Разделы: Литература

Цель:

учащиеся задумаются о роли матери в жизни человека, читая рассказ М. Горького “Мать изменника” (XI из “Сказок об Италии”);
учащиеся будут развивать умение анализировать текст, выделять основную проблему;
учащиеся будут учиться культуре общения, воспринимая корректно любое мнение.

Методы: пятистишия -характеристики, направленное чтение, дневник двойной записи, эссе. (Класс разделён на 5 групп по 5–6 человек..

Оборудование: распечатки текста для каждого учащегося, портрет писателя, листы, маркеры.

Ход урока

I . Побуждение интереса к учению.

Каждый день вас провожает на занятия, заботится о вас один и тот же человек - ваша мама.О маме каждый может рассказывать бесконечно. С подобной фразы начинается и рассказ М. Горького, который входит в цикл рассказов “Сказки об Италии” под номером XI.Читать текст мы будем по частям, составляя дневник двойной записи в течение всего прочтения.

II . Реализация учения. Чтение 1-й части.

О Матерях можно рассказывать бесконечно.

Уже несколько недель город был обложен тесным кольцом врагов, закованных в железо; по ночам зажигались костры, и огонь смотрел из чёрной тьмы на стены города множеством красных глаз - они пылали злорадно, и это подстерегающее горение вызывало в осаждённом городе мрачные думы. Со стен видели, как всё теснее сжималась петля врагов, как мелькают вкруг огней их чёрные тени; было слышно ржание сытых лошадей, доносился звон оружия, громкий хохот, раздавались весёлые песни людей, уверенных в победе, - а что мучительнее слышать, чем смех и песни врага?

Все ручьи, питавшие город водою, враги забросали трупами, они выжгли виноградники вокруг стен, вытоптали поля, вырубили сады - город был открыт со всех сторон, и почти каждый день пушки и мушкеты врагов осыпали его чугуном и свинцом. По узким улицам города угрюмо шагали отряды солдат, истомлённых боями, полуголодных; из окон домов изливались стоны раненых, крики бреда, молитвы женщин и плач детей. Разговаривали подавленно, вполголоса и, останавливая на полуслове речь друг друга, напряжённо вслушивались - не идут ли на приступ враги? “...” Не ожидая помощи, изнурённые трудами и голодом, с каждым днём теряли люди надежду. В домах боялись зажигать огни, густая тьма заливала улицы, и вэтой тьме, точно рыба в глубине реки, безмолвно мелькала женщина, с головой закутанная в чёрный плащ. Люди, увидав её, спрашивали друг друга:

Она! – и прятались в ниши под воротами или, опустив головы, молча пробегали мимо неё, а начальники патрулей сурово предупреждали её: “Вы снова на улице, монна Марианна? Смотрите, вас могут убить, и никто не станет искать виновного в этом...”. Она выпрямлялась, ждала, но патруль проходил мимо, не решаясь или брезгуя поднять руку на неё; вооружённые люди обходили её, как труп, а она оставалась во тьме и снова тихо, одиноко шла куда-то, из улицы в улицу, немая и чёрная, точно воплощение несчастий города, а вокруг, преследуя её, жалобно ползли печальные звуки: стоны, плач, молитвы и угрюмый говор солдат, потерявших надежду на победу.

Как можно озаглавить 1-ю часть? (Невыносимая жизнь в кольце врагов.)

Составьте характеристики - пятистишия по тексту I части по группам:

Какие вопросы возникают при чтении 1-й части?

(Что это за женщина, которую знают и сторонятся все люди осаждённого города?)

Чтение 2-й части.

Гражданка и мать, она думала о сыне и родине: во главе людей, разрушавших город стоял её сын, весёлый и безжалостный красавец; ещё недавно она смотрела на него с гордостью, как на драгоценный свой подарок родине, как на добрую силу, рождённую ею в помощь людям города - гнезда, где она родилась сама, родила и выкормила его.Сотни неразрывных нитей связывали её сердце с древними камнями, из которых предки её построили дома и сложили стены города, с землёй, где лежала кости её кровных, с легендами, песнями и надеждами людей -теряло сердце матери ближайшего ему человека и плакало: было оно подобно весам, но, взвешивая любовь к сыну и городу, не могло понять - что легче, что тяжелей.

Так она ходила по ночам по улицам, и многие, не узнавая её, пугались, принимали чёрную фигуру за олицетворение смерти, близкой всем, а узнавая, молча отходили прочь от матери изменника.

Но однажды, в глухом углу, около городской стены, она увидала другую женщину: стоя на коленях около трупа, неподвижная, точно кусок земли, она молилась, подняв скорбное лицо к звёздам. Мать изменника спросила:

– Сын. Муж убит тринадцать дней тому назад, а этот – сегодня, – и, поднявшись с колен, мать убитого покорно сказала:

– Мадонна всё видит, всё знает, и я благодарю её!

– За что? – спросила первая, а та ответила ей:

– Теперь, когда он честно погиб, сражаясь за родину, я могу сказать, что он возбуждал у меня страх: легкомысленный, он слишком любил весёлую жизнь, и боязно было, что ради этого он изменит городу, как это сделал сын Марианны, враг бога и людей, предводитель наших врагов, будь он проклят, будь проклято чрево, носившее его!..

Закрыв лицо, Марианна отошла прочь, а утром...

Как можно назвать эту часть? Напишите в качестве названия какую-либо фразу, подходящую для названия. (Сердце матери подобно весам; Мать изменника как олицетворение смерти.)

– Как вы думаете, что может произойти после, ведь заканчивается словом “а утром...”?

Чтение 3-й части.

На другой день мать явилась к защитникам города и сказала:

– Или убейте меня за то, что мой сын стал врагом вашим, или откройте мне ворота, я уйду к нему...

Они ответили:

– Ты – человек, и родина должна быть дорога тебе; твой сын такой же враг для тебя, как и для каждого из нас.

– Я – мать, я его люблю и считаю себя виноватой в том, что он таков, каким стал.

Тогда они стали советоваться, что сделать с нею, и решили:

– По чести – мы не можем убить тебя за грех сына, мы знаем, что ты не могла внушить ему этот страшный грех, и догадываемся, как ты должна страдать. Но ты не нужна городу даже как заложница – твой сын не заботится о тебе, мы думаем, что он забыл тебя, дьявол, – и – вот тебе наказание, если ты находишь, что заслужила его! Это нам кажется страшнее смерти!

– Да! – сказала она. – Это страшнее!

Они открыли ворота перед нею, выпустили её из города и долго смотрели со стены, как она шла по родной земле, густо насыщенной кровью, пролитой её сыном: шла она медленно, с великим трудом отрывая ноги от этой земли, кланяясь трупам защитников города, брезгливо отталкивая ногою поломанное оружие, – матери ненавидят оружие нападения, признавая только то, которым защищается жизнь.

Она как будто несла в руках под плащом чашу, полную влагой, и боялась расплескать её; удаляясь, она становилась всё меньше, а тем, что смотрели на неё со стены, казалось, будто вместе с нею отходит от них уныние и безнадёжность. Видели, как она на полпути остановилась и, сбросив с головы капюшон плаща, долго смотрела на город, а там, в лагере врагов, заметили её, одну среди поля, и, не спеша, осторожно, к ней приближались чёрные, как она, фигуры.

Как бы вы назвали эту часть? (Наказание страшнее смерти; Матери признают только оружие, защищающее жизнь; Трудная дорога к сыну.)

Чтение 4-й части.

Подошли и спросили - кто она, куда идёт?

– Ваш предводитель – мой сын, – сказала она, и ни один из солдат не усомнился в этом. Шли рядом с нею, хвалебно говоря о том, как умён и храбр её сын. Она слушала их, гордо подняв голову, и не удивлялась – её сын таков и должен быть!

И вот она перед человеком, которого знала за девять месяцев до рождения его, пред тем, кого она никогда не чувствовала вне своего сердца, – в шёлке и бархате он пред нею, и оружие его в драгоценных. Всё-так, как должно быть; именно таким она видела его много раз во сне – богатым, знаменитым и любимым.

– Мать! – говорил он, целуя её руки. – Ты пришла ко мне, значит, ты поняла меня, и завтра я возьму этот проклятый город!

– В котором ты родился, – напомнила она.

Опьянённый подвигами своими, обезумевший в жажде ещё большей славы, он говорил ей с дерзким жаром молодости:

–Я родился в мире и для мира, чтобы поразить его удивлением! Я щадил этот город ради тебя – он как заноза в ноге моей и мешает мне так быстро идти к славе, как я хочу этого. Но теперь – завтра – я разрушу гнездо упрямцев!

Где каждый камень знает и помнит тебя ребёнком, – сказала она.

Камни – немы, если человек не заставит их говорить, – пусть горы заговорят обо мне, вот чего я хочу!

Но – люди? – спросила она.

О да, я помню о них, мать! И они мне нужны, ибо только в памяти людей бессмертны герои! Она сказала:

Герой – это тот, кто творит жизнь вопреки смерти, кто побеждает смерть...

Нет! – возразил он. Разрушающий так же славен, как и тот, кто созидает города. Посмотри –мы не знаем, Эней или Ромул построили Рим, но точно известно имя Алариха и других героев, разрушавших этот город.

Который пережил все имена, напомнила мать.

Так говорил он с нею до заката солнца, она всё реже перебивала его безумные речи, и всё ниже опускалась её гордая голова.

Мать творит, она охраняет, и говорить при ней о разрушении – значит говорить против неё, а он не знал этого и отрицал смысл её жизни.

Мать всегда против смерти; рука, которая вводит смерть в жилища людей, ненавистна и враждебна Матерям, – её сын не видел этого, ослеплённый холодным блеском славы, убивающим сердце. И он не знал, что Мать – зверь столь же умный, безжалостный, как и бесстрашный, если дело идёт о жизни, которую она, Мать, творит и охраняет.

Сидела она, согнувшись, и сквозь открытое полотно богатой палатки предводителя ей был виден город, где она впервые испытала сладостную дрожь зачатия и мучительные судороги рождения ребёнка, который теперь хочет разрушать.

Багряные лучи солнца обливали стены и башни города кровью, зловеще блестели стёкла окон, весь город казался израненным, и через сотни ран лился красный сок жизни; шло время, и вот город стал чернеть, как труп, и, точно погребальные свечи, зажглись над ним звёзды.

Она виделатам в тёмных домах, где боялись зажечь огонь, дабы не привлечь внимания врагов, на улицах, полных тьмы, запаха трупов, подавленного шёпота людей, ожидающих смерти, - она видела всё и всех; знакомое и родное стояло близко пред нею, молча ожидая её решения, и она чувствовала себе матерью всем людям своего города. С чёрных вершин гор в долину спускались тучи и, точно крылатые кони, летели на город, обречённый смерти.

– Может быть, мы обрушимся на него ещё ночью, – говорил её сын, если ночь будет достаточно темна! Неудобно убивать, когда солнце смотрит в глаза и блеск оружия ослепляет их – всегда при этом много неверных ударов, – говорил он, рассматривая свой меч. Мать сказала ему:

– Иди сюда, положи голову на грудь мне, отдохни, вспоминая, как весел и добр был ты ребёнком и как все любили тебя...

Он послушался, прилёг на колени к ней и закрыл глаза, говоря:

Я люблю только славу и тебя, за то, что ты родила меня таким, каков я есть.

А женщины? – спросила она, наклоняясь над ним.

Их много, они быстро надоедают, как всё слишком сладкое. Она спросила его в последний раз:

И ты не хочешь иметь детей?

Зачем? Чтобы их убили? Кто-нибудь, подобный мне, убьёт их, а мне это будет больно, и тогда я уже буду стар и слаб, чтобы отмстить за них.

Ты красив, но бесплоден, как молния, – сказала она, вздохнув.

– Да, как молния... – ответил он, улыбаясь, и задремал на груди матери, как ребёнок.

О чём вы думали, читая эту часть текста? Что испытывали?

Как бы вы назвали эту часть? (Холодный блеск славы, убивающий сердце.)

Охарактеризуйте сына женщины и город, который собираются разрушить:

Как вы думаете, что сделает мать, чтобы защитить от своего родного сына любимый город? (Учащиеся говорят о возможных действиях матери.)

Почему матери нужно, чтобы сын успокоился и уснул? Что вы думаете по этому поводу?

Чтение 5-й части.

Тогда она, накрыв его своим чёрным плащом, воткнула нож в сердце его, и он, вздрогнув, тотчас умер – ведь она хорошо знала, где бьётся сердце сына. И, сбросив труп с колен своих к ногам изумлённой стражи, она сказала в сторону города:

– Человек – я сделала для родины всё, что могла; Мать – я остаюсь со своим сыном! Мне уже поздно родить другого, жизнь моя никому не нужна.

И тот же нож, ещё теплый от крови его – её крови, – она твёрдой рукой вонзила в свою грудь и тоже верно попала в сердце, – если оно болит, в него легко попасть.

Какое впечатление произвёл на вас этот рассказ?

III . Рефлексия.

Эссе “В чём смысл жизни человека?”

Учащиеся пишут 5–10 минут, прочитывают эссе друг друга.

Один из учащихся, избранный от группы, зачитывает свою работу перед классом “Авторский стул”.

В чём смысл жизни человека?

Зачем живёт человек? Очень часто жизнь сравнивают с дорогой, которую нужно пройти достойно от начала до конца, от рождения до смерти. На этой дороге есть разновременные станции: детство, отрочество, юность, взрослая жизнь, старость. Как пройти этот путь? Какова его конечная цель? Каким нужно быть, чтобы люди вспоминали добрым словом? Вероятно, самая большая цель жизни - приносить пользу людям, близким и далёким, увеличивать добро в окружающем нас. А добро – это прежде всего счастье всех людей. Оно слагается из многого, и каждый раз жизнь ставит перед человеком задачу, которую нужно уметь решать.

О страдании матери, воспитавшей сына - предателя, написал М. Горький в рассказе “Мать изменника”. Мать “творит и охраняет жизнь”, мечтает о славе и благополучии сына. Женщина чувствует себя виноватой, что воспитала жестокосердного гордеца, желающего разрушить родной город. Не в состоянии вразумить, убедить, остановить сына, мать убивает сначала его, а затем себя. Это двойное убийство даёт жизнь родному городу, убеждает врагов в бессмысленности разрушения, восстанавливает доброе имя матери, оберегающей ЖИЗНЬ.

Итак, путь к добру – в этом и есть смысл жизни человека. Быть верным своей семье, друзьям, городу, стране, народу - пройти этот путь достойно.

Спасибо всем за откровенность, разговор о творчестве М. Горького мы продолжим на следующем уроке, к которому вам предлагается прочесть рассказ “Старуха Изергиль” – Домашнее задание.

Одна у него и Родина»

Цели:

общие - подвести учащихся к пониманию, что человек,

предавший свою родину, предает и свою родную мать
частные - проанализировать сказку М.Горького «Мать

изменника» и «Балладу о матери» Л.Татьяничевой;

ответить на вопросы:

Можно ли остаться верным сыном, став предателем Родины?

Можно ли изменить Родине, не изменив матери?
Оборудование к уроку: тексты сказки «Мать изменника», «Баллады о матери», репродукции картин.

Эпиграф к уроку:

Легче сердце свое казнить,

Легче с разумом быть в раздоре.

С материнским горем

Сравнить

Можно лишь материнское горе…

Л.Татьяничева

Структура урока:
1. Вызов интереса.

2. Читательская и аналитическая деятельность по сказке Мать изменника».

