Вопрос о сценическом пространстве и времени мало разработан в специальной литературе, касающейся драматического театра. Однако без обращения к ним не обходится ни один театровед, критик, анализирующий современные театральные произведения.
Тем более его трудно обойти в современной режиссерской практике. Что касается литературного театра сегодня - это вопрос основополагающий. Мы попытаемся наметить самые очевидные закономерности, которые характеризуют жанры современного литературно-поэтического театра.
В предыдущих главах уже наметился разговор о сценическом пространстве как важном материале искусства в конкретных формах и жанрах литературного театра.
Мы подчеркнем, что одной из основ театрального языка вообще и языка литературно-поэтического театра в особенности является специфика художественного пространства сцены. Именно она задает тип и меру театральной условности. Художественное пространство, будучи образным воплощением жизненного пространства, как всякий образ отличается высокой знаковой насыщенностью, то есть смысловой многозначностью.
Вспоминаются слова известного современного теоретика поэтического искусства Ю. Лотмана, который справедливо отмечает, что все, что попадает на сцену, получает тенденцию насыщаться дополнительным смыслом, помимо прямого функционального назначения вещи, явления. И тогда движение уже не просто движение, но жест - психологический, символический; а вещь деталь графическая или живописная, деталь оформления, костюм - образ, несущий многомерное значение. Именно эту особенность сцены имел в виду Гете, когда отвечал на вопрос Эккермана: «Каким должно быть произведение, чтобы быть сценичным?» - «Оно должно быть символично».
Аналогичное имел в виду и Б. Брехт, когда отмечал, что в жизни люди не так уж много двигаются, не меняют положения, пока не изменится ситуация. В театре еще реже, чем в жизни, требуется менять положение: «...в сценическом воплощении явления должны быть очищены от случайного, малозначащего. Иначе произойдет настоящая инфляция всех движений и все потеряет свое значение».
Именно природу сценического пространства Пушкин положил в основу «условного неправдоподобия» языка сцены.
В набросках предисловия к «Борису Годунову» он писал: «...Не говоря уже о времени и проч., какое, к черту, может быть правдоподобие в зале, разделенном на две половины, в одной из коих помещается две тысячи человек, будто бы невидимых для тех, кто находится на подмостках...»
Многозначность на сцене слова, поступка, движения, жеста по отношению к аналогичному в жизни обусловлена коренным законом сцены - двойственностью природы адресата. Возникает взаимодействие явлений, лиц. Их речи одновременно адресованы друг другу и публике, зрительному залу.
«Участник действия может не знать того, что составляет содержание предшествующей сцены, но публика это знает. Зритель, как и участник действия, не знает будущего хода событий, но в отличие от него он знает все предшествующее. Знание зрителя всегда выше, чем персонажа. То, на что участник действия может не обратить внимания, является для зрителя нагруженным значением знаком. Платок Дездемоны для Отелло - улика ее измены, для партнера - символ коварства Яго».
Все, что попадает в орбиту сценического пространства, обретает многократность смысла и по другой причине. Действующий актер вступает в контакт со зрительным залом. Посылая туда мыслительные, волевые, эмоциональные импульсы, будя творческое воображение зрителя, актер воспринимает идущие от него ответные сигналы (выраженные самой разнообразной реакцией - молчанием, гробовой напряженной тишиной, знаками одобрения или возмущения, смехом, улыбкой и т. д.). Все это диктует импровизационность его существования, обнаружение новых смысловых акцентов, открытых именно сегодня в контакте с данным зрительным залом. Выключенные из художественного пространства сцены актер, предметы, действие выпадают из поля театрального зрения.
Пространство участвует, таким образом, в созидании всей структуры зрелища, его отдельных звеньев, эпизодов. Испытывая превращения и взаимодействия со сценическим временем, оно обусловливает развитие видеоряда на подмостках, его качественно-смысловое обогащение.
Сценическое время - также художественное отражение реального времени. Сценическое время в условиях сценического пространства может быть равно реальному, концентрировать его или раздвигать миг до вечности.
В этих условиях сценическое слово, в особенности поэтическое, хотя и приближенное к реальной разговорной речи, бесконечно превышает свою смысловую насыщенность, которую бы аналогичные высказывания имели в жизненной ситуации. Обретая внутреннее действие, подтекст, оно может не совпадать с тем, что сказано, своим прямым назначением, быть ему прямо противоположно, приобретать символическое толкование.
Одна из важнейших функций пространства в современном литературном театре, в спектаклях поэтического представления - проявить зримость, осязаемость мыслительного процесса на сцене. Особенно это важно в монтажных структурах, где должен быть виден ход сопоставления, сшибки фактов, доводов, образных аналогий, ассоциаций. В работе «Я пишу огнем» (Гарсиа Лорка) понадобились разные точки сценического пространства для того, чтобы зримо сопоставить документ- историю гибели поэта и его поэзию с ощущением тревоги, предсказанием бед перед лицом «черной жандармерии». Понадобилось так разделить участки сцены и построить между ними переходы, чтобы выявить переключение артиста от одного жанра мышления к другому (медитация в лирическом стихе, зачитывание документа, фрагмент речи поэта, его статьи и т. д.). Каждый из них отличается способом сценического существования, характером общения со зрительным залом. Кроме того, на площадке есть свои «зоны молчания», личностного присутствия артиста, человека из сегодня, устанавливающего прямую связь с сидящими в зале. Иными словами, пространство становится средством выявления отношения исполнителя к автору, к ситуации, средством передачи подтекста, внутреннего действия.
Внутри жанров мышления, которым соответствуют разновидности литературных текстов, при сценическом воплощении обнаруживается свой конкретный, пространственный видеоряд. Он возникает в результате сценической драматургии отношений между исполнителем и объектами видений, адресатов, обращений, в том числе и зрителей. В некоторых литературных произведениях, где сочетается мгновение сегодняшнего бытия героя, лирического субъекта с памятью прошлого, пережитого, рождающего психологическую ретроспекцию, число объектов видений нарастает. Они должны быть соответственно очерчены, обозначены в сценическом пространстве местоположением, с помощью движения, жеста, переключения взгляда.
К примеру, стихотворение В. Маяковского «Тамара и Демон». Оно входит в литературную программу - «В. Маяковский «О времени и о себе» (Ленинград, ДК им. Володарского).
Каковы здесь объекты видений? Это и сам поэт с самонаблюдением, обращением к себе. Это и Терек, который у него поначалу вызывал взрыв негодования и он приехал к нему, чтобы удостовериться в правильности оценок, но резко их пересмотрит, это и горы, и башня, и царица Тамара. С ней возникнет контакт, диалог, роман. И наконец, Лермонтов, который «сходит, презрев времена», чтобы благословить союз двух сердец представителей лирики XIX и XX веков, классики и современности.
Построить между объектами видений зримую связь в пространстве, смену этих объектов во времени - уже дать возможность сценическому действию, развитию мысли и образу обрести плоть.
В литературном театре в отличие от драматического, как уже говорилось, мы имеем дело с пустой сценической площадкой. Художественная ткань спектакля творится с помощью нескольких стульев (или одного), предметов, с которыми вступает во взаимоотношения действующий актер.
Одной из важных функций сценического пространства, в том числе пустого, является воплощение места действия. Известно, что в шекспировском поэтическом театре «Глобус» место действия обозначалось на сцене табличкой, при его смене вешалась новая табличка. В современном же литературном театре зритель приучен уже к иной мере условности. Сменяющиеся места действия закрепляются за определенной системой эпизодов.
Например, стоит А. Кузнецовой в моноспектакле «Фауст» сделать несколько шагов по сцене, и она из кабинета Фауста перенеслась в другое место действия - в сад у дома Маргариты, в тюрьму, на шабаш ведьм и т. д.
Или в моноспектакле «Франсуа Вийон» (исполнитель Е. Покрамович) одновременно на сцене представлены четыре сферы, места действия: тюрьма, куда неоднократно попадает герой (у рояля слева на среднем плане), храм - его обозначает распятие на заднем плане по центру сцены, трактир- справа на стуле с женской шляпкой и, наконец, пленэр (по центру сцены средний, первый план, авансцена) -лесная поляна, улица, площадь, могила Вийона. Переключения происходят на глазах у зрителей. Смене места действия соответствует новый эпизод, рождающийся по ходу развития сценической драматургии, сделанной на основе стихов поэта, Малого и Большого завещаний. Сценическое пространство, таким образом, испытывая превращения, участвует в преобразовании предлагаемых обстоятельств, что влечет за собой изменения в поведении актера.
С. Юрский уделяет большое внимание в своих работах решению сценического пространства. «Пространство для меня всегда двусмысленно. Это реальное пространство автора, находящегося сейчас на сцене,- автора, которого я играю. Для него все вещи адекватны самим себе - стол, стул, кулиса, сцена, зрители. Но это реальное пространство может и должно превращаться в воображаемое пространство его сюжета, его фантазии, его воспоминаний (курсив мой.- Д. К.). И тогда два стула - это дверь, или скамья, или два берега, или... Пол сцены - и поле, и зал дворцовый, и сад в цвету».
