Трагический факт русской истории – убийство Святополком Окаянным братьев Бориса и Глеба – имел широкий резонанс в древнерусском обществе и привел к созданию целого ряда литературных памятников на эту тему. Несмотря на публицистическую направленность произведений о князьях-мучениках, которые были созданы, как доказали исследователи, в интересах Ярослава Мудрого, эти сочинения сохранили ценные исторические свидетельства: их авторы упоминают об обстоятельствах, времени и месте смерти Бориса и Глеба, приводят имена княжеских слуг и наемных убийц.
В "Повести временных лет" под 1015 г. сообщалось, что после смерти князя Владимира один из его сыновей – пинский (или туровский) князь Святополк захватил киевский стол и жестоко расправился с другими возможными претендентами на великокняжескую власть. Его жертвами стали ростовский князь Борис и муромский князь Глеб, а также другой его брат – Святослав. Когда умер князь Владимир, Бориса, который "любимъ бо бѣ отцемь паче всих" сыновей, не было в Киеве. Он возвращался из похода на печенегов, и весть о смерти отца застала его на реке Альте. "Отня" дружина была готова силой добыть киевский стол молодому князю, но Борис отказался идти войной против старшего брата. Покинутый дружиной (с ним остался лишь небольшой отряд верных "отроков"), Борис был убит по приказу Святополка. К Глебу "русский Каин" отправил гонца с просьбой, как можно быстрее прибыть в Киев, где его якобы ждет тяжелобольной отец. В пути Глеб узнает страшную правду: отец умер, брат убит, а его самого ждет скорая кончина. И действительно, под Смоленском на княжеский корабль нападают наемные убийцы, по приказу которых повар, "выньвь ножь, зарѣза Глѣба, аки агня непорочно". На борьбу с братоубийцей поднимается Ярослав, в битве с которым Святополк терпит поражение. С помощью польского короля Болеслава ему ненадолго удается вернуть Киев. В 1019 г. Святополк, пришедший на Русь с печенегами "в силѣ тяжьцѣ", был окончательно разгромлен, бежал за границу и вскоре умер.
Возможно, что уже при Ярославе Мудром возникает местное почитание Бориса и Глеба в Вышгороде, где братья были похоронены. Перенесение мощей князей-мучеников в новый храм сыновьями Ярослава в 1072 г. ученые связывают с общерусской канонизацией святых.
Мнение исследователя
В научной литературе есть точка зрения, что вначале святые почитались в княжеской среде и, возможно, раздельно. Согласно гипотезе В. Биленкина (США), существовало даже отдельное житие Глеба, а сам культ был Глебо- Борисовским, ибо первые чудеса связаны с именем младшего из братьев. Если сначала святые почитались как "источници цѣльбамъ неоскудеюще", то позднее, к концу XI – началу XII в., культ братьев-целителей трансформировался в культ воинов-защитников Русской земли и стал Борисо-Глебским, выдвинув на первый план старшего брата, особо чтимого в роде Владимира Мономаха. Повторное перенесение мощей святых в 1115 г. закрепляет именно эту форму культа. Борис и Глеб отныне становятся самыми авторитетными национальными святыми. К ним, как к небесным покровителям, неизменно обращаются за помощью в битвах русские князья. Именно они помогли одержать победу над рыцарями войску Александра Невского, предупредив о приближении врага.
Борису и Глебу посвящен целый цикл произведений древнерусской литературы. Кроме летописных повестей в него входят "Чтение о житии и о погублении" Бориса и Глеба , написанное Нестором, анонимное "Сказание и страсть и похвала" святым , к которому в Успенском сборнике XII–XIII вв. примыкает "Сказание о чудесах", возникшее на основе записей, составленных в разное время в Вышегородской церкви. Святым Борису и Глебу посвящены также краткие рассказы в Прологе и "чтения", входящие в богослужебные книги – Паремийники и Служебные минеи.
Научная дискуссия
Очень сложен вопрос о взаимоотношении и хронологии отдельных произведений, составляющих Борисо-Глебский цикл. В настоящее время в науке существует несколько версий о порядке его формирования. Согласно концепции, которой придерживались, в частности, С. А. Бугославский и И. П. Еремин, "Сказание" возникло в последние годы правления Ярослава Мудрого, т.е. в середине XI в.; позднее к нему было присоединено "Сказание о чудесах", составлявшееся разными авторами на протяжении 1089–1115 гг., и уже на этой основе около 1108 г. Нестором было написано "Чтение" о Борисе и Глебе. Иную точку зрения защищали в своих работах А. А. Шахматов, Д. И. Абрамович, Н. Н. Воронин, полагавшие, что "Чтение" первично по отношению к "Сказанию"; оно возникло в 1080-е гг. и вместе с летописной повестью послужило источником для автора "Сказания", изначально включавшего в себя рассказы о чудесах святых и созданного после 1115 г.
"Сказание" и "Чтение" о Борисе и Глебе по своему типу – это жития мучеников, однако конфликт в них носит не столько религиозный, сколько политический характер. Борис и Глеб погибают не от рук язычников или иноверцев; их убивают по приказу брата-христианина, одержимого преступным замыслом: "Избью всю братью свою и прииму власть русскую единъ". Младшие сыновья князя Владимира предпочли смерть борьбе против Святополка. Таким образом, произведения о Борисе и Глебе утверждали важную для своего времени политическую идею родового старшинства в системе княжеского наследования, тем самым выступая за укрепление государственного правопорядка. Эта мысль пронизывает и завещание Ярослава Мудрого сыновьям, помещенное в "Повести временных лет" под 1054 г.: "Се же поручаю в себе мѣсто столъ свой старѣйшому сыну своему, брату вашему Изяславу – Кыевъ, сего послушайте, якоже послушаете мене". Тема вассальной верности раскрывалась в житиях Бориса и Глеба как на примере трагической судьбы братьев, так и через описание подвига слуги Бориса, который прикрыл князя своим телом, восклицая: "Да нс остану тебе, господине мой драгый, да идсжс красота тѣла твоего увядаетъ, ту и азъ съподобленъ буду с тобою съкончати животъ свой!"
Самым совершенным в литературном отношении памятником Борисоглебского цикла специалисты считают анонимное "Сказание и страдание и похвалу мученикам святым Борису и Глебу" , автор которого в отличие от летописца сосредоточил основное внимание на духовной стороне этой исторической драмы. Задача агиографа – изобразить страдания святых и показать величие их духа перед лицом неминуемой смерти. Если в летописной повести Борис не сразу узнает о замысле Святополка, то в "Сказании", получив весть о смерти отца, он предвидит, что Святополк "о биении его помышляеть". Борис поставлен агиографом в ситуацию нравственного выбора: вместе с дружиной идти "воевать Киев" и убить Святополка, как некогда в борьбе за власть поступил его отец, князь Владимир, расправившись со своим братом Ярополком, или собственной смертью положить начало новой традиции в межкняжеских отношениях – традиции христианского смирения и безоговорочного подчинения старшему в роде. Все духовные силы герой сосредоточил на том, чтобы достойно принять мученическую смерть. В этом решении его укрепляют приходящие на память примеры из житийной литературы, когда праведник был убит своими близкими. Борис вспоминает "мучение и страсть" святых Никиты и Вячеслава Чешского "и како святѣй Варварѣ отьць свой убойца бысть".
Хотя Борис идет на гибель добровольно и сознательно, душа его полна тоски и смятения; тяжел и страшен последний сон князя; ноты боли и обиды на брата прорываются в предсмертной молитве Бориса, когда он призывает Бога стать судией между ним и Святополком. Из авторского комментария поступков Бориса видно, что в герое борются противоречивые чувства: с "сокрушенным сердцем", плача, он ожидает убийц, в то же время "радуясь душою", что удостоен от Бога мученического венца. Психологическая сложность характеристики Бориса делает жизненной и по-настоящему трагичной картину его гибели.
Для усиления эмоционального воздействия на читателя автор "Сказания" трижды повторяет сцену убийства князя. Сначала его пронзают копьями в шатре Путьша, Талец, Елович и Ляшко. Затем, когда раненый князь "в оторопе" выбегает из шатра, убийцы призывают друг друга "скончать повеленое". Наконец, тело Бориса, обернутое в шатер, везут на телеге, но Святополку кажется, что противник еще жив и приподнимает голову; объятый ужасом, он посылает варягов, и те пронзают Бориса мечом в сердце.