3. Читательская и аналитическая деятельность по стихотворению

Л. Татьяничевой «Баллада о матери».

Вывод.

Ход урока:

Вызов интереса.

1. Слово учителя.

Что может быть на свете священнее имени матери!..

Человек, еще не сделавший ни шагу по земле и только-только начинающий лопотать , неуверенно и старательно складывает по слогам «ма-ма» и, почувствовав свою удачу, смеется, счастливый…

Почерневший от бессонной работы хлебороб прижимает к почерневшим устам пригоршню такой же темной земли, довольно родившей и ржи и пшеницы, благодарно произносит: «Спасибо, кормилица-мать…»

Солдат, наткнувшийся на встречный осколок и павший на землю, слабеющей рукой посылает последнюю пулю врагу: «За Родину-мать!»

Все самые дорогие святыни названы и озарены именем матери, потому что с именем этим связано и само понятие жизни.

2 Народная мудрость слово «мать» поставило рядом с другим великим словом – «Родина».

Сила скрытая,

Да еще слеза

Непролитая…

Вырос луч зари

В красный столб огня.

Или сам умри,

Иль убей меня! –

Вздрогнул сын.

Как подбитый зверь.

Уходи, - кричит, -

Мне не жить теперь! –

Взвел тугой курок.

Ох и крут порог!

И раздался гром,

Сотрясая дом.

…Шаткий шаг нескор.

Дробен сердца стук.

Партизанский бор

Зашумел вокруг.

Заскулил мороз

Псом на привязи.

Плачет мать без слез:

Слезы вымерзли!

Аналитическая беседа.

Кто пришел вершить суд в дом бургомистра? («Правый суд вершить мать сама взялась»)

Как вы понимаете выражение «правый суд»? (Это суд чести, совести, он не подвластен никому, потому что он правый.)

Как встретил сын свою мать? (Он был взъярен , потому что мать выдвинула требование: «Иль меня убей, или сам умри!»)

Какие слова характеризует состояние сына-предателя? (Сын «взъярен», «молчит, как подбитый зверь», «мне не жить теперь»)

По каким строчкам видно, что матери тяжела ее миссия? (В глазах матери

«гроза, сила, скрытая, да еще слеза непролитая…»)

С помощью каких средств выразительности автор передает силу требования матери? (В начале стихотворения, когда мать пришла в дом сына, занималась заря - «Встала у дверей на подол зари», а потом ее требования становятся категоричным, и заря превращается « в красный столб огня»)

Как мы можем понять , что предательство сына – страшное горе для матери? (После смерти сына «плачет мать без слез: слезы вымерзли!»)

IV. Вывод.
Во все времена у людей слово «мать» ассоциируется со словом «родина». Нельзя оставаться любящим и преданным сыном, не являясь преданным сыном своей Родины. И нельзя оставаться настоящим гражданином, забыв или предав свою родную мать.
V. Творческая работа. Написать сочинение «Мое отношение к поступку матери».

О Матерях можно рассказывать бесконечно.

Уже несколько недель город был обложен тесным кольцом врагов, закованных в железо; по ночам зажигались костры, и огонь смотрел из черной тьмы на стены города множеством красных глаз - они пылали злорадно, и это подстерегающее горение вызывало в осажденном городе мрачные думы.

Со стен видели, как всё теснее сжималась петля врагов, как мелькают вкруг огней их черные тени; было слышно ржание сытых лошадей, доносился звон оружия, громкий хохот, раздавались веселые песни людей, уверенных в победе, - а что мучительнее слышать, чем смех и песни врага?

По узким улицам города угрюмо шагали отряды солдат, истомленных боями, полуголодных; из окон домов изливались стоны раненых, крики бреда, молитвы женщин и плач детей. Разговаривали подавленно, вполголоса и, останавливая на полуслове речь друг друга, напряженно вслушивались - не идут ли на приступ враги?

Особенно невыносимой становилась жизнь с вечера, когда в тишине стоны и плач звучали яснее и обильнее, когда из ущелий отдаленных гор выползали сине-черные тени и, скрывая вражий стан, двигались к полуразбитым стенам, а над черными зубцами гор являлась луна, как потерянный щит, избитый ударами мечей.

Не ожидая помощи, изнуренные трудами и голодом, с каждым днем теряя надежды, люди в страхе смотрели на эту луну, острые зубья гор, черные пасти ущелий и на шумный лагерь врагов - всё напоминало им о смерти, и ни одна звезда не блестела утешительно для них.

В домах боялись зажигать огни, густая тьма заливала улицы, и в этой тьме, точно рыба в глубине реки, безмолвно мелькала женщина, с головой закутанная в черный плащ.

Люди, увидав ее, спрашивали друг друга:

Это она?

И прятались в ниши под воротами или, опустив головы, молча пробегали мимо нее, а начальники патрулей сурово предупреждали ее:

Вы снова на улице, монна Марианна? Смотрите, вас могут убить, и никто не станет искать виновного в этом…

Она выпрямлялась, ждала, но патруль проходил мимо, не решаясь или брезгуя поднять руку на нее; вооруженные люди обходили ее, как труп, а она оставалась во тьме и снова тихо, одиноко шла куда-то, переходя из улицы в улицу, немая и черная, точно воплощение несчастий города, а вокруг, преследуя ее, жалобно ползали печальные звуки: стоны, плач, молитвы и угрюмый говор солдат, потерявших надежду на победу.

Гражданка и мать, она думала о сыне и родине: во главе людей, разрушавших город, стоял ее сын, веселый и безжалостный красавец; еще недавно она смотрела на него с гордостью, как на драгоценный свой подарок родине, как на добрую силу, рожденную ею в помощь людям города - гнезда, где она родилась сама, родила и выкормила его. Сотни неразрывных нитей связывали ее сердце с древними камнями, из которых предки ее построили дома и сложили стены города, с землей, где лежали кости ее кровных, с легендами, песнями и надеждами людей - теряло сердце матери ближайшего ему человека и плакало: было оно подобно весам, но, взвешивая любовь к сыну и городу, не могло понять - что легче, что тяжелей.

Так ходила она ночами по улицам, и многие, не узнавая ее, пугались, принимали черную фигуру за олицетворение смерти, близкой всем, а узнавая, молча отходили прочь от матери изменника.

Но однажды, в глухом углу, около городской стены, она увидала другую женщину: стоя на коленях около трупа, неподвижная, точно кусок земли, она молилась, подняв скорбное лицо к звездам, а на стене, над головой ее, тихо переговаривались сторожевые и скрежетало оружие, задевая камни зубцов.

Мать изменника спросила:

Сын. Муж убит тринадцать дней тому назад, а этот - сегодня.

И, поднявшись с колен, мать убитого покорно сказала:

Мадонна всё видит, всё знает, и я благодарю ее!

За что? - спросила первая, а та ответила ей:

Теперь, когда он честно погиб, сражаясь за родину, я могу сказать, что он возбуждал у меня страх: легкомысленный, он слишком любил веселую жизнь, и было боязно, что ради этого он изменит городу, как это сделал сын Марианны, враг бога и людей, предводитель наших врагов, будь он проклят, и будь проклято чрево, носившее его!..

Закрыв лицо, Марианна отошла прочь, а утром на другой день явилась к защитникам города и сказала:

Или убейте меня за то, что мой сын стал врагом вашим, или откройте мне ворота, я уйду к нему…

Они ответили:

Ты - человек, и родина должна быть дорога тебе; твой сын такой же враг для тебя, как и для каждого из нас.

Я - мать, я его люблю и считаю себя виновной в том, что он таков, каким стал.

Тогда они стали советоваться, что сделать с нею, и решили:

По чести - мы не можем убить тебя за грех сына, мы знаем, что ты не могла внушить ему этот страшный грех, и догадываемся, как ты должна страдать. Но ты не нужна городу даже как заложница - твой сын не заботится о тебе, мы думаем, что он забыл тебя, дьявол, и - вот тебе наказание, если ты находишь, что заслужила его! Это нам кажется страшнее смерти!

Да! - сказала она. - Это - страшнее.

Они открыли ворота пред нею, выпустили ее из города и долго смотрели со стены, как она шла по родной земле, густо насыщенной кровью, пролитой ее сыном: шла она медленно, с великим трудом отрывая ноги от этой земли, кланяясь трупам защитников города, брезгливо отталкивая ногою поломанное оружие, - матери ненавидят оружие нападения, признавая только то, которым защищается жизнь.

Она как будто несла в руках под плащом чашу, полную влагой, и боялась расплескать ее; удаляясь, она становилась всё меньше, а тем, что смотрели на нес со стены, казалось, будто вместе с нею отходит от них уныние и безнадежность.

Видели, как она на полпути остановилась и, сбросив с головы капюшон плаща, долго смотрела на город, а там, в лагере врагов, заметили ее, одну среди поля, и, не спеша, осторожно, к ней приближались черные, как она, фигуры.

Подошли и спросили - кто она, куда идет?

Ваш предводитель - мой сын, - сказала она, и ни один из солдат не усумнился в этом. Шли рядом с нею, хвалебно говоря о том, как умен и храбр ее сын, она слушала их, гордо подняв голову, и не удивлялась - ее сын таков и должен быть!

И вот она пред человеком, которого знала за девять месяцев до рождения его, пред тем, кого она никогда не чувствовала вне своего сердца, - в шелке и бархате он пред нею, и оружие его в драгоценных камнях. Всё - так, как должно быть; именно таким она видела его много раз во сне - богатым, знаменитым и любимым.

Мать! - говорил он, целуя ее руки. - Ты пришла ко мне, значит, ты поняла меня, и завтра я возьму этот проклятый город!

В котором ты родился, - напомнила она.

Опьяненный подвигами своими, обезумевший в жажде еще большей славы, он говорил ей с дерзким жаром молодости:

Я родился в мире и для мира, чтобы поразить его удивлением! Я щадил этот город ради тебя - он как заноза в ноге моей и мешает мне так быстро идти к славе, как я хочу этого. Но теперь - завтра - я разрушу гнездо упрямцев!

Где каждый камень знает и помнит тебя ребенком, - сказала она.

Камни - немы, если человек не заставит их говорить, - пусть горы заговорят обо мне, вот чего я хочу!

Но - люди? - спросила она.

О да, я помню о них, мать! И они мне нужны, ибо только в памяти людей бессмертны герои!

Она сказала:

Герой - это тот, кто творит жизнь вопреки смерти, кто побеждает смерть…

Нет! - возразил он. - Разрушающий так же славен, как и тот, кто созидает города. Посмотри - мы не знаем, Эней или Ромул построили Рим, но - точно известно имя Алариха и других героев, разрушавших этот город.

Который пережил все имена, - напомнила мать.

Так говорил он с нею до заката солнца, она всё реже перебивала его безумные речи, и всё ниже опускалась ее гордая голова.

Мать - творит, она - охраняет, и говорить при ней о разрушении значит говорить против нее, а он не знал этого и отрицал смысл ее жизни.

Мать - всегда против смерти; рука, которая вводит смерть в жилища людей, ненавистна и враждебна Матерям, - ее сын не видел этого, ослепленный холодным блеском славы, убивающим сердце.

И он не знал, что Мать - зверь столь же умный, безжалостный, как и бесстрашный, если дело идет о жизни, которую она, Мать, творит и охраняет.

Сидела она согнувшись, и сквозь открытое полотнище богатой палатки предводителя ей был виден город, где она впервые испытала сладостную дрожь зачатия и мучительные судороги рождения ребенка, который теперь хочет разрушать.

Багряные лучи солнца обливали стены и башни города кровью, зловеще блестели стекла окон, весь город казался израненным, и через сотни ран лился красный сок жизни; шло время, и вот город стал чернеть, как труп, и, точно погребальные свечи, зажглись над ним звезды.

Она видела там, в темных домах, где боялись зажечь огонь, дабы не привлечь внимания врагов, на улицах, полных тьмы, запаха трупов, подавленного шёпота людей, ожидающих смерти, - она видела всё и всех; знакомое и родное стояло близко пред нею, молча ожидая ее решения, и она чувствовала себя матерью всем людям своего города.

С черных вершин гор в долину спускались тучи и, точно крылатые кони, летели на город, обреченный смерти.

Может быть, мы обрушимся на него еще ночью, - говорил ее сын, - если ночь будет достаточно темна! Неудобно убивать, когда солнце смотрит в глаза и блеск оружия ослепляет их - всегда при этом много неверных ударов, - говорил он, рассматривая свой меч.

Мать сказала ему:

Иди сюда, положи голову на грудь мне, отдохни, вспоминая, как весел и добр был ты ребенком и как все любили тебя…

Он послушался, прилег на колени к ней и закрыл глаза, говоря:

Я люблю только славу и тебя, за то, что ты родила меня таким, каков я есть.

А женщины? - спросила она, наклонясь над ним.

Их - много, они быстро надоедают, как всё слишком сладкое.

Она спросила его в последний раз:

И ты не хочешь иметь детей?

Зачем? Чтобы их убили? Кто-нибудь, подобный мне, убьет их, а мне это будет больно, и тогда я уже буду стар и слаб, чтобы отмстить за них.

Ты красив, но бесплоден, как молния, - сказала она, вздохнув.

Он ответил, улыбаясь:

Да, как молния…

И задремал на груди матери, как ребенок.

Тогда она, накрыв его своим черным плащом, воткнула нож в сердце его, и он, вздрогнув, тотчас умер - ведь она хорошо знала, где бьется сердце сына. И, сбросив труп его с колен своих к ногам изумленной стражи, она сказала в сторону города:

Человек - я сделала для родины всё, что могла; Мать - я остаюсь со своим сыном! Мне уже поздно родить другого, жизнь моя никому не нужна.

И тот же нож, еще теплый от крови его - ее крови, - она твердой рукою вонзила в свою грудь и тоже верно попала в сердце, - если оно болит, в него легко попасть.

Знойный день, тишина; жизнь застыла в светлом покое, небо ласково смотрит на землю голубым ясным оком, солнце - огненный зрачок его.

Море гладко выковано из синего металла, пестрые лодки рыбаков неподвижны, точно впаяны в полукруг залива, яркий, как небо. Пролетит чайка, лениво махая крыльями, - вода покажет другую птицу, белее и красивее той, что в воздухе.

Мреет даль; там в тумане тихо плывет - или, раскален солнцем, тает - лиловый остров, одинокая скала среди моря, ласковый самоцветный камень в кольце Неаполитанского залива .

Изрезанный уступами каменистый берег спускается к морю, весь он кудрявый и пышный в темной листве винограда, апельсиновых деревьев, лимонов и фиг, весь в тусклом серебре листвы олив. Сквозь поток зелени, круто падающий в море, приветливо улыбаются золотые, красные и белые цветы, а желтые и оранжевые плоды напоминают о звездах в безлунную жаркую ночь, когда небо темно, воздух влажен.

В небе, море и душе - тишина, хочется слышать, как всё живое безмолвно поет молитву богу-Солнцу.

Между садов вьется узкая тропа, и по ней, тихо спускаясь с камня на камень, идет к морю высокая женщина в черном платье, оно выгорело на солнце до бурых пятен, и даже издали видны его заплаты. Голова ее не покрыта - блестит серебро седых волос, мелкими кольцами они осыпают ее высокий лоб, виски и темную кожу щек; эти волосы, должно быть, невозможно причесать гладко.

Лицо у нее резкое, суровое, увидев однажды - его запомнишь навсегда, есть что-то глубоко древнее в этом сухом лице, а если встретишь прямой и темный взгляд ее глаз - невольно вспоминаются знойные пустыни востока, Дебора и Юдифь .