Актер подчеркивает, что все фантазируемое, превращаемое исполнителем должно быть убедительным для зрителя, чтобы он поверил в эту воображаемую реальность. Он показывает, как в «Графе Нулине» с помощью стульев он мизансценирует сценическое действие в пространстве: «Поставлю стул спинкой к зрителям, сяду и навалюсь на спинку локтями, и посмотрю в самую дальнюю точку зала, на красную лампочку над выходом - и будет уже не стул, а подоконник. Слова, взгляды, ритм помогут угадать окно над подоконником и пейзаж за окном» 2 .
Уже приводились примеры использования двух стульев в литературных спектаклях двух актеров по произведениям Н. Гоголя, М. Зощенко.
В «Манон Леско» стулья также участвуют в преобразовании пространства, в формировании мизансцен. Поставленные друг от друга на некотором расстоянии (ребром к зрителю) - комната и дом Манон и де Грие. Стулья, сдвинутые плотно,- карета, в которой де Грие найдет девушку с письмом от Манон, и т. д.
Тайна мгновенного превращения подмостков в лес, поле брани, дворец, корабль не только в исполнении артиста, но и в воображении зрителей, легко давалась шекспировскому театру, обладавшему магией театральной метаморфозы. С тех пор театр прожил долгий срок, испытывая периоды обновления сценических форм, уходя от поэзии и приходя к удвоению реальности, правдоподобию и снова возвращаясь к «условному неправдоподобию».
Перевоплощение пространства - одно из достижений современного сценического языка, который обогащался не только за счет изменения актерской технологии, рождения новых форм драмы, но и за счет того, как пространство и время становились материалом искусства.
И здесь важно вспомнить для интересующей нас темы поворотные моменты, связанные с реформой сценического пространства. Она во многом была определена борьбой со сценическим натурализмом, связанным с копиистическим, детальным воспроизведением на сцене бытовой и социальной обстановки, окружающей человека. Сам человек со своим духовным миром потеснился на второй план. Сценическое пространство у натуралистов становится обыденно-жизненным, теряет свою знаковую насыщенность. Ведь копия всегда уступает в концентрированности смысла метафоре. Последнюю заменяет опись опознавательных признаков среды. В центре внимания на сцене становится неподвижная картина «выреза из жизни» или «куска жизни». Сценическая композиция строится на замкнутости пространства. Движение времени - логически-последовательное - воспроизводится сменой картин.
Изживая натуралистические тенденции первых своих постановок, К. С. Станиславский обращается к пересмотру функций сценического пространства. Не исключая значения среды, углубляя диалектические взаимоотношения характеров и обстоятельств, великий реформатор сцены лишает, однако, среду фаталистической силы, подавляющей личность. Человеку не отказывается в духовном самоопределении. Не случайно Станиславский выдвигает в качестве определяющей формулу «правды жизни человеческого духа».
Вместо «описи среды» режиссер утверждает идею отражения на сцене идейно-художественной концепции действительности, «внутренней постановки», определяющей художественную целостность спектакля. Пространство в такой ситуации приобретает важную функцию - интерпретации жизни, мироотношения, а не воспроизведения отдельных знаков реальности. При постановке поэтически многозначной драмы А. П. Чехова сценическое пространство у Станиславского обретает атмосферу. Ее образует не только воздух, природа, входящая на сцену (в «Чайке» - сырой весенний ветер, сад на берегу озера, кваканье лягушек, шорохи, звуки ночи и т. д.), но и раскрытие «подводного течения» пьесы, самой интимной глубины произведения.
Возникла новая диалектика слагаемых пространства. Свободное включение широких и глубоких сфер внешней и внутренней жизни предполагало композицию спектакля предельно внутренне организованную. Автор в создании образа проявлял свободу, но в согласии с общей целостной формой спектакля, с режиссерской концепцией. Насыщенность внутренней жизни, ее текучесть в спектакле обусловили качественные приобретения в области сценического времени. Оно обрело ощущение необычайной протяженности и подвижности.
Другое важное завоевание К. С. Станиславского - эксперименты в области превращения сценического пространства, связанные с поисками новых форм трагического на сцене.
Так, в 1905 году, ставя «Драму жизни», Станиславский экспериментирует с «палатками»-экранами, а в «Жизни человека» А. Андреева использует черный бархат и веревочные контуры вместо бытовой обстановки.
Режиссер ищет универсальный «простой фон», способный преображаться, чтобы наиболее рельефно воплотить на сцене «трагедию человеческого духа». Таким образом, сам предмет искусства - духовные борения личности - влечет за собой отыскание форм поэтического пространства. К новому этапу поисков привела практика Г. Крэга и К. С. Станиславского при постановке трагедии Шекспира «Гамлет». Как пишут исследователи, этот опыт имеет значение для всей истории мирового театра XX века, в частности поэтического театра.
В этой постановке получила развитие концепция кинетического пространства, динамических пространственных метаморфоз. Их обеспечило движение перемещающихся по сцене вертикальных плоскостей. Они ничего не изображали из области конкретно-бытовой, но рождали «символ самого пространства, как категории физической и философской». Кроме того, крэговское пространство становилось выражением состояния души и движения мысли, рожденной трагическим сознанием.
Замысел Крэга и Станиславского в «Гамлете»-«все происходящее на сцене не что иное, как проекция взгляда Гамлета». Трагедия происходила в сознании героя. Все действующие лица - плод размышлений, персонификация его мыслей, слов, воспоминаний. В сценической драматургии фактически предлагалась модель лиродрамы. Чтобы выразить жизнь человеческого духа, Крэг и Станиславский прибегли не к реальным человеческим фигурам, а к тому, что лишено плоти и материи,- к движению самого пространства.
Путь к этой идее Крэг прокладывал через весь свой предшествующий опыт, обращенный к воплощению шекспировской поэтики. Режиссер стремился совершенно освободить сцену от мебели, бутафории, вещей. Абсолютно пустая сцена и мгновенное ее преображение с помощью света, звука, движения актера, чтобы сделать видимым развитие поэтической мысли, образа. Позже эти идеи найдут развитие в практике европейской режиссуры, в частности, поэта, композитора, режиссера и художника Э. Буриана (с его лозунгом «Подметите сцену!») при постановке поэтических спектаклей в пражском Театре «Д-34», а также в опытах Вс. Мейерхольда, Питера Брука, автора книги «Пустое пространство», и других.
Динамика, поэтическая суть пространства, преобразующегося на глазах у зрителей, - все это было неотъемлемой чертой театра Вл. Яхонтова, говорившего на языке сценической метафоры. В его спектаклях реализовалось функциональное или символическое движение одной, но преобразующейся детали («игра с вещью»), которая по ходу действия перевоплощалась, обретая новый смысл (кибитка, гроб Пушкина и т. д.).
Позже подобный принцип найдет широкое применение в современном поэтическом спектакле - занавес в «Гамлете», доски в постановке «А зори здесь тихие...» в Театре на Таганке и др. Эксперименты с поэтическим пространством оказались в тесной взаимосвязи с категорией сценического времени.
Путь, который проходил Гамлет Крэга и Станиславского в мучительном осознании своего гражданского долга - осуществить месть во имя справедливости, во имя блага своей страны,- предполагал «разрывы пространственной ткани», совершающиеся на глазах у зрителей, что соответствовало стремительному распаду времени. Этим оправдывалась циклическая (поэпизодная) структура трагедии.
Как мы помним, «Борис Годунов» Пушкина имеет также поэпизодное строение. Вс. Мейерхольд придавал огромное значение темпо-ритму, времени, затраченному на смену эпизодов. И вот не случайно поэтическая драматургия и соответствующая ей сценическая форма отражают ход, драматургию авторской мысли. Она возникает через монтажно-сопоставительный ряд фактов, событий, метафор, явлений, часто впрямую не связанных между собой. В. Белинский в свое время заметил, что «Борис Годунов» А. Пушкина производит впечатление монументального произведения, но построенного так, что отдельные куски, сцены можно ставить самостоятельно.
Последнее можно отнести к поэтическому театру: «Художественное сообщение может передаваться не только по прямому проводу фабулы, но и посредством сопоставления («монтажа») неких образных обособленностей: метафор, символов...».
В поэтическом спектакле обрывистые, как пунктир, куски сюжетно-повествовательных линий, образы персонажей, сценические метафоры - не самоцельны. Они средство для лирических зон присутствия создателя спектакля. Все отдельные, не связанные на первый взгляд фрагменты, эпизоды подчиняются не повествовательной, а поэтической логике сцеплений (как в метафоре - сравнение, уподобление, ассоциативная связь). Драматургия авторской поэтической мысли проступает рельефнее, если «монтажные кадры», элементы сцепления интенсивнее, динамичнее сталкиваются. Иными словами, скорость, напряженность этого процесса играют не последнюю роль.
Всякого рода вялость, замедленность, ровность течения может привести к торможению, размыванию, распаду мысли. Обращение со сценическим временем, темпо-ритмом, вступающим в прямую связь с кинетическим пространством, приобретает важное значение.
В записях репетиций «Бориса Годунова» у Вс. Мейерхольда, сделанных В.Громовым, мы находим немало важных на этот счет наблюдений. Режиссер стремился насытить спектакль динамикой мизансцен, разнообразными ритмами, вихревым темпом кипения страстей, заставляя актеров двигаться как молено больше: «...надо скорее все дать зрителю, чтобы он ахнуть не успел. Скорее давать ему скрещивающиеся события - ив результате зритель поймет целое» (курсив мой. - Д. К.).