Сцены мученической смерти князя то и дело прерывают пространные молитвы героя, заставляя убийц с занесенным над жертвой оружием терпеливо ждать, когда тот кончит молиться: "Искусственность таких коллизий, разумеется, понималась читателями, – пишет О. В. Творогов, – но и принималась ими как деталь житийного ритуала. И чем многословнее и вдохновенней молился в предсмертные минуты праведник, чем настойчивее просил он Бога простить его губителям их грех, тем ярче сияла святость мученика и тем рельефнее виделась богопротивная жестокость мучителей".
Экспрессивно-эмоциональная стихия, господствующая в "Сказании", создается путем использования первичных лирических жанров. К ним, кроме молитв и псалмов, относятся плачи и внутренние монологи героев, которые то и дело "глаголааше в сердци своем", "на уме си помышляя". Чувством глубокой скорби полон плач Бориса по умершему отцу. Восходя к традиции устной народной причети по покойному, он рождает сочувствие к осиротевшему. Плач строится как чередование однотипных по структуре предложений с использованием анафоры, повторения первого слова. Он насыщен риторическими возгласами и вопросами-обращениями: "Увы мнѣ, свѣте очию моею, сияние и заре лица моего!.. Увы мнѣ, отьче и господине мой! Къ кому прибѣгну, къ кому възьрю? <...> Сьрдьце ми горить, душа ми съмыслъ съмущаеть и не вѣмь къ кому обратитися и къ кому сию горькую печаль простерети?" Узнав о смерти брата, плачет Глеб, горько сетующий на свое одиночество. Восклицание "Увы мнѣ! Уне бы съ тобою умрети ми..." звучит в его плаче как крик отчаяния. Сила плача удваивается, поскольку Глеб оплакивает и брата, и отца. "Горькие воздыхания" и "жалобные сетования" верных слуг Бориса, для которых он был как "поводырь слепым, одежда нагим, посох старцам, наставник неразумным", сливаются в хор и образуют коллективный плач по князю, "милостивому и блаженному". Интонации плача буквально пронизывают "Сказание", определяя главную тональность повествования. Доминирующую в произведении тему смерти усиливают символика, используемая автором, - символика воды и корабля, связанная с древним погребальным обрядом, и ряд предзнаменований: под Глебом, который по зову Святополка спешит в Киев, спотыкается конь, словно предупреждая хозяина об опасности.
Для "Сказания" характерна тенденция к индивидуализации житийного героя, что противоречило канону, но соответствовало правде жизни. Изображение младшего из князей-мучеников не дублировало характеристики старшего. Глеб неопытнее брата, поэтому с полным доверием относится к Святополку и отправляется по его призыву в Киев, не подозревая ничего дурного, в то время как Бориса мучат мрачные предчувствия и подозрения. Позднее Глеб нс может подавить в себе страх смерти, верит в возможность разжалобить наемных убийц, моля о пощаде: "Не трогайте меня, братья мои милые и дорогие! Не трогайте меня, никакого зла вам не причинившего! Пощадите, братья и повелители мои, пощадите! Какую обиду нанес я брату моему и вам, братья и повелители мои? <...> Не губите меня, в жизни юного, не пожинайте колоса, еще не созревшего, соком беззлобия налитого! Не срезайте лозу, еще не выросшую, но плод имеющую! Умоляю вас и отдаюсь на вашу милость". Эти слова герой произносит с "кротким взором", "заливаясь слезами и ослабев телом", "трепетно вздыхая" "в сердечном сокрушении". Неизвестный агиограф создал один из первых в русской литературе психологических портретов, богатый тонкими душевными переживаниями героя, для которого венец мученика тяжел и преждевремен. Автор сознательно усилил мотив беззащитной юности Глеба, детскости его поступков и слов. Рисуя словесный портрет Бориса, он подчеркнул молодость и красоту героя, видя в этом отражение чистоты и красоты духовной: Борис "тѣлом бяше красьнъ, высокъ", душою же "правьдивъ и щедръ, тихъ, крътъкъ, съмѣренъ". На самом деле братья не были так молоды: они родились от "болгарыни", одной из жен Владимира-язычника, а от крещения князя до его смерти прошло около 28 лет.
Психологически достоверно изображение в "Сказании" житийного антигероя, в роли которого выступает князь Святополк. Он одержим непомерной завистью и гордостью, его сжигают жажда власти и ненависть к братьям. Появление в тексте имени Святополка сопровождается постоянными эпитетами "окаянный", "треклятый", "прескверный", "злый" и др. Средневековый писатель объяснял его поступки и помыслы не только порабощенностью Святополка дьяволом, но и реальными фактами из биографии антигероя. Святополк является воплощением зла, поскольку его происхождение греховно. Его мать, черница, была расстрижена и взята в жены Ярополком; после убийства мужа князем Владимиром она, будучи "непраздной" (беременной), стала женой последнего, таким образом, Святополк – сын сразу двух отцов, являющихся братьями. "Родовой грех", превративший Святополка во "второго Каина", позволяет выявить реальные истоки его ненависти к братьям.
За совершенное преступление Святополк несет достойное наказание. Разбитый в "сѣче злой" Ярославом Мудрым, он бежит с поля боя, но "раслабѣша кости его, яко не мощи ни на кони сѣдѣти, и несяхуть его на носилѣхъ". Топот конницы Ярослава преследует ослабевшего Святополка, и он торопит: "Бежим дальше, гонятся! Горе мне!" Из-за страха возмездия он не может нигде подолгу оставаться и умирает, "неизвестно от кого бегая", в пустынном месте на чужбине, где-то между Чехией и Польшей. Имя Святополка Окаянного становится в древнерусской литературе нарицательным, обозначающим злодея.
В "Сказании" Святополк противопоставлен не только "земным ангелам" Борису и Глебу, но и Ярославу Мудрому, ставшему орудием божественного возмездия убийце и идеальным правителем, который положил конец "крамолам" и "усобицам" на Руси. Символично, что победу над Святополком он одержал на реке Альте, там, где когда-то был убит Борис. В некоторых летописных редакциях "Сказания" победить Святополка Ярославу помогают ангелы, и сама природа обрушивает па братоубийцу молнию, гром и "дождь велик".
Чтобы окружить героев ореолом святости, автор "Сказания" приводит в конце произведения их посмертные чудеса, а в заключительном похвальном слове ставит Бориса и Глеба в один ряд с авторитетными деятелями христианской церкви. Например, он сравнивает их, "защитников отечества", с Димитрием Солунским: "Вы бо тѣмъ и намъ оружие, земля Русьскыя забрала и утвьржение и меча обоюду остра, има же дьрзость поганьскую низълагаемъ и дияволя шатания въ земли попираемъ".
В отличие от традиционного жития, "Сказание" не описывает жизни героев от рождения до смерти, а дает крупным планом только один эпизод – злодейское убийство братьев. Авторская установка на "историзм" повествования также препятствовала признанию "Сказания" собственно житием, поэтому, по мысли И. П. Еремина, возникла потребность в произведении о Борисе и Глебе, где было бы усилено агиографическое начало. Так появилось "Чтение о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба" Нестора , созданное в полном соответствии с церковным каноном.
Житие открывалось пространным риторическим вступлением, где автор обращался к Богу с просьбой просветить его разум, а к читателю – простить его грубость. Излагая всемирную историю от Адама и Евы до крещения Руси, Нестор рассуждал об извечной борьбе сил добра и зла. Публицистический настрой предисловия к житию, где христианизация Руси расценивалась как поворотный момент национальной истории, перекликался со "Словом о Законе и Благодати" митрополита Илариона. Далее, руководствуясь жанровой традицией, Нестор рассказывал о детстве святых и их раннем благочестии. Он уподоблял героев двум светлым звездам на темном небе. Борис и Глеб, как и положено святым, удивляли всех милосердием и кротостью, много и слезно молились, читали жития святых мучеников, словно предчувствуя, что им суждено повторить их подвиг. Князья без колебаний приняли смерть, являясь поборниками христианских идеалов смирения и братолюбия. В заключении приводились чудеса, совершавшиеся у гроба святых.
Как отмечал И. П. Еремин, в "Чтении о Борисе и Глебе" образы героев "суше, строже, схематичнее"; и если в "Сказании" они проникнуты "теплым сентиментальным лиризмом", то у Нестора – "торжественной, почти литургической патетикой". "Чтение" не получило широкого распространения в древнерусской письменности, в то время как "Сказание" пользовалось огромной популярностью и дошло до нас в большом количестве списков.
