынести: спокойный, доброжелательный тон Печорина унижает его еще больше -- снова Печорин победил, взял верх; он благороден, а Грушницкий...

"Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали.

Стреляйте! -- отвечал он. -- Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места...

Finita la comedia! - сказал я доктору.

Он не отвечал и с ужасом отвернулся".

Комедия обернулась трагедией, Вернер ведет себя нисколько не лучше драгунского капитана. Сначала он не удержал Печорина, когда тот стал под пулю. Теперь, когда свершилось убийство, доктор отвернулся -- от ответственности.

Эпизод дуэли Базарова и Павла Петровича Кирсанова занимает важное место в романе. Дуэль происходит после возвращения Базарова от Одинцовой. После безответной любви к Анне Сергеевне Базаров вернулся другим человеком, он выдержал это испытание любовью, заключающееся в том, что он отрицал это чувство, не верил, что оно так сильно влияет на человека и не зависит от его воли. Вернувшись в поместье Кирсановых, он сближается с Фенечкой и даже целует ее в беседке, не зная, что за ними наблюдает Павел Петрович. Это происшествие и является поводом для дуэли, потому что, оказывается, что Фенечка не безразлична Кирсанову. После дуэли Базаров вынужден уехать в поместье к родителям, где он умирает. Базаров считает, что «с теоретической точки зрения дуэль - нелепость; ну а с практической точки зрения - это дело другое», он не позволил бы «оскорбить себя, не потребовав удовлетворения». Это его отношение к дуэлям вообще, а к дуэли с Кирсановым он относится иронично В этом эпизоде, так же, как и в предыдущих, проявляется огромная гордость Базарова. Он не боится дуэли, усмешка слышна в его голосе. Павел Петрович в этом эпизоде проявляет свой прирожденный аристократизм. Вызывая Базарова на дуэль, он говорил пафосно и официально, употребляя длинные пышные фразы. Павел Петрович, в отличие от Базарова, относится к дуэли серьезно. Он оговаривает все условия дуэли и даже готов прибегнуть к «насильственным мерам», чтобы, если понадобится, заставить Базарова принять вызов. Еще одна деталь, подтверждающая решительность намерений Кирсанова, - трость, с которой он пришел к Базарову. Тургенев замечает: «Он обыкновенно хаживал без трости». После дуэли Павел Петрович предстает перед нами не заносчивым аристократом, а страдающим физически и нравственно пожилым человеком. Павел Петрович Кирсанов с самого начала не понравился другу его племянника Базарову. По мнению обоих, они принадлежали к разным сословным группам: Кирсанов даже не пожал руку Базарову, когда они в первый раз встретились. У них были разные взгляды на жизнь, они друг друга не понимали, противостояли друг другу во всём, презирали друг друга, часто между ними происходили столкновения, ссоры. Насчёт причины вызова на дуэль он сказал так: «Полагаю… неуместным вникать в настоящие причины нашего столкновения. Мы друг друга терпеть не можем. Чего больше?». Базаров согласился, но назвал дуэль «глупой», «необычайной». Происходит она на следующий же день рано утром. Секундантов у них не было, был только свидетель - Пётр. Пока Базаров отмерял шаги, Павел Петрович заряжал пистолеты. Они разошлись, прицелились, выстрелили, Базаров ранил Павла Петровича в ногу… Хотя они должны были по условию стрелять ещё раз, он подбежал к противнику и перевязал ему рану, послал Петра за дрожками. Приехавшему с Петром Николаю Петровичу решили сказать, что повздорили из-за политики.

Автор, так же, как и Базаров, относится к дуэли с иронией. Павел Петрович показан комически. Тургенев подчеркивает пустоту элегантно-дворянского рыцарства. Он показывает, что Кирсанов проиграл в этой дуэли: «Он стыдился своей заносчивости, своей неудачи, стыдился всего задуманного им дела…» И при этом автор нисколько не жалеет Павла Петровича и заставляет его терять сознание после ранения. «Экая глупая физиономия!» - проговорил с насильственной улыбкой раненый джентльмен». Базарова Тургенев вывел благородным победителем, автор описывает утреннюю природу, на фоне которой шли Базаров с Петром, как бы показывая, что они, дураки, рано встали, разбудили природу и пришли на поляну заниматься «глупостью», зная, что ничем хорошим это не закончится. Также автор показывает особое поведение Павла Петровича перед дуэлью: «Павел Петрович подавлял всех, даже Прокофьича, своею леденящею вежливостью», что говорит о том, что он хотел выиграть дуэль, очень надеялся на это, хотел поквитаться, наконец, с «нигилистами»: «Он мне прямо в нос целит, и как щурится старательно, разбойник!» - думал во время дуэли Базаров. Сцена с дуэлью занимает одно из завершающих мест в романе. После неё герои стали хоть немножко, но по-другому относиться друг к другу: либо хорошо относиться, либо вообще никак не относиться. Дуэль является разрешением конфликта Павла Петровича и Базарова, завершение идеологических споров, приводящих к открытому столкновению. Этот эпизод является одним из кульминационных моментов романа.