Режиссер ставит в прямую зависимость рождение целого от скорости «скрещивания событий». К примеру, стремясь сократить перерывы между картинами «Бориса Годунова», Мейерхольд отводит на них минимум, только по пятнадцать секунд. Он находит оправдание этой скорости в тексте Пушкина, который стремительно, почти с кинематографической быстротой дает разворот трагедии.
Закономерность, проявляющаяся в скорости «скрещивания событий», не раз подтверждалась практикой поэтических спектаклей нашего времени. Достаточно вспомнить «Короля Лира» П. Брука, «Медею» П. Охлопкова, «Историю лошади» Г. Товстоногова, «Товарищ, верь!», «Гамлета» Ю. Любимова. Их построение отличается рельефной очерченностыо эпизодов - ступеней сценического действия, - внешне и внутренне динамичных, с осязаемой скоростью развития.
Огромную роль в темпо-ритмической гармонизации спектакля Вс. Мейерхольд, как и многие режиссеры поэтического спектакля, отводит мизансцене, называя ее «мелодией, ритмом спектаклей», образным претворением характеристики происходящего.
Сценическое время современного литературного спектакля, и особенно спектакля в театре поэтического представления, неизбежно включает темп - смену скоростей в эпизодостроении, в сценическом поведении персонажей, в мизансценировании и ритм - степень напряженности действия, обусловленного интенсивностью, количеством действенных задач, реализованных в единицу времени.
Вс. Мейерхольд, заботясь о предельной гармонизации зрелища и считая режиссера композитором, вводит сочетание двух понятий. Это - метр (счет на 1,2 или 1,2,3), метрическая канва спектакля. И ритм - то, что преодолевает эту канву, вносит нюансы, осложнения, вызванные внутренней линией действия, событий, персонажей. Огромную, ритмически организующую роль он отводит музыке.
В том же «Борисе Годунове», помимо музыкальных кусков, специально написанных для отдельных картин, он предполагает ввести несколько песен восточного характера и русского. Их основная тема, как вспоминает В. Громов, «грусть, печаль одинокого человека, затерявшегося среди необозримых полей и лесов». Песни должны были звучать на протяжении всего спектакля. Характер музыки свидетельствует о том, что она лишена иллюстративного начала. Музыка вступает с происходящим на сцене в сложные контрапунктические, ассоциативные связи, участвует в сценической драматургии спектакля, несет ауру времени - его образный концентрат.
Роль музыки в поэтическом спектакле - эта тема заслуживает специального рассмотрения. Необходимо сказать, что в современном литературно-поэтическом спектакле музыка - важнейший компонент сценической композиции, ее смыслового наполнения, источник дополнительных значений.
Обращаясь к теме сценического пространства в важном для нас качестве - поэтическом, следует заметить, что его во многом формирует характер движений, пластики актера.
Пустое пространство, освобожденное от вещей, неизбежно концентрирует зрительское внимание на духовном мире личности, ее внутренней жизни, обретающей пластические формы в мизансценировании мыслительного процесса. Каждое движение. актера, жест - случайное, не отобранное или заимствованное из поэтики бытового театра, оказывается разрушительным по отношению к художественному целому. Вот почему вопрос о пластической культуре в литературном театре, в театре поэтических представлений сегодня становится одним из злободневных. Если обратиться к любительской сцене, то в крупных коллективах ему отводится подобающее место.
Так, в Ивановском молодежном народном театре драмы и поэзии, в Орловской теастудии поэзии и публицистики, наряду со словом, актерским мастерством, занятия проводятся по движению, пластике. Тем более пластический образ в поэтических спектаклях театра играет важную роль.
Нам представляется интересным опыт И. Г. Васильева (Ленинград), создающего модель поэтического театра (ДК им. Карла Маркса) с активным участием пластики, пантомимы.
Первый опыт - спектакль «Реквием Пьеро» - целиком построен музыкально-пластическими средствами. Работы же, включающие прозу и поэзию - впереди.
Материалом «Реквиема Пьеро» послужила одноименная поэма, посвященная ее автором И. Васильевым памяти своего учителя. Спектакль построен на полифоническом сочетании мотивов творчества, борьбы, жизни и смерти, объединенных темой Художника, его мыслей, сопряженных с трагическими испытаниями. В воплощении себя в других, в передаче эстафеты следующему поколению - бессмертие творческого духа.
Раскрывая путь Пьеро в жизни и искусстве, его приход в театр-балаган, его способность делиться тем, что знает и умеет, с творческими собратьями, его борьбу за право воплотиться, состояться, поединок с силами зла, создатели спектакля обратились к синтезу разных искусств - актерского, пантомимы, хореографии, цирка, песни, поэзии, музыки. И в этом их близость истокам устной народной поэзии, не расчленяющей драму, танец, жест. Ища поэтический эквивалент отношениям Пьеро с миром, И. Васильев использует эпизоды классической пантомимы (оживление бабочки, рождение дерева с плодами) в создании образа искусства, строит зрелище народного балагана, театра масок.
Большое место в спектакле занимает духовная жизнь героев, ищущих человеческие контакты, содружество. Для выражения этой сферы используются приемы поэтического театра жеста (пантомимы), пластической импровизации. Объединяющим началом выступает образ поэта, музыканта, автора зрелища, исполняющего стихотворные строфы лирических отступлений, партию фортепиано, флейты и барабана (И. Васильев).
Спектакль пространственно и ритмически четко организован, почти по законам хореографии, при этом достигнута органика внутреннего поведения действующих лиц.
В процессе репетиций режиссером была разработана система упражнений по актерскому мастерству, танцу, пантомиме, ритмике. Следующий этап жизни коллектива- включение в поэтическое представление слова - стихотворного и прозаического, слова-поступка, слова-исповеди, обращение к поэзии А. Тарковского, русской и зарубежной классике. Еще один путь к театру поэзии.
Современный литературный театр находится в поиске, Он открывает для себя заново старые и новые материки поэзии и прозы.
Обращаясь к литературным произведениям высокой идейно-художественной значимости, он вносит в искусство энергию историко-философских, нравственных исканий. И тем самым расширяет емкость художественного образа, обновляет сценические формы, рождая новые идеи в искусстве - в профессиональном и любительском. Литературный театр наряду с другими направлениями искусства создает духовные ценности, обогащая нравственно и эстетически всех, кто с ним соприкасается,- и участников и зрителей.
Заблуждений сопровождалось готовностью свести к минимуму
декоративное оформление - в середине века это стало чуть ли не
обязательным требованием, во всяком случае, признаком хороше-
го тона. Наиболее радикальной (как всегда и во всем) была пози-
ция Вс. Мейерхольда: он заменил декорацию «конструкцией» и
костюмы-«прозодеждой». Как пишет Н. Волков, «...Мейерхольд
говорил, что театр должен отмежеваться от живописца и му-
зыканта, слиться могут только автор, режиссер и актер. Чет-
вертая основа театра - зритель... Если изображать графиче-
ски данные взаимоотношения, то получится так называемый
«театр-прямой», где автор-режиссер-актер образуют одну
цепь, навстречу которой устремляется внимание зрителя» (31).
Подобное отношение к декоративному оформлению спектак-
ля, пусть не в столь крайних формах, не изжито до сих пор. Его
сторонники объясняют свой отказ от внятного оформления сцены
стремлением к «театральности». Против этого возражали многие
Мастера режиссуры; в частности, А.Д. Попов заметил, что
$ ...возвращение актера на фон холщовых кулис и освобождение
его от каких-либо игровых деталей еще не знаменует победы ро-
мантизма и театральности на сцене» (32). То есть, из открытия,
что искусства-помощники - не главные на сцене, вовсе не следу-
ет, что они не нужны совершенно. А попытки избавить театр от
декораций - это отголоски прежнего гипертрофированного поч-
тения к оформлению сцены, только «вверх ногами»: в них отра-
жается представление о самостоятельности и независимости сце-
нографии.
В наше время этот вопрос полностью прояснился: искусство
сценического оформления играет второстепенную роль по отно-
шению к искусству актерской игры. Это положение отнюдь не
"отрицает, а, напротив, предполагает известное влияние, которое
4 может и должно оказывать оформление спектакля на сценическое
| действие. Мера и направление этого влияния определяется по-
|:яребностями действия, в чем и проявляется первостепенная, оп-
ределяющая роль последнего. Взаимосвязь между пластической
".композицией спектакля и его декоративным оформлением оче-
; видна: точка их наиболее тесного соприкосновения есть мизан-
рецена. Ведь мизансцена - не что иное, как пластическая форма
«действия, взятого на любом этапе его развития во времени и в
у. пространстве сцены. И если принять определение режиссуры, как
искусства пластической композиции, то нельзя придумать ничего
лучше крылатой формулы О.Я. Ремеза, сказавшего: «Мизансцена
- язык режиссера» и в доказательство этого определения напи-
савшего целую книгу.