Наклонив голову, она вяжет что-то красное; сверкает сталь крючка, клубок шерсти спрятан где-то в одежде, но кажется, что красная нить исходит из груди этой женщины. Тропинка крута и капризна, слышно, как шуршат, осыпаясь, камни, но эта седая спускается так уверенно, как будто ноги ее видят путь.

Вот что рассказывают про этого человека: она вдова, муж ее, рыбак, вскоре после свадьбы уехал ловить рыбу и не вернулся, оставив ее с ребенком под сердцем.

Когда ребенок родился, она стала прятать его от людей, не выходила с ним на улицу, на солнце, чтобы похвастаться сыном, как это делают все матери, держала его в темном углу своей хижины, кутая в тряпки, и долгое время никто из соседей не видел, как сложен новорожденный, - видели только его большую голову и огромные неподвижные глаза на желтом лице. Заметили также, что она, здоровая и ловкая, боролась раньше с нуждою неутомимо, весело, умея внушить бодрость духа и другим, а теперь стала молчаливой, всегда о чем-то думала, хмурясь и глядя на всё сквозь туман печали странным взглядом, который как будто спрашивал о чем-то.

Немного понадобилось времени для того, чтобы все узнали ее горе: ребенок родился уродом, вот почему она прятала его, вот что угнетало ее.

Тогда соседи сказали ей, что, конечно, они понимают, как стыдно женщине быть матерью урода; никому, кроме мадонны, не известно, справедливо ли наказана она этой жестокой обидой, однако ребенок не виноват ни в чем и она напрасно лишает его солнца.

Она послушала людей и показала им сына - руки и ноги у него были короткие, как плавники рыбы, голова, раздутая в огромный шар, едва держалась на тонкой, дряблой шее, а лицо - точно у старика, всё в морщинах, на нем пара мутных глаз и большой рот, растянутый в мертвую улыбку.

Женщины плакали, глядя на него, мужчины, брезгливо сморщив лица, угрюмо ушли; мать урода сидела на земле, то пряча голову, то поднимая ее и глядя на всех так, точно без слов спрашивала о чем-то, чего никто не понимал.

Соседи сделали для урода ящик - вроде гроба, набили его оческами шерсти и тряпьем, посадили уродца в это мягкое, жаркое гнездо и поставили ящик в тени на дворе, тайно надеясь, что под солнцем, которое ежедневно делает чудеса, совершится и еще одно чудо.

Но время шло, а он оставался всё таким же: огромная голова, длинное туловище с четырьмя бессильными придатками; только улыбка его принимала всё более определенное выражение ненасытной жадности да рот наполнялся двумя рядами острых кривых зубов. Коротенькие лапы научились хватать куски хлеба и почти безошибочно тащили их в большой, горячий рот.

Он был нем, но когда где-нибудь близко от него ели и урод слышал запах пищи, он глухо мычал, открыв пасть и качая тяжелой головою, а мутные белки его глаз покрывались красной сеткой кровавых жилок.

Ел он много и чем дальше - всё больше, мычание его становилось непрерывным; мать, не опуская рук, работала, но часто заработок ее был ничтожен, а иногда его и вовсе не было. Она не жаловалась и неохотно - всегда молча - принимала помощь соседей, но когда ее не было дома, соседи, раздражаемые мычанием, забегали во двор и совали в ненасытный рот корки хлеба, овощи, фрукты - всё, что можно было есть.

Скоро он тебя всю обгложет! - говорили ей. - Почему ты не отдашь его куда-нибудь в приют, в больницу?

Она угрюмо отвечала:

Я - родила его, я и должна его кормить.

Была она красива, и не один мужчина искал ее любви, все - безуспешно, а одному, который нравился ей больше других, она сказала:

Я не могу быть твоей женою, боюсь родить еще урода, это было бы стыдно тебе. Нет, уйди!

Человек уговаривал ее, напоминал ей о мадонне, которая справедлива к матерям и считает их сестрами своими, - мать урода ответила ему:

Я не знаю, в чем виновата, но - вот, наказана жестоко.

Он умолял, плакал и бесился, тогда она сказала:

Нельзя делать того, во что не веришь. Уйди!

Он ушел куда-то далеко, навсегда.

И так много лет набивала она бездонную, неустанно жевавшую пасть, он пожирал плоды ее трудов, ее кровь и жизнь, голова его росла и становилась всё более страшной, похожая на шар, готовый оторваться от бессильной, тонкой шеи и улететь, задевая за углы домов, лениво покачиваясь с боку на бок.

Всякий, кто заглядывал во двор, невольно останавливался, пораженный, содрогаясь, не умея понять - что он видит? У стены, заросшей виноградом, на камнях, как на жертвеннике, стоял ящик, а из него поднималась эта голова, и, четко выступая на фоне зелени, притягивало к себе взгляд прохожего желтое, покрытое морщинами, скуластое лицо, таращились, вылезая из орбит и надолго вклеиваясь в память всякого, кто их видел, тупые глаза, вздрагивал широкий, приплюснутый нос, двигались непомерно развитые скулы и челюсти, шевелились дряблые губы, открывая два ряда хищных зубов, и, как бы живя своей отдельной жизнью, торчали большие, чуткие, звериные уши - эту страшную маску прикрывала шапка черных волос, завитых в мелкие кольца, точно волосы негра.

Держа в руке, короткой и маленькой, как лапа ящерицы, кусок чего-нибудь съедобного, урод наклонял голову движениями клюющей птицы и, отрывая зубами пищу, громко чавкал, сопел. Сытый, глядя на людей, он всегда оскаливал зубы, а глаза его сдвигались к переносью, сливаясь в мутное бездонное пятно на этом полумертвом лице, движения которого напоминали агонию. Если же он был голоден, то вытягивал шею вперед и, открыв красную пасть, шевеля тонким змеиным языком, требовательно мычал.

Крестясь и творя молитвы, люди отходили прочь, вспоминая всё дурное, что пережито ими, все несчастия, испытанные в жизни.

Старик кузнец, человек мрачного ума, не однажды говорил:

У всех эта немая голова вызывала мысли печальные, чувства, пугающие сердце.

Мать урода молчала, прислушиваясь к словам людей, волосы ее быстро седели, морщины являлись на лице, она давно уже разучилась смеяться. Люди знали, что ночами она неподвижно стоит у двери, смотрит в небо и точно ждет кого-то; они говорили друг другу:

Чего ей ждать?

Посади его на площадь у старой церкви! - советовали ей соседи. - Там ходят иностранцы, они не откажутся бросить ему несколько медных монет каждый день.

Мать испуганно вздрогнула, говоря:

Это будет ужасно, если его увидят люди иных стран, - что они подумают о нас?

Ей ответили:

Бедность - везде, все знают об этом!

Она отрицательно покачала головою.

Но иностранцы, гонимые скукой, шатались повсюду, заглядывали во все дворы и, конечно, заглянули и к ней: она была дома, она видела гримасы брезгливости и отвращения на сытых лицах этих праздных людей, слышала, как они говорили о ее сыне, кривя губы и прищурив глаза. Особенно ударили ее в сердце несколько слов, сказанных презрительно, враждебно, с явным торжеством.

О Матерях можно рассказывать бесконечно.

Люди, увидав ее, спрашивали друг друга:

Это она?

Вы снова на улице, монна Марианна? Смотрите, вас могут убить, и никто не станет искать виновного в этом...

Но однажды, в глухом углу, около городской стены, она увидала другую женщину: стоя на коленях около трупа, неподвижная, точно кусок земли, она молилась, подняв скорбное лицо к звездам, а на стене, над головой ее, тихо переговаривались сторожевые и скрежетало оружие, задевая камни зубцов.

Мать изменника спросила:

Брат? - Сын. Муж убит тринадцать дней тому назад, а этот - сегодня.

И, поднявшись с колен, мать убитого покорно сказала:

Мадонна всё видит, всё знает, и я благодарю ее!

За что? - спросила первая, а та ответила ей:

Закрыв лицо, Марианна отошла прочь, а утром на другой день явилась к защитникам города и сказала:

Или убейте меня за то, что мой сын стал врагом вашим, или откройте мне ворота, я уйду к нему...

Они ответили:

Ты - человек, и родина должна быть дорога тебе; твой сын такой же враг для тебя, как и для каждого из нас.

Я - мать, я его люблю и считаю себя виновной в том, что он таков, каким стал.

Тогда они стали советоваться, что сделать с нею, и решили:

Да! - сказала она. - Это - страшнее.

Подошли и спросили - кто она, куда идет?

В котором ты родился, - напомнила она.

Опьяненный подвигами своими, обезумевший в жажде еще большей славы, он говорил ей с дерзким жаром молодости:

Где каждый камень знает и помнит тебя ребенком, - сказала она.

Камни - немы, если человек не заставит их говорить, - пусть горы заговорят обо мне, вот чего я хочу!

Но - люди? - спросила она.

О да, я помню о них, мать! И они мне нужны, ибо только в памяти людей бессмертны герои!

Она сказала:

Герой - это тот, кто творит жизнь вопреки смерти, кто побеждает смерть...

Который пережил все имена, - напомнила мать.

С черных вершин гор в долину спускались тучи и, точно крылатые кони, летели на город, обреченный смерти.

Мать сказала ему:

Иди сюда, положи голову на грудь мне, отдохни, вспоминая, как весел и добр был ты ребенком и как все любили тебя...

Он послушался, прилег на колени к ней и закрыл глаза, говоря:

Я люблю только славу и тебя, за то, что ты родила меня таким, каков я есть.

А женщины? - спросила она, наклонясь над ним.

Их - много, они быстро надоедают, как всё слишком сладкое.

Она спросила его в последний раз:

И ты не хочешь иметь детей?

Ты красив, но бесплоден, как молния, - сказала она, вздохнув.

Он ответил, улыбаясь:

Да, как молния...

И задремал на груди матери, как ребенок.

Словно тысячи металлических струн протянуты в густой листве олив, ветер колеблет жесткие листья, они касаются струн, и эти легкие непрерывные прикосновения наполняют воздух жарким, опьяняющим звуком. Это - еще не музыка, но кажется, что невидимые руки настраивают сотни невидимых арф, и всё время напряженно ждешь, что вот наступит момент молчания, а потом мощно грянет струнный гимн солнцу, небу и морю.

Дует ветер, деревья качаются и точно идут с горы к морю, встряхивая вершинами. О прибрежные камни равномерно и глухо бьет волна; море - всё в живых белых пятнах, словно бесчисленные стаи птиц опустились на его синюю равнину, все они плывут в одном направлении, исчезают, ныряя в глубину, снова являются и звенят чуть слышно. И, словно увлекая их за собою, на горизонте качаются, высоко подняв трехъярусные паруса, два судна, тоже подобные серым птицам; всё это - напоминая давний, полузабытый сон - не похоже на жизнь.

К ночи разыграется крепкий ветер! - говорит старый рыбак, сидя в тени камней, на маленьком пляже, усеянном звонкой галькой.

Прибой набросал на камни волокна пахучей морской травы - рыжей, золотистой и зеленой; трава вянет на солнце и горячих камнях, соленый воздух насыщен терпким запахом йода. На пляж одна за другой вбегают кудрявые волны.

Старый рыбак похож на птицу - маленькое стиснутое лицо, горбатый нос и невидимые в темных складках кожи, круглые, должно быть, очень зоркие глаза. Пальцы рук крючковаты, малоподвижны и сухи.

Полсотни лет тому назад, синьор, - говорит старик, в тон шороху волн и звону цикад, - был однажды вот такой же веселый и звучный день, когда всё смеется и поет. Моему отцу было сорок, мне - шестнадцать, и я был влюблен, это - неизбежно в шестнадцать лет и при хорошем солнце.

- «Поедем, Гвидо, за пеццони», - сказал отец. - Пеццони, синьор, очень тонкая и вкусная рыба с розовыми плавниками, ее называют также коралловой рыбой, потому что она водится там, где есть кораллы, очень глубоко. Ее ловят, стоя на якоре, крючком с тяжелым грузилом. Красивая рыба.

И мы поехали, ничего не ожидая, кроме хорошей удачи. Мой отец был сильный человек, опытный рыбак, но незадолго перед этим он хворал - болела грудь, и пальцы рук у него были испорчены ревматизмом - болезнь рыбаков.

Это очень хитрый и злой ветер, вот этот, который так ласково дует на нас с берега, точно тихонько толкая в море, - там он подходит к вам незаметно и вдруг бросается на вас, точно вы оскорбили его. Барка тотчас сорвана и летит по ветру, иногда вверх килем, а вы - в воде. Это случается в одну минуту, вы не успеете выругаться или помянуть имя божие, как вас уже кружит, гонит в даль. Разбойник честнее этого ветра. Впрочем - люди всегда честнее стихии.

Да, так вот этот ветер и ударил нас в четырех километрах от берега - совсем близко, как видите, ударил неожиданно, как трус и подлец.

- «Гвидо! - сказал родитель, хватая весла изуродованными руками. - Держись, Гвидо! Живо - якорь!»

Но пока я выбирал якорь, отец получил удар веслом в грудь - вырвало весла из рук у него - он свалился на дно без памяти. Мне некогда было помочь ему, каждую секунду нас могло опрокинуть. Сначала - всё делается быстро: когда я сел на весла - мы уже неслись куда-то, окруженные водной пылью, ветер срывал верхушки волн и кропил нас, точно священник, только с лучшим усердием и совсем не для того, чтобы смыть наши грехи.

- «Это серьезно, сын мой! - сказал отец, придя в себя и взглянув в сторону берега. - Это - надолго, дорогой мой».

Если молод - не легко веришь в опасность, я пытался грести, делал всё, что надо делать в воде в опасную минуту, когда этот ветер - дыхание злых дьяволов - любезно роет вам тысячи могил и бесплатно поет реквием.

- «Сиди смирно, Гвидо, - сказал отец, усмехаясь и стряхивая воду с головы. - Какая польза ковырять море спичками? Береги силу, иначе тебя напрасно станут ждать дома».

Бросают зеленые волны нашу маленькую лодку, как дети мяч, заглядывают к нам через борта, поднимаются над головами, ревут, трясут, мы падаем в глубокие ямы, поднимаемся на белые хребты - а берег убегает от нас всё дальше и тоже пляшет, как наша барка. Тогда отец говорит мне:

- «Ты, может быть, вернешься на землю, я - нет! Послушай, что я буду говорить тебе о рыбе и работе...»

И он стал рассказывать мне всё, что знал о привычках тех и других рыб, - где, когда и как успешнее ловить их.

- «Может быть, нам лучше помолиться, отец?» - предложил я, когда понял, что дела наши плохи: мы были точно пара кроликов в стае белых псов, отовсюду скаливших зубы на нас.

- «Бог видит всё! - сказал он. - Ему известно, что вот люди, созданные для земли, погибают в море и что один из них, не надеясь на спасение, должен передать сыну то, что он знает. Работа нужна земле и людям - бог понимает это...»

И, рассказав мне всё, что знал о работе, отец стал говорить о том, как надо жить с людьми.

- «Время ли теперь учить меня? - сказал я. - На земле ты не делал этого!»

- «На земле я не чувствовал смерть так близко».

Ветер выл, как зверь, и плескал волны - отцу приходилось кричать, чтобы я слышал, и он кричал:

- «Всегда держись так, как будто никого нет лучше тебя и нет никого хуже, - это будет верно! Дворянин и рыбак, священник и солдат - одно тело, и ты такой же необходимый член его, как все другие. Никогда не подходи к человеку, думая, что в нем больше дурного, чем хорошего, - думай, что хорошего больше в нем, - так это и будет! Люди дают то, что спрашивают у них».