В трех дуэлях («Евгений Онегин», «Капитанская дочка», «Герой нашего времени») один из героев выступает благородным защитником чести девушки. Но Печорин на самом деле защищает Мери от оскорбления, а Ленский в силу своего романтического восприятия действительности «мыслит: буду ей спаситель», считает недоразумение причиной для дуэли. В основе пушкинского конфликта лежит неумение Татьяны «властвовать собою», не показывать своих чувств, в основе лермонтовского - низость души, подлость и коварство Грушницкого. Гринев также дерется за честь дамы. Причины дуэлей во всех рассматриваемых произведениях совершенно различны. Онегин не смог противостоять общественному мнению и опорочить свою честь, Гринев любит Марью Ивановну и не может позволить оскорблять ее честь, Печорину скучно в этом мире, дуэлью с Грушницким он хотел внести разнообразие в свою жизнь, Базаров с Кирсановым враждовали. У них были разные взгляды на жизнь, они друг друга не понимали, противостояли друг другу во всём, презирали друг друга, потому как принадлежали к разным эпохам. Между Онегиным и Ленским поединок был равным, с соблюдением всех правил, исключая некоторые нарушения. Онегин и Зарецкий (секундант Ленского) - оба нарушают правила дуэли. Первый, чтобы продемонстрировать свое раздраженное презрение к истории, в которую он попал против собственной воли и в серьезность которой все еще не верит, а Зарецкий потому, что видит в дуэли забавную, хотя порой и кровавую историю, предмет сплетен и розыгрышей… В «Евгении Онегине» Зарецкий был единственным распорядителем дуэли, потому что «в дуэлях классик и педант», он вел дело с большими упущениями, сознательно игнорируя все, что могло устранить кровавый исход. Зарецкий мог остановить дуэль и в другой момент: появление Онегина со слугой вместо секунданта было ему прямым оскорблением (секунданты, как и противники, должны быть социально равными), а одновременно и грубым нарушением правил, так как секунданты должны были встретиться накануне без противников и составить правила поединка. В «Капитанской дочке» отсутствие секундантов позволяет Швабрину нанести предательский удар, что противоречит понятиям Гринева о чести. В романе «Герой нашего времени» Грушницкий нарушил законы дуэлей: он собирался убить фактически безоружного человека, но струсил и не сделал этого. В дуэли Базарова и Кирсанова соблюдались все правила ведения дуэли, единственное отступление от них: вместо секундантов - свидетель, «ибо где ж их взять?» Важную роль во всех дуэлях играют секунданты. В «Герое нашего времени» именно Иван Игнатьевич становится организатором заговора против Печорина. Это драгунский капитан уговорил Грушницкого не заряжать пистолеты. Иван Игнатьевич хотел при помощи Грушницкого отомстить Печорину за то, что последний считает себя, да и является не таким, как «водяное общество», он выше этого общества. Роль драгунского капитана в дуэли гораздо опаснее, чем может показаться. Он не только придумал и осуществил заговор. Он олицетворяет то самое общественное мнение, которое подвергнет Грушницкого насмешкам и презрению, если он откажется от дуэли. Зарецкий в «Евгении Онегине» похож на Ивана Игнатьевича: они оба недалекие, завистливые, для них дуэль - не более чем развлечение. Зарецкий, так же, как и драгунский капитан, олицетворяет общественное мнение. Итоги дуэлей в этих произведения различны. У Пушкина в «Евгении Онегине» дуэль заканчивается смертью Ленского, в «Капитанской дочке» - Швабрин не по правилам ранит Гринева. У Лермонтова Печорин убивает Грушницкого. У Тургенева Базаров ранит Павла Петровича в ногу. Дуэль для Онегина служит толчком к новой жизни, в нем просыпаются чувства, и он живет не только умом, но и душой. Печорин же понимает, что смерть Грушницкого ничего не изменила ни в окружающем мире, ни в нем самом. Печорин лишь в очередной раз разочаровывается в жизни и чувствует опустошение. Гринев после дуэли решается признаться Марье Ивановне в любви и предлагает ей стать его женой. После дуэли Базаров вынужден уехать в поместье к родителям, где он умирает. В «Капитанской дочке» Поединок Швабрина и Гринева нужен, чтобы показать понимание людей разных эпох такого явления как дуэль. В романе Пушкина неумение и нежелание, думать о других людях обернулось такой роковой ошибкой, что теперь Евгений казнит самого себя. И уже не может не думать о содеянном, не может не научиться тому, чего раньше не умел: страдать, раскаиваться, мыслить... Дуэль является разрешением конфликта Павла Петровича и Базарова, завершение идеологических споров, приводящих к открытому столкновению. Этот эпизод является одним из кульминационных моментов романа. Таким образом, все дуэлянты в этих произведениях в большей или в меньшей степени нарушают кодекс дуэли. В повести «Капитанская дочка», события которой разворачиваются в XVIII веке, дуэльный кодекс еще размыт и не определен. В XIX веке дуэльный кодекс претерпевает изменения. С середины XIX века он не имеет большого значения для дуэлянтов, не играет особой роли в поединке. В начале века вызов на дуэль передается секундантом, в конце века - самим дуэлянтом, а повод для дуэли вообще может быть не пояснен. Также неважно наличие секундантов. Меняется и отношение к дуэли. В начале века к дуэли относились серьезно, как к институту, в конце века к дуэли и ко всем ее ритуалам начинают относиться иронично. Единственное, что остается неизменным, - это преддуэльное оговорение условий поединка, хотя в конце века об условиях позволяется договариваться практически во время дуэли.

Список использованной литературы

1. Белинский В. Г. Статьи о Пушкине, Лермонтове, Гоголе. М.: Просвещение, 1983.

3. Гордин Я. А. Дуэли и дуэлянты. М.: Просвещение, 1980.

5. Пушкин А.С. Евгений Онегин. Проза. М.: ЭКСМО-ПРЕСС, 2001.

7. Рейфман И. Ритуализированная агрессия: дуэль в русской культуре и литературе. М.: Новое литературное обозрение, 2002.

8. Тургенев И.С. Отцы и дети, повести, рассказы, стихотворения в прозе. М.: АСТ ОЛИМП, 1997.

9. Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени. М.: Правда, 1990.

10. Пушкин А.С. Капитанская дочка. АСТ Москва, 2008 г.

Размещено на Allbest.ru

...

Подобные документы

Дуэль в русской литературе. Дуэль как акт агрессии. История дуэли и дуэльный кодекс. Дуэли у А.С. Пушкина в "Капитанской дочке", "Евгении Онегине". Дуэль в романе М.Ю. Лермонтова "Герой нашего времени". Дуэль в произведении И.С. Тургенева "Отцы и дети".

научная работа , добавлен 25.02.2009


Правила и порядок проведения русской дуэли. Исследование роли дуэлей как способа защиты достоинства и чести человека на примере литературных героев: Онегин и Ленский, Печорин и Грушницкий, Базаров и Павел Петрович, Пьер Безухов и офицер Долохов.

курсовая работа , добавлен 04.05.2014


Главный герой романа М.Ю. Лермонтова "Герой нашего времени", его друзья и недруги. Эпизод поединка как один из ключевых в романе. Ночь перед дуэлью. "Демонические" свойства натуры Печорина. Место образа Грушницкого в романе. Дневниковые записи героя.

презентация , добавлен 14.10.2012


Проблема "лишних людей" в русской литературе XIX века на примере Онегина, Печорина и Бельтова. Проблема "Новых людей" на примере Кирсанова, Лопухова, Веры Павловны и Рахметова. Вопросы семейных отношений в произведениях А. Герцена и Н. Чернышевского.

дипломная работа , добавлен 13.01.2014


Общая характеристика и специфически признаки романа Пушкина "Евгений Онегин", его структура и основные сюжетные линии. Шестая глава романа как ключевой эпизод в понимании характеров героев. Место и значение сцены дуэли между Ленским и Онегиным в романе.

реферат , добавлен 26.04.2011


Изучение биографии и творческого пути Михаила Юрьевича Лермонтова - русского поэта, прозаика, драматурга, художника, офицера. Первые произведения: поэма "Индианка", "Хаджи-Абрек". Первое пребывание Лермонтова на Кавказе. Пробы в живописи. Место дуэли.

презентация , добавлен 13.05.2012


Происхождение М. Лермонтова. Основные моменты его жизни: учеба в Московском университете, взгляды на общественные отношения и поэтическая деятельность. Особенности первой любви поэта и ее влияние на творчество. Причины дуэли и смерти Лермонтова.

презентация , добавлен 15.03.2011


Краткий очерк жизни, личностного и творческого становления великого русского писателя и поэта А.С. Пушкина. Анализ и хронология написания основных произведений данного автора, их тематика. Женитьба Пушкина и основные причины его дуэли, смерть гения.

презентация , добавлен 12.11.2013


Происхождение и семья Михаила Юрьевича Лермонтова. Детские годы поэта, влияние на его становление бабушки Е.А. Арсеньевой. Первые учителя, развитие поэтического таланта юноши. Причины ссылки на Кавказ, трагические события дуэли и похорон в Пятигорске.

презентация , добавлен 05.12.2013


Биография великого русского поэта М.Ю. Лермонтова. Происхождение поэта из дворянского рода Столыпиных по матери и шотландского рода по отцу. Влияние впечатлений от Кавказа. Начало поэтического творчества, выбор военной карьеры. Смерть поэта на дуэли.