Возможности перемещения актера в сценическом простран-
| стве зависят от того, как это пространство организовано сцено-
|! графом. Ширина, длина и высота станков естественно определя-
I ют длительность и масштаб передвижений, широту и глубину ми-
т зансцен и быстроту их сменяемости. Угол наклона планшета сце-
| ны предъявляет свои требования к актерской пластике. Кроме то-
1 го, актер должен учитывать перспективу живописного изображе-
1 ния и фактуру бутафорских деталей, чтобы потерей необходимой
Дистанции не разрушить иллюзию, не разоблачить перед зрите-
лем подлинные пропорции и истинный материал конструкций и
рисованных декораций. Для режиссера размеры и форма станков
и площадок - это «предлагаемые обстоятельства» создания пла-
стической композиции. Таким образом, становится очевидной
прямая связь между архитектурно-конструктивной стороной де-
коративного оформления и пластической композицией спектакля.
Влияние на пластическую композицию живописно-цветового
решения декораций и костюмов проявляется более тонко. Гамма
цветов, выбранная художником, сказывается на атмосфере дейст-
вия; более того, она - одно из средств создания нужной атмо-
сферы. Атмосфера, в свою очередь, не может не влиять на подбор
пластических средств. Даже само по себе цветовое соотношение
костюмов, декораций, одежды сцены может оказывать на зрителя
определенное эмоциональное воздействие, что должно прини-
маться в расчет при расстановке фигур в мизансценах.
Достаточно очевидна связь пластической композиции спек-
такля с обстановкой сценической площадки - мебелью, реквизи-
том и всеми иными предметами, которыми пользуются актеры в
процессе сценического действия. Их вес, их размеры, материал,
из которого они сделаны, их подлинность или условность, - все
это диктует характер обращения с этими предметами. При этом
требования могут быть прямо противоположными: иногда нужно
преодолеть какие-то качества предмета, скрыть их, а иногда, на-
против, обнажить эти качества, подчеркнуть их.
Еще очевиднее зависимость физического поведения персо-
нажей от костюмов, покрой которых может сковывать, ограничи-
вать или, наоборот, освобождать актерскую пластику.
Таким образом, многоплановая связь между декоративным
оформлением и пластической композицией спектакля не подле-
жит сомнению. А.Д. Попов писал: «Мизансцена тела, предпола-
гая пластическую композицию фигуры отдельного актера, стро-
ится в полной взаимозависимости от соседней, связанной с ней
фигуры. А если таковой нет, на сцене один актер, то и в данном
случае эта одна фигура должна «откликнуться» на близстоящие
Объемы, будь то окно, дверь, колонна, дерево или лестница. В ру-
ках режиссера, мыслящего пластически, фигура отдельного ак-
тера неизбежно увязывается композиционно и ритмически с ок-
ружающей средой, с архитектурными строениями и
пространством» (33).
Сценография может оказать режиссеру и актерам неоцени-
мую помощь в построении формы спектакля, а может и помешать
формированию целостного произведения в зависимости от того,
насколько замысел художника созвучен замыслу режиссера. А
так как в отношениях между сценическим действием и декора-
тивным оформлением второму отводится подчиненная роль, то
очевидно, что и в творческом содружестве режиссера и художни-
ка последнему надлежит направлять работу своего воображения
на реализацию общего замысла спектакля. И все же положение
художника в театре нельзя назвать бесправным. Формирование
стиля и жанра спектакля идет не по пути подавления, обезличи-
вания творческих индивидуальностей его создателей, но по пути
их суммирования. Это достаточно сложный процесс даже тогда,
когда речь идет о приведении к созвучию работ двух художников,
оперирующих одним и тем же выразительным средством. В дан-
ном же случае необходимо гармоническое сочетание двух разных
видов искусств, двух разных типов творческого мышления, двух
разных выразительных средств; поэтому здесь вопрос их взаим-
ного соответствия, которое должно в результате привести к соз-
данию стилевой и жанровой целостности произведения, особенно
сложен и не может быть исчерпан простой констатацией пре-
имущественных прав одного и подчиненности другого. Прямое,
элементарное подчинение сценографии спектакля утилитарным
потребностям сценического действия может и не дать желаемого
результата. По определению А.Д. Попова «...оформление спек-
такля являет собой художественный образ места
действия и одновременно площадку, пред-
ставляющую богатые возможности для
осуществления на ней сценического деист-
в и я» (34). Поэтому правильнее будет сказать, что подчиненность
Оформления действию должна возникнуть как результат
сложения творческих почерков, как итог совместной работы са-
мостоятельных творческих индивидуальностей. Следовательно,
говорить можно только о той почве, которая наиболее благопри-
ятна для этого сотрудничества, о тех общих позициях, которые
дают единое направление развитию творческой мысли каждого из
создателей спектакля. Строя свой замысел на этой общей почве,
сценограф может использовать многие особенности выразитель-
ных средств своего искусства, не нарушая жанрово-стилевого
единства всей постановки.
Одной из специфических черт работы художника в театре
является его право на гораздо большую условность изображения,
чем это возможно в актерском искусстве. Так следствие подчи-
ненного положения искусства-помощника становится его приви-
легией. Ведь сценическое пространство условно по опреде-
лению. И если мы видим на сцене не добротно выстроенный, а
обозначенный одной-двумя деталями склеп Капулетти, мы еще не
отказываем спектаклю в названии реалистического. Если же,
умирая, Ромео и Джульетта не будут действовать подлинно, а
лишь обозначат одной-двумя деталями свою смерть, - мы сразу
же назовем спектакль условным. При этом существенно следую-
щее: в «условном» склепе актеры могут существовать органично,
но и самая реалистическая декорация не уверит зрителя в под-
линности действия, если актеры не убедят его в этом своей игрой.
Более того, при отсутствии подлинного действия даже настоящие
предметы, принесенные на сцену непосредственно из жизни, вы-
глядят бутафорскими. Поэтому Станиславский говорил: «Словом,
неважно - условна декорация и вся постановка, стилизованы
они или реальные; все формы внешней сценической постановки
следует приветствовать, раз они применены с умением и к мес-
ту... Важно, чтоб декорация и обстановка сцены и сама поста-
новка пьесы были убедительны, чтоб они... утверждали веру в
правду чувств и помогали главной цели творчества - созда-
нию жизни человеческого дух а...» (35).
Однако, эта привилегия искусств-помощников, их право на
известную независимость в практическом осуществлении единых
принципов композиции спектакля, возвращает нас к вопросу о
той общей почве, на которой возникает единство элементов, со-
ставляющих спектакль. Актер может пользоваться любым, самым
условным изображением предмета на сцене, придавая ему то зна-
чение, которое оно должно иметь, но только если и он сам, и сце-
нограф вкладывают в это изображение одинаковый смысл. Но
если актер и художник придерживаются разных точек зрения на
то, когда и где происходит действие, актеру могут показаться не-
настоящими и неуместными окружающие его предметы сцениче-
ской обстановки, даже если они будут изображены предельно
реалистически. Значит, единственно возможная почва, на которой
может основываться совместное творчество режиссера, актера и
художника - это конкретность предлагаемых обстоятельств дей-
ствия. И, значит, стиль и жанр художественного оформления
спектакля реализуются в таком же процессе отбора средств по
признакам их качества, количества и однородности, как и стиле-
вая и жанровая характеристика сценического действия в целом.
Поскольку же условность сценического оформления может
быть в значительной степени возмещена верой актера в предла-
гаемые обстоятельства и подлинностью его действий, постольку
создание условий для этой веры - главная цель количественного
и качественного отбора средств художественного оформления
спектакля. Мерой же допустимой условности является та необхо-
димая доля конкретного и подлинного в каждом предмете сцени-
ческой обстановки, которая позволяет использовать этот предмет
в каком-то определенном и очевидном его значении. Так, помес-
тить на фоне сукон, означающих стену, условное изображение
распятия из тонкой проволоки можно только в спектакле, жанро-
вое и стилевое решение которого предполагает намеренное от-
влечение от исторических подробностей происходящих на сцене
событий во имя концентрации внимания зрителя на философском,
общечеловеческом смысле этих событий. Художник обязан при-
*; дать этому проволочному изображению ту обязательную долю
Определенности, благодаря которой актер сможет им пользовать-
ся именно как распятием, а не как мечом, веслом или подсвечни-
ком. Применительно ко всему оформлению спектакля в целом эта
обязательная доля может быть определена как необходимая сте-
пень конкретности пространственных форм сценической обста-
новки. Любая художественная условность может существовать
только в пределах определенной конкретности. Станиславский
дал точное определение прав и обязанностей художника в очень
простом определении: «Хорошая декорация та, которая переда-
ет не фотографическую точность действительности, не квар-
тиру Ивана Ивановича, а квартиру всех таких людей, как Иван
Иванович. Хорошая декорация та, которая характеризует самые
условия, которые создали таких людей, как Иван Иванович» (36).
История театра знала многие попытки превысить в оформле-
нии спектакля эту меру условности и заставить декорации гово-
рить языком символов и обозначений самостоятельно, помимо
актера, который в этой ситуации превращался в один из элемен-
тов сценической обстановки. Примеров таких спектаклей в прак-
тике театра рубежа Х1Х-ХХ веков много. Но, как заметил
Дж.Гасснер, «...символистам, последовавшим по стопам Метер-
линка и Крэга, не удалось утвердить свою драму в качестве
единственно современной формы драматургии или сде-
лать символистскую режиссуру единственно современным
направлением театра. Одна из причин их неудачи заключается в
том, что театр не может жить в атмосфере призрачной и
туманной и процветать на почве неконкретности - это про-
тивно самой природе театра. Драма и театр стоят в ряду наи-
более конкретных искусств» (37).