Это, конечно, было сказано не сразу, а так, знаете, точно команда: нас бросало с волны на волну, и то снизу, то сверху сквозь брызги воды я слышал эти слова. Многое уносил ветер раньше, чем оно доходило до меня, многого я не мог понять - время ли учиться, синьор, когда каждая минута грозит смертью! Мне было страшно, я первый раз видел море таким бешеным и чувствовал себя столь бессильным в нем. И я не могу сказать - тогда или после, вспоминая об этих часах, я испытал чувство, которое и по сей день живо в памяти моего сердца.

Как теперь вижу родителя: он сидит на дне барки, раскинув больные руки, вцепившись в борта пальцами, шляпу смыло с него, волны кидаются на голову и на плечи ему то справа, то слева, бьют сзади и спереди, он встряхивает головою, фыркает и время от времени кричит мне. Мокрый он стал маленьким, а глаза у него огромные от страха, а может быть, от боли. Я думаю - от боли.

- «Слушай! - кричал мне. - Эй - слышишь?»

Иногда я отвечал ему:

- «Слышу!»

- «Помни - всё хорошее от человека».

- «Ладно!» - отвечаю я.

Никогда он не говорил так со мною на земле. Был веселый, добрый, но мне казалось, что он смотрит на меня насмешливо и недоверчиво, что я для него еще ребенок. Иногда это обижало меня - юность самолюбива.

Его крики укрощали мой страх, должно быть, поэтому я так хорошо помню всё.

Старик рыбак помолчал, поглядел в белое море, улыбнулся и сказал, подмигнув:

Приглядевшись к людям, я знаю, синьор, помнить - это всё равно, что понимать, а чем больше понимаешь, тем более видишь хорошего, - уж это так, поверьте!

Да, так вот - помню я его милое мне мокрое лицо и огромные глаза - смотрели они на меня серьезно, с любовью, и так, что я знал тогда - мне суждено погибнуть не в этот день. Боялся, но знал, что не погибну.

Нас, конечно, опрокинуло. Вот - мы оба в кипящей воде, в пене, которая ослепляет нас, волны бросают наши тела, бьют их о киль барки. Мы еще раньше привязали к банкам всё, что можно было привязать, у нас в руках веревки, мы не оторвемся от нашей барки, пока есть сила, но - держаться на воде трудно. Несколько раз он или я были взброшены на киль и тотчас смыты с него. Самое главное тут в том, что кружится голова, глохнешь и слепнешь - глаза и уши залиты водой, и очень много глотаешь ее.

Это тянулось долго - часов семь, потом ветер сразу переменился, густо хлынул к берегу, и нас понесло к земле. Тут я обрадовался, закричал:

- «Держись!»

Отец тоже кричал что-то, я понял одно слово:

- «Разобьет...»

Он думал о камнях, они были еще далеко, я не поверил ему. Но он лучше меня знал дело, - мы неслись среди гор воды, присосавшись, точно улитки, к нашей кормилице, порядочно избитые об нее, уже обессиленные и онемевшие. Это длилось долго, но когда стали видны темные горы берега - всё пошло с невыразимой быстротой. Качаясь, они подвигались к нам, наклонялись над водой, готовые опрокинуться на головы наши, - раз, раз - подкидывают белые волны наши тела, хрустит наша барка, точно орех под каблуком сапога, я оторван от нее, вижу изломанные черные ребра скал, острые, как ножи, вижу голову отца высоко надо мною, потом - над этими когтями дьяволов. Его поймали часа через два, с переломанной спиною и разбитым, до мозга, черепом. Рана на голове была огромная, часть мозга вымыло из нее, но я помню серые, с красными жилками, кусочки в ране, точно мрамор или пена с кровью. Изуродован был он ужасно, весь изломан, но лицо - чисто, спокойно, и глаза хорошо, плотно закрыты.

Я? Да, я тоже был порядочно измят, на берег меня втащили без памяти. Нас принесло к материку, за Амальфи - чужое место, но, конечно, свои люди - тоже рыбаки, такие случаи их не удивляют, но делают добрыми: люди, которые ведут опасную жизнь, всегда добры!

Я думаю, что не сумел рассказать про отца так, как чувствую, и то, что пятьдесят один год держу в сердце, - это требует особенных слов, даже, может быть, песни, но - мы люди простые, как рыбы, и не умеем говорить так красиво, как хотелось бы! Чувствуешь и знаешь всегда больше, чем можешь сказать.

Тут всё дело в том, что он, мой отец, в час смерти, зная, что ему не избежать ее, не испугался, не забыл обо мне, своем сыне, и нашел силу и время передать мне всё, что он считал важным. Шестьдесят семь лет прожил я и могу сказать, что всё, что он внушил мне, - верно!

Старик снял свой вязаный колпак, когда-то красный, теперь бурый, достал из него трубку и, наклонив голый, бронзовый череп, сильно сказал:

Всё верно, дорогой синьор! Люди таковы, какими вы хотите видеть их, смотрите на них добрыми глазами, и вам будет хорошо, им - тоже, от этого они станут еще лучше, вы - тоже! Это - просто!

Ветер становился всё крепче, волны выше, острее и белей; выросли птицы на море, они всё торопливее плывут в даль, а два корабля с трехъярусными парусами уже исчезли за синей полосой горизонта.

Крутые берега острова в пене волн, буяня, плещет синяя вода, и неутомимо, страстно звенят цикады.

XIII

В день, когда это случилось, дул сирокко, влажный ветер из Африки - скверный ветер! - он раздражает нервы, приносит дурные настроения, вот почему два извозчика - Джузеппе Чиротта и Луиджи Мэта - поссорились. Ссора возникла незаметно, нельзя было понять, кто первый вызвал ее, люди видели только, как Луиджи бросился на грудь Джузеппе, пытаясь схватить его за горло, а тот, убрав голову в плечи, спрятал свою толстую красную шею и выставил черные крепкие кулаки.

Их тотчас разняли и спросили:

В чем дело?

Синий от гнева, Луиджи крикнул:

Пусть этот бык повторит при всех, что он сказал о моей жене!

Чиротта хотел уйти, он спрятал свои маленькие глаза в складках пренебрежительной гримасы и, качая круглой черной головой, отказывался повторить обиду, тогда Мэта громко сказал:

Он говорит, что узнал сладость ласк моей жены!

Эге! - сказали люди. - Это - не шутка, это требует серьезного внимания. Спокойствие, Луиджи! Ты здесь - чужой, твоя жена - наш человек, мы все тут знали ее ребенком, и если обижен ты - ее вина падает на всех нас, - будем правдивы!

Приступили к Чиротта.

Ты сказал это?

Ну да, - сознался он.

И это - правда?

Кто когда-нибудь уличал меня во лжи?

Чиротта - порядочный человек, хороший семьянин, - дело принимало очень мрачный оборот - люди были смущены и задумались, а Луиджи пошел домой и сказал Кончетте:

Я - уезжаю! Я не хочу знать тебя, если ты не докажешь, что слова этого негодяя - клевета.

Она, конечно, плакала, но - ведь слезы не оправдывают; Луиджи оттолкнул ее, и вот она осталась одна, с ребенком на руках, без денег и хлеба.

Вступились женщины - прежде всех Катарина, торговка овощами, умная лисица, эдакий, знаете, старый мешок, туго набитый мясом и костями и кое-где сильно сморщенный.

Синьоры, - сказала она, - вы уже слышали, что это касается чести всех вас. Это - ее шалость, внушенная лунной ночью, задета судьба двух матерей - так? Я беру Кончетту к себе, и она будет жить у меня, до дня, когда мы откроем правду.

Так и сделали, а потом Катарина и эта сухая ведьма Лючия, крикунья, чей голос слышно на три мили, - принялись за бедного Джузеппе: призвали и давай щипать его душу, как старую тряпку:

Ну, добряк, скажи - ты брал ее много раз, Кончетту?

Толстый Джузеппе надул щеки, подумал и сказал:

Однажды.

Это можно было сказать и не думая, - заметила Лючия вслух, но как бы сама себе.

Случилось это вечером, ночью, утром? - спрашивала Катарина, совсем как судья.

Джузеппе, не подумав, выбрал вечер.

Было еще светло?

Да, - сказал дурачина.

Так! Значит, ты видел ее тело?

Ну, конечно!

Так скажи нам, каково оно!

Тут он понял, к чему эти вопросы, и раскрыл рот, как воробей, подавившийся зерном ячменя, понял и забормотал, сердясь так, что его большие уши налились кровью и стали лиловыми.

Что же, - говорит, - я могу сказать? Ведь я не рассматривал ее, как доктор!

Ты ешь плоды, не любуясь ими? - спросила Лючия. - Но, может быть, ты все-таки заметил одну особенность Кончеттины? - спрашивает она дальше и подмигивает ему, змея.

Всё это случилось так быстро, - говорит Джузеппе, - право, я ничего не заметил.

Значит - ты ее не имел! - сказала Катарина, - она добрая старуха, но, когда нужно, умеет быть строгой. Словом - они так запутали его в противоречиях, что малый, наконец, опустил дурную свою голову и сознался:

Ничего не было, я сказал это со зла.

Старух не удивило это.

Так мы и думали, - сказали они и, отпустив его с миром, передали дело на суд мужчин.

Через день собралось наше общество рабочих. Чиротта встал пред ними, обвиняемый в клевете на женщину, и старик Джакомо Фаска, кузнец, сказал весьма недурно:

Граждане, товарищи, хорошие люди! Мы требуем справедливости к нам - мы должны быть справедливы друг ко другу, пусть все знают, что мы понимаем высокую цену того, что нам нужно, и что справедливость для нас не пустое слово, как для наших хозяев. Вот человек, который оклеветал женщину, оскорбил товарища, разрушил одну семью и внес горе в другую, заставив свою жену страдать от ревности и стыда. Мы должны отнестись к нему строго. Что вы предлагаете?

Шестьдесят семь языков сказали единодушно:

Вон его из коммуны!

А пятнадцать нашли, что это слишком сурово, и завязался спор. Отчаянно кричали - дело шло о судьбе человека, и не одного: ведь он женат, имеет троих детей, - в чем виноваты жена и дети? У него - дом, виноградник, пара лошадей, четыре осла для иностранцев, - всё это поднято его горбом и стоит немало труда. Бедняга Джузеппе торчал в углу один, мрачный, как чёрт среди детей; сидел на стуле согнувшись, опустив голову, и мял в руках свою шляпу, уже содрал с нее ленту и понемногу отрывал поля, а пальцы на руках у него танцевали, как у скрипача. И когда спросили у него - что он скажет? - он сказал, с трудом распрямив тело и встав на ноги:

Я прошу снисхождения! Никто ведь не безгрешен. Прогнать меня с земли, на которой я жил больше тридцати лет, где работали мои предки, - это не будет справедливо!

Женщины тоже были против изгнания, и наконец Фаска предложил поступить так:

Я думаю, друзья, он будет хорошо наказан, если мы возложим на него обязанность содержать жену Луиджи и его ребенка, - пусть он платит ей половину того, что зарабатывал Луиджино!

Еще много спорили, но в конце концов остановились на этом, и Джузеппе Чиротта был очень доволен, что отделался так дешево, да и всех удовлетворило это: дело не дошло ни до суда, ни до ножа, а решилось в своем кругу. Мы не любим, синьор, когда о наших делах пишут в газетах языком, в котором понятные слова торчат редко, как зубы во рту старика, или когда судьи, эти чужие нам люди, очень плохо понимающие жизнь, толкуют про нас таким тоном, точно мы дикари, а они - божьи ангелы, которым незнаком вкус вина и рыбы и которые не прикасаются к женщине! Мы - простые люди и смотрим на жизнь просто.

Так и решили: Джузеппе Чиротта кормит жену Луиджи Мэта и ребенка их, но дело не кончилось этим: когда Луиджино узнал, что слова Чиротта лживы, а его синьора невинна, и узнал наш приговор, он вызвал ее к себе, написав кратко:

«Иди ко мне и будем жить снова хорошо. Не бери ни чентезима у этого человека, а если уже взяла - брось взятое в глаза ему! Я пред тобою тоже не виноват, разве я мог подумать, что человек лжет в таком деле, как любовь!»

А Чиротта он написал другое письмо:

«У меня три брата, и все четверо мы поклялись друг другу, что зарежем тебя, как барана, если ты сойдешь когда-нибудь с острова на землю в Сорренто, Кастелламаре, Toppe или где бы то ни было. Как только узнаем, то и зарежем, помни! Это такая же правда, как то, что люди твоей коммуны - хорошие, честные люди. Помощь твоя не нужна синьоре моей, даже и свинья моя отказалась бы от твоего хлеба. Живи, не сходя с острова, пока я не скажу тебе - можно!»

Говорят, будто бы Чиротта носил это письмо к судье нашему и спрашивал - нельзя ли осудить Луиджи за угрозу его? И будто судья сказал:

Можно, конечно, но ведь тогда братья его уж наверное зарежут вас; приедут сюда и зарежут. Я советую - подождите! Это - лучше. Гнев - не любовь, он недолговечен...

Судья мог сказать эдак: он у нас очень добрый, очень умный человек и сочиняет хорошие стихи, но - я не верю, чтобы Чиротта ходил к нему и показывал это письмо. Нет, Чиротта порядочный парень все-таки, он не сделал бы еще одну бестактность, ведь его за это осмеяли бы.

Мы - простые, рабочие люди, синьор, у нас - своя жизнь, свои понятия и мнения, мы имеем право строить жизнь, как хотим и как лучше для нас.

Социалисты? О, друг мой, рабочий человек родится социалистом, как я думаю, и хотя мы не читаем книг, но правду слышим по запаху, - ведь правда крепко пахнет и всегда одинаково - трудовым потом!

На террасу отеля, сквозь темно-зеленый полог виноградных лоз, золотым дождем льется солнечный свет - золотые нити, протянутые в воздухе. На серых кафлях пола и белых скатертях столов лежат странные узоры теней, и кажется, что, если долго смотреть на них, - научишься читать их, как стихи, поймешь, о чем они говорят. Гроздья винограда играют на солнце, точно жемчуг или странный мутный камень оливин, а в графине воды на столе - голубые бриллианты.

В проходе между столами лежит маленький кружевной платок. Конечно, его потеряла дама, и она божественно красива - иначе не может быть, иначе нельзя думать в этот тихий день, полный знойного лиризма, день, когда всё будничное и скучное становится невидимым, точно исчезает от солнца, стыдясь само себя.

Тишина; только птицы щебечут в саду, гудят пчелы над цветами, да где-то на горе, среди виноградников, жарко вздыхает песня: поют двое - мужчина и женщина, каждый куплет отделен от другого минутою молчания - это дает песне особую выразительность, что-то молитвенное.

Вот и дама медленно всходит из сада по широким ступеням мраморной лестницы; это старуха, очень высокого роста, темное строгое лицо, сурово нахмуренные брови, тонкие губы упрямо сжаты, как будто она только что сказала: «Нет!»

На ее сухих плечах широкая и длинная - точно плащ - накидка золотистого шелка, обшитая кружевами, седые волосы маленькой, не по росту, головы прикрыты черным кружевом, в одной руке - красный зонт, с длинной ручкой, в другой - черная бархатная сумка, шитая серебром. Она идет сквозь паутину лучей прямо, твердо, как солдат, и стучит концом зонта по звонким кафлям пола. В профиль ее лицо еще строже: нос загнут, подбородок остр, и на нем большая серая бородавка, выпуклый лоб тяжело навис над темными ямами, где в сетях морщин скрыты глаза. Они спрятаны так глубоко, что старуха кажется слепой.