Дуэль... Поединок чести... У каждого человека есть своя ассоциация с этим словом. Для кого-то - это схватка двух сердец за право быть любимым, для кого-то - кровавый бой, в котором выживает сильнейший... Но любой, услышав слово "дуэль", вспомнит о русской культуре, о Пушкине и Дантесе, о Лермонтове и Мартынове... Самые знаменитые писатели и поэты перенесли схватки из своих произведений в жизнь. Но почему же подобный способ защиты чести стал столь популярным? Почему дуэль унесла тысячи людей именно в России?
Для начала необходимо разобраться в правилах проведения поединков. Правда ли, что, в случае дуэли, выживший должен был остаться лишь один? Что имелись предписания даже в отношении одежды противников? Это действительно так. Самый известный дуэльный кодекс В.Дурасова гласит: "373.При дуэли участники имеют право оставаться в обыкновенной одежде предпочтительно темного цвета. Крахмальное белье и верхнее платье из плотной ткани не допускаются"; "1.Дуэль может и должна происходить только между равными". Противники не должны были иметь украшений, повязок и всего, что может предотвратить ранение, секунданты обязывались проверить место проведения поединка, оружие, расстояние между участниками дуэли, даже правильность выпавшего жребия... Но при этом, дуэль оставалась неофициальной, запрещенной законами государства. "Запретный плод сладок," - существует высказывание, и именно следуя этому правилу, люди гибли, защищая свою честь или любовь...
Но немалую роль в популяризации поединков сыграла и русская литература. Каждому была известна дуэль Грушницкого и Печорина в романе Михаила Юрьевича Лермонтова "Герой нашего времени", проведенная по всем правилам, несмотря на первоначальные планы одного из ее участников. Герой был убит: "Я выстрелил... Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было. Только прах легким столбом еще вился на краю обрыва". Невзирая на правдивость своей "клеветы", на невиновность, погиб бывший "друг" Печорина. "Dura lex, sed lex", - закон суров, но это закон - две тысячи лет назад произнес Цицерон, но его слова оказались актуальны для любого времени.
Так, даже в современной литературе писатели обращаются к теме дуэли и ее правил. Например, в произведении Дмитрия Емца "Мефодий Буслаев. Танец меча" два главных героя должны сойтись в поединке, из которого живым способен выйти лишь один: учитель или ученик. "Клинок же Мефа, который должен был встретить только воздух, почему-то не встретил его. Он врезался Арею над ключицей, преодолел короткое сопротивление плоти и пронесся дальше". От клинка, от пистолета никто не уйдет живым, даже самый умелый боец, допустивший в своей жизни лишь одну ошибку. Dura lex, sed lex...
Дуэль - это знаменитый плод познания добра и зла, запретный в России, но оттого более желанный, подогревающий интерес и адреналин. Вот только попробовать его в полную силу можно лишь раз, а потом никогда не вернуться домой. Дуэль - попытка узнать новую жизнь, более насыщенную и притягательную. Перед этим не устояли ни Онегин, ни Пушкин, ни Печорин, ни Лермонтов. Да разве мог кто-то из них отказаться от шанса почувствовать пьянящий вкус смерти, зная, что есть возможность спастись?..

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО

И ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

«ВОРОНЕЖСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

НАУЧНОЕ ОБЩЕСТВО УЧАЩИХСЯ

Доклад

Тема дуэли в русской литературе

Выполнил

Зеленин Олег

(ученик 10 «А» МОУ «Хохольский лицей»)

Учитель

Крюкова Л.В.

Воронеж – 2010

Содержание

Понятие о дуэли.

1. История дуэли.

   Наказание.

   Виды оружия.

   Разновидности пистолетных дуэлей.

   «Неписанный порядок дуэли».

«Литературные» дуэли.

Причины дуэли, отраженные в литературе.

Обращение писателей – романтиков к теме дуэли.

Герцен о дуэли.

Взгляд на дуэли В.Дорошевича.

Изменение представлений о нравственных ценностях в буржуазную эпоху.

Понятие о дуэли в современном мире.

«Как жаль, что сейчас нет дуэлей!» - слышим мы нередко из уст несправедливо обиженного и оскорбленного человека. И это сожа­ление почему-то не кажется нам странным в век, когда дуэль как способ разрешения вопросов чести стала уже анахронизмом, неле­постью, несуразицей. Известие о том, что некто вызвал своего обид­чика на поединок, может вызвать у нас лишь улыбку, будет воспри­нято как фарс, как экстравагантная и легкомысленная причуда.

История поединков уходит в глубокую древность. Дрались из-за женщин, за право владения землей, ради мести, наконец, просто чтобы показать свою силу и унизить, а то и уничтожить соперника. Еще в древние времена были известны судебные поединки, назначавшиеся для решения споров по имущественным и иным вопросам, цирковые бои гладиаторов в Древнем Риме, средневековые рыцарские турниры, кулачные бои на Руси. Но не они входят в понятие классической дуэли. Наиболее емким и точным нам представляется определение дуэли, данное русским военным писателем начала века П. А. Швейковским: «Поединок есть условленный бой между двумя лицами смертоносным оружием для удовлетворения поруганной чести, с соблюдением известных установленных обычаем условий относительно места, времени, оружия и вообще обстановки выполнения боя ». Из этого определения можно вычленить следующие основные признаки классической дуэли:

цель дуэли - удовлетворение поруганной чести (а не цирковое представление, не решение спора и не состязание в силе);

участников дуэли только двое (а не «стенка на стенку»), т. е. оскорбленный и его обидчик (отсюда само слово «дуэль»);

средство дуэли - смертоносное оружие .

История дуэлей начинается со второй половины XVI столетия, когда офицерский корпус состоял целиком из дворян, для которых понятие об офицерской чести было преувеличенным. Ни один офицерский корпус не оставил бы в своих рядах офицера, отклонившего вызов на дуэль. Однако ни государство, ни монарх не позволяли, чтобы их подданные сами решали свои споры, и поэтому дуэли непрестанно запрещались. Во Франции, Австрии, Пруссии, на Руси поединки карались смертной казнью.

139-й воинский артикул, принятый в 1715 году императором Петром 1, строго воспрещал дуэли между офицерами, причём казни через повешение подлежал также и погибший на дуэли: «Все вызовы, драки и поединки чрез сие наижесточайше запрещаются <…> Кто против сего учинит, оный всеконечно, как вызыватель, так и кто выйдет, имеет быть казнен, а именно повешен, хотя из них кто будет ранен или умерщвлен, или хотя оба не ранены от того отойдут. И ежели случится, что оба или один из них в таком поединке останется, то их и по смерти за ноги повесить». Практика поединков стала получать распространение среди дворянской молодёжи в царствование Екатерины второй, что побудило последнюю издать в 1787 году «Манифест о поединках», который называл дуэли чужестранным насаждением: участникам (включая секундантов) дуэли, окончившейся бескровно, устанавливался в качестве наказания денежный штраф, а обидчику - пожизненная ссылка в Сибирь; за причинение вреда здоровью и жизни наказание назначалось как за соответствующие умышленные преступления.

Не оставляли «в покое» и секундантов: секундант Пушкина был приговорен к повешению за участие в роковой дуэли, хотя позднее помилован. Несмотря на преследования, дуэли не прекращались.