В наши дни отказ от конкретности в декоративном оформле-
нии спектакля обычно бывает связан с желанием приблизить со-
держание классической пьесы к злобе дня, придать ей современ-
ное звучание.
Для этого в одном случае полностью отказываются от всяких
признаков реальных условий места и времени действия, оставля-
«гппмм челове-
Ком на голой земле», и вынуждают его одной только силой своего
воображения создавать для себя картину предлагаемых обстоя-
тельств. Как правило, такая картина бывает очень неконкретной, а
потому и не поддающейся передаче в зрительный зал. Воображе-
ние актера, не находя в окружающих его предметах никакой опо-
ры, способно создать только привычную ему картину его собст-
венной обыденной жизни или картину, навеянную театральными
традициями. Однако в такой «современности» его действий не
будет ничего типического - ни для героя, которого он играет, ни
для него самого, как человека двадцатого века. Всякая абстракция
не только не делает спектакль более современным, но напротив
- его события становятся незакономерными, случайными для
любой эпохи, как нашей, так и той, к которой относится действие
пьесы.
В другом случае, стараясь придать современное звучание
классической пьесе, привносят в конкретно-историческую обста-
новку сцены и в костюмы персонажей отчетливо современные
детали. Слов нет, такое привнесение сразу же и недвусмысленно
дает понять зрителю, что авторы спектакля указывают на сходст-
во героев пьесы с некоторыми нашими современниками. Актеру
не надо трудиться, чтобы доказывать это своими действиями:
достаточно Хлестакову надеть джинсы, а Городничему взять в
руки портфель с молниями. Но логика образов сразу же вступает
в противоречие с этими предметами. Если уж Городничий пишет
паркеровской авторучкой, то он не будет искать ревизора-
инкогнито, приметы которого ему неизвестны, а закажет между-
городний разговор и выяснит все подробности об интересующем
его лице. У актера, правда, есть выход: отнестись к авторучке так,
как будто это гусиное перо, и соответственно обращаться с ним.
Но сама отчетливая определенность этого предмета, его истори-
ческая конкретность не позволит пользоваться им как условным
изображением гусиного пера: ему для этого, так сказать, нехвата-
ет условности. Питер Брук по этому поводу пишет: «Современ-
ный костюм, столь часто используемый, - это костюм весьма
определенного периода, и действующие лица - это не просто
Какие-то нейтральные существа: Отеляо, Яго и т.д., они стано-
вятся «Отелю в смокинге», «Яго с пистолетом» и т.д. Одень
актеров в халаты или спецовки, и это превращается лишь в еще
одну живописную условность» (38). Таким образом, и этот способ
придать звучанию спектакля современность себя не оправдывает.
Ценой же таких «современных» прочтений становится пол-
ная утрата спектаклем всякого стиля. Здесь стиль драматурга не
аккумулируется, а подавляется; в художественном оформлении
соседствуют неоднородные по своей исторической принадлежно-
сти вещи; физическое поведение актера в роли не соответствует
жизни ее «человеческого духа». То же самое относится и к жанру
спектакля, который не может быть определенным, если он не от-
ражен в материально-вещных элементах декоративного оформле-
ния и костюмов. Если, конечно, не считать отсутствие стиля и
жанра особым видом художественной формы. О создателях таких
спектаклей Г. Товстоногов сказал, что они «...отметая все исто-
рически-конкретное, искусственно изымают типическое из ти-
пических обстоятельств» (39).
Установив связь пластической композиции спектакля с деко-
ративным оформлением сценического пространства, нельзя не
задаться вопросом о том, когда же это происходит. Момент, когда
идейно-художественный замысел спектакля у режиссера уже оп-
ределился и позволяет сверять с ним замысел оформления, пред-
полагает наличие такового и у художника. И если поиски общих
позиций начинаются только с этого момента, то они напоминают
примерку в магазине готового платья, когда человек выбирает из
того, что ему предлагают, идя на некоторые компромиссы и наде-
ясь на подгонку и доделку по своему вкусу. При этом спектакль
может понести известные художественные потери - ведь замы-
сел оформления существенно влияет на процесс пластической
композиции. С. Эйзенштейн внушал своим ученикам, что режис-
сер обязан думать об оформлении сценической площадки с само-
го начала работы над драматургическим материалом: анализируя
действия персонажей в каждом эпизоде пьесы, представлять себе,
как будет разворачиваться действие в пространстве сцены: «Во
Всем, что мы разобрали, нам пришлось заняться не только делом
режиссуры, но в потенции и делам декоратора - постановкой
стен, размещением окон и мебели и даже такими деталями, как
фактура костюма... Это не захват позиций чужой специально-
сти. Это те пределы, в которых должен работать над декора-
цией режиссер. Режиссер должен уметь передать художнику
отчетзивый остов, скелет, сумму требований, обращенных к
декорации.
До сих пор работает с декорацией режиссер. Он установил,
что ему нужно в смысле выразительности, и сейчас за дело мо-
гут взяться художник и оформитель. Цветовые установки так-
же должны исходить от режиссера» (40).
Конечно, не каждый режиссер наделен таким феноменаль-
ным талантом и такими знаниями в различных областях искусст-
ва, какими обладал Сергей Эйзенштейн. Но тогда тем более, ра-
бота над оформлением должна начинаться как можно раньше; а
чтобы замыслы режиссера и художника к моменту их сопостав-
ления оказались одинаково направленными, они должны исхо-
дить из одного общего принципа - принципа конкретности
предлагаемых обстоятельств. Только встретившись на этой общей
почве, актер и окружающие его на сцене вещи могут «догово-
риться» о тех дальнейших проявлениях независимости каждого из
сотрудничающих в театре искусств, которые не помешают, а по-
могут им в достижении общей цели.
Возвращаясь к вопросу о праве художника спектакля на ус-
ловность изображения сценической обстановки, следует устано-
вить: любая условность в сценографии только тогда не является
; для актера препятствием, когда она соответствует общему жанро-
вому и стилевому решению спектакля. А для отбора выразитель-
ных средств в сценографии действительны те же принципы одно-
|родности, качества и количества, которые формируют жанр и
[стиль пластической композиции в искусстве режиссуры.
Понятия темпа и ритма в искусстве
Термин «темпо-ритм» вошел в театральный лексикон и стал
обозначать одно из важнейших понятий теории и практики сце-
нического искусства тогда, когда было признано, что выразитель-
ным средством этого искусства является действие. С первой по-
ловиной этого термина как будто все ясно: действие есть процесс,
имеющий определенную временную продолжительность, а темп
- это скорость его протекания, время, затраченное на осуществ-
ление этого процесса. И все было бы очень просто, если бы мож-
но было ограничиться первой половиной термина: темп - это
скорость, с которой актеры играют и от которой зависит продол-
жительность спектакля. Но все дело в том, что вторая половина
термина - ритм - тоже связана с временными отношениями, и
здесь далеко не все ясно. И хотя всем известно, что под темпо-
ритмом спектакля понимается его художественная организация во
времени, понятие ритма до сих пор не имеет внятного толкова-
ния. У такого положения может быть только одно объяснение:
сценическое время условно.
Чтобы приблизиться к определению термина «ритм» приме-
нительно к сценическому действию, придется начать с его проис-
хождения.
Можно предположить, что термин этот, предложенный Ста-
ниславским, был воспринят не как нечто совершенно новое, а
лишь как хорошо забытое старое. Это предположение тем более
основательно, что ритм есть свойство всякого движения, разви-
тия, следовательно - неотъемлемое свойство материи, всего ма-
териального бытия. Искусство, являясь отражением закономерно-
стей объективно существующего материального мира, неизбежно
отражает и формы его организации. Построение любого художе-
ственного произведения неизбежно подчинено определенному
ритму. Однако выразительные средства различных искусств столь
непохожи одно на другое, что и определения ритма специфичны
для каждого вида искусства. В одних видах понятие ритма связа-
но с фактором времени - таковы музыка, литература, все виды
театрального искусства. Произведения других видов - живопи-
Си, скульптуры, архитектуры - не обладают способностью дви-
жения, развития во времени, поэтому понятие ритма в них никак
не связано с реальным временем, а основывается на пространст-
венных отношениях. Поэтому во втором случае речь всегда идет
только о ритме, но не о темпе и не о темпо-ритме; можно сказать,
что в этих искусствах темп равен нулю. В искусствах же не изо-
бразительных, произведения которых обладают динамикой, г.е.
представляют собой явление движущееся, развивающееся во вре-
мени, темп всегда есть некоторая реальная величина. Кроме того,
и понятие ритма в них неотъемлемо от временных соотношений.
Сценическое искусство занимает особое положение, обладая осо-
бенностями как первого, так и второго вида: его произведения
развиваются во времени и существуют в пространстве.
Музыкальное искусство, оперирующее средствами, которые
существуют только во времени и вне его не могут существовать,
располагает точными и однозначными определениями ритма и
темпа. А так как сценическое произведение сходно с музыкаль-
ным способностью развития во времени, то для уяснения понятий
сценического ритма и темпа небесполезно соотнести их с анало-
гичными понятиями в музыке.