За нею, переваливаясь с боку на бок, точно селезень, на ступенях лестницы бесшумно является квадратное тело горбуна, с большой, тяжело опущенной головою в серой мягкой шляпе. Он держит руки в карманах жилета, это делает его еще более широким и угловатым. На нем белый костюм и белые же ботинки с мягкими подошвами. Рот его болезненно приоткрыт, видны желтые неровные зубы, на верхней губе неприятно топорщатся темные усы, редкие и жесткие, он дышит часто и напряженно, нос его вздрагивает, но усы не шевелятся. Идет он, уродливо выворачивая короткие ноги, его огромные глаза скучно смотрят в землю. На этом маленьком теле - много больших вещей: велик золотой перстень с камеей на безымянном пальце левой руки, велик золотой, с двумя рубинами, жетон на конце черной ленты, заменяющей цепочку часов, а в синем галстуке слишком крупен опал, несчастливый камень.

И еще третья фигура, не спеша, входит на террасу, тоже старуха, маленькая и круглая, с добрым красным лицом, с бойкими глазами, должно быть - веселая и болтливая.

Они проходят по террасе в дверь отеля, точно люди с картин Гогарта : некрасивые, печальные, смешные и чужие всему под этим солнцем, - кажется, что всё меркнет и тускнеет при виде их.

Это - голландцы, брат и сестра, дети торговца бриллиантами и банкира, люди очень странной судьбы, если верить тому, что насмешливо рассказано о них.

Ребенком горбун был тих, незаметен, задумчив и не любил игрушек. Это ни в ком, кроме сестры, не возбуждало особенного внимания к нему - отец и мать нашли, что таков и должен быть неудавшийся человек, но у девочки, которая была старше брата на четыре года, его характер возбуждал тревожное чувство.

Почти все дни она проводила с ним, стараясь всячески возбудить в нем оживление, вызвать смех, подсовывала ему игрушки, - он складывал их, одну на другую, строя какие-то пирамиды, и лишь очень редко улыбался насильственной улыбкой, обычно же смотрел на сестру, как на всё, - невеселым взглядом больших глаз, как бы ослепленных чем-то; этот взгляд раздражал ее.

Не смей так смотреть, ты вырастешь идиотом! - кричала она, топая ногами, щипала его, била, он хныкал, защищал голову, взбрасывая длинные руки вверх, но никогда не убегал от нее и не жаловался на побои.

Позднее, когда ей показалось, что он может понимать то, что для нее было уже ясно, она убеждала его:

Если ты урод - ты должен быть умным, иначе всем будет стыдно за тебя, папе, маме и всем! Даже люди станут стыдиться, что в таком богатом доме есть маленький уродец. В богатом доме всё должно быть красиво или умно - понимаешь?

Да, - серьезно говорил он, склоняя свою большую голову набок и глядя в лицо ей темным взглядом неживых глаз.

Отец и мать любовались отношением девочки к брату, хвалили при нем ее доброе сердце, и незаметно она стала признанной наперсницей горбуна - учила его пользоваться игрушками, помогала готовить уроки, читала ему истории о принцах и феях.

Но, как и раньше, он складывал игрушки высокими кучами, точно стараясь достичь чего-то, а учился невнимательно и плохо, только чудеса сказок заставляли его нерешительно улыбаться, и однажды он спросил сестру:

Принцы бывают горбаты?

А рыцари?

Конечно - нет!

Мальчик устало вздохнул, а она, положив руку на его жесткие волосы, сказала:

Но мудрые волшебники всегда горбаты.

Значит - я буду волшебником, - покорно заметил горбун, а потом, подумав, прибавил:

А феи - всегда красивы?

Всегда.

Может быть! Я думаю - даже более красивые, - честно сказала она.

Ему минуло восемь лет, и сестра заметила, что каждый раз во время прогулок, когда они проходили или проезжали мимо строящихся домов, на лице мальчика является выражение удивления, он долго, пристально смотрит, как люди работают, а потом вопросительно обращает свои немые глаза на нее.

Это интересно тебе? - спросила она.

Малоречивый, он ответил:

Почему?

Я не знаю.

Но однажды объяснил:

Такие маленькие люди и кирпичики - а потом огромные дома. Так сделан весь город?

Да, разумеется.

И наш дом?

Конечно!

Взглянув на него, она решительно сказала:

Ты будешь знаменитым архитектором, вот что!

Ему купили множество деревянных кубиков, и с этой поры в нем жарко вспыхнула страсть к строительству: целыми днями он, сидя на полу своей комнаты, молча возводил высокие башни, которые с грохотом падали. Он строил их снова, и это стало так необходимо для него, что даже за столом, во время обеда, он пытался построить что-то из ножей, вилок и салфеточных колец. Его глаза стали сосредоточеннее и глубже, а руки ожили и непрерывно двигались, ощупывая пальцами каждый предмет, который могли взять.

Теперь, во время прогулок по городу, он готов был целые часы стоять против строящегося дома, наблюдая, как из малого растет к небу огромное; ноздри его дрожали, внюхиваясь в пыль кирпича и запах кипящей извести, глаза становились сонными, покрывались пленкой напряженной вдумчивости, и, когда ему говорили, что неприлично стоять на улице, он не слышал.

Идем! - будила его сестра, дергая за руку.

Он склонял голову и шел, всё оглядываясь назад.

Ты будешь архитектором, да? - внушала и спрашивала она.

Однажды, после обеда, в гостиной, ожидая кофе, отец заговорил о том, что пора бросить игрушки и начать учиться серьезно, но сестра, тоном человека, чей ум признан и с кем нельзя не считаться, - спросила:

Я надеюсь, папа, что вы не думаете отдать его в учебное заведение?

Большой, бритый, без усов, украшенный множеством сверкающих камней, отец проговорил, закуривая сигару:

А почему бы и нет?

Вы знаете - почему!

Так как речь шла о нем, горбун тихонько удалился; он шел медленно и слышал, как сестра говорила:

Но ведь все будут смеяться над ним!

Ах, да, конечно! - сказала мать густым голосом, сырым, точно осенний ветер.

Таких, как он, надо прятать! - горячо говорила сестра.

Ах, да, тут нечем гордиться! - сказала мать. - Сколько ума в этой головке, о!

Пожалуй - вы правы, - согласился отец.

Нет, сколько ума...

Горбун воротился, встал в двери и сказал:

Я ведь тоже не глуп...

Увидим, - молвил отец, а мать заметила:

Никто не думает ничего подобного...

Ты будешь учиться дома, - объявила сестра, усаживая его рядом с собою. - Ты будешь учиться всему, что надо знать архитектору, - это тебе нравится?

Да. Ты увидишь.

Что я увижу?

Что́ мне нравится.

Она была немного выше его - на полголовы, - но заслоняла собою всё - и мать и отца. В ту пору ей было пятнадцать лет. Он был похож на краба, а она - тонкая, стройная и сильная - казалась ему феей, под властью которой жил весь дом и он, маленький горбун.

И вот к нему ходят вежливые, холодные люди, они что-то изъясняют, спрашивают, а он равнодушно сознается им, что не понимает наук, и холодно смотрит куда-то через учителей, думая о своем. Всем ясно, что его мысли направлены мимо обычного, он мало говорит, но иногда ставит странные вопросы:

Что делается с теми, кто не хочет ничего делать?

Благовоспитанный учитель, в черном, наглухо застегнутом сюртуке, одновременно похожий на священника и воина, ответил:

С такими людьми совершается всё дурное, что только можно представить себе! Так, например, многие из них становятся социалистами.

Благодарю вас! - говорит горбун, - он держится с учителями корректно и сухо, как взрослый. - А что такое - социалист?

В лучшем случае - фантазер и лентяй, вообще же - нравственный урод, лишенный представления о боге, собственности и нации.

Учителя всегда отвечали кратко, их ответы ложились в память плотно, точно камни мостовой.

Нравственным уродом может быть и старуха?

О, конечно, среди них...

И - девочка?

Да. Это - врожденное свойство...

Учителя говорили о нем:

У него слабые способности к математике, но большой интерес к вопросам морали...

Ты много говоришь, - сказала ему сестра, узнав о его беседах с учителями.

Они говорят больше.

И ты мало молишься богу...

Он не исправит мне горба...

Ах, вот как ты начал думать! - с изумлением воскликнула она и заявила:

Я прощаю тебе это, но - забудь всё подобное, - слышишь?

Она уже носила длинные платья, а ему исполнилось тринадцать лет.

С этого времени на нее обильно посыпались неприятности: почти каждый раз, когда она входила в рабочую комнату брата, к ногам ее падали какие-то брусья, доски, инструменты, задевая то плечо, то голову ее, отбивая ей пальцы, - горбун всегда предупреждал ее криком:

Берегись!

Но - всегда опаздывал, и она испытывала боль.

Однажды, прихрамывая, она подскочила к нему, бледная, злая, крикнула в лицо ему:

Ты нарочно делаешь это, урод! - и ударила его по щеке.

Ноги у него были слабые, он упал и, сидя на полу, тихо, без слез и без обиды сказал ей:

Как ты можешь думать это? Ведь ты любишь меня - не правда ли? Ты меня любишь?

Она убежала, охая, потом пришла объясняться.

Видишь ли - раньше этого не было...

И этого тоже, - спокойно заметил он, сделав длинной рукою широкий круг: в углах комнаты были нагромождены доски, ящики, всё имело очень хаотичный вид, столярный и токарный станки у стен были завалены деревом.

Зачем ты натаскал столько этой дряни? - спросила она, брезгливо и недоверчиво оглядываясь.

Ты увидишь!

Он уже начал строить: сделал домик для кроликов и конуру для собаки, придумывал крысоловку, - сестра ревниво следила за его работами и за столом с гордостью рассказывала о них матери и отцу, - отец, одобрительно кивая головою, говорил:

Всё началось с мелочей, и всегда всё так начинается!

А мать, обнимая ее, спрашивала сына:

Ты понимаешь, как надо ценить ее заботы о тебе?

Да, - отзывался горбун.

Когда он сделал крысоловку, то позвал сестру к себе и, показывая ей неуклюжее сооружение, сказал:

Это уже не игрушка, и можно взять патент! Смотри - как просто и сильно, дотронься здесь.

Девушка дотронулась, что-то хлопнуло, и она дико закричала, а горбун, прыгая вокруг нее, бормотал:

О, не та, не та...

Прибежала мать, явились слуги. Разломали аппарат для ловли крыс, освободили прищемленный, посиневший палец девушки и унесли ее в обмороке.

Вечером его позвали к сестре, и она спросила:

Ты сделал это нарочно, ты ненавидишь меня, - за что?

Встряхивая горбом, он отвечал, тихо и спокойно:

Просто ты дотронулась не тою рукой.

Ты - лжешь!

Но - зачем я стану портить тебе руки? Ведь это даже не та рука, которой ты ударила меня...

Смотри, урод, ты не умнее меня!..

Он согласился:

Угловатое лицо его было, как всегда, спокойно, глаза смотрели сосредоточенно - не верилось, что он зол и может лгать.

После этого она стала не так часто заходить к нему. Ее посещали подруги - шумные девочки в разноцветных платьях, они славно бегали по большим, немножко холодным и угрюмым комнатам, - картины, статуи, цветы и позолота - всё становилось теплее при них. Иногда сестра приходила с ними в его комнату, - они чопорно протягивали ему маленькие пальчики с розовыми ногтями, дотрогиваясь до его руки так осторожно, точно боялись сломать ее. Разговаривали они с ним особенно кротко и ласково, с удивлением, но без интереса осматривая горбуна среди его инструментов, чертежей, кусков дерева и стружек. Он знал, что все девочки зовут его «изобретателем», - это сестра внушила им, - и что от него ждут в будущем чего-то, что должно прославить имя его отца, - сестра говорила об этом уверенно.

Он, конечно, некрасив, но - очень умный, - часто напоминала она.

Ей было девятнадцать лет, и она уже имела жениха, когда отец и мать погибли в море, во время прогулки на увеселительной яхте, разбитой и потопленной пьяным штурманом американского грузовика; она тоже должна была ехать на эту прогулку, но у нее неожиданно заболели зубы.

Когда пришло известие о смерти отца и матери, она, забыв свою зубную боль, бегала по комнате и кричала, воздевая руки:

Нет, нет, этого не может быть!

Горбун стоял у двери, кутаясь портьерой, внимательно смотрел на нее и говорил, встряхивая горб:

Отец был такой круглый и пустой - я не понимаю, как он мог утонуть...

Молчи, ты никого не любишь! - кричала сестра.

Я просто не умею говорить ласковых слов, - сказал он.

Труп отца не нашли, а мать была убита раньше, чем упала в воду, - ее вытащили, и она лежала в гробу такая же сухая и ломкая, как мертвая ветвь старого дерева, какою была и при жизни.

Вот мы остались с тобою одни, - строго и печально сказала сестра брату после похорон матери, отодвигая его от себя острым взглядом серых глаз. - Нам будет трудно, мы ничего не знаем и можем много потерять. Так жаль, что я не могу сейчас же выйти замуж!

О! - воскликнул горбун.

Что такое - о?

Он, подумав, сказал:

Мы - одни.

Ты так говоришь это, точно тебя что-то радует!

Я ничему не радуюсь.

Это тоже очень жаль! Ты ужасно мало похож на живого человека.

Вечерами приходил ее жених - маленький, бойкий человечек, белобрысый, с пушистыми усами на загорелом круглом лице; он, не уставая, смеялся целый вечер и, вероятно, мог бы смеяться целый день. Они уже были обручены, и для них строился новый дом в одной из лучших улиц города - самой чистой и тихой. Горбун никогда не был на этой стройке и не любил слушать, когда говорили о ней. Жених хлопал его по плечам маленькой, пухлой рукой, с кольцами на ней, и говорил, оскаливая множество мелких зубов:

Тебе надо пойти посмотреть это, а? Как ты думаешь?

Он долго отказывался под разными предлогами, наконец уступил и пошел с ним и сестрой, а когда они двое взошли на верхний ярус лесов, то упали оттуда - жених прямо на землю, в творило с известью, а брат зацепился платьем за леса, повис в воздухе и был снят каменщиками. Он только вывихнул ногу и руку, разбил лицо, а жених переломил позвоночник и распорол бок.

Сестра билась в судорогах, руки ее царапали землю, поднимая белую пыль; она плакала долго, больше месяца, а потом стала похожа на мать - похудела, вытянулась и начала говорить сырым, холодным голосом:

Ты - мое несчастие!

Он отмалчивался, опуская свои большие глаза в землю. Сестра оделась в черное, свела брови в одну линию и, встречая брата, стискивала зубы так, что скулы ее выдвигались острыми углами, а он старался не попадаться на глаза ей и всё составлял какие-то чертежи, одинокий, молчаливый. Так он жил вплоть до совершеннолетия, а с этого дня между ними началась открытая борьба, которой они отдали всю жизнь - борьба, связавшая их крепкими звеньями взаимных оскорблений и обид.