Основным видом оружия первоначально было холодное, и в XVII веке бесконечные дуэли на шпагах превращались в кровавые драки. По мере совершенствования огнестрельного оружия споры начинают разрешаться при его помощи, ведь трудно было найти военного человека, не могущего попасть в цель с расстояния в 10 шагов (семь метров). К примеру, Пушкин попадал в карточного туза именно с такого расстояния.

Как ни странно, но официальное положение о дуэлях появилось сравнительно поздно. На протяжении полутораста лет пользовались изустными сведениями либо рукописными правилами, созданными в каждой стране. Так происходило до 1836 года, пока парижский «Жокей-клуб» не занялся их обработкой. Во главе этого дела встал граф Шатовиллар и несколько других знатных особ. Вскоре созданный ими дуэльный кодекс был подписан 76 выдающимися личностями того времени и опубликован. Этот кодекс служил дуэлянтам вплоть до 1881 года, пока граф де Сен Томас не выпустил «Новый дуэльный кодекс». Признавалось несколько разновидностей пистолетных дуэлей . Три из них были главными: дуэль с неподвижными стрелками, дуэль с «барьерами» и дуэль на параллельных линиях. Кроме того, существовали поединки с разными условиями, к которым относились стрельба на укороченной дистанции, дуэль на одном пистолете, поединки на ружьях, карабинах, револьверах и, наконец, американская дуэль. Дуэль не всегда выбиралась произвольно, ее вид зависел от тяжести нанесенного оскорбления, каковых было три: простая обида, нанесенная от обычной невежливости; позорное оскорбление и самое серьезное – оскорбление действием . При простом оскорблении обиженный выбирал оружие, при позорном – оружие и вид дуэли, при последнем – оружие, вид дуэли и расстояние.

Неписаный порядок дуэли

Неписаный порядок проведения дуэли был следующим. В заранее условленное время (обычно утром) противники, секунданты и врач прибывали в назначенное место. Опоздание допускалось не свыше 15 минут; в противном случае опоздавший считался уклонившимся от дуэли. Поединок начинался обычно через 10 минут после прибытия всех. Противники и секунданты приветствовали друг друга поклоном. Избранный секундантами из своей среды распорядитель предлагал дуэлянтам в последний раз помириться (если суд чести признавал это возможным). В случае их отказа распорядитель излагал им условия поединка, секунданты обозначали барьеры и в присутствии противников заряжали пистолеты. Секунданты занимали места параллельно линии боя, врачи - позади них. Все действия противники совершали по команде распорядителя. На самой дуэли противники не могли между собой разговаривать, одежде полагалось быть темной, но ворот у рубашки – белый. Оба дуэлянта должны были опустошить карманы, снять запонки и застежки. Про шляпы в правилах ничего не говорилось, но обычно они снимались. Оружие противники получали от секундантов на предохранительном взводе. Дуэль начиналась по команде старшего секунданта со слов «Взводите» или «Стреляйтесь», произносимых беспристрастным голосом. В дуэльном кодексе оговаривалось, как поступать, если один из противников умышленно выстрелит в сторону. Если это делает обиженный, то обидчик также должен отказаться от выстрела. Однако если обидчик стреляет в воздух, то ничто не мешает обиженному выстрелить точно в цель.

Варианты дуэли

Дуэли на пистолетах имели несколько вариантов.

Вариант 1 Противники становились на дистанции от 15 до 40 шагов друг от друга и, оставаясь неподвижными, поочередно стреляли по команде (интервал между командой и выстрелом должен был быть не менее 3 секунд, но не более 1 минуты). Если оскорбление было средним или тяжелым, то оскорбленный имел право стрелять первым (но только с дистанции в 40 шагов, т. е. максимальной), в противном случае право первого выстрела решал жребий.

Вариант 2 (сравнительно редкий). Противники становились спиной друг к другу на дистанции 25 шагов и, оставаясь неподвижными на этом расстоянии, непрерывно стреляли через плечо.

Вариант 3 (едва ли не самый распространенный). Противники вставали на расстоянии до 30 шагов друг от друга и по команде шли к барьерам, расстояние между которыми было не менее 10 шагов, по команде же первый на ходу стрелял, но ответного выстрела ожидал стоя на месте (стрельба без команды допускалась в случае, если барьеры отстояли на 15-20 шагов друг от друга, а противники в исходном положении - до 50 шагов; но это сравнительно редкая разновидность). При такой дуэли время на ответный выстрел не превышало 30 секунд, для упавшего - 1 минуты с момента падения. Переступать барьеры запрещалось. Осечка тоже считалась за выстрел. Упавший мог стрелять лежа (как стрелял раненый Пушкин в Дантеса). Если при такой дуэли после четырех выстрелов ни один из противников не получал ранения, то ее можно было прекращать.

Вариант 4 Противники становились на расстоянии 25-35 шагов, располагаясь по параллельным линиям, так что каждый из них имел своего противника справа от себя, и шли по этим линиям к барьерам, отстоявшим друг от друга на 15 шагов, по команде останавливаясь и стреляя.

Вариант 5 Противники располагались на расстоянии 25-35 шагов и, оставаясь неподвижными, стреляли одновременно - по команде на счет «раз-два-три» или по сигналу в три хлопка. Такая дуэль была наиболее опасной, и нередко погибали оба противника. По окончании противники подавали друг другу руки.

Заметим, что эти правила (хотя бы то же расстояние), устоявшиеся к концу XIX века, были во многом гуманнее, чем обычные правила русских дуэлей первой половины XIX века. Любопытно, что если во второй половине XIX века число дуэлей в русской армии явно пошло на спад, то после официального разрешения в 1894 году их количество вновь резко возрастает. Особняком стояла американская дуэль. Иногда «американской» называлась не дуэль, а вытягивание жребия, после чего вынувший черный шар был обязан застрелиться в течение года. Настоящая американская дуэль представляла собой скорее охоту, когда соперники отправлялись в лес на несколько дней и отслеживали там друг друга, используя всякие хитрости, вроде ложных костров, чучел и засад. Порой американская дуэль выглядела, как обычный поединок с револьвером или ножом, но проводилась без секундантов на глазах у зрителей. Самой острой являлась дуэль без свидетелей в запертом помещении, как она описана у Майн Рида в романе «Всадник без головы». Однако наиболее изощренной формой дуэли была дуэль под названием «ку-ку». Этот поединок проводился в полностью затемненной комнате, со снятой обувью. Один из противников кричал «ку-ку», а другой стрелял на звук. Тот, кто крикнул, был обязан оставаться на месте. После чего роли менялись, пока один не был убит или ранен.

И все же сама мысль о дуэли в наш век, когда «смертельные» ссоры и обиды завершаются выстрелом из-за угла, ударом ножа или оказавшегося под рукой утюга, кажется нам, несомненно, благо­родной.

Правда, мы вряд ли нашли бы сегодня охотников пойти к барь­еру и подставить себя под пулю, но социологический опрос, безуслов­но, выявил бы немалое число людей, готовых признать статус дуэ­ли, как средства защиты человеческого достоинства. Любопытнейший парадокс. В девятнадцатом веке все мыслящие люди теоретически осознавали бессмысленность и нелепость дуэли, расценивая ее как убийство, уголовное преступление, и, тем не менее, не колеблясь, бра­ли в руки оружие. Презирая дуэль как средство разрешения воп­росов чести и, уж конечно, не относясь к ней как к «суду божь­ему», Пушкин, тем не менее, всякий раз, порой по незначительному поводу, встречает противника у барьера-вплоть до последнего, рокового своего поединка.