Темп в музыке - скорость исполнения музыкального про-
изведения, или частота пульсирования метрических долей. Рит-
мом в музыке называется организованная последовательность
звуков одинаковой или различной длительности, т.е. одинаковых
или различных отрезков времени звучания. Известно, что в музы-
ке принята одна определенная единица для измерения времени
звучания, которая может изменять свою абсолютную величину в
зависимости от темпа исполнения, оставаясь неизменной в своей
относительной величине единицы деления. Следовательно, в по-
нятии темп время является в своем абсолютном значении, а в
понятии ритм - в значении относительном.
Если условно принятая за единицу длительности целая нота
^звучит четыре секунды при среднем темпе исполнения, то при
быстром темпе ее звучание длится меньше, а при медленном -
больше четырех секунд. Однако половина и четверть во всех
Трех случаях звучат ровно "/? и У* того времени, которое занимает
целая нота. То есть, относительные величины длительностей ос-
таются неизменными, поэтому и ритмическое строение каждого
данного произведения есть величина неизменная с точки зрения
временного соотношения его частей.
Но музыка была бы чрезвычайно бедна, если бы на всем про-
тяжении произведения сохранялась одна и та же организация
длительностей, повторялось бы одно и то же их сочетание (а по-
вторяемость элементов - один из признаков ритма). И действи-
тельно, буквальное повторение одних и тех же сочетаний встре-
чается не часто; обычно же сочетания варьируются, но при этом
между ними соблюдается некое единообразие, благодаря которо-
му сохраняется пропорциональность всех частей в их сумме. Дос-
тигается эта пропорциональность с помощью метра, органи-
зующего музыкальные звуки посредством их акцентированности.
Метрические доли (акцентируемые и неакцентируемые равно-
длительные отрезки времени звучания) почти всегда расположе-
ны в правильном периодическом порядке, т.е. метрические акцен-
ты повторяются через одинаковое количество долей. Следова-
тельно, метр является той силой, которая соразмеряет между
собой разнообразные сочетания длительностей в ритмическом
рисунке произведения, приводит их к «общему знаменателю».
Поэтому в музыке метр и ритм не существуют по отдельности, а
составляют одно сложное целое - метро-ритм, первичным
элементом которого можно считать такт, или отрезок музы-
кального произведения, начинающийся с сильной доли и кон-
чающийся перед следующей сильной долей. Собственно, такты и
есть те равновеликие элементы, из повторения которых складыва-
ется ритмическое единство музыкального произведения. Если
рассмотреть нотную запись какого-либо отрывка, написанного в
размере Уд, то видно, что такты равновелики, так как сумма дли-
тельностей в каждом такте равна трем четвертям (секундам ус-
ловно), хотя каждый такт может при этом содержать в себе раз-
ные длительности (половинные, восьмые, шестнадцатые в каком-
то сочетании). Такие такты различны по строению, но равноцен-
Ны по метру (трехдольный метр, размер %). Поэтому они могут
быть приравнены друг к другу как метро-ритмические элементы,
из которых построен рассматриваемый отрывок.
Таким образом, музыкальный ритм образуется не букваль-
ным повторением длительностей в определенном порядке; и если
искать в произведении периодического повторения соизмеримых
единиц, то это скорее будут такты, т.е. более сложные элементы
метро-ритмической структуры. Поэтому понятие музыкального
ритма в широком смысле слова, применяемое по отношению ко
всему произведению, охватывает собой систему организации час-
тей произведения в его целостности, систему соотношения этих
частей - как крупных, так и мелких; а возможность их пропор-
ционального соотношения обеспечивается последовательной
кратностью длительностей и периодичностью метрических ак-
центов. Строгая определенность временной продолжительности
звучания при этом касается не только реальных звуков, но и пауз;
перерывы между звучанием нот измеряются теми же величинами
длительностей, что и сами звуки.
Как известно, любое музыкальное произведение может быть
исполнено в разных темпах. Продолжительность звучания тактов
при этом изменится, но они останутся равновеликими между со-
бой. Если же исполнитель с какого-то момента изменит темп, то
этот новый темп определит опять-таки равное время для звучания
каждого такта последующей части произведения. Теоретически
можно вообразить себе и такое исполнение, когда темп будет ме-
няться с каждым тактом, но практически этого не бывает, т.к. в
этом случае стройность музыкального произведения нарушится,
мелодия исказится, ритм распадется на скачкообразные обрывки.
Поэтому темп - величина постоянная, если не для всего произ-
ведения в целом, то для его значительной части. В пределах одно-
го произведения могут быть ускорения и замедления темпа, пре-
дусмотренные автором или привносимые исполнителем, но они
наступают или постепенно, или при переходе к новой части про-
изведения, после паузы.
Музыкальный ритм зависит от темпа, поскольку реальная ве-
личина длительностей меняется в зависимости от темпа исполне-
ния. Ритмический рисунок при ускорении или замедлении темпа,
оставаясь неизменным по строению, приобретает новый х а р а к-
т е р, если каждая нота будет звучать дольше (значит, напевнее,
мягче) или короче (значит, отрывистее, суше). Не случайно по-
этому музыкальные термины, применяемые для обозначения тем-
па, часто указывают еще и на характер, эмоциональный оттенок
музыкального образа, предлагаемого композитором, например:
§гауе (тяжело), сотого (спокойно), "1"о (живо) и т.п. С другой
стороны, ритмический рисунок сам по себе характеризует музы-
кальный образ и тем самым предопределяет темп. Значит, ритм и
темп в музыке взаимно связаны и взаимно определяют, обуслов-
ливают друг друга.
В поэзии ритм столь же обязательный признак художествен-
ной формы, как и в музыке; возможно, здесь сказывается их близ-
кое родство, идущее от древних синтетических форм творчества.
Зато понятие темпа как будто уходит за пределы внимания, как
только речь заходит о поэзии; и в этом ее отличие от музыки. Все
же стихотворный образ сходен с музыкальным в том отношении,
что он также не имеет зримого пространственного воплощения -
ибо нельзя считать таким воплощением ряды строк, как нельзя
считать воплощением музыкального образа нотные знаки. Стихо-
творный образ материализуется в звучании стиха, которое
длится определенное время; т.е., и стихотворный образ развивает-
ся во времени. Следовательно, в поэтическом произведении поня-
тие ритма связано с временными, но не пространственными пред-
ставлениями. Но в отличие от музыкального, в стихотворном об-
разе не может быть принято за единицу длительности какое-то
точно отмеренное количество времени. Поэтому сходство музы-
кального и поэтического ритмов очень далеко от тождества; но
для понимания самого термина «ритм» полезно сравнить его зна-
чение в музыке и стихосложении.
Проще всего установить определенную аналогию с музы-
кальным построением в классическом русском стихосложении по
Силлабо-тонической системе. Элементарной единицей длительно-
сти в этой системе, очевидно, является ело г. который можно
приравнять (очень условно!) к четверти в музыке (длительность
четверти условно равна одной секунде). Слог, таким образом,
можно считать простейшей ритмической единицей. Но если в му-
зыке мы имеем целую систему расчета длительностей, находя-
щихся последовательно в отношениях друг к другу как один к
двум, от 1 до 1/128, то в слогах мы можем различить, и то не
очень определенно, только две разновидности - долгий и крат-
кий, причем это различие свойственно не всем языкам. В русском
же языке временная разница в протяженности слогов не может
приниматься в расчет, потому что не существует способов ее из-
мерения. Поэтому русское стихосложение со времен реформы
Тредиаковского-Ломоносова исходило не из равносложия, а из
ударности слогов. Ударение аналогично акценту в музыке, по-
этому слоги можно сравнить с метрическими долями - акценти-
рованными и неакцентированными. Тогда стопа - группиров-
ка слогов, в числе которых один ударный, а остальные безудар-
ные, может быть приравнена к музыкальному такту. Расположе-
ние ударных и безударных слогов в стопе определяет метр, или
размер, в котором написано стихотворное произведение. В силла-
бо-тоническом стихосложении приняты два двусложных и три
трехсложных размера.
Если в стопе из двух слогов ударение стоит на первом из них.
то образуется двудольный размер хорей:
В дымке-невидимке
Выплыл месяц вешний,
Цвет садовый дышит
Яблонью, черешней.
Двусложная стопа с ударением на втором слоге - ямб:
Ночной зефир
Струит эфир.
Шумит,
Бежит
Гвадалквивир.
(А.Пушкин)
Стопа из трех слогов с ударением на первом слоге называет-
ся дактилем:
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною...
(МЛермонтов)
Амфибрахий - трехдольная стопа с ударением на вто-
ром слоге:
Густая крапива шумит под окном.
Зеленая ива нависла шатром.
При ударении на третьем слоге образуется трехдольная
стопа анапест:
Не дождаться мне, видно, свободы.
А тюремные дни будто годы;
И окно высоко над землей,
А у двери стоит часовой.
(М.Лермонтов)
Таким образом, стопа в стихосложении является единицей
метра, подобно тому, как такт является единицей метра в музыке.
Но отличие в их построении весьма заметно: такт музыкальный
всегда начинается сильной долей, а в стопе ударный слог может
находиться и в середине, и в конце. (В новейшей теории стихо-
сложения введено понятие такто-метрической системы, где это
Ирина Горбенко
8 мин.