В день совершеннолетия он сказал ей тоном старшего:

Нет ни мудрых волшебников, ни добрых фей, есть только люди, одни - злые, другие - глупые, а всё, что говорят о добре, - это сказка! Но я хочу, чтобы сказка была действительностью. Помнишь, ты сказала: «В богатом доме всё должно быть красиво или умно»? В богатом городе тоже должно быть всё красиво. Я покупаю землю за городом и буду строить там дом для себя и уродов, подобных мне, я выведу их из этого города, где им слишком тяжело жить, а таким, как ты, неприятно смотреть на них...

Нет, - сказала она, - ты, конечно, не сделаешь этого! Это - безумная идея!

Это - твоя идея.

Они поспорили, сдержанно и холодно, как спорят люди большой ненависти друг ко другу, когда им нет надобности скрывать эту ненависть.

Это решено! - сказал он.

Не мною, - ответила сестра.

Он приподнял горб и ушел, а через некоторое время сестра узнала, что земля куплена и, более того, землекопы уже роют рвы под фундамент, десятки телег свозят кирпич, камень, железо и дерево.

Ты всё еще чувствуешь себя мальчишкой? - спросила она. - Ты думаешь, это игра?

Он молчал.

Раз в неделю его сестра - сухая, стройная и гордая - отправлялась за город в маленькой коляске, сама правя белой лошадью, и, медленно проезжая мимо работ, холодно смотрела, как красное мясо кирпичей связывается сухожилиями железных балок, а желтое дерево ложится в тяжелую массу нервными нитями. Она видела издали фигуру брата, похожего на краба, он ползал по лесам, с тростью в руке, в измятой шляпе, пыльный, серый, точно паук; потом, дома, она пристально смотрела в его возбужденное лицо, в темные глаза - они стали мягче и яснее.

Нет, - тихо говорил он, - я хорошо придумал, одинаково хорошо для вас и для нас! Это чудесное дело - строить, и мне кажется, что я скоро буду считать себя счастливым человеком...

Она спросила, загадочно измеряя глазами его уродливое тело:

Счастливым?

Да! Знаешь - люди, которые работают, совершенно не похожи на нас, они возбуждают особенные мысли. Как хорошо, должно быть, чувствует себя каменщик, проходя по улицам города, где он строил десятки домов! Среди рабочих - много социалистов, они, прежде всего, трезвые люди, и, право, у них есть свое чувство достоинства. Иногда мне кажется, что мы плохо знаем свой народ...

Странно ты говоришь, - заметила она.

Горбун оживал, становясь с каждым днем всё разговорчивее:

В сущности, всё идет так, как хотелось тебе: вот я становлюсь мудрым волшебником, освобождая город от уродов, ты же могла бы, если б хотела, быть доброй феей! Почему ты не отвечаешь?

Мы поговорим об этом после, - сказала она, играя золотой цепью часов.

Однажды он заговорил языком, совершенно незнакомым ей:

Может быть, я виноват перед тобою больше, чем ты предо мною...

Она удивилась:

Я - виновата? Пред тобою?

Подожди! Честное слово - я не так виноват, как ты думаешь! Ведь я хожу плохо, быть может, я толкнул его тогда, - но тут не было злого намерения, нет, поверь! Я гораздо более виновен в том, что хотел испортить руку, которою ты ударила меня...

Оставим это! - сказала она.

Мне кажется - нужно быть добрее! - бормотал горбун. - Я думаю, что добро - не сказка, оно возможно...

Огромное здание за городом росло с великою быстротой, ширилось по жирной земле и поднималось в небо, всегда серое, всегда грозившее дождем.

Однажды на работы явилась кучка официальных людей, они осмотрели построенное и, тихо поговорив между собою, запретили строить далее.

Это сделала ты! - закричал горбун, бросаясь на сестру и схватив ее за горло длинными, сильными руками, но откуда-то явились чужие люди, оторвали его от нее, и сестра сказала им:

Вы видите, господа, что он действительно ненормален и опека необходима! Это началось с ним тотчас после смерти отца, которого он страстно любил, спросите слуг - они все знают о его болезни. Они молчали до последнего времени - это добрые люди, им дорога честь дома, где многие из них живут с детства. Я тоже скрывала несчастие - ведь нельзя гордиться тем, что брат безумен...

У него посинело лицо и глаза выкатились из орбит, когда он слушал эту речь, он онемел и молча царапал ногтями руки людей, державших его, а она продолжала:

Разорительная затея с этим домом, который я намерена отдать городу под психиатрическую лечебницу имени моего отца...

Он завизжал, лишился сознания, и его увезли.

Сестра продолжала и закончила постройку с тою же быстротою, с которой он вел ее, а когда дом был совершенно отстроен, первым пациентом вошел в него ее брат. Семь лет провел он там - время, вполне достаточное для того, чтобы превратиться в идиота; у него развилась меланхолия, а сестра его за это время постарела, лишилась надежд быть матерью, и когда, наконец, увидала, что враг ее убит и не воскреснет, - взяла его на свое попечение.

И вот они кружатся по земному шару туда и сюда, точно ослепленные птицы, бессмысленно и безрадостно смотрят на всё и нигде ничего не видят, кроме самих себя.

Синяя вода кажется густою, как масло, винт парохода работает в ней мягко и почти бесшумно. Не вздрагивает палуба под ногами, только напряженно трясется мачта, устремленная в ясное небо; тихонько поют тросы, натянутые, точно струны, но - к этому трепету уже привык, не замечаешь его, и кажется, что пароход, белый и стройный, точно лебедь, - неподвижен на скользкой воде. Чтобы заметить движение, нужно взглянуть за борт: там от белых бортов отталкивается зеленоватая волна, морщится и широкими мягкими складками бежит прочь, изгибаясь, сверкая ртутью и сонно журча.

Утро, еще не совсем проснулось море, в небе не отцвели розовые краски восхода, но уже прошли остров Горгону - поросший лесом, суровый одинокий камень, с круглой серой башней на вершине и толпою белых домиков у заснувшей воды. Несколько маленьких лодок стремительно проскользнули мимо бортов парохода, - это люди с острова идут за сардинами. В памяти остается мерный плеск длинных весел и тонкие фигуры рыбаков, - они гребут стоя и качаются, точно кланяясь солнцу.

За кормой парохода - широкая полоса зеленоватой пены, над нею лениво носятся чайки; иногда неизвестно откуда является питон, вытянувшись, как сигара, летит бесшумно над самою водой и вдруг вонзается в нее, точно стрела.

Вдали облачно встают из моря берега Лигурии - лиловые горы; еще два-три часа, и пароход войдет в тесную гавань мраморной Генуи.

Всё выше поднимается солнце, обещая жаркий день.

На палубу выбежали двое лакеев; один молодой, тоненький и юркий, неаполитанец, с неуловимым выражением подвижного лица, другой - человек среднего возраста, седоусый, чернобровый, в серебряной щетине на круглом черепе; у него горбатый нос и серьезные умные глаза. Шутя и смеясь, они быстро накрыли стол для кофе и убежали, а на смену, гуськом, один за другим из кают медленно вылезли пассажиры: толстяк, с маленькой головой и оплывшим лицом, краснощекий, но грустный и устало распустивший пухлые малиновые губы; человек в серых бакенбардах, высокий, весь какой-то выглаженный, с незаметными глазами и маленьким носом-пуговкой на желтом плоском лице; за ними, споткнувшись о медь порога, выпрыгнул рыжий круглый мужчина с брюшком, воинственно закрученными усами, в костюме альпиниста и в шляпе с зеленым пером. Все трое встали к борту, толстый печально прищурил глаза и сказал:

Вот как тихо, а?

Человек с бакенбардами сунул руки в карманы, расставил ноги и стал похож на открытые ножницы. Рыжий вынул золотые часы, большие, как маятник стенных часов, поглядел на них, в небо и вдоль палубы, потом начал свистать, раскачивая часы и притопывая ногою.

Явились две дамы - одна молодая, полная, с фарфоровым лицом и ласковыми молочно-синими глазами, темные брови ее словно нарисованы и одна выше другой; другая - старше, остроносая, в пышной прическе выцветших волос, с большой черной родинкой на левой щеке, с двумя золотыми цепями на шее, лорнетом и множеством брелоков у пояса серого платья.

Подали кофе. Молодая молча села к столу и начала разливать черную влагу, как-то особенно округляя обнаженные до локтей руки. Мужчины подошли к столу, молча сели, толстый взял чашку и вздохнул, сказав:

День будет жаркий...

Ты капаешь себе на колени, - заметила старшая дама.

Он наклонил голову - подбородок и щеки его расплылись, упираясь в грудь, - поставил чашку на стол, смахнул платком капли кофе с серых брюк и вытер потное лицо.

Да! - неожиданно громко заговорил рыжий, шаркая короткими ногами. - Да, да! Если даже левые стали жаловаться на хулиганство, значит...

Подожди трещать, Иван! - перебила старшая дама. - Лиза не выйдет?

Ей нехорошо, - звучно ответила молодая.

Но ведь море спокойно...

Ах, когда женщина в таком положении...

Толстый улыбнулся и сладостно закрыл глаза.

За бортом, разрывая спокойную гладь моря, кувыркались дельфины, - человек с бакенбардами внимательно посмотрел на них и сказал:

Дельфины похожи на свиней.

Рыжий отозвался:

Здесь вообще много свинства.

Бесцветная дама поднесла к носу чашку, понюхала кофе, брезгливо сморщилась.

Отвратительно!

А молоко, а? - поддержал толстый, испуганно мигая.

Дама с фарфоровым лицом пропела:

И всё - грязно, грязно! И все ужасно похожи на жидов...

Рыжий, захлебываясь словами, всё время говорил о чем-то на ухо человеку с бакенбардами, точно отвечал учителю, хорошо зная урок и гордясь этим. Его слушателю было щекотно и любопытно, он легонько качал головою из стороны в сторону, и на его плоском лице рот зиял, точно щель на рассохшейся доске. Иногда ему хотелось сказать что-то, он начинал странным, мохнатым голосом:

У меня в губернии...

И, не продолжая, снова внимательно склонял голову к усам рыжего.

Толстый тяжко вздохнул, сказав:

Как ты жужжишь, Иван...

Ну - дайте мне кофе!

Он подвинулся к столу, со скрипом и треском, а собеседник его значительно проговорил:

Иван имеет идеи.

Ты не выспался, - сказала старшая дама, посмотрев в лорнет на бакенбардиста, - тот провел рукою по лицу, взглянул на ладонь.

Мне кажется, что я напудрен, а тебе не кажется этого?

Ах, дядя! - воскликнула молодая. - Это же особенность Италии! Здесь ужасно сохнет кожа!

Старшая дама спросила:

Ты замечаешь, Лиди, какой у них скверный сахар?

На палубу вышел крупный человек, в шапке седых кудрявых волос, с большим носом, веселыми глазами и с сигарой в зубах, - лакеи, стоявшие у борта, почтительно поклонились ему.

Добрый день, ребята, добрый день! - благосклонно кивая головою, сказал он громко, хриплым голосом.

Русские замолчали, искоса посматривая на него, усатый Иван вполголоса сообщил:

Отставной военный, сразу видно....

Заметив, что на него смотрят, седой вынул сигару изо рта и вежливо поклонился русским, - старшая дама вздернула голову вверх и, приставив к носу лорнет, вызывающе оглядела его, усач почему-то сконфузился, быстро отвернувшись, выхватил из кармана часы и снова стал раскачивать их в воздухе. На поклон ответил только толстяк, прижав подбородок ко груди, - это смутило итальянца, он нервно сунул сигару в угол рта и вполголоса спросил пожилого лакея:

Русские?

Да, сударь! Русский губернатор с его фамилией...

Какие у них всегда добрые лица...

Очень хороший народ...

Лучшие из славян, конечно...

Немножко небрежны, сказал бы я...

Небрежны? Разве?

Мне так кажется - небрежны к людям.

Толстый русский покраснел и, широко улыбаясь, сказал негромко:

Про нас говорит...

Что? - брезгливо сморщив лицо, спросила старшая.

Лучшие, говорит, славяне, - ответил толстяк, хихикнув.

Они - льстивы, - заявила дама, а рыжий Иван спрятал часы и, закручивая усы обеими руками, пренебрежительно проговорил:

Все они изумительно невежественны в отношении к нам...

Тебя - хвалят, - сказал толстый, - а ты находишь, что это по невежеству...

Глупости! Я не о том, а вообще... Я сам знаю, что мы - лучшие.

Человек с бакенбардами, всё время внимательно следивший, как играют дельфины, вздохнул и, покачивая головою, заметил:

Какая глупая рыба!

К седому итальянцу подошли еще двое: старик, в черном сюртуке, в очках, и длинноволосый юноша, бледный, с высоким лбом, густыми бровями; они все трое встали к борту, шагах в пяти от русских, седой тихонько говорил:

Когда я вижу русских - я вспоминаю Мессину ...

Помните, как мы встречали матросов в Неаполе? - спросил юноша.

Да! Они не забудут этот день в своих лесах!

Видели вы медаль в честь их?

Мне не нравится работа.

О Мессине говорят, - сообщил толстый своим.

И - смеются! - воскликнула молодая дама. - Удивительно!

Чайки нагнали пароход, одна из них, сильно взмахивая кривыми крыльями, повисла над бортом, и молодая дама стала бросать ей бисквиты. Птицы, ловя куски, падали за борт и снова, жадно вскрикивая, поднимались в голубую пустоту над морем. Итальянцам принесли кофе, они тоже начали кормить птиц, бросая бисквиты вверх, - дама строго сдвинула брови и сказала:

Вот обезьяны!

Толстый вслушался в живую беседу итальянцев и снова сообщил:

Он не военный, а купец, говорит о торговле с нами хлебом и что они могли бы покупать у нас также керосин, лес и уголь.

Я сразу видела, что не военный, - призналась старшая дама.

Рыжий опять начал говорить о чем-то в ухо бакенбардисту, тот слушал его и скептически растягивал рот, а юноша итальянец говорил, искоса поглядывая в сторону русских:

Как жаль, что мы мало знаем эту страну больших людей с голубыми глазами!

Солнце уже высоко и сильно жжет, ослепительно блестит море, вдали, с правого борта, из воды растут горы или облака.

Annette, - говорит бакенбардист, улыбаясь до ушей, - послушай, что выдумал этот забавный Жан, - какой способ уничтожить бунтовщиков в деревнях, это очень остроумно!

И, покачиваясь на стуле, медленно и скучно он рассказывал, как будто переводя с чужого языка:

Нужно, говорит он, чтобы во дни ярмарок, а также сельских праздников, чтоб местный земский начальник заготовил, за счет казны, колья и камни, а потом он ставил бы мужикам - тоже за счет казны - десять, двадцать, пятьдесят - смотря по количеству людей - ведер водки, - больше ничего не нужно!

Я не понимаю! - заявила старшая дама. - Это - шутка?

Нет, серьезно! Вы подумайте, ma tante...

Молодая дама, широко открыв глаза, пожала плечами.

Какой вздор! Поить водкой от казны, когда они и так...

Нет, подожди, Лидия! - вскричал рыжий, подскакивая на стуле. Бакенбардист беззвучно смеялся, широко открыв рот и качаясь из стороны в сторону.

Ты подумай - те хулиганы, которые не успеют опиться, перебьют друг друга кольями и камнями, - ясно?

Почему - друг друга? - спросил толстяк.

Это - шутка? - снова осведомилась старшая дама.

Рыжий, плавно разводя короткими руками, горячо доказывал:

Когда их укрощают власти - левые кричат о жестокостях и зверстве, значит - нужно найти способ, чтобы они сами себя укротили, - так?

Пароход качнуло, полная дама испуганно схватилась за стол, задребезжала посуда, дама постарше, положив руку на плечо толстяка, строго спросила:

Это что такое?