У Пушкина дуэль с Дантесом была не первой. Вызовов на его счету числится целых двадцать девять; правда, в большинстве случаев противники помирились до барьера (а несколько дуэлей предотвратил генерал Инзов, перед поединком бравший поэта под арест). Однако случалось и Пушкину выйти к барьеру – например, с полковником Старовым, с которым они сделали по два выстрела (все мимо), и с близким другом Кюхельбекером, обидевшимся на ехидные стихи лицейского друга. «Кюхля» стрелял первым и промахнулся, Пушкин же воспользовался правом стреляющего вторым и отказался от выстрела. Однако в случае с Дантесом он был твёрдо намерен убить противника. До потомства дошел текст условий дуэли между Пушкиным и Дантесом. Для иллюстрации приведем его полностью:

«Правила дуэли между господином бароном Жоржем Геккереном и господином Пушкиным»

Противники ставятся на расстоянии 20 шагов друг от друга и 10 шагов от барьеров, расстояние между которыми равняется 10 шагам.

Вооруженные пистолетами противники, по данному знаку идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут стрелять.

Сверх того принимается, что после выстрела противникам не дозволяется менять место, для того чтобы выстреливший первым подвергся огню своего противника на том же самом расстоянии.

Когда обе стороны сделают по выстрелу, то в случае безрезультатности поединок возобновляется как бы в первый раз, противники ставятся на то же расстояние в 20 шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила.

Секунданты являются непосредственными посредниками во всяком отношении между противниками на месте.

Секунданты, нижеподписавшиеся и облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый свою сторону, своей честью строгое соблюдение изложенных здесь условий.

Поэтому Дантес, когда ему уже во Франции выговаривали за убийство Пушкина, очень удивлялся: а что мне, дескать, оставалось делать? Другой вопрос, чьи действия послужили причиной поединка. Потому-то Тургенев в числе немногих совершённых им в жизни подлостей числил то, что как-то за границей при встрече пода л руку Дантесу.

Столь же необъяснимо, по нашим современным представлениям, и поведение М. Лермонтова, называющего Дантеса убийцей в своем знаменитом стихотворении и обреченно подставляющего себя под пулю другого убийцы - Мартынова.

С Лермонтовым причина дуэли гораздо более туманна: нанёс Мартынову какое-то оскорбление, никто толком даже не понимал какое, но – явно не первое. По воспоминаниям современников, похоже, как будто Лермонтов хотел разыграть сцену из «Героя нашего времени», предназначив Мартынову роль Грушницкого. Он наносил ему обиду за обидой, дабы тот наконец сыграл то, что ему определено.

Вот что об этом говорит секундант поэта Васильчиков: «Что он сказал, мы не расслышали, знаю только, что, выходя из дома на улицу, Мартынов подошёл к Лермонтову и сказал ему тихим и ровным голосом по-французски: « Вы знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах». На что Лермонтов таким же спокойным тоном отвечал: «А если не любите, то потребуйте у меня удовлетворения».

Менее известна другая «литературная» дуэль, которая могла стоить России одного из двух замечательных поэтов: Николая Гумилёва или Максимилиана Волошина. К счастью, она обернулась не трагедией, а чем-то вроде водевиля.

Волошин и Елизавета Дмитриева придумали «виртуальную поэтессу» по имени Черубина де Габриак. Эта «роковая испанка» писала стихи в журнал и заставила многих поэтов влюбиться в неё заочно. При этом, по-видимому, большую часть стихов писал именно Волошин. В какой–то степени это прообраз наших и нтернет-знакомств.

Одним словом, Гумилёв влюбился в «испанку» до беспамятства, а когда розыгрыш был раскрыт, послал шутнику вызов за попранные чувства. Дуэль проходила на той самой Чёрной речке, где был убит Пушкин. Можно представить, насколько Волошина не радовала перспектива стать новым Дантесом. По дороге он потерял калошу, её долго искали. Словом, он всеми силами старался предотвратить роковой исход. В итоге Гумилёв промахнулся, Волошин стрелял в воздух, а за своё миролюбие получил от ехидного Саши Чёрного прозвище «Вакс Калошин».

Герцен пишет целый трактат о нелепости дуэли, но в ответ на вы­зов поэта Гервега, соблазнившего его жену, принимает решение - «Ехать и убить его, как собаку ».

Нимало не сомневаясь в бессмысленности дуэли, понимая, что это суд не справедливости, а случайности А. Блок вызывает на дуэль А. Белого и т. д.

В веке двадцать первом мы уже не будем стреляться, но готовы теоретически признать дуэль судом справедливости. Офи­церы белой гвардии во время гражданской войны стрелялись по любому поводу, в Красной же Армии поединок - редчайшее исклю­чение. Что это? Утрата чести или высокая сознательность? Что во­обще заставляет человека искать справедливости таким кровавым, ничуть не гарантирующим ее торжества способом? Во многом ответ на эти вопросы дает нам художественная литература. Надо сказать, что западноевропейская литература XVIII и XIX веков, включая и русскую, буквально пестрит описаниями всевозможных дуэлей. С помощью шпаги защищает честь своей невесты герой «Капитанской дочки» Пушкина, поединком заканчиваются взаимоотношения геро­ев его же рассказа «Выстрел». Стреляются или вызывают друг дру­га к барьеру персонажи романов и повестей М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»; Е. Ростопчиной - «Поединок»; И. Тургенева - «Бретёр»,; А.К. Толстого «Князь Серебряный»; А.Герцена - «Былое и думы»; Л. Толстого - «Война и мир»; А. Чехова - «Дуэль»; А. Куприна - «Поединок» и т.д.

Широкое обращение русских писателей к теме дуэли, конечно же, нельзя рассматривать, как их желание привлечь читателей к своим произведениям какими-либо необычайными, захватывающими при­ключениями в духе романов отца и сына Дюма.

Стремление к развлекательности ради развлекательности никог­да не было свойственно русской литературе. Дуэль в данном случае была для нее лишь одной из характерных особенностей эпохи, чер­ты которой она стремилась объективно воссоздать.

Названные выше и многие неназванные произведения русской ли­тературы, так или иначе касающ иеся темы дуэли, дают нам пред­ставление о самых разнообразных мотивах обращения к ней как способу разрешения возникающих между людьми социальных, нрав­ственных, идейных и других противоречий.

Наиболее распространенной причиной конфликта, ведущего к дуэли, особенно в романтических повестях, оказывается ревность, чувство ненависти к счастливому сопернику в любви .

Нередко мотивами вызова были оскорбленное самолюбие , воз­бужденное неосторожно сказанным словом, мелкое честолюбие, про­сто упрямство, желание человека, во что бы то ни стало настоять на своем. «Какие упрямцы! Пускай бы за дело дрались - так не жаль и пороху; а то за женскую прихоть и за свои причуды»,- говорит один из персонажей повести А. Бестужева-Марлинского «Испыта­ние». «Много ли мы видели поединков за правое дело? - отвечает ему другой.- А то все за актрис, за карты, за коней или за порцию мо­роженого».