К вопросу о текстологии Борисоглебского цикла
Цель данной статьи - рассмотреть соотношение произведений Борисоглебского цикла: летописной повести о убиении Бориса и Глеба, Съказания и страсти и похвалы святую мученику Бориса и Глеба и Чтения о житии и погублении блаженную страстотерпца Бориса и Глеба, написанного Нестором (далее обозначаются сокращенно: ЛП, СУ, Чт .).
Соотношение Чт. и СУ трактовалось обычно как первичность либо Чт , либо СУ. В 1916 г. в предисловии к первому тому «Повести временных лет» А. А. Шахматов пришел к выводу о том, что схождения Чт. и СУ можно объяснить влиянием общего источника. Существование несохранившегося произведения о Борисе и Глебе предполагал Д. В. Айналов [Айналов 1910]. В существовании такого произведения убежден Л. Мюллер [Мюллер 2000. С. 83]. ЛП по Начальному своду, составленному около 1095 г. и отразившемуся в Новгородской первой летописи, рассматривается обычно как источник СУ. Далее под ЛП подразумевается повествование об убийстве Бориса и Глеба по Начальному своду; однако, поскольку Новгородская первая летопись не сохранила эту повесть целиком по Начальному своду, а сохранившаяся часть тождественна тексту сказания по Повести временных лет , при сопоставлении ЛП с другими произведениями о Борисе и Глебе я обращаюсь к повествованию о святых братьях в составе Повести временных лет.
Вопрос о соотношении ЛП, СУ и Чт. связывался с вопросом о соотношении их со Съказанием чюдесъ святую страстотьрпьцю Христовоу Романа и Давыда (далее - СЧ ), составленным после 1115 г. и читающимся в древнейшем списке вместе с СУ. А. А. Шахматов связывал СЧ с СУ. Как изначально одно произведение рассматривает СУ и СЧ Н. Н. Воронин. С. А. Бугославский, напротив, считает, что СЧ и СУ первоначально существовали отдельно. В пользу этой точки зрения говорит следующее. В древнейшем списке СУ и СЧ читаются одно за другим, однако не составляют единого произведения. Прежде всего их разделяет то, что СЧ имеет отдельное заглавие, причем это не подзаголовок внутри произведения. СУ заканчивается общей похвалой святым братьям, где сообщается и о чудесах, поэтому автор о чудесах не повествует (я не рассматриваю приписку «О Борисе, какъ бе възъръм», так как она, по-видимому, попала в конец текста случайно). СЧ начинается со вступления (заключения в СЧ нет, поскольку текст, видимо, не дописан). Как доказал С. А. Бугославский, текст СУ в древнейшем списке очень близок к первоначальному [Бугославский 1928. С. XI–XII], причем СУ и СЧ отличаются друг от друга особенностями стиля. Необходимо добавить, что СЧ разительно отличается от СУ и тем, что в СЧ мирским именам братьев предпочитаются христианские. В списках СУ, близких к первоначальному тексту, христианское имя Глеба вообще не приводится. Руководствуясь вышеприведенными соображениями, я не рассматриваю СЧ в своем текстологическом анализе.
Прежде всего сопоставим ЛП и СУ . А. А. Шахматов, отвергая влияние СУ на ЛП , видит доказательство его отсутствия в том, что «житийное сказание не содержит в себе ничего существенного, чего бы не было в летописи, оно отличается от летописного сказания одною риторикой». Однако наличие в тексте СУ дублировок свидетельствует о том, что составитель СУ располагал двумя текстами, связанными с ЛП. Если ЛП и может быть признана источником для СУ, то лишь второстепенным. А. А. Шахматов не признает наличия общего источника для ЛП и СУ, однако текстуальные изыскания опровергают данное мнение. И ЛП , и СУ повествуют о смерти Владимира. В СУ весть о смерти отца получает Борис (ему же сообщают, что Святополк скрывает смерть отца); в ЛП же сначала описывается смерть Владимира и то, как ее утаивают. Далее СУ приводит плач Бориса по отцу и его размышления; сообщается о раздаче даров киевлянам (в ЛП о раздаче даров сообщалось до известия о возвращении Бориса). Вслед за этим повествуется о том, что Святополк приходит в Вышгород и отдает приказ убить Бориса, идет рассуждение о дьяволе и Святополке. После этого читаются: неожиданная фраза - «Тъгда призва к себе» Святополк Путьшу и других (Святополк отдает приказ убить Бориса) и цитата из Соломона (она есть и в ЛП ). Дублируется известие о возвращении Бориса (но нет сообщения Борису о смерти отца, не упоминается о вестнике Святополка).
Во всех редакциях СУ, кроме редакции Торжественника и двух контаминированных, читаем: «Блаженыи же Борись яко же ся бе воротилъ и сталъ бе на Льте шатьры» [Жития 1916. С. 32]. Наличие в этом сообщении плюсквамперфекта может быть вызвано стремлением автора избежать дублировки, так как выше уже говорилось о возвращении Бориса из похода. Но как объяснить, что в форме плюсквамперфекта стоит и предикат сообщения об остановке Бориса на Альте, о чем ранее не упоминалось? Если сообщение об обоих этих событиях взято автором СУ не из более раннего текста, а написано им самим, то почему об остановке на Альте, которую автор относил ко времени до приказа Святополка, пишется после сообщения о приказе, а не до него? Вероятно, объяснение таково. В источнике СУ говорилось о возвращении Бориса и остановке на Альте в форме аориста или имперфекта (это было первое упоминание о возвращении Бориса). Заимствуя это сообщение, автор СУ обратил внимание на то, что в создаваемом им тексте появляется дублировка; чтобы избежать ее, он заменил аорист на плюсквамперфект, однако ошибочно сделал это и в известии об остановке Бориса на Альте, о которой ранее не упоминал.
Анализируемый фрагмент подвергся изменению в редакции Торжественника: «Борись же блаженыи ста на Альте шатры <…>» [Бугославский 1928. С. 6] - пропуск известия о возвращении Бориса и замена плюсквамперфекта аористом явно вызваны стремлением избежать дублировки. Несомненно, что перед нами фрагмент неизвестного текста, и это никак не текст ЛП : сначала Святополк отдает приказ убить Бориса, и лишь потом повествуется о возвращении Бориса. Фрагмент из несохранившегося текста начинается, вероятно, с рассуждения о намерении дьявола погубить Бориса руками Святополка, поскольку это рассуждение должно следовать до приказа Святополка убить Бориса, как мотивировка приказа (именно так они даются в Чт. ).
Если исходить из предположения о том, что на СУ влияла лишь ЛП, то дублировки объяснить невозможно (гипотеза о том, что Чт. также влияло на СУ , не объясняет наличия этих дублировок, ибо в Чт. композиция в целом аналогична композиции СУ до появления дублировок). Но вероятна связь ЛП и с этим неизвестным нам текстом (назовем его условно Житие, далее - Жит. ): в ЛП цитата из Соломона читается, как и в Жит. После дублировок идет текст, близкий к ЛП (это еще раз доказывает наличие связи между ЛП и Жит., поскольку трудно предположить, что составитель СУ использовал Жит. лишь ради дублировок). Дублировка известий о приказе Святополка и возвращении Бориса может быть объяснена тем, что автор - составитель СУ - неправильно поставил знаки на компилируемых текстах и поэтому переписал фрагменты, которые сообщали об известиях, уже упоминавшихся в составляемом тексте.
Надо также отметить, что Жит. нашло отражение не только в СУ , но и в так называемой второй разновидности проложного жития Бориса и Глеба (далее - П2 ). Д. И. Абрамович предполагал, что П2 опирается на СУ [Жития 1916. С. XVI]. Однако композиция П2 сходна с композицией Жит.: сначала Святополк отдает приказ убить Бориса, потом - возвращение Бориса и его остановка на Альте. Отсутствует упоминание о вести Борису по поводу смерти отца (этого упоминания нет и в той части СУ, которая восходит к Жит., но есть в начальном фрагменте). Так как трудно согласиться с тем, что составитель П2 опустил известие об этом сообщении (оно читается в первой разновидности проложного жития), то остается предположить, что в Жит. данного известия не было, как, возможно, и рассказа о вестнике Святополка явившемся к Борису со словами о мире (читается в ЛП , начальной части СУ, первой разновидности проложного жития). Тот факт, что в П2 говорится о том, что приказ убить Бориса был отдан Святополком в Вышгороде, а во фрагменте из Жит. в СУ об этом не сообщается, можно объяснить тем, что автор СУ отказался от включения его в текст с целью избежать дублировки, либо один из переписчиков опустил этот эпизод.