Как видео и проекции помогают режиссерам и художникам погружать зрителей в спектакль, порой ставя их в неловкое положение
Актеры – герои реалити-шоу, а спектакль – подглядывание без осуждения. В конце концов, желание зрителя заглянуть в скрытую часть жизни другого человека объясняется не только любопытством, но и желанием сопоставить свои переживания с переживаниями героев спектакля. Об этом и не только – читайте в нашем материале.
Видео в театре: вуайеризм, реалити-шоу и технология охранных систем
Франк Касторф
В 90-е годы бунтарь и провокатор, немецкий режиссер Франк Касторф сделал видео частью спектакля, причем записи, которые транслировались зрителям, зачастую носили провокационный характер. Практически во всех его постановках на сцене есть один или несколько больших экранов. Касторф часто обращается к классическим произведениям и превращает их в реалити-шоу. В происходящем на сцене – эпатаж и штампы из поп-культуры, а в персонажах узнаются герои современности.
Например, действие спектакля «Мастер и Маргарита» по роману Булгакова переносится в современный мегаполис – с высотками, машинами и бурной ночной жизнью. За актерами повсюду следуют камеры – когда они уходят за кулисы, на экране, установленном на сцене, транслируется все, что происходит с героем. Таким образом режиссер-провокатор заставляет зрителя подглядывать – как в настоящем реалити-шоу. Иногда на экраны выводятся заранее снятые записи – то, что осталось вне страниц классических произведений.
Спектакль «В Москву! В Москву!», режиссер – Франк Касторф, театр Фольксбюне (Берлин).
Источник: Фольксбюне, фото – Thomas Aurin
Кэти Митчелл
Британский режиссер Кэти Митчелл регулярно использует в своих спектаклях видео, работая на грани театра и кино. Митчелл пользуется приемом, выводя на экраны крупные планы персонажей, благодаря которым можно разглядеть не только взгляд или жест, но даже морщинки или мельчайшие изъяны. Если добавить к этому провокационность темы, например, в «Желтых обоях» (Шаубюне, Берлин) режиссер исследует послеродовую депрессию, получается крайне интимный разговор между героем и зрителем. Камера следует за героями повсюду – вот героиня лежит в постели с мужем, вот она принимает ванну, вот на стену с обоями проецируются ее страхи – все это на экранах демонстрируется крупным планом. Если зрители хотят реалити-шоу, они его получат, но с одним условием – им покажут всю жизнь героини, а не смонтированную для телевидения картинку.
Спектакль «Желтые обои», режиссер Кэти Митчелл, Шаубюне (Берлин).
Источник: Шаубюне, фото – Stephen Cummiskey
Константин Богомолов
Видео и проекции – частые атрибуты спектаклей режиссера Константина Богомолова и художника Ларисы Ломакиной. Авторы используют возможности видео сразу для нескольких целей, в том числе, чтобы продемонстрировать жизнь героев за сценой. В его «Карамазовых» появлению героев предшествует их проход по белому коридору – прием, который часто используется на телевидении. На видео попадает и то, что осталось за кадром спектакля – когда полицейские приезжают арестовывать Митю Карамазова, на экране видно, как два героя поднимаются по лестнице многоэтажного дома, звонят в дверь, а ее им открывает сам Богомолов в халате.
Спектакль «Карамазовы», режиссер – Константин Богомолов, МХТ им. А.П. Чехова.
Источник: МХТ им. А.П. Чехова, фото – Екатерина Цветкова
Мурад Мерзуки
Несмотря на активное использование новых технологий в театре, возможности видео и проекций еще долго не исчерпают себя. Театр будущего сможет использовать датчики движения, которые будут реагировать на действия героев и давать «умную картинку» или реагировать проекцией. В этом направлении работает французский хореограф Мурад Мерзуки. В прошлом году фестиваль «Территория» представил его танцевальный спектакль Pixel («Пиксель»). Постановка проходит в виртуальном пространстве: пол и стена за сценой представляют собой экран, выводящий 3D-изображение, которое позволяет создавать оптические иллюзии – так, танцоры словно парят в воздухе.
Спектакль «PIXEL / Пиксель», хореограф – Мурад Мерзуки, Национальный хореографический центр Кретей и Валь-де-Марн / Компания Käfig (Франция).
Источник: фестиваль «Территория», фото – Laurent Philippe
5 российских спектаклей, которые сложно представить без видео и проекций
«Гамлет. Коллаж», Театр Наций
Режиссер – Робер Лепаж
В своем первом российском спектакле «Гамлет. Коллаж» Лепаж использует сцену-куб, придуманную им в начале 90-х. В этом кубе есть двери и вынимающиеся элементы, однако декорации оживают только тогда, когда на них проецируется изображение. Удивительно, как пространство, по сути состоящее из трёх поверхностей, превращается то в мрачную комнату Гамлета, то в роскошный обеденный зал замка, то в реку, в которой топится Офелия.
Спектакль «Гамлет. Коллаж», режиссер – Робер Лепаж, Театр Наций.
Источник: Театр Наций, фото – Сергей Петров
«Дракон», МХТ им. Чехова
Режиссер – Константин Богомолов
В «Драконе» по обеим сторонам сцены установлены камеры, которые выводят на экран над сценой крупные планы – таким образом, даже сидящие на балконе зрители видят выражения лиц героев, которые часто говорят одно, а их мимика при этом выражает другое. Кроме того, проекции дают свет – то ярко-белый, то красный, то розовый. «Красный цвет, выцветая, становится розовым» – эта фраза появляется на стене после одной из сцен. Пролитая героем кровь, в итоге выцветает и превращается в гламурное розовое пятно – опять же, не без помощи световых проекций.
Спектакль «Дракон», режиссер – Константин Богомолов, МХТ им. А.П. Чехова.
Продолжая путешествие по театральному миру, мы с вами сегодня попадем в мир закулисья и узнаем значение таких слов, как рампа, авансцена, декорации, а также познакомимся с их ролью в спектакле.
Итак, войдя в зал, каждый зритель сразу обращает свой взор на сцену.
Сцена – это: 1) место, где происходит театральное представление; 2) синоним слово «явление» – отдельная часть действия, акта театральной пьесы, когда состав действующих лиц на сцене остается неизменным.
Сцена – от греч. skene – балаган, подмостки. В эпоху зарождения греческого театра skene была клеткой или палаткой, пристроенной позади orchestra.
Skene, orchectra, theatron составляют три основополагающих сценографических элемента древнегреческого спектакля. Оркестр или игровая площадка связывали сцену и публику. Skene развивалась в высоту, включая theologeon или игровую площадку богов и героев, и на поверхности вместе с просцениумом, архитектурным фасадом, предшественником стенного декорума, который позднее создаст пространство авансцены. На протяжении истории смысл термина «сцена» постоянно расширялся: декорация, игровая площадка, место действия, временной отрезок в течение акта и, наконец, в метафорическом смысле – внезапное и яркое зрелищное событие («устроить кому-либо сцену»). Но не все из нас знают, что сцена делится на несколько частей. Принято различать: авансцену, арьерсцену, верхнюю и нижнюю сцену. Давайте попробуем разобраться с этими понятиями.
Авансцена – пространство сцены между занавесом и зрительным залом.
В качестве игровой площадки авансцена широко используется в оперных и балетных спектаклях. В драматических театрах авансцена служит основным местом действия для небольших сцен перед закрытым занавесом, которые связывают картины спектакля. Некоторые режиссеры выносят на авансцену основное действие, расширяя сценическую площадку.
Невысокий барьер, отделяющий авансцену от зрительного зала, называется рампа . Кроме того, рампа прикрывает со стороны зрительного зала приборы для освещения сцены. Часто этим словом называют и саму систему театральной осветительной аппаратуры, помещаемой за этим барьером и служащей для освещения пространства сцены спереди и снизу. Для освещения сцены спереди и сверху используют софиты – ряд ламп, расположенных по бокам от сцены.
Арьерсцена – пространство позади основной сценической площадки. Арьерсцена является продолжением основной сцены, используется для создания иллюзии большой глубины пространства, служит резервным помещением для установки декораций. На арьерсцене размещаются фурки или вращающийся накатный круг с заранее установленными декорациями. Верх арьерсцены оборудуется колосниками с декорационными подъемами и световой аппаратурой. Под полом арьерсцены размещают склады навесных декораций.
Верхняя сцена – часть сценической коробки, находящаяся выше зеркала сцены и ограниченная сверху колосниковой решеткой. Она оборудована рабочими галереями и переходными мостиками, служит для размещения навесных декораций, приборов верхнего освещения, различных сценических механизмов.
Нижняя сцена – часть сценической коробки ниже планшета, где расположены сценические механизмы, суфлерская и светорегуляторная будки, подъемно-опускные устройства, приспособления для сценических эффектов.
А еще у сцены, оказывается, есть карман! Боковой карман сцены – помещение для динамичной смены декораций с помощью специальных накатных площадок. Боковые карманы располагаются с двух сторон сцены. Их размеры позволяют полностью уместить на фурке декорацию, занимающую всю игровую площадку сцены. Обычно к боковым карманам примыкают декорационные склады.
Названная в предыдущем определении «фурка», наряду с «колосниками» и «штанкетами», входит в техническое оборудование сцены. Фурка – часть сценического оборудования; передвижная площадка на роликах, служащая для перемещения на сцене частей декорационного оформления. Передвижение фурки осуществляется электромотором, вручную или при помощи троса, один конец которого находится за кулисами, а другой крепится к боковой стенке фурке.