Иногда скука , лишенное смысла однообразное существование в затерянных в бескрайних просторах России провинциальных город­ках и дворянских усадьбах побуждали чиновников и помещиков ис­кать острых ощущений, заставляющих быстрее обращаться в жилах застывшую кровь. Дуэль возникала просто из желания покуражиться. «Ведь вы не знаете,- говорит Веретьев, герой повести И. Тургенева «Затишье», приехавшему навестить свою отдаленную деревеньку мо­лодому помещику Астахову, неожиданно получившему на балу вы­зов от одного из гостей,- у нас без этого ни одного бала не бывает... Это уже так заведено. Последствий это никогда никаких не имеет. Кому охота подставлять свой лоб? Ну, а почему бы не покуражить­ся, а? над приезжим, например?».

Получались и намеренно спровоцированные чьей-то злой волей дуэли. Так, из желания проучить зазнавшегося и высокомерного «пе­тербургского слётка», Печорина, испытать его храбрость провоцируют ссору между ним и Грушницким «отдыхающие на водах офицеры» в повести Лермонтова «Герой нашего времени». Правда, злая шутка, эта, как мы знаем, обернулась покушением на убийство, дуэль из суда справедливости превратилась в средство расправы над против­ником.

Причиной вызова могло быть и подозрение в шулерстве во время игры в карты, как, например, в повести Е. Ростопчиной «Поединок».

Основой конфликта, заканчивающегося поединком, зачастую ока­зывалась зависть личности сильной, тщеславной, самолюбивой к сво­ ему удачливому сопернику, желание любым способом утвердить себя, возвыситься над окружающими. Таков, например, Сильвио из : повести Пушкина «Выстрел».

В иных случаях дуэль использовалась и как средство запугать противника, как способ для достижения каких-либо корыстных це­лей. Именно такой целью руководствуется герой «Трех портретов» И. Тургенева гвардейский офицер Лучинов, вызвавший на поединок своего соседа помещика Рогачева в расчете запугать его и заставить жениться на соблазненной и обесчещенной им, Лучиновым, девушке.

Но, конечно, чаще всего мотивом вызова к барьеру было стрем­ление" личности защитить свое достоинство или заступиться за по­руганную честь любимой женщины, товарища, реабилитировать опороченную кем-либо репутацию своего полка и т. п. Желая защитить честь Маши, дочери комен­данта Белогорской крепости, вызывает на дуэль оскорбившего ее Швабрина герой «Капитанской дочки» Пушкина. Дуэльная ситуация, связанная с восстановлением репутации полка, запятнанной офи­цером другой, соперничавшей с ним части, намечается в сюжете по­вести «Кроткая» Ф. Достоевского .

Дуэль как фарс и дуэль как бессмыслица встречается в романе "Отцы и дети". "Finita la comedia!" – этими словами подытожил свершившееся Печорин. Комедией, а точнее, пародией, травести поединков из "Евгения Онегина" и из "Героя нашего времени" является на самом деле третий поединок - дуэль Евгения Васильевича Базарова с Павлом Петровичем Кирсановым. Пушкин убил Ленского, Лермонтов отправил к праотцам Грушницкого. (Эти, заметим в скобках, персонажи похожи не только печальным финалом недолгой жизни: оба молоды, оба страдают юношеской болезнью романтичности и экзальтированности; обоих зовут на «-ский/цкий», и тот и другой пали жертвами приятельской руки.) А Тургенев пожалел Павла Петровича Кирсанова: прострелил ему из базаровского пистолета полумягкое место, и только… Павел Петрович Кирсанов, человек тридцатых годов, - сверстник Печорина. И ведет он себя под стать лермонтовскому персонажу: как и Григорий Александрович, изысканно одевается, подобно Печорину и Грушницкому вместе взятым, желает убить своего соперника. Он целит в лоб ("в нос", – снижает драматический пафос сцены нигилист Базаров) противнику, как Грушницкий, но получает легкую рану в ногу, словно Печорин. Только печоринская легкая рана ("царапина") была опасной, ибо стоял он на краю немилосердной кавказской пропасти и даже от нетяжелого ранения мог упасть вниз. А позади Кирсанова - русские берёзки: «падай не хочу - не расшибёшься». Да и рана какая-то смешная: не колено оцарапано, как у Печорина, а ляжка поражена пулей. И стрелял-то не боевой офицер, коим был Грушницкий, но "штафирка", медик Базаров. А Павел Петрович, в прошлом состоявший на военной службе, промазал… После чего, будто семнадцатилетняя барышня, упал - не в горную расселину. В обморок.

Таким образом, литература не только раскрывает перед нами социальную физио­логию дуэлей, дает представление о самых разнообразных их типах и формах, мотивах и причинах, побуждающих человека жертвовать жизнью в угоду своим страстям или сложившимся у него представ­лениям о чести. Это для нее задача второстепенная, как бы вспомо­гательная. Тема дуэли интересна для художника (если его целью не является лишь развлечение читателя) прежде всего тем, что позволяет ему создать, смоделировать такую экстремальную ситуацию, в которой наиболее полно раскрываются тот или иной социальный конфликт и характер героя. Разумеется, в богатейшем арсе­нале художественных средств литературы есть множество и других не менее сильных средств организации конфликта произведения. Но в отличие от многих из них дуэльная ситуация ставит героя в такое положение, при котором он оказывается менее всего зависим от воз­действия на него неких внешних сил. Он распола­гает правом свободного выбора в той смертельной игре, в которую вовлекли его свои или чужие страсти и ставкой, в которой является его жизнь.

Если проследить историю обращения русской литературы к теме дуэли, то можно заметить, что наиболее часто обращались к ней в своих произведениях писатели-романтики. И это было естественно. Во-первых, потому, что именно в период развития романтизма в 20-30-е годы прошлого столетия дуэли были обычным явлением жиз­ни, наиболее распространенным средством разрешения социальных и нравственных противоречий в дворянской среде. Во-вторых, такого рода сюжетная ситуация, положенная в основу произведения, на­иболее соответствовала самим принципам художественного воссоз­дания романтизмом действительности, его идее «двоемирия», харак­терным для него «двухполюсным» моральным и идейным конфлик­там - между личностью и обществом, идеальным и реальным, стра­стью и рассудком, прекрасным и безобразным, благородным героем и злодеем и т.п.

Особое место в ряду романтических произведений, разрабаты­вающих тему дуэли, занимает повесть Н. Павлова «Ятаган» (1835), сразу же обратившая на себя внимание читателей и критики не­обычайно смелым выступлением писателя против царящего в армии произвола, против бесправия служащих в ней нижних чинов.

«Повесть эта в чрезвычайно резких чертах изображает страшный гнет начальнической власти над беззащитным подчиненным»,- писал цензор А. В. Никитенко в 1863 году, подтверждая тем самым, что и почти через 20 лет после его написания произведение Н. Павлова не утратило своей социальной остроты.

И не случайно «Ятаган» Н. Павлова был замечен не только чи­тающей общественностью, но и самим императором, написавшим на докладной записке министра просвещения С.С.Уварова, что повесть эта «по своему содержанию никогда не должна была пропус­каться цензором», ввиду того, что ее «смысл и цель прескверные».