Очень сложно объяснить композиционное отличие ЛП от начальной части СУ. То, что об остановке Бориса на Альте в ЛП повествуется до сообщения о приказе Святополка убить его, а в начальном фрагменте СУ об остановке Бориса вообще не говорится, позволяет утверждать, что СУ едва ли восходит к ЛП и в этом фрагменте. Жит. имеет определенную близость к ЛП, но об остановке Бориса на Альте в Жит. сообщается после приказа Святополка, а не до него, как в ЛП. Возможно, ЛП и СУ опираются на общий источник: Древнейший летописный свод (далее - ДСв. ). В нем известия о смерти Владимира и возвращении Бориса читались, видимо, в той же последовательности, что и в ЛП и начальной части СУ (до дублировки): возвращение Бориса, сообщение ему о смерти отца, весть от Святополка о мире, приказ Святополка убить Бориса. Автор Жит. не использовал текст ДСв. В Жит. содержится известие о приказе Святополка убить Бориса, затем говорится о возвращении Бориса и остановке его на Альте. О вестнике Борису, оповестившем князя о смерти отца, и о посольстве Святополка с предложением мира в Жит. не сообщалось. Автор ЛП заимствует из Жит. упоминание об остановке Бориса на Альте. Автор СУ по ошибке заимствовал из Жит. не только нужное ему сообщение об остановке Бориса на Альте (возможно, многие общие сообщения ЛП и СУ восходят именно к Жит., а не к ДСв.), но и сообщение о приказе Святополка и о возвращении Бориса, о чем автор СУ уже упоминал. Разумеется, так как сам факт существования Жит. - всего лишь выдвинутая мною гипотеза, а характер летописной повести об убиении Бориса и Глеба в составе ДСв. нам неизвестен, решение вопроса о соотношении ЛП, СУ, Жит. и ДСв. - не более чем предположение.
Для установления характера связей между ЛП, СУ и Чт. особенно важен эпизод убийства Бориса. В ЛП о нем сообщается следующее: Бориса ранят и везут на телеге; о том, что он дышит, сообщают Святополку. Святополк посылает двух варягов убить Бориса. Один из них убивает Бориса ударом меча в сердце. В СУ о смерти Бориса сообщается дважды: сначала он умирает около шатра, затем его убивают варяги (так же, как в ЛП ). В Чт. Бориса убивают около шатра ударом в сердце; убийства варягами здесь нет.
А. А. Шахматов приводит именно этот эпизод как доказательство влияния Чт. на СУ . В пользу гипотезы, согласно которой СУ не могло влиять на Чт., говорит и отсутствие в Чт. таких эпизодов, читающихся в СУ, как молитва Бориса перед иконой, размышления его о мучениках, плач окружающих по Борису, речь отрока Георгия. Эти эпизоды подчеркивают праведность Бориса и ничем не нарушают агиографического канона. То, что СУ не было источником Чт., доказывает прежде всего отсутствие в Чт. размышлений Бориса о мучениках. Нестор (как в Чт., так и в Житии Феодосия Печерского ) довольно часто проводит параллели между описываемым святым и другими святыми. Таким образом, нет оснований считать, что СУ оказало влияние на Чт., как это предполагал С. А. Бугославский. На мой взгляд, отличие СУ и ЛП от Чт. может быть объяснено предложенной гипотезой о соотношении этих произведений с ДСв. и Жит. Как предполагал А. А. Шахматов, в описании убийства Бориса автор Чт. пользуется ДСв. [Шахматов 1908. С. 64–66]; ср. [Шахматов 2001. С. 54–57]. Версия об убийстве Бориса варягами принадлежит автору Жит. Составители ЛП и СУ пользовались как версией ДСв., так и версией Жит., с чем и связаны алогичность описания убийства Бориса и дублировка в СУ .
Все рассмотренные выше схождения ЛП, СУ и Чт. не опровергают гипотезу о том, что ЛП, СУ и Чт. не имеют прямой связи друг с другом, выявляя тем самым проблематичность гипотез А. А. Шахматова (Чт. - источник СУ ) и С. А. Бугославского (СУ - источник Чт.).
Следующий существенный эпизод - убийство Святополком Глеба. В ЛЯ об убийстве Глеба читаем: Глеб, призываемый Святополком, отправляется в Киев; Ярославу приходит весть от Предславы о смерти Владимира и об убийстве Бориса Святополком; Ярослав посылает вестника к Глебу; Глеб узнает о смерти отца и брата, молится. Далее в рассказе о Ярославе в Новгороде повествуется о том, что «в ту же нощь приде ему весть ис Кыева от сестры его Передъславы си: „Отець ти умерлъ, а Святополк седить ти в Киеве, убивъ Бориса, а на Глеба посла, а блюдися его повелику“» [ПЛДР XI–XII. С. 154]. Известие, полученное Ярославом от сестры, А. А. Шахматов рассматривает как вставку, объясняя это тем, что составителю Новгородского свода (из которого заимствует известия о Ярославе Мудром в Новгороде составитель Киевского Начального свода) не могло быть известно, от кого получил весть Ярослав. «Но если составитель Начального свода вставил слова „ис Кыева оть сестры его Передъславы“ в новгородский рассказ о сборах Ярослава, то ему уже можно приписать вставку приведенного выше сообщения о том, что в то время, когда Глеб ехал в Киев, к Ярославу пришла весть от Передславы о смерти отца и убиении Бориса и что Ярослав послал известие об этом Глебу» [Шахматов 1908. С. 80].
А. А. Шахматов приводит и другие доказательства в пользу гипотезы о вторичности известия о сообщении, присланном Предславой Ярославу.
Сообщение об извещении Глеба Ярославом, близкое к ЛП, читается и в СУ (в Чт. об убийстве Глеба рассказывается иначе - Глеб бежит от Святополка). Д. В. Айналов приводит доказательства того, что весть Предславы и предостережение Ярослава - позднейшие вставки. Надо, однако, заметить, что первое из доказательств вторичности предостережения Глеба Ярославом в СУ очень спорно. Фраза: «Уже не имамъ васъ видети в житии семь, зане разлучаемъ еемь отъ васъ с нужею» может относиться лишь к дружине. Обращение «спасися» можно адресовать и умершему. Поэтому слова Глеба возможно трактовать как заступничество за умерших: Бог может внять милосердной молитве святого (ср., например, r Хоженый Богородицы по мукам ). Но есть и чисто текстуальные доказательства того, что обращение Глеба «спасися» могло читаться только в СУ, т. е. оно возникло одновременно с включением в текст сообщения о вести Ярослава Глебу. Если обращение Глеба «спасися» к отцу, матери и брату Борису вполне понятно (Борис и Глеб были сыновьями Владимира I от одной и той же матери), то как понять его обращение к Ярославу и Святополку? Вероятнее всего предположить, что указанные в тексте внесения возникли под влиянием сообщения о вести Ярослава Глебу (тогда понятно и то, почему из всех братьев Глеб выделяет именно Ярослава, и то, откуда известно Глебу, кто его убийца). Но в дальнейшем Глеб говорит о Борисе как стоящем у престола Бога (этот фрагмент мог появиться только одновременно с сообщением Ярослава Глебу об убийстве брата). Перед тем же Глеб обращается к Борису «спасися» (из второго же обращения следует, что Глеб мыслил о Борисе как об уже спасшемся). По-видимому, фрагмент с речью Глеба не мог быть внесен в текст тем же автором, что и фрагмент со второй речью. Так как вторая речь тесно связана с извещением Глеба о смерти Бориса, она не могла появиться до этого извещения. Слова Глеба в первой речи о Святополке и Ярославе также едва ли могли быть написаны ранее появления в тексте сообщения вести Глебу. Мнимость противоречия между обращением Глеба к Владимиру и Борису («спасися») и известием о их смерти доказывает то, что в это обращение вносятся и слова к Ярославу и Святополку, основывающиеся на известии, полученном Глебом от Ярослава. Но противоречие между двумя речами Глеба столь значительно, что обращения к Ярославу, Святополку и Борису, скорее всего, не могут принадлежать одному и тому же автору, хотя оба фрагмента основываются на вести Глебу.