Мы поворачиваем...

Всё выше и отчетливее поднимаются из воды берега - холмы и горы, окутанные мглой, покрытые садами. Сизые камни смотрят из виноградников, в густых облаках зелени прячутся белые дома, сверкают на солнце стекла окон, и уже заметны глазу яркие пятна; на самом берегу приютился среди скал маленький дом, фасад его обращен к морю и весь завешен тяжелою массою ярко-лиловых цветов, а выше, с камней террасы, густыми ручьями льется красная герань. Краски веселы, берег кажется ласковым и гостеприимным, мягкие очертания гор зовут к себе, в тень садов.

Как тут тесно всё, - вздохнув, сказал толстый; старшая дама непримиримо посмотрела на него, потом - в лорнет - на берег и плотно поджала тонкие губы, вздернув голову вверх.

На палубе уже много смуглых людей в легких костюмах, они шумно беседуют, русские дамы смотрят на них пренебрежительно, точно королевы на подданных.

Как они машут руками, - говорит молодая; толстяк, отдуваясь, поясняет:

Это уж свойство языка, он - беден и требует жестов...

Боже мой! Боже мой! - глубоко вздыхает старшая, потом, подумав, спрашивает:

Что, в Генуе тоже много музеев?

Кажется, только три, - ответил ей толстый.

И это кладбище? - спросила молодая. - Кампо Санто. И церкви, конечно.

А извозчики - скверные, как в Неаполе?

Рыжий и бакенбардист встали, отошли к борту и там озабоченно беседуют, перебивая друг друга.

Что говорит итальянец? - спрашивает дама, оправляя пышную прическу. Локти у нее острые, уши большие и желтые, точно увядшие листья. Толстый внимательно и покорно вслушивается в бойкий рассказ кудрявого итальянца.

У них, синьоры, существует, должно быть, очень древний закон, воспрещающий евреям посещать Москву, - это, очевидно, пережиток деспотизма, знаете - Иван Грозный! Даже в Англии есть много архаических законов, не отмененных и по сегодня. А может быть, этот еврей мистифицировал меня, одним словом, он почему-то не имел права посетить Москву - древний город царей, святынь...

А у нас, в Риме - мэр иудей, - в Риме, который древнее и священнее Москвы, - сказал юноша, усмехаясь.

И ловко бьет папу-портного! - вставил старик в очках, громко хлопнув в ладоши.

О чем кричит старик? - спросила дама, опуская руки.

Ерунда какая-то. Они говорят на неаполитанском диалекте...

Он приехал в Москву, нужно иметь кров, и вот этот еврей идет к проститутке, синьоры, больше некуда, - так говорил он...

Басня! - решительно сказал старик и отмахнулся рукой от рассказчика.

Говоря правду, я тоже думаю так.

Она выдала его полиции, но сначала взяла с него деньги, как будто он пользовался ею...

Гадость! - сказал старик. - Он человек грязного воображения, и только. Я знаю русских по университету - это добрые ребята...

Толстый русский, отирая платком потное лицо, сказал дамам, лениво и равнодушно:

Он рассказывает еврейский анекдот.

С таким жаром! - усмехнулась молодая дама, а другая заметила:

В этих людях, с их жестами и шумом, есть все-таки что-то скучное...

На берегу растет город; поднимаются из-за холмов дома и, становясь всё теснее друг ко другу, образуют сплошную стену зданий, точно вырезанных из слоновой кости и отражающих солнце.

Похоже на Ялту, - определяет молодая дама, вставая. - Я пойду к Лизе.

Покачиваясь, она медленно понесла по палубе свое большое тело, окутанное голубоватой материей, а когда поравнялась с группою итальянцев, седой прервал свою речь и сказал тихонько:

Какие прекрасные глаза!

Да, - качнул головою старик в очках. - Вот такова, вероятно, была Базилида!

Базилида - византиянка?

Я вижу ее славянкой...

Говорят о Лидии, - сказал толстый.

Что? - спросила дама. - Конечно, пошлости?

О ее глазах. Хвалят...

Дама сделала гримасу.

Сверкая медью, пароход ласково и быстро прижимался всё ближе к берегу, стало видно черные стены мола, из-за них в небо поднимались сотни мачт, кое-где неподвижно висели яркие лоскутья флагов, черный дым таял в воздухе, доносился запах масла, угольной пыли, шум работ в гавани и сложный гул большого города.

Толстяк вдруг рассмеялся.

Ты - что? - спросила дама, прищурив серые, полинявшие глаза.

Разгромят их немцы, ей-богу, вот увидите!

Чему же ты радуешься?

Бакенбардист, глядя под ноги себе, спросил рыжего, громко и строго грамматически:

Был ли бы ты доволен этим сюрпризом или нет?

Рыжий, свирепо закручивая усы, не ответил.

Пароход пошел тише. О белые борта плескалась и всхлипывала, точно жалуясь, мутно-зеленая вода; мраморные дома, высокие башни, ажурные террасы не отражались в ней. Раскрылась черная пасть порта, тесно набитая множеством судов.

XVII

За железный столик у двери ресторана сел человек в светлом костюме, сухой и бритый, точно американец, - сел и лениво поет:

Всё вокруг густо усеяно цветами акации - белыми и точно золото: всюду блестят лучи солнца, на земле и в небе - тихое веселье весны. Посредине улицы, щелкая копытами, бегут маленькие ослики, с мохнатыми ушами, медленно шагают тяжелые лошади, не торопясь, идут люди, - ясно видишь, что всему живому хочется как можно дольше побыть на солнце, на воздухе, полном медового запаха цветов.

Снова - стачки , беспорядки, да?

Тот пожал плечами, мягко улыбаясь.

Если б можно было без этого...

Старуха в черном платье, суровая, точно монахиня, молча предложила инженеру букетик фиалок, он взял два и один протянул собеседнику, задумчиво говоря:

У вас, Трама, такой хороший мозг, и, право, жаль, что вы - идеалист...

Благодарю за цветы и комплимент. Вы сказали - жаль?

Да! Вы, в сущности, поэт, и вам надо учиться, чтобы стать дельным инженером...

Трама, тихонько смеясь, обнажая белые зубы, говорил:

О, это верно! Инженер - поэт, я убедился в этом, работая с вами...

Вы - любезный человек...

И я думал - отчего бы господину инженеру не сделаться социалистом? Социалисту тоже надо быть поэтом...

Они засмеялись, оба одинаково умно глядя друг на друга, удивительно разные, один - сухой, нервный, стертый, с выцветшими глазами, другой - точно вчера выкован и еще не отшлифован.

Нет, Трама, я предпочел бы иметь свою мастерскую и десятка три вот таких молодцов, как вы. Ого, тут мы сделали бы кое-что...

Он тихонько ударил пальцами по столу и вздохнул, вдевая в петлицу цветы.

Чёрт возьми, - возбуждаясь, вскричал Трама, - какие пустяки мешают жить и работать...

Это вы историю человечества называете пустяками, мастер Трама? - тонко улыбаясь, спросил инженер; рабочий сдернул шляпу, взмахнул ею и заговорил, горячо и живо:

Э, что такое история моих предков?

Ваших предков? - переспросил инженер, подчеркнув первое слово еще более острой улыбкой.

Да, моих! Это - дерзость? Пусть будет дерзость! Но - почему Джордано Бруно, Вико и Мадзини не предки мои - разве я живу не в их мире, разве я не пользуюсь тем, что посеяли вокруг меня их великие умы?

А, в этом смысле!

Всё, что дано миру отошедшими из него, - дано мне!

Конечно, - сказал инженер, серьезно сдвинув брови.

И всё, что сделано до меня - до нас, - руда, которую мы должны сделать сталью, - не правда ли?

Почему - нет? Это - ясно!

Ведь и вы, ученые, как мы, рабочие, - вы живете за счет работы умов прошлого.

Я не спорю, - сказал инженер, склоняя голову; около него стоял мальчик в серых лохмотьях, маленький, точно мяч, разбитый игрою; держа в грязных лапах букетик крокусов, он настойчиво говорил:

Возьмите у меня цветов, синьор...

Я уже имею...

Цветов никогда не бывает достаточно...

Браво, малыш! - сказал Трама. - Браво, и мне дай два...

А когда мальчишка дал ему цветы, он, приподняв шляпу, предложил инженеру:

Угодно?

Благодарю.

Чудесный день, не правда ли?

Это чувствуешь даже в мои пятьдесят лет...

Он задумчиво оглянулся, прищурив глаза, потом - вздохнул.

Вы, я думаю, должны особенно сильно чувствовать игру весеннего солнца в жилах, это не потому только, что вы молоды, но - как я вижу - весь мир для вас - иной, чем для меня, да?

Не знаю, - сказал тот, усмехаясь, - но жизнь - прекрасна!

Своими обещаниями? - скептически спросил инженер, и этот вопрос как бы задел его собеседника, - надев шляпу, он быстро сказал:

Жизнь прекрасна всем, что мне нравится в ней! Чёрт побери, дорогой мой инженер, для меня слова не только звуки и буквы, - когда я читаю книгу, вижу картину, любуюсь прекрасным, - я чувствую себя так, как будто сам сделал всё это!

Оба засмеялись, один - громко и открыто, точно хвастаясь своим уменьем хохотать, откинув голову назад, выпятив широкую грудь, другой - почти беззвучно, всхлипывающим смехом, обнажая зубы, в которых завязло золото, словно он недавно жевал его и забыл почистить зеленоватые кости зубов.

Если только вы не бунтуете...

О, я всегда бунтую...

И, скорчив серьезную мину, прищурив бездонные черные глаза, он спросил:

Надеюсь - мы тогда вели себя вполне корректно?

Пожав плечами, инженер встал.

О да. Да! Эта история - вы знаете? - стоила предприятию тридцать семь тысяч лир...

Было бы благоразумнее включить их в заработную плату...

Гм! Вы - плохо считаете. Благоразумие? Оно свое у каждого зверя.

Он протянул сухую желтую руку и, когда рабочий пожимал ее, сказал:

Я все-таки повторяю, что вам следует учиться и учиться...

Каждую минуту я учусь...

Из вас выработался бы инженер с доброй фантазией.

Э, фантазия не мешает мне жить и теперь...

До свиданья, упрямец...

Инженер пошел под акациями, сквозь сеть солнечных лучей, шагая медленно длинными, сухими ногами, тщательно натягивая перчатку на тонкие пальцы правой руки, - маленький, досиня черный гарсон отошел от двери ресторана, где он слушал эту беседу, и сказал рабочему, который рылся в кошельке, доставая медные монеты:

Сильно стареет наш знаменитый...

Он еще постоит за себя! - уверенно воскликнул рабочий. - У него много огня под черепом...

Где будете вы говорить в следующий раз?

Там же, на бирже труда. Вы слышали меня?

Трижды, товарищ...

Крепко пожав друг другу руки, они с улыбкой расстались; один пошел в сторону, противоположную той, куда скрылся инженер, другой - задумчиво напевая, стал убирать посуду со столов.

Группа школьников в белых передниках - мальчики и девочки маршируют посредине дороги, от них искрами разлетается шум и смех, передние двое громко трубят в трубы, свернутые из бумаги, акации тихо осыпают их снегом белых лепестков. Всегда - а весною особенно жадно - смотришь на детей и хочется кричать вслед им, весело и громко:

Эй, вы, люди! Да здравствует ваше будущее!

«Герой – тот, кто творит жизнь вопреки смерти...»

(по рассказу М.Горького «Мать изменника»

из сборника «Сказки об Италии »)

учитель русского языка и литературы

МБОУ СОШ № 44

им. Народного учителя СССР Лавровой Г.Д.

Цели урока:

Ι. Образовательные : формировать умение анализировать текст художественного произведения; развивать умение выражать свои мысли, оценивать поступки героев, делать выводы; формировать представление о героях произведения; обогащать словарный запас.

ΙI. Развивающие: развивать устную речь учащихся; навыки анализа образа литературного героя и навыки сравнения героев произведения; развивать умения обобщать изученное.

ΙII. Воспитательные: воспитывать чувство патриотизма и мужества, любви к окружающему миру и доброты, признательности и благодарности старшему поколению, гуманное отношение к человеку; формирование активной жизненной позиции.

Личностные УУД : - становление личности человека; стремление человека к познанию окружающего мира на основе опыта, накопленного многими поколениями;

Осознание значения семьи в жизни человека;

Становление личности человека;

Метапредметные результаты:

– регулятивные УУД: иметь способность к целеполаганию;

– познавательные УУД : формировать умение осознавать значимость чтения для дальнейшего обучения, понимать цель чтения; излагать содержание прочитанного текста сжато, выборочно;

– коммуникативные УУД: формировать умение аргументировать своё предположение, убеждать и уступать; формировать умение договариваться, находить общее решение; владеть монологической и диалогической формами речи; слушать и слышать других, применение знаний в жизни.

Предметные:- умение анализировать литературное произведение, характеризовать его героев, понимать и формировать тему и идею;

Умение пересказывать отрывки, отвечать на вопросы по прочитанному тексту.

Методы: репродуктивный, проблемное изложение (побуждающий и подводящий к диалогу), метод самостоятельной работы с текстом.

Виды деятельности:

Поисковая: самостоятельный поиск ответа на проблемные вопросы;

Продуктивная творческая: художественный пересказ от лица героя;

Исследовательская: анализ текста произведения, анализ образа.

Приемы: диалог, работа по группам; комментированное чтение, выразительное чтение, элементы художественного пересказа, синквейн, творческая работа в жанре письма литературному герою

Средства обучения: компьютер, презентация, учебник, иллюстрации к произведению, наглядный материал (иллюстрации, детские рисунки).

Литература:

Текст сказки М.Горького «Мать изменника»

Презентация.

Запись « Аве Мария » Шуберта.

Предварительно учашиеся должны быть распределены на 5 групп (по 4-5 человек в группе): биографы, журналисты, юристы, филологи, психологи. Каждая группа получает задание для исследования.

1.ОРГМОМЕНТ + ПОСТАНОВКА ЦЕЛЕЙ, МОТИВАЦИЯ

Легче сердце свое казнить,

Легче с разумом быть в раздоре.

С материнским горем сравнить

Можно лишь материнское горе…

Л.Татьяничева

Слово учителя.

Тема материнства всегда волновала художников, поэтов, писателей. Образ матери как символ вечной правды, красоты, жизнеутверждения встречается в работах мастеров древности, средневековья, эпохи Возрождения.

Сегодня мы будем говорить о произведении М.Горького «Сказки об Италии», а именно о главе 11 «Мать изменника». Сказка начинается с афоризма: « О Матерях можно рассказывать бесконечно…». Прокомментируйте, как вы понимаете это высказывание Горького.

Народная мудрость слово «мать» поставило рядом с другим великим словом – «Родина». Какие пословицы, посвященные этим словам, вы знаете?

Возможные ответы:

Родина – всем матерям мать.

Природа-мать – начало всех начал.

Одна у человека родная мать, одна у него и Родина

Родная земля – мать, умей за нее постоять.

В тяжкие годы войны в сознании народа понятия «Родина» и «мать» сливаются воедино. Матери благословляют своих сыновей на битву ради спасения Родины. А можно ли остаться верным сыном, став предателем Родины? Можно ли изменить Родине, не изменив матери? Именно эти вопросы будут главными на сегодняшнем уроке.

2. Работа в группах.