Повесть «Ятаган» была первым в русской литературе произведе­нием, в котором с такой откровенностью была обнажена изнанка армейской жизни и в такой острой форме заявлена тема царящей в ней социальной несправедливости.

Совершенно иное место тема дуэли занимает в художественной структуре повести Лермонтова «Княжна Мэри» - центральной ча­сти романа «Герой нашего времени». Конфликт между Печориным и обществом с более чем доста­точной определенностью выявляется и в отношении героя к окружа­ющим, и его прямыми и недвусмысленными оценками той социаль­ной среды, в которой он вынужден жить.

Введение истории с дуэлью в сюжет повести было необходимо для того, чтобы читатель смог до конца осознать ту особенность ми­ровосприятия Печорина, которая и делала его «героем нашего време­ни», «героем века».

Легко заметить, что по мере развития реалистической литерату­ры идейно-смысловая нагрузка «дуэльной ситуации» в общем за­мысле произведения все более усиливалась. В повести А. Куприна «Поединок» дуэль становится уже своего рода символом противо­борства личности со всей унижающей и подавляющей ее достоинство системой общественных отношений в армии, с социальной системой в целом.

«Доказывать нелепость дуэля не стоит,- писал А. Герцен в «Бы­лом и думах»,- в теории его никто не оправдывает, исключая каких-нибудь бретеров и учителей фехтованья, но в практике все подчи­няются ему для того, чтоб доказать, черт знает кому, свою храб­рость. Худшая сторона поединка в том, что он оправдывает всякого мерзавца или его почетной смертью, или тем, что делает из него по­четного убийцу. Человека обвиняют в том, что передергивает карты, он лезет на дуэль, как будто нельзя передергивать карты и не бо­яться пистолета. И что за позорное равенство шулера и обвинителя!

Дуэль иногда можно принять за средство не попасть на висе­лицу или гильотину, но и тут логика не ясна, и я все же не пони­маю, отчего человек обязан под опасением общего презренья не бо­яться шпаги противника, а может бояться топора гильотины».

Кроме всего, развивает свою мысль Герцен, казнь имеет то пре­имущество, что ей предшествует суд, дающий возможность обвинить виновного и оправдать невинного, да и сам человек получает право обличить на суде прилюдно своего врага. «В дуэли остается все шито и крыто...».

«Дуэль, милостивые государи, есть состояние дикости. Это со­всем не право, а довод наиболее сильного или наиболее ловкого, иногда самого дерзкого!.. Вызвать на дуэль не значит атаковать лишь частное лицо, совершить проступок в отношении только него, как при обыкновенной краже или убийстве; нет, это, прежде всего посягательство на общий мир, презрение к закону, восстание против государственного порядка. Дуэлисты хотят управлять сами собой, глумиться над верховной властью страны, где живут»,- заметил в свое время Дюпен - старший, обер-прокурор кассационного суда в Па­риже в своем заключительном слове на одном из судебных процес­сов.

На этом суждении и основывает свою концепцию взаимоотно­шений «общественного права» и «личной чести» в очерке «Дуэль» известный русский публицист Влас Дорошевич. Он судит представ­ление о чести, заставляющее людей идти к барьеру, с позиции XX века и считает его губительным предрассудком, пережитком средневековья . Но ведь нельзя же упрекнуть в «дикости нравов», в отсут­ствии «прогрессивных идей» Пушкина, Лермонтова, Герцена, Блока, Белого, дравшихся на дуэли или посылавших ближним своим картель. И, понимая это, Дорошевич обвиняет в дикости и неразвитости , преж­де всего общественные нравы , довлеющие над сознанием цивилизо­ванной личности и понуждающие ее подчиняться общепринятым мне­ниям. «Отказаться от дуэли,- замечает Герцен,- дело трудное и тре­бует или много твердости духа или много его слабости... До этой святыни, поставленной дворянской честью и военным самолюбием, редко кто смеет касаться, да и редко кто так самобытно поставлен, чтоб безнаказанно мог... принять на себя нарекание в трусости».

Многим понятна дикость и бессмысленность этого кровавого спо­соба разрешения конфликтов. Но звучит в сознании роковое слово «честь», отрезая все пути к отступлению. Ни самые настойчивые увещания, ни строжайшие правительственные запреты, ни даже казни, применяемые в некоторых странах в разные времена против дуэлянтов, не могли остановить желающих защитить свою честь с оружием в руках. Единственным средством, позволяющим остановить это повальное безумие, утверждал Дорошевич (и многие другие авторы работ о дуэли, на которые и ссылается публицист и которых было написано к началу нашего века многие сотни), мо­жет быть лишь такое общественное мнение , такое общество, кото­рое способно взять на себя защиту чести и достоинства граждани­ на , осудить дуэль как дело подлое и недостойное порядочного человека.

Если определяющим моральный кодекс личности понятием в аристократическом обществе была честь, то в эпоху буржуазную иерар­хия нравственных ценностей основывается уже совершенно на иных началах. Доминирующее положение в ней начинают занимать такие понятия, как «свобода», «равенство», «трудолюбие» и т.д.

Дело, следовательно, не столько в том, что общество с развити­ем буржуазных отношений стало более просвещенным или менее кровожадным (войны, как мы знаем, в эти эпохи не прекращаются, а становятся все более бесчеловечными), а в том, что изменились его представления о нравственных ценностях.

Правда, если следовать логике таких рассуждений, то именно в буржуазном нравственном сознании должно доминировать понятие о чести, так как именно в условиях капитализма личность становит­ся наиболее свободной и независимой от общества. Но дело в том, что по мере развития буржуазного общества отношения между людь­ми, как известно, все более стали определяться как товарные отно­шения . Ценность человека определялась уже не его личными достоин­ствами, а его положением в обществе , в конечном счете, его богат ством.

Но во все времена дуэль была окутана покрывалом романтики; настоящие мужчины проливают кровь за честь... И даже сейчас, когда этот обычай вроде бы отошел в прошлое, многие об этом громогласно сожалеют.

Страсть к дуэлям в мужских сердцах неистребима. Сколько придумано видов дуэли! Например, во время войны за независимость Америки генерал Исаак Путнам получил вызов, но от дуэли на шпагах отказался. Он предложил поставить на бочку с порохом стеариновую свечку и сесть рядом, кто первым поспешит удрать - трус. Генерал уселся у бочки и начал дымить сигарой, но в это время явился секундант противника и с извинением сообщил, что тот отказывается от поединка. Другой американский генерал во время военных действий в 1808 году предложил сопернику гулять вместе по городской стене осажденного города на глазах противника. Кого убьют - тот и проиграл. Убили обоих. Снова Америка, но уже конца XIX века. Некто майор Брайт пришел на дуэль не со шпагой или пистолетом, а с тарелкой, на которой лежали два зеленых яблока, одно из которых он предложил противнику - в то время в тех местах была эпидемия холеры. Противник поспешил отказаться.

Между тем, будем честны, дуэль чаще всего утверждала не столько честь, сколько право сильного. Во все времена, даже «пистолетные», хватало опытных «профессионалов» дуэли, которые убивали своих противников десятками, предпочитая не слишком опытных.