Учитывая текстологические данные о существовании двух текстов, на которые опиралось СУ, можно предложить следующее толкование. В тексте ДСв. отсутствовала весть Ярослава Глебу. Автор Жит., не знакомый с ДСв., сообщает о вести Глебу и одновременно пишет молитву Глеба с обращениями к Ярославу и Святополку. Автор-составитель СУ вписывает в текст молитву Глеба к Борису. Отмеченное Д. В. Айналовым противоречие между известием Глебу об умысле Святополка и его ожиданием почестей от убийц объясняется тем, что первое сообщение принадлежит автору Жит. (откуда оно и попадает в ЛП ), а второе - ДСв. Этому же своду принадлежит и сообщение о том, что Глеб поплыл навстречу убийцам. Автор ЛП, пользуясь Новгородским сводом, вставляет в его фрагмент имя Предславы. Он же сокращает Жит. (отбрасывая как противоречащую сообщению об известии Глеба фразу, где говорится, что Глеб ожидал почестей от убийц); а сообщение о том, что Глеб поплыл навстречу убийцам, заменяет словами о том, что он стоял на Смядыни. Автор СУ оставляет версию ДСв. и Жит. о плывущем навстречу убийцам Глебе, так как она соответствует агиографическому канону поведения святого (ср. поведение Бориса перед убийством). Правда, как полагает А. А. Шахматов, в ДСв. читалась та же версия убийства Глеба, что и в Чт. Нестора. Если, вслед за А. А. Шахматовым, признать, что в описании убийства Бориса ДСв тождествен с Чт. Нестора, то сообщение об ожидании Глебом почестей («целования») могло читаться только в Жит., но не в ДСв. (ибо там Глеб бежал от Святополка, зная о готовящемся убийстве). Сообщение об ожидании Глебом почестей, несомненно, первично по отношению к известию о предупреждении его Ярославом. Тогда получается, что в СУ второе сообщение могло попасть только из ЛП. В этом случае ЛП все-таки признается источником СУ, хотя и второстепенным. Вторую речь Глеба, где Борис удостаивается предстояния перед Богом, можно считать вставкой более поздней по отношения к СУ в целом. Однако эта версия не опровергает решающего значения не дошедших до нас текстов. Слова СУ «а сь целования чаяяше отъ нихъ прияти» [Жития 1916. С. 40] не встречаются в ЛП и, следовательно, не могли оттуда попасть в СУ. Они не могли быть написаны и автором СУ, так как явно противоречат сообщению о предостережении Глеба Ярославом. Следовательно, и в этом эпизоде прослеживается влияние не дошедшего до нас текста.
Попытаемся обобщить полученные выше результаты. В своей работе автор СУ опирался на два текста. ЛП (по Начальному своду) либо не влияла на СУ вообще, либо ее можно рассматривать как дополнительный источник, поскольку она влияла на текст СУ, идентичный в остальном нам известному.
Таким образом, результаты текстологического сопоставления ЛП, СУ и Чт. предполагают существование двух несохранившихся произведений о Борисе и Глебе, одно из которых можно отождествить с ДСв. Чт., восходящее к ДСв., ближе к СУ, чем к ЛП [Жития 1916. С. VII–X]. Чт. ближе по композиции к части СУ , восходящей к ДСв., и к ЛП. Текстологические схождения между СУ и ЛП, которых нет в Чт., можно объяснить влиянием Жит. (фактами, доказывающими влияние Жит. на Чт., мы не располагаем).
А. А. Шахматов предполагал в числе письменных источников Древнейшего свода «краткую запись Вышегородской церкви об их (братьев. - А.Р. ) убиении, погребении, обретении мощей, прославлении и об их чудесах» ([Шахматов 1908. С. 476]; ср. [Шахматов 2001. С. 340], литературно не обработанную. Однако, как утверждает сам А. А. Шахматов, прославление Бориса и Глеба «было важно не только для церкви, но и для правящего князя» ([Шахматов 1908. С. 474]; ср.: [Шахматов 2001. С. 339]), т. е. Ярослава, при котором и был составлен ДСв .. О том, что записи о чудесах братьев не относятся к числу источников Дсв., свидетельствует их отсутствие в дошедших до нас летописях.
Наконец, текстологические данные дают некоторые основания для суждений о времени написания СУ . Первоначальный текст СУ использовал Древнейший свод и, вероятно, не использовал Начальный. Начальный свод был составлен около 1095 г. По крайней мере, трудно предположить, что СУ составлено около 1113–1118 гг., когда были созданы редакции Повести временных лет, в которые под 1015 г. входило повествование, близкое Начальному своду. Впрочем, высказанные предположения носят характер исключительно гипотетический.
Из книги Хронолого-эзотерический анализ развития современной цивилизации. Книга 4. За семью печатями автора Сидоров Георгий Алексеевич Из книги Когда? автора Шур Яков ИсидоровичТРИ ЦИКЛА Цикл Луны Трудную задачу поставил Никейский собор, скрепив празднование пасхи с первым весенним полнолунием. Ведь начало весны зависит от положения Солнца, а полнолуние - от движения Луны. Христиане обязаны были пользоваться юлианским солнечным календарем,
Из книги В просторы космоса, в глубины атома [Пособие для учащихся] автора Сворень Рудольф АнатольевичТруженики "нулевого цикла" или рассказ о том, как извлекли из жидкого азота полупроводниковые лазеры, заставили их непрерывно излучать при комнатной температуре и переместили частоту излучения в диапазон видимого света. Слова «нулевой цикл» - узаконенный строительный
Из книги Великий Макиавелли. Темный гений власти. «Цель оправдывает средства»? автора Тененбаум БорисЛ. Лосев Из цикла «Итальянские стихи» ПАЛАЦЦО ТЕ Однажды кто-то из Гонзаг построил в Мантуе палаццо, чтоб с герцогиней баловаться и просто так – как власти знак. Художник был в расцвете сил, умея много, много смея, он в виде человекозмея заказчика изобразил. Весь в
Из книги Все о Москве (сборник) автора Гиляровский Владимир АлексеевичИз цикла «Трущобные люди» Человек и собака – Лиска, ляг на ноги да погрей их, ляг! – стуча от холода зубами, проворчал нищий, стараясь подобрать под себя ноги, обутые в опорки и обернутые тряпками.Лиска, небольшая желтая культяпая дворняжка, ласково виляя пушистым
Из книги История Нового времени. Эпоха Возрождения автора Нефедов Сергей АлександровичКОНЕЦ ЦИКЛА Мы видим жизни постепенный ход И это сходство будущего с прошлым С успехом позволяет говорить О вероятьи будущих событий Шекспир. Генрих IV. Шведское нашествие принесло с собой катастрофу, охватившую треть Европы: это было окончание демографического цикла,
Из книги Древнерусская литература. Литература XVIII века автора Пруцков Н И6. Памятники Куликовского цикла Куликовская битва взволновала не только современников, но долго интересовала русских людей и после 1380 г. Неудивительно поэтому, что Мамаеву побоищу посвящено несколько литературных памятников, создававшихся в разное время. Различны все
Из книги Повседневная жизнь России под звон колоколов автора Горохов Владислав Андреевич Из книги Россия: критика исторического опыта. Том1 автора Ахиезер Александр Самойлович Из книги Русская история: мифы и факты [От рождения славян до покорения Сибири] автора Резников Кирилл Юрьевич4.2. Былины киевского цикла О былинах. Былины - эпические сказания восточных славян, повествующие о событиях XI - XIV вв. Истоки былин лежат в языческой мифологии, повествуют они о временах Киевской Руси, но сложились они, когда уже началось разделение восточных славян на три
Из книги Монголо–татары глазами древнерусских книжников середины XIII?XV вв. автора Рудаков Владимир НиколаевичПриложение 1 «Духъ южны» и «осьмый час» в «Сказании о Мамаевом побоище» (К вопросу о восприятии победы над «погаными» в памятниках «куликовского цикла») (Впервые опубликовано: Герменевтика древнерусской литературы Сб. 9. М., 1998. С. 135–157) Среди памятников «куликовского