– решетчатый (деревянный) настил, расположенный над сценической площадкой. Он служит для установки блоков сценических механизмов, используется для работ, связанных с подвеской элементов оформления спектакля. Колосники сообщаются с рабочими галереями и сценой стационарными лестницами.
Штанкет – металлическая труба на тросах, в которой крепятся кулисы, детали декораций.
В академических театрах все технические элементы сцены скрыты от зрителей декоративным обрамлением, в которое входят занавес, кулисы, задник и падуга.
Входя в зал до начала спектакля, зритель видит занавес – полотнище ткани, подвешенное в зоне портала сцены и закрывающее сцену от зрительного зала. Его еще называют «антрактно-раздвижной» или «антрактный» занавес.
Антрактно-раздвижной (антрактный) занавес является постоянным оборудованием сцены, закрывающим ее зеркало. Раздвигается перед началом спектакля, закрывается и открывается между актами.
Занавесы шьются из плотной окрашенной ткани на плотной подкладке, украшаются эмблемой театра или широкой бахромой, подшитой к низу занавеса. Занавес позволяет сделать невидимым процесс перемены обстановки, создать ощущение промежутка во времени между действиями. Антрактно-раздвижной занавес может быть нескольких типов. Наиболее часто применяются вагнеровский и итальянский.
Состоит из двух половин, закрепленных наверху с наложениями. Оба крыла данного занавеса открываются при помощи механизма, который тянет нижние внутренние углы к краям сцены, зачастую оставляя нижнюю часть занавеса видимой для зрителей.
Обе части итальянского занавеса раздвигаются синхронно с помощью тросов, прикрепленных к ним на высоте 2-3 метров и тянущих занавес к верхним углам просцениума. Сверху, над сценой, располагается падуга – горизонтальная полоса ткани (иногда выступающая в роли декораций), подвешенная на штанге и ограничивающая высоту сцены, скрывая верхние механизмы сцены, световые приборы, колосники и верхние пролеты над декорациями.
Когда занавес открывается, зритель видит боковое обрамление сцены, выполненное из полос ткани, расположенных вертикально – это кулисы .
Арьерсцену от зрителей закрывает задник – расписной или гладкий фон из мягкой ткани, подвешенный в глубине сцены.
На сцене располагаются декорации спектакля.
Декорация (лат. «украшение») – художественное оформление действия на театральной сцене. Создает зрительный образ действия средствами живописи и архитектуры.
Декорация должна быть полезной, эффективной, функциональной. Среди основных функций декорации – иллюстрация и изображение элементов, предположительно существующих в драматическом универсуме, свободное конструирование и изменение сцены, рассматриваемой как игровой механизм.
Создание декораций и декоративное оформление спектакля – целое искусство, которое называется сценография. В разные времена значения этого слова менялись.
Сценография у древних греков – искусство оформления театра и живописная декорация, проистекающая из этой техники. В эпоху Возрождения сценографией называлась техника разрисовки холста задника. В современном театральном искусстве это слово представляет науку и искусство организации сцены и театрального пространства. Собственно декорация – результат работы сценографа.
Этим термином все чаще заменяется слово «декорация», если существует необходимость выйти за рамки понятия оформления. Сценография знаменует собой стремление быть письмом в трехплоскостном пространстве (к которому следует добавить еще и временное измерение), а не просто искусством разукрашивания холста, чем довольствовался театр вплоть до натурализма.
В моменты расцвета современной сценографии художники-декораторы сумели вдохнуть жизнь в пространство, оживить время и игру актера в совокупном творческом акте, когда трудно вычленить режиссера, осветителя, актера или музыканта.
В сценографию (декорационное оснащение спектакля) входят реквизит – предметы сценической обстановки, которыми актеры пользуются или манипулируют по ходу действия пьесы, и бутафория – специально изготовленные предметы (скульптуры, мебель, посуда, украшения, оружие и др.), употребляемые в театральных спектаклях вместо настоящих вещей. Предметы бутафории отличаются дешевизной, прочностью, подчеркнутой выразительностью внешней формы. При этом бутафоры обычно отказываются от воспроизведения не видимых зрителю деталей.
Изготовление бутафории представляет собой большую отрасль театральной технологии, включающую работы с бумажными массами, картоном, металлом, синтетическими материалами и полимерами, тканями, лаками, красками, мастиками и пр. Не менее разнообразна и номенклатура бутафорских изделий, требующих специальных знаний в области лепных, картонажных, отделочных и слесарных работ, росписи тканей, чеканки по металлу.
В следующий раз узнаем подробнее о некоторых театральных профессиях, представители которых не только создают непосредственно спектакль, но и обеспечивают его техническое сопровождение, работают со зрителями.
Определения представленных терминов взяты с сайтов.
Для осуществления театральной постановки нужны определенные условия, определенное пространство, в котором будут действовать актеры и располагаться зрители. В каждом театре— в специально построенном здании, на площади, где выступают передвижные труппы, в цирке, на эстраде — всюду заложены пространства зрительного зала и сцены. От того, как соотносятся эти два пространства, каким образом определена их форма и прочее, зависит характер взаимосвязи между актером и зрителем, условия восприятия спектакля Формообразование зрительных мест и сценической площадки определяется не только социальными и эстетическими требованиями данной эпохи, но и творческими особенностями художественных направлений, утвердившихся на данном этапе развития. Отношение обоих пространств друг к другу, способы их сочетания и составляют предмет истории театральной сцены.
Зрительское и сценическое пространства в совокупности составляют театральное пространство. В основе любой формы театрального пространства лежит два принципа расположения актеров и зрителей по отношению друг к другу: осевой и центровой. В осевом решении театра сценическая площадка располагается перед зрителями фронтально и они находятся как бы на одной оси с исполнителями. В центровом или, как еще называют, лучевом — места для зрителей окружают сцену с трех или четырех сторон.
Основополагающим для всех видов сцен является и способ сочетания обоих пространств. Здесь также могут быть только два решения: либо четкое разделение объема сцены и зрительного зала, либо частичное или полное их слияние в едином, неразделенном пространстве. Иначе говоря, в одном варианте зрительный зал и сцена помещаются как бы в различных помещениях, соприкасающихся друг с другом, в другом — и зал, и сцена располагаются в едином пространственном объеме.
В зависимости от названных решений можно довольно точно произвести классификацию различных форм сцены (рис. 1).
Сценическая площадка, ограниченная со всех сторон стенами, одна из которых имеет широкое отверстие, обращенное к зрительному залу, называется сценой-коробкой. Места для зрителей расположены перед сценой по ее фронту в пределах нормальной видимости игровой площадки. Таким образом, сцена-коробка относится к осевому типу театра, с резким разделением обоих пространств. Для сцены-коробки характерно закрытое сценическое пространство, и поэтому она принадлежит к категории закрытых сцен. Сцена, у которой размеры портального отверстия совпадают с шириной и высотой зрительного зала, является разновидностью коробки.
Сцена-арена имеет произвольную по форме, но чаще круглую площадку, вокруг которой расположены зрительские места. Сцена-арена представляет собой типичный пример центрового театра. Пространства сцены и зала здесь слиты воедино.
Пространственная сцена — это собственно один из видов арены и тоже относится к центровому типу театра. В отличие от арены, площадка пространственной сцены окружена местами для зрителей не со всех сторон, а только частично, с небольшим углом охвата. В зависимости от решения пространственная сцена может быть и осевой и центровой. В современных решениях для достижения большей универсальности сценического пространства пространственная сцена часто сочетается со сценой-коробкой. Арена и пространственная сцена принадлежат к сценам открытого типа и часто называются открытыми сценами.
Рис. 1. Основные формы сцены:
1 — сцена-коробка; 2 — сцена-арена; 3 — пространственная сцена (а — открытая площадка, б — открытая площадка со сценой-коробкой); 4 — кольцевая сцена (а — открытая, б — закрытая); 5 — симультанная сцена (а — единая площадка, б — отдельные площадки)
Кольцевая сцена бывает двух типов: закрытая и открытая. В принципе это сценическая площадка, выполненная в виде подвижного или неподвижного кольца, внутри которого находятся места для зрителей. Большая часть этого кольца может быть скрыта от зрителей стенами, и тогда кольцо используется как один из способов механизации сцены-коробки. В наиболее чистом виде кольцевая сцена не разделяется со зрительным залом, находясь с ним в едином пространстве. Кольцевая сцена относится « разряду осевых сцен.
Сущность симультанной сцены заключается в одновременном показе разных мест действия на одной или нескольких площадках, расположенных в зрительном зале. Разнообразные композиции игровых площадок и мест для зрителей не позволяют отнести эту сцену к тому или иному типу. Несомненно одно, что в этом решении театрального пространства достигается наиболее полное слияние сценической и зрительской зон, границы которых подчас трудно определить.
Все существующие формы театрального пространства так или иначе варьируют названные принципы взаиморасположения сценической площадки и мест для зрителей. Эти принципы прослеживаются от первых театральных сооружений в Древней Греции до современных построек.
Базисной сценой современного театра является сцена-коробка. Поэтому, прежде чем перейти к изложению основных этапов развития театральной архитектуры, необходимо остановиться на ее устройстве, оборудовании и технологии оформления спектакля.