Более того, многие делали это источником заработка: либо напрямую - получая деньги от чьего-нибудь врага за убийство, либо косвенно, как один из самых знаменитых русских бретеров, Федор Толстой-«Американец». Тот был шулером и своим дуэльным искусством ограждал себя от обвинений. В XVIII веке начали пытаться судить и казнить дуэлянтов, которые провоцировали на поединок заведомо слабейших противников, но это были единичные процессы, а бретеров было великое множество.

Пытаясь уйти от «права сильного», в дуэли увеличивали элемент случайности, так что она становилась все ближе к мифической «русской рулетке».

Конечно, далеко не каждый поединок кончался смертью или тяжелым ранением. Чаще всего противники либо мирились, либо промахивались, либо бой до первой крови оканчивался царапиной. Но общественное мнение давило на дуэлянтов, чтобы поединок стал «результативным»: над теми, чья дуэль не окончилась кровопролитием, потешались, и это оказывалось более действенным стимулом, чем страх перед законами.

Да и вправду ли дуэлянты защищали чью-то честь? Если у Пушкина, к примеру, были некоторые основания идти на поединок с Дантесом, то намного чаще причины были совершенно бредовыми - как у того же Онегина. Или как на дуэли Пушкина и Кюхельбекера - на следующий день над ней смеялись оба участника.

Вряд ли кто возьмется утверждать, что и современное нам об­щество, будь то у нас или на Западе, способно защитить честь и достоинство личности. В лучшем случае оно защищает лишь наши имущественные интересы и наказует за уголовное преступление. Дуэ­ли ушли в прошлое совсем не потому, что мы стали цивилизованнее и разумнее или доверили защиту своего достоинства общественному мнению, а потому, что привыкли мириться с утратой чести, потому, что личное благополучие, покой, деньги, должность стали восприни­маться как ценности куда более значительные, чем честь. Разумеется, сама по себе дуэль, как уже говорилось, ни в коей мере не является судом справедливости и не может быть оправдана.

Известный афоризм гласит: «Обезьяна стала человеком, когда, разозлившись на соседа, не взяла палку, а просто его обругала». Это в некоторых случаях и есть мирный выход из ситуации.

Что такое дуэль? Это поединок, во время которого противники защищают свою честь или вступаются за честь другого человека. Честь – нравственное достоинство человека, доблесть, благородство души и чистая совесть.
Русский дворянин подчинялся закону и не имел права участвовать в дуэли: наказание ожидало всех, в том числе секундантов. В то же время каждый дворянин подчинялся законам чести, и дуэль рассматривалась высшим сословием как единственное средство защиты человеческого достоинства.
Иногда дуэль являлась лишь уступкой общественному мнению, так как отказаться от вызова на поединок, даже бессмысленный, считалось позором, что, несомненно, затрагивало честь дворянина. Человек, слишком легко идущий на примирение, мог прослыть трусом, – таким образом, дуэль было легко спровоцировать, даже и без серьезного для смертельного поединка повода.
Тема дуэли в русской литературе не только важна, но и интересна. Первым писателем, который глубоко затронул эту тему, стал А. С. Пушкин: дуэльные сцены играют огромную роль в сюжете и композиции романа «Евгений Онегин» (дуэль между Онегиным и Ленским), в повести «Выстрел» (дуэль Сильвио и графа). Вслед за ним к этой теме обратились М. Ю. Лермонтов в произведении «Герой нашего времени» (дуэль между Печориным и Грушницким), Л. Н. Толстой в романе-эпопее «Война и мир» (дуэль Пьера Безухова и Долохова), а И. С. Тургенев в романе «Отцы и дети» сводит на поединке непримиримых противников – Базарова и Кирсанова.
Говоря о поединке в романе «Евгений Онегин», мы помним о его роли в композиции всего произведения: подружившись с Ленским, восемнадцатилетним поэтом, Онегин и не предполагал, что их дружба обернется трагедией. На именинах Татьяны раздосадованный Онегин, пытаясь отомстить ни в чем не виновному Ленскому, начинает ухаживать за легкомысленной Ольгой, что и явилось поводом для дуэли: Ленский вступается за честь своей невесты. Злая шутка превращается в глазах юного поэта в жестокую обиду, и он вызывает вчерашнего друга на дуэль.

Он мыслит: «Буду ей спаситель,
Не потерплю, чтоб развратитель
Младое сердце искушал…»
…
Все это значило, друзья:
«С приятелем стреляюсь я».

Мне кажется, нужно разделять повод для дуэли и истинную причину поединка. Не случайно Пушкин создает образ «старого дуэлиста» Зарецкого («Он зол, он сплетник, он речист»), олицетворяющий столь значимое для Онегина «общественное мнение». Собственная гордыня и зависимость главного героя от общественного мнения делают свое дело: дуэль происходит, несмотря на иронично-отрицательное отношение Евгения Онегина к ней. Пушкин осуждает более опытного и зрелого Онегина, жалеет и сердечно оплакивает юного поэта Ленского, ушедшего из жизни столь рано и бессмысленно.
Судьба героев романа была искажена этой дуэлью: Владимир Ленский погиб, Евгений Онегин покинул деревню и отправился в вынужденное путешествие, легкомысленная Ольга недолго горевала о своем женихе, вскоре вышла замуж и уехала из деревни. Одна Татьяна Ларина долго грустит о молодом поэте, посещает его могилу, что говорит еще раз о глубине ее натуры…
Трагическая дуэль разводит Онегина с Татьяной навсегда, так как тень этого невольного убийства будет всегда стоять между ними. Евгений Онегин многое пережил, многое переосмыслил, поэтому он возвращается в Петербург другим человеком, повзрослевшим, понявшим многое в себе самом и законах светского общества.
Изобразить так точно дворянский поединок мог лишь человек, принимавший непосредственное участие в дуэлях. Таким человеком и являлся Пушкин: его живой характер, сильный темперамент не раз приводили к конфликтам. Но никогда он не убил на поединке ни одного человека, да и с ним его противники обычно обращались достаточно бережно, выполняя законы дуэли, но не причиняя физического вреда: они видели в А. С. Пушкине национального поэта.
«Герой времени», изображенный Лермонтовым, – Печорин – тоже участвует в дуэли. Печорин и Грушницкий – герои-двойники. То, что в характере Печорина основано на истинных переживаниях, является следствием серьезных страстей и нешуточного жизненного опыта, в Грушницком лишь маска, позерство, ложные эмоции, о которых герой узнал из книг. Ложный демонизм Грушницкого раздражает Печорина, так как он угадывает в юнкере обидное сходство с самим собою. Поединок предсказывается уже в самом начале главы «Княжна Мери»: «…если мы встретимся на узкой дороге, то одному из нас несдобровать».
Дуэль Печорина с Грушницким совмещает черты поединка чести и банального убийства. С одной стороны, Печорин наказывает зло и пошлость, становясь «топором в руках судьбы». С другой стороны, и он, и Вернер оказываются провинциальными сплетниками, принимают законы «водяного общества» и убивают «начитавшегося плохих и хороших книг Грушницкого», который перед лицом гибели неожиданно проявляет себя человеком чести: «Я себя презираю, а вас ненавижу».
Итак, тема дуэли в русской литературе представлена очень широко, эпизод самого поединка обычно имеет важное значение в композиции произведения, в характеристике его героев, то есть является одним из центральных эпизодов художественных произведений.