Из книги Раджпуты. Рыцари средневековой Индии автора Успенская Елена НиколаевнаОбряды жизненного цикла Обряды жизненного цикла - особая забота семьи. Обряды жизненного цикла, или иначе обряды перехода, знаменуют собою переход человека из одного социального состояния в следующее, из одной стадии жизни в другую. В самом общем плане это всем нам
Из книги История Угреши. Выпуск 1 автора Егорова Елена Николаевна Из книги Полное собрание сочинений. Том 23. Март-сентябрь 1913 автора Ленин Владимир ИльичК вопросу о политике министерства народного просвещения{64} (дополнения к вопросу о народном просвещении) Наше министерство народного, извините за выражение, «просвещения» чрезвычайно похваляется тем, что расходы его растут особенно быстро. В объяснительной записке
Из книги Язык и религия. Лекции по филологии и истории религий автора Мечковская Нина Борисовна Из книги Русские горки. Конец Российского государства автора Калюжный Дмитрий ВитальевичЗавершение цикла Сталина Особенность социальных наук, помимо прочего, в том, что объекты их исследования обычно сами говорят о себе. Это, с одной стороны, - благо, но с другой - источник дополнительных трудностей и заблуждений. Из-за этого главным в исследовании
Роль библейских реминисценций в памятниках Борсоглебского, прежде всего в Сказании об убиении Бориса и Глеба и в Чтении о Борисе и Глебе Нестора, цикла очень существенна. Так, текст Сказания об убиении Бориса и Глеба открывается цитатой из Псалтири (Пс. 111: 2): «Родъ правыихъ благословиться, рече пророкъ, и семя ихъ въ благословлении будеть» (Успенский сборник XII—XIII вв. Изд. подг. О. А. Князевская, В. Г. Демьянов, М. В. Ляпон. М., 1971. С. 43). О ней как о лейтмотиве, о тематическом ключе (thematic clue) писал Р. Пиккио (Пиккио Р. Slavia Orthodoxa: Литература и язык. М., 2003. С. 449—450, 485). Братья представлены в памятниках Борисоглебского цикла как благословенные дети Владимира Крестителя, и вместе с отцом они образуют в Борисоглебских памятниках и в традиции почитании триаду. Текст Сказания обнаруживает соответствия с евангельским повествованием о распятии Христа. Ночное уединенное моление Бориса соотнесено с молением Христа о чаше; слова Бориса убийцам, выражающие приятие горестного и вместе с тем радостного жребия, напоминают о Христе, приемлющем предуготованное; Борис молится перед иконой Христа, прося его сподобить такой же смерти. Тело умершего Христа пронзено копьем (Ин. 19: 34), убийцы копьями пронзают тело Бориса. Борис уподобляет себя овну: «въмениша мя яко овьна на сънедь» (Успенский сборник. С. 49). Глеба убивает ножом, как агнца, собственный повар Горясер; эти именования Бориса и Глеба уподобляют их Христу — Агнцу Небесному. Роль повара-предателя похожа на роль отступника Иуды. Глеб, обращающий слова моления к убийцам, именует себя молодой лозой — виноградной лозой называет себя Иисус Христос (Ин. 15: 1—2).
Повар - убийца святого Глеба в Чтении Нестора уподоблен Иуде: «оканьныи же поваръ <...> уподобися Июде предателю», «оканьнии же ти изнесоше тело святаго» (Revelli G. Monumenti letterari su Boris e Gleb. Литературные памятники о Борисе и Глебе. Genova, 1993. Р. 660-662).
Уподобление убийц князя Иуде и евреям, повинным в распятии Христа, встречается еще в первом памятнике славянской княжеской агиографии — в Первом славянском житии князя Вячеслава Чешского (Востоковской легенде). Ср.: «Да егда възрасте и смысла добы и брат его, тогда дьявол вниде в сердце злых съветник его, яко же иногда в Июду предателя, писано бо есть “Всяк въстаяи на господин свои Июде подобен есть” [цитата из Тим. 1: 8. — А. Р. ]»; «и сотвориша злы и тои съвет неприязнен, яко же и к Пилату събрася на Христа мысляще, тако же и онии злии пси тем ся подобяще, съвещаяся, како быша убити господина своего» (Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. М., 1970. С. 37, 38).
Позднее такое уподобление встречается, например, в Повести об убиении Андрея Боголюбского.
Место убиения Бориса наделяется символическими, а не физическими признаками тесноты, узости благодаря цитате из Псалтири (21: 17): «Обидоша мя пси мнози и уньци тучьни одержаша мя» (Успенский сборник. С. 47).
Слова из 21 псалма о тельцах и псах истолковывались в христианской традиции как прообразование взятия под стражу Христа, тем самым в Сказании указывалось на христоподобие Бориса. В Углицкой лицевой Псалтири 1485 г. к псалму дается такая иллюстрация: «Писание : Юнци тучни одержаша мя. Отверзоша на мя уста своя. Пс. 21. Миниатюра : Между воинами, которых по двое с обеих сторон, стоит священная фигура, с сиянием вокруг головы, над нею надпись: IC. XC. У воинов на голове воловьи рога. Писание : Яко обидоша мя пси мнози. Пс. 21. Миниатюра : Также священная фигура, а по сторонам ее по два воина с песьими головами». Люди с песьими головами изображены и на миниатюре византийской Лобковской (Хлудовской) Псалтири IX в. (Буслаев Ф.И. Древнерусская литература и православное искусство. СПб., 2001. С. 211-212).
На этих изображениях сочетаются вместе элементы означаемого (воины) и означающего (рога, песьи головы). Соответственно, и убийцы Бориса должны, очевидно, восприниматься как не совсем люди. Впрочем, по мнению Л.А. Дурново и М.В. Щепкиной, на миниатюре Хлудовской Псалтири изображены ряженые с собачьими головами-масками (См. комментарий М.В. Щепкиной к воспроизведению иллюстрации в изд.: Щепкина М.В. Миниатюры Хлудовской Псалтыри: Греческий иллюстрированный кодекс IX века / Вст. статья и общ. ред. И.С. Дуйчева. М., 1977. Л. 19об.). Однако для русской традиции лицевых Псалтирей эта семантика иллюстраций к Пс. 21: 19 не могла быть значима: фигуры с собачьими головами должны были восприниматься как псиглавцы, кинокефалы.
Параллель «убийцы святого — псы» воспринята Сказанием о Борисе и Глебе из Псалтири, возможно, через посредство Второго славянского жития князя Вячеслава Чешского (Легенды Никольского). В Легенде Никольского легенде сообщается о судьбе убийц Вячеслава, из коих иные, «пескы лающе, в гласа место скржьчюще зубы, воследующе грызением пескым» (Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. С. 82). Упоминание о брате и инициаторе убийства Вячеслава Болеславе «но и сам брат его, якоже поведают мнози прежнии, часто нападающим нань бесом» (Там же. С. 82). сходно с характеристикой братоубийцы Святополка в Сказании о Борисе и Глебе: «нападе на нь бlсъ» (Успенский сборник. С. 54). Христологическая (в том числе и прежде всего литургическая) символика также роднит Легенду Никольского и Сказание о Борисе и Глебе.
Место, где находится братоубийца Святополк, наделяется коннотациями адского пространства благодаря цитате из Псалтири (Пс. 9: 18): «оканьнии же възвратишася въспять, яко же рече Давыдъ: “Да възвратятся грешници въ адъ”» (Летописная повесть об убиении Бориса и Глеба. - Повесть временных лет / Подг. текста, пер., статьи и коммент. Д.С. Лихачева / Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. Изд. 2-е, испр. и доп. СПб., 1996. (Серия «Литературные памятники»). С. 60); «оканьнии же они убоице възвративъше ся къ посълавъшюуму я. Яко же рече Давыдъ <...>» (Сказание о Борисе и Глебе. - Успенский сборник. С. 53)
Мощи святых оказываются в центре Руси, братоубийца изгоняется на периферию русского пространства (осмысляемого, вероятно, как сакральное). Святополк, потерпев поражение на том самом месте, где был предан смерти Борис, бежит из Русской земли, и его бегство - реализация речения из Книги Притчей Соломоновых (28: 1, 17) о бегстве и скитаниях, на которые обречен нечестивец, даже если он никем не гоним; напоминает рассказ о бегстве Святополка и упоминание о страхе, на который обречен Каин Богом (Быт., гл. 4). Сходно повествование о бегстве Святополка с историей злой смерти нечестивца Антиоха IV («Гордого») Епифана, пустившегося в паническое бегство и мучимого жестокими болями.