Слово учителя

Сегодняшний наш урок необычный. На нем присутствуют люди разных профессий: биографы, журналисты, юристы, филологи, психологи . И все мы здесь сегодня собрались, чтобы прикоснуться к творчеству великого мастера слова Максима Горького. Ваш главный помощник – это, конечно же, сам текст 11 главы «Сказок об Италии». Каждая группа дома провела небольшое исследование и сейчас ознакомит нас с полученными результатами. Итак, слово биографам.

1. БИОГРАФЫ

Задача: проанализировав интернет-источники, справочную литературу, сообщить, где и когда создано произведение Горького? Какие впечатления легли в основу?

Возможные ответы учащихся, сопровождаемые презентацией, представлены в Приложении.

Слово учителя.

А сейчас перенесемся в Италию, в осажденный город, где и разворачиваются события 11 главы «Сказок об Италии» Горького. Наши корреспонденты побывали там и сейчас ведут свой репортаж с места событий. Слово вам – журналисты.

2. ЖУРНАЛИСТЫ

Задача: на основе сюжета произведения, создать репортаж с места событий. Цель - проинформировать о событии, описанном в художественном произведении Горького.

Выступления участников группы. Примерный текст репортажа (смотри Приложение).

А сейчас обратимся к группе юристов.

3. ЮРИСТЫ

Задача: на основании прочитанного текста, подготовить и произнести обвинительную и защитную речь в суде.

Выступление участников группы (смотри Приложение).

Слово учителя.

А теперь обратимся к тексту художественного произведения Горького и попытаемся проанализировать ИВС, использованные писателем. Слово филологам.

4. ФИЛОЛОГИ – ИССЛЕДОВАТЕЛИ

Задача: выписать и проанализировать ИВС текста сказки, сделать вывод о роли художественных средств выразительности.

Выступления участников группы. (Материал для выступления учащихся представлен в Приложении).

Выводы

Таким образом, мы видим, вся сказка Горького строится на приеме антитезы (противоставления). Противопоставлены две враждебные тенденции – материнское созидание и любовь к Родине и жестокое разрушение и предательство Родины в образе сына-изменника. Жизнь и Смерть. Долг перед Родиной и предательство Родины….

Картина жизни осаждённого города воссоздана очень точно. Особую выразительность придают ей пейзажные детали (яркие эпитеты, метафоры, сравнения и олицетворения). На фоне исстрадавшегося, истекающего кровью города – Марианна, мать изменника. Ещё недавно она смотрела на сына с гордостью, как на драгоценный подарок родине, как на добрую силу, рождённую в помощь людям. Сейчас же она осознает всю силу своей ответственности за измену сына. Эти мысли матери выражены в афоризмах: « Я мать, я его (сына) люблю и считаю себя виновной в том, что он таким стал». Кульминационная сцена в сказке – разговор Марианны с сыном-изменником. И опять столь излюбленный приём Горького – противопоставление. Мать (материнское созидание) - Сын (индивидуальное разрушение).

Таким образом, явившись к сыну как «воплощение несчастий города», Мать спорит с ним о том, кто может считаться героем… «Герой – это тот, кто творит жизнь вопреки смерти, кто побеждает смерть…» - именно эти слова можно считать авторской позицией.

Слово учителя.

Итак, филологи показали нам мастерство Горького в использовании изобразительно-выразительных средств для создания ярких образов в этом произведении.

А сейчас слово психологам-аналитикам, которые постараются проанализировать психологическое состояние матери, опираясь на текст художественного произведения.

ПСИХОЛОГИ

Задача: опираясь на текст художественного произведения, проанализировать психологическое состояние матери и попытаться ответить на вопрос: что стало причиной этой трагедии?

Выступления участников группы.

(Материал представлен в Приложении).

Вывод.

Проанализировав состояние героев этой драмы, мы пришли к следующим выводам: горе матери, потерявшей сына, безмерно, это страшное наказание, но страшнее этого наказания – предательство сына – таков лейтмотив сказки М. Горького.

Общие выводы по результатам исследования:

Несколькими словами Горький может создать незабываемый образ. Несколькими фразами Горький может нарисовать красивейший пейзаж.

Несколькими абзацами Горький расскажет историю, которую не сразу забудешь.

На нескольких страницах Горький расскажет историю, которую не забудешь никогда. ..

Во все времена у людей слово «мать» ассоциируется со словом «родина». Нельзя оставаться любящим и преданным сыном, не являясь преданным сыном своей Родины. И нельзя оставаться настоящим гражданином, забыв или предав свою родную мать.

Замечательный австрийский композитор Франц Шуберт написал очень красивую вокальную композицию, прославляющую Мать «Аве, Мария». Давайте её послушаем.

VI. Рефлексия (можно провести ее на фоне звучащей музыки).

Я узнал

Я разобрался

Я попытался

Я запомнил

Я научился

Я задумался

Я осознал

Я нашел ответ на вопрос

Я сделал вывод о том…

VII. Домашнее задание

Составление синквейна «Мать»

или

Написать письмо сыну Матери (или самой Матери), высказав в нем свое отношение к произошедшему.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Возможные варианты работы и ответов учащихся в группе

1.Биографы

В 1906 году М. Горький поселяется на Капри – небольшом острове в Неаполитанском заливе. До Капри от материка ходит пароходик с рядами потемневших от солнца, влаги, времени скамеек. Через 3 часа хода он пристает к высоким обрывистым горам, в ложбине между которыми приютился небольшой посёлок. На узенькой улочке маленькие магазины, в которых продают разноцветные бусы, соломенные шляпы, овощи, лимоны, апельсины. Круглый год здесь цветут розы. Каждый маленький клочок камня, где есть немного земли и песка, покрыт вечнозелёной растительностью…Лимонные рощи, кипарисы, пальмы…Особенно много самых разнообразных цветов……. Вдали дымится Везувий, с моря доносится запах рыбы и водорослей. Слышатся песни рыбаков.

Именно сюда приезжает на лечение Максим Горький и именно здесь в 1911-1913 годах родились « Сказки об Италии». Книга была посвящена гражданской жене автора М. Ф. Андреевой. Помимо России сказки получили распространение в Италии, Франции, Германии.

Почему сказки? Ведь события, изображённые в них, вполне реальны. Давно доказано, что многое в них «нарисовано с натуры», отражает факты действительности. «Сказкам об Италии» предпосланы слова Г. Х. Андерсена: «Нет сказок лучше тех, которые создаёт сама жизнь». Горьковские сказки – это рассказы, раскрывающие «сказочность» в реальной жизни. Основная тема – это крутые, внезапные перемены, неожиданные перерождения. Один из исследователей горьковского творчества, отмечая черты своеобразия «сказок…» пишет:« Созданные на совершенно реалистической основе, «сказки» пропитаны той поэзией созидания и борьбы, тем духом подъёма. Порыва и веры в неизбежную победу счастья, которое так свойственно Горькому».

"Сказки об Италии" – цикл из 27 небольших прозаических произведений М. Горького. В литературе начала века Италия изображалась страной-музеем. В отличие от современников, склонных видеть в сегодняшних итальянцах вырождение некогда славной нации, Горький в «Сказках об Италии» подчеркивал силу, здоровье и красоту народного духа. Горьковские «Сказки» не ставили своей задачей этнографически точное изображение жизни Италии. Цель писателя в другом – показать в трудовом итальянском народе черты, общие для рабочих всех стран. В героях «Сказок» читатели многих стран – в том числе и России – видели черты, свойственные своему народу, труженикам всего мира. Всепобеждающий человеческий труд, рабочая солидарность, народ как носитель поэзии и правды, любовь к родине, красота и величие человека, прославление матери, радость бытия – вот темы этих романтических «Сказок».

В большинстве сказок ставятся сложные психологические и философские вопросы. Широко прославились три новеллы, возвеличивающие образ матери (№ 9, 10, 11). Для Горького настоящими героями были те, кто «творит жизнь вопреки смерти, кто побеждает смерть». Глубокий философский смысл приобретают те сказки, в которых создан образ матери, иногда вырастающий до олицетворения Родины. Девятую сказку Горький начинает словами, исполненными глубокого смысла: «Прославим женщину - Мать, неиссякаемый источник всепобеждающей жизни!.. Прославим в мире женщину - Мать, единую силу, пред которой покорно склоняется Смерть!»

Журналисты

Текст репортажа

Мы ведем свой репортаж из Италии. Здесь, за стенами осажденного врагами города, сегодня произошла страшная трагедия. «Будто немая и черная, точно воплощение несчастий города», Мать изменника Марианна в отчаянии убила собственного сына. «Гражданка и мать, она думала о сыне и родине: во главе людей, разрушавших город, стоял ее сын».

Как сообщают очевидцы, это случилось ночью. Женщина проникла в стан врагов, где предводителем был ее сын. Женщина последний раз попыталась поговорить с сыном, но поняла, что ничего уже изменить не сможет. Тогда она в отчаянии решилась на убийство собственного сына. Усыпив его бдительность, она нанесла смертельный удар ножом в грудь сына: «…она, накрыв его своим черным плащом, воткнула нож в сердце его, и он, вздрогнув, тотчас умер - ведь она хорошо знала, где бьется сердце сына» . Затем она покончила жизнь самоубийством, сказав: «Я сделала для родины всё, что могла; Мать - я остаюсь со своим сыном! Мне уже поздно родить другого, жизнь моя никому не нужна. И тот же нож, еще теплый от крови его - ее крови, - она твердой рукою вонзила в свою грудь и тоже верно попала в сердце, - если оно болит, в него легко попасть».

Следственная группа выехала на место преступления, и сейчас проводятся следственные мероприятия. Мы будем держать вас в курсе событий…

Юристы

Обвинительная речь

Подсудимая – Мать. Совершила преступление, предусмотренное статьей 105 УК РФ «Убийство, то есть умышленное причинение смерти другому человеку». Скорее всего, убийство было совершено героиней в состоянии психологического срыва. Следует учесть и то обстоятельство, что мать идет на убийство собственного сына, чтобы спасти родной город от тирана. Весь трагизм произошедшего состоит в том, что после убийства сына-предателя Родины Мать не может остаться в живых и кончает жизнь самоубийством.

Речь защитника.

Произошла страшная трагедия. Мать убила любимого сына и сама покончила жизнь самоубийством. Но давайте попытаемся хоть на секунду представить себе, что испытала эта женщина. Ее сын вырос предателем, он предал не только свою мать, но и свою Родину. .. Никто не мог остановить его. И тогда мать решилась на это. Монна Марианна говорит: «Я - мать, я его люблю и считаю себя виновной в том, что он таков, каким стал». Она бесстрашно проходит в стан захватчиков, пытается поговорить с сыном, но понимает, что ничего уже нельзя изменить. Он не отступит назад. И тогда в полном отчаянии она решается на убийство. Особо подчеркнем, что это преступное деяние она совершает только для того, чтобы искупить свой материнский долг и остановить воспитанного ею сына-предателя. Будем же снисходительны к этой несчастной женщине-матери…

Возможно создание обвинительной и защитной речи о сыне.

Филологи

Мать

сын

портрет

женщина, с головой закутанная в черный плащ

немая и черная, точно воплощение несчастий города

во главе людей, разрушавших город, стоял ее сын, веселый и безжалостный красавец

недавно она смотрела на него с гордостью, как на драгоценный свой подарок родине

в шелке и бархате он пред нею, и оружие его в драгоценных камнях. Всё – так, как должно быть; именно таким она видела его много раз во сне – богатым, знаменитым и любимым

Опьяненный подвигами своими, обезумевший в жажде еще большей славы, он говорил ей с дерзким жаром

Отношение к герою

(жители города) молча пробегали мимо нее

патруль проходил мимо, не решаясь или брезгуя поднять руку на нее

вооруженные люди обходили ее, как труп

многие, не узнавая ее, пугались, принимали черную фигуру за олицетворение смерти, близкой всем, а узнавая, молча отходили прочь от матери изменника

(защитники города о Марианне) По чести – мы не можем убить тебя за грех сына, мы знаем, что ты не могла внушить ему этот страшный грех, и догадываемся, как ты должна страдать. Но ты не нужна городу даже как заложница – твой сын не заботится о тебе, мы думаем, что он забыл тебя, дьявол, и – вот тебе наказание, если ты находишь, что заслужила его! Это нам кажется страшнее смерти!

удаляясь, она становилась всё меньше, а тем, что смотрели на нее со стены, казалось, будто вместе с нею отходит от них уныние и безнадежность

было боязно, что ради этого он (сын другой женщины) изменит городу, как это сделал сын Марианны, враг бога и людей, предводитель наших врагов, будь он проклят, и будь проклято чрево, носившее его!..

(враги о ее сыне-изменнике) Шли рядом с нею, хвалебно говоря о том, как умен и храбр ее сын,

она оставалась во тьме и снова тихо, одиноко шла куда-то, переходя из улицы в улицу

Гражданка и мать, она думала о сыне и родине

теряло сердце матери ближайшего ему человека и плакало

явилась к защитникам города и сказала:

– Или убейте меня за то, что мой сын стал врагом вашим, или откройте мне ворота, я уйду к нему…

она шла по родной земле, густо насыщенной кровью, пролитой ее сыном: шла она медленно, с великим трудом отрывая ноги от этой земли, кланяясь трупам защитников города

она видела всё и всех; знакомое и родное стояло близко пред нею, молча ожидая ее решения, и она чувствовала себя матерью всем людям своего города

Мать! – говорил он, целуя ее руки. – Ты пришла ко мне, значит, ты поняла меня, и завтра я возьму этот проклятый город!

Я щадил этот город ради тебя – он как заноза в ноге моей и мешает мне так быстро идти к славе, как я хочу этого. Но теперь – завтра – я разрушу гнездо упрямцев!

говорил он с нею до заката солнца, она всё реже перебивала его безумные речи, и всё ниже опускалась ее гордая голова

задремал на груди матери, как ребенок

она, накрыв его своим черным плащом, воткнула нож в сердце его

тот же нож, еще теплый от крови его – ее крови, – она твердой рукою вонзила в свою грудь

Речь героя

Герой – это тот, кто творит жизнь вопреки смерти, кто побеждает смерть…

Ты красив, но бесплоден, как молния, – сказала она, вздохнув

Человек – я сделала для родины всё, что могла; Мать – я остаюсь со своим сыном! Мне уже поздно родить другого, жизнь моя никому не нужна

Разрушающий так же славен, как и тот, кто созидает города. Посмотри – мы не знаем, Эней или Ромул построили Рим, но – точно известно имя Алариха и других героев, разрушавших этот город

Неудобно убивать, когда солнце смотрит в глаза и блеск оружия ослепляет их – всегда при этом много неверных ударов, – говорил он, рассматривая свой меч

Он …прилег на колени к ней и закрыл глаза, говоря:

– Я люблю только славу и тебя, за то, что ты родила меня таким, каков я есть.

пейзаж

Начало текста

Уже несколько недель город был обложен тесным кольцом врагов, закованных в железо; по ночам зажигались костры, и огонь смотрел из черной тьмы на стены города множеством красных глаз – они пылали злорадно, и это подстерегающее горение вызывало в осажденном городе мрачные думы.

Со стен видели, как всё теснее сжималась петля врагов, как мелькают вкруг огней их черные тени

Финал текста

…Мать – творит, она – охраняет, и говорить при ней о разрушении значит говорить против нее, а он не знал этого и отрицал смысл ее жизни. Мать – всегда против смерти; рука, которая вводит смерть в жилища людей, ненавистна и враждебна Матерям…

Психологи

Состояние героини

(по тексту сказки «Мать изменника»)