На эту параллель между летописной повестью 1019 г. и 2 Книгой Маккавейской (гл. 9) указал Г.М. Барац (Барац Г.М. Собрание трудов по вопросу о еврейском элементе памятниках древне-русской письменности. Берлин, 1924. Т. 2. О составителях «Повести временных лет» и ее источниках, преимущественно еврейских. С. 178). Однако Книги Маккавейские были переведены на славянский язык только в конце XV в. и вошли в состав т. н. Геннадиевской Библии (Алексеев А.А. Текстология славянской Библии. СПб., 1999. С. 197). Описание бегства Святополка могло быть навеяно описанием бегства и смерти Антиоха Епифана в переводной Хронике Георгия Амартола (Кн. 7, гл. 109).
Также история бегства Святополка напоминает историю царя Ирода, изложенную в хронике Георгия Амартола (Карпов А.Ю. Ярослав Мудрый. М., 2001. (Серия «Жизнь замечательных людей»). С. 176—177). А.Ю. Карпов также указал на соответствие повествования о бегстве Святополка Окаянного речению Книги Притчей Соломоновых (28: 1, 17). (См.: Там же. С. 176.)..
Убийца святых Бориса и Глеба умирает «зле» в «пустыне» «межю Чехы и Ляхы» (Успенский сборник. С. 54), то есть как бы в пространственном вакууме, в межграничье, «нигде».
Может быть, когда в начале Чтения о Борисе и Глебе цитируется рассказ Книги Бытия (2: 8), не случайно сохраняется упоминание о насаждении Рая «и насади на востоце породу» (Revelli G. Monumenti letterari su Boris e Gleb Р. 601): Рай (Восток) противопоставлен Западу (области ада), месту смерти Святополка.
А.В. Маркову принадлежит наблюдение, что выражение «межю Чехы и Ляхы» — старинная поговорка, означающая «где-то далеко». Он же указал, что эта поговорка сохранилась в говорах Архангельской губернии (Марков А. В. Поэзия Великого Новгорода и ее остатки в Северной России // Пошана. Харьков, 1908. Т. 18. С. 454). Пример есть в Словаре В.И. Даля. (О толкованиях этого выражения см. также: Ильин Н.Н. Летописная статьях 6523 года и ее источник. М., 1957. С. 43—44, 156; Демин А.С. «Повесть временных лет» // Древнерусская литература: Восприятие Запада в XI — XIV вв. М., 1996. С. 129.)
В реальности Святополк, видимо, умер несколько позже и не в межграничье, а либо в пределах Русской земли, в Берестье, либо в Польше (см. сводку данных об этом и их анализ в кн.: Карпов А.Ю. Ярослав Мудрый. С. 178—179.).
Символический смысл смерти Святополка за пределами Русской земли отмечал Ю.М. Лотман, резюмировавший: «Исход путешествия (пункт прибытия) определяется не географическими (в нашем смысле) обстоятельствами и не намерениями путешествующего, а его нравственным достоинством» (Лотман Ю.М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах. // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. М., 1996.С. 246).)
Трудно сказать, обладает ли земля между двумя католическими странами в Сказании о Борисе и Глебе семантикой земли «грешной». (Окончательное разделение церквей произошло в 1054 г., а Сказание, по-видимому, было написано после этого события; впрочем, известие о смерти Святополка «межю Чехы и Ляхы» могло содержаться в тексте-источнике Сказания.) Подобное восприятие католических земель, Запада отличало культурное сознание Московской Руси, но до XIV в. устойчивое негативное отношение к латинскому Западу, кажется, не было в Древней Руси общепринятым (Флоря Б.Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб., 2004. С. 22; 24—25).
Впрочем, в Сказании могло быть отражено отношение к Западу, свойственное монашеской культуре Древней Руси, а в монашеской среде восприятие «латинских» стран было менее терпимым, чем, например, в княжеских и придворных кругах (См. об этом восприятии: Флоря Б.Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). С. 213.).
Пространственный вакуум, в который исторгнут из Русской земли Святополк, напоминает «злую землю», в которую бежит от лица Господня Каин, совершив братоубийство (ср. параллели «Святополк — Каин» в борисоглебских памятниках). Вот как об этом сказано в переводной «Христианской топографии» Козьмы Индикоплова: «Таче пакы по братоубиении, Каинъ, яко от Бога отгнанъ, яко же пишется, изыде Каинъ от лица Божиа, и вселись въ землю Наидъ, да речетъ, яко изъ гнанъ бысть Каинъ от лица Божиа, и посланъ бысть въ заточение въ землю зъ лу» (Книга нарицаемая Козьма Индикоплов / Изд. подгот. В.Ф. Дубровина. М., 1997. С. 114).
Кроме того, бегство Святополка в «пустыню», видимо, соотнесено с гибелью «в пустыне» императора Юлиана Отступника»: два «боярина», посланные персидским царем, заманили войска Юлиана в пустынную местность: «введоста и в пустую землю и безводнoую»; на протяжении нескольких предложений в рассказе Хроники Иоанна Малалы о злосчастном походе Юлиана, закончившемся смертью нечестивца, убитого святым Меркурием, трижды повторяются лексемы с корнем «пуст-»: дважды «пустыня» и один раз «пустое место» (Истрин В.М. Хроника Иоанна Малалы в славянском переводе. Репринтное издание материалов В. М. Истрина / Подгот. изд., вступ. ст. и приложения М.И. Чернышевой. М., 1994. С. 306—307; этот рассказ есть и в составе Летописца Еллинского и Римского: Летописец Еллинский и Римский. СПб., 1999. Т. 1. Текст. С. 309; аналогичный рассказ присутствует и в Хронике Георгия Амартола (кн. 10, гл. 44, 3). В Сказании и в Чтении Нестора Святополк прямо сравнивается с римским императором.
Н.И. Милютенко на основании сравнения в Сказании и Чтении смерти убитого по воле Божией Юлиана со смертью Святополка, а также сопоставления Святополка с убитым Авимелехом в так называемых «Исторических» паремийных чтениях Борису и Глебу делает вывод, что Святополк был действительно убит (приказ об этом был якобы отдан Ярославом); посредством таких уподоблений древнерусские книжники «намекают» на это. См.: Святые князья-мученики Борис и Глеб / Исследование и подг. текстов Н.И. Милютенко. СПб., 2006. С. 124—133. Это предположение логично, если принимать во внимание интересы победившего Ярослава Мудрого (Ярослав хотел смерти брата и мог отдать приказ о его уничтожении), но не бесспорно, если исходить из данных текстов. Думается, что сравнения Святополка с Авимелехом и Юлианом объясняются желанием подчеркнуть грех (Авимелех также был повинен в истреблении братьев) и нечестивость (параллель с Юлианом) Святополка; в сопоставлении с Юлианом также значима гибель в чужой земле. «Намек» на «внезапную гибель» Святополка мог «появиться» независимо от воли книжников, которые в посредством аналогий с Авимелехом и Юлианом всего лишь стремились трактовать смерть братоубийцы как божественное возмездие, не утверждая при этом, что Святополк был действительно убит.
История гибели Святополка одновременно может быть интерпретирована как реализация строк Псалтири: «Оружие извлекоша грешници, напрягоша лукъ свой състреляти нища и убога, заклати правыя се)рдцемъ. Оружие ихъ внидетъ въ сердца ихъ, и луцы ихъ съкрушатся» (36: 14—15). (Славянский перевод цитируется по Острожской Библии: Библиа, сиречь Книги Ветхаго и Новаго Завета. Острог, 1581. Фототипическое переиздание. М.; Л. 1988. Л. 7 втор. пагинации. В так называемой Елизаветинской Библии, принятой в современной Церкви, этот фрагмент сильнее отличается от цитаты в тексте Сказания.) Эти строки Псалтири цитируются в Сказании о Борисе и Глебе при характеристике умысла Святополка.
Исторжение Святополка из родной земли представлено в Сказании как реализация библейской цитаты: «Оканьнии же они убоице, възвративъшеся къ пославъшюуму я, яко же рече Давыдъ <…>: “оружие звлекоша грешьници, напрягоша лукъ свои заклати правыя сьрдьцьмь, и оружие ихъ вънидеть въ сьрдьца, и лоуци ихъ съкрушаться, яко грешьници погыбноуть” [Пс. 15: 20]. И яко съказаша Святопълку, яко сътворихомъ повеленое тобою: и си слышавъ, възнесеся срьдьцьмь. И събыссться реченое псалмопевцемь Давыдъмь: “Чьто ся хвалиши, сильныи, о зълобе? Безаконие вьсь дьнь неправьду умысли языкъ твои, възлюбилъ еси зълобу паче благостыне, неправьду, неже глаголаати правьду <…>. Сего ради раздрушить тя Богъ до коньца, въстьргнеть тя и преселить тя отъ села твоего и корень твои отъ земля живущихъ” [Пс. 51: 3—7]» (Успенский сборник. С. 53). Святополк, реально , физически исторгнут из родной земли. Он, плод злого корня , противопоставлен роду праведных - Борису, Глебу и их отцу Владимиру. Эта цитата перекликается с цитатой из Псалтири открывающей текст Сказания, говорящей о благословении рода праведных и отнесенной к Владимиру и его сыновьям-страстотерпцам: «”Родъ правыихъ благословиться, рече про рокъ, и семя ихъ въ благословлении будеть” [Пс. 111: 2]. Сице убо бысть малъмь преже сихъ» (Успенский сборник. С. 347). Это речение - лейтмотив Сказания о Борисе и Глебе. Сказание начинается рассказами о смерти трех праведников, а заканчивается описанием гибели грешника. Владимиру, Борису и Глебу смерть отворяет дверь в вечность. Святополка же физическая смерть обрекает на «гибель вечную». Благословенная судьба Бориса и Глеба противопоставлена пути Святополка - пути греха и смерти.
Борис, в противоположность Святополку, в Чтении Нестора замечает, что предпочтет умереть здесь, на Руси, нежели в иной земле; «Борис в “Чтении” Нестора, едва ли не впервые в русской литературе, являет свой патриотизм <…>» (Петрухин В. Я. Древняя Русь: Народ. Князья, Религия. // Из истории русской культуры. М., 2000. Т. 1. (Древняя Русь). С. 178).
Передвижению «персонажей» Сказания о Борисе и Глебе в пространстве по горизонтали, имеющему ценностный символический смысл, соответствует такое же символическое движение по вертикали. Святополк «и муце, и огню предасться. И есть могыла его и до сего дьне, и исходитъ отъ нее смрадъ злыи <...>» (Успенский сборник. С. 55). Злой смрад — знак пребывания души Святополка под землей, в аду. Мотивы панического бегства никем не гонимого грешника и смерти на чужой стороне отсылают к Книге Левит (26: 17), на что указал Г.М. Барац (Барац Г. М. Собрание трудов… Т. 2. С. 179). Вот развернутая цитата из ветхозаветного текста: «<…> и посеете вотще семена ваша, и поядятъ я супостаты ваша <…> и побегнете ни кому ж гонящу васъ <…> И наведу на вы мечь мстяи месть завета <…> и разсыплю вы въ языки <…> и вы будете въ земли врагъ вашихъ <…> И оставльшымся от васъ вложу страхъ въ сердца ихъ въ земли врагъ ихъ, и поженетъ ихъ гласъ листа летяща, и побенутъ яко бежащии от рати, и падутъ ни кимже гоними. <…> И погибнете въ языцехъ <…>» (Левит, 26: 17, 25, 33, 34, 36, 38). Образы семян и бесплодия из этого фрагмента, возможно, тоже проецируются на текст Сказания о Борисе и Глебе: бесплодности семени братоубийцы Святополка противостоит благословение «семени» — рода, потомства Владимира Святого, об избранности этого «семени» говорится цитатой из Псалтири в самом начале текста.
Показательно, что в повествовании Новгородской первой летописи о гибели братоубийцы сказано о дыме, поднимающемся от его могилы: «яже дымъ и до сего дни есть» (Новгородская первая летопись старшего и младшего извода. М.; Л., 1950. С. 175, текст по Комиссионному списку младшего извода). А в нескольких списках Несторова Чтения вместо упоминания о раке («раце»), в которой погребено тело Святополка Окаянного говорится о мраке, в котором он пребывает: «видевши в мраце его» (Revelli G. Monumenti letterari su Boris e Gleb. Genova, 1993. Р. 665, note 11, чтение пяти списков). Это сообщение, по-видимому, вторичное, но показательно как свидетельство осмысления гибели «второго Каина»: это заключение души в аду. Лексема «мрак» появилась в тексте, поскольку она содержит коннотации, связанные с адом. Мрак, окружающий могилу Святополка, контрастирует с огненным столпом над местом погребения святого Глеба. Оба были захоронены в глухих местах, но Глеба Бог прославил, Святополку же воздал, наказав за великое зло.
Злой смрад — знак пребывания души Святополка под землей, в аду. Души же Бориса и Глеба возносятся в небо, к престолу Бога, а их тела, нетленные и не источающие смрада, положены в Вышгороде — городе, в чьей названии присутствует сема «вышина», «высота». Агиограф обыгрывает внутреннюю форму названия «Вышгород», наделяя этот город признаком избранности и славы, связанной со святыми братьями: «Блаженъ поистине и высокъ паче всехъ градъ русьскыихъ и вышии градъ, имыи въ себе таковое скровище, ему же не тъчьнъ ни вьсь миръ. Поистине Вышегородъ наречеся, вышии и превышии городъ всехъ» (Успенский сборник. С. 57). Прославлению Вышгорода предшествует цитата из Евангелия от Матфея (5: 14—15), в которой также сказано о городе, находящемся в высоком месте , на горе : «Яко же рече Господь: Не можеть градъ укрытися врьху горы стоя, ни свеще въжьгъше спудъмь покрывають, нъ на светиле поставляють, да светить тьмьныя”, — тако и <...> си святая постави светити въ мире премногыими чюдесы» (Там же. С. 55-56).
Вероятно, в тексте Сказания о Борисе и Глебе проведена параллель между цитатой из Книги Притч Соломоновых (2: 21; 14: 32) и похвалой городу Вышгороду. Борис перед смертью «помышляаше слово премудрааго Соломона: “правьдьници въ вlкы живуть и отъ Господа мьзда имъ, и строение имъ отъ Вышьняаго”» (Успенский сборник. С. 46). Структура слов «Вышгород» и «Вышний» («Вышьний») похожа: оба содержат один и тот же корень. Обретению блаженства Борисом в вечности (у престола
Вышнего
) соответствует в земном пространстве перенесение мощей страстотерпца в Вышгород, который предстает богоизбранным, святым городом.
© Все права защищены
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 16 (307).
Филология. Искусствоведение. Вып. 78. С. 110-114.
РОЛЬ МОТИВОВ «ПОВЕСТЕЙ О КНЯЖЕСКИХ ПРЕСТУПЛЕНИЯХ»
В КОМПОЗИЦИИ «ЧТЕНИЯ О БОРИСЕ И ГЛЕБЕ»:
К ПРОБЛЕМЕ МЕЖЖАНРОВЫХ ВЗАИМОСВЯЗЕЙ
Проводится жанрово-композиционный анализ «Чтения о Борисе и Глебе», которое рассматривается учеными как характерный образец агиографического жанра. Исследование показало, что в тексте «Чтения» можно выделить ряд мотивов, присущих жанру летописной исторической повести. Также в статье дается определение термина «повести о княжеских преступлениях» и перечисляются мотивы, характерные для этого типа повестей.
Ключевые слова: древнерусская литература, летописание, агиография, историческая по-
весть, «повести о княжеских преступлениях», жанрово-композиционный анализ.
«Чтение о житии и погублении блаженую страстотерпца Бориса и Глеба» (далее - «Чтение») входит в цикл литературных памятников, посвященных описанию гибели братьев Бориса и Глеба, наряду с летописной повестью «Об убиении Борисове» 1015 г. и «Сказанием и страстью и похвалой святую мученику Бориса и Глеба» (далее - «Сказание»). Эта гибель была истолкована русской церковью как мученическая смерть, а Борис с Глебом были первыми официально канонизированными русскими святыми. Культ их имел важное политическое значение для своего времени .
Термин «повести о княжеских преступлениях» был введен Д. С. Лихачевым для характеристики особой разновидности исторической повести в составе русского летописания XI-XIII вв. . В настоящее время употребление этого термина вызывает дискуссии, так как содержательное наполнение его до сих пор четко не определено. А. М. Ранчин считает данный термин вообще неудачным: «.. .Термин “повести о княжеских преступлениях” представляется неудачным даже в качестве метафоры: среди текстов, по отношению к которым употребляется это выражение, есть и такие, в которых нет и речи о преступлениях князя, но описываются преступления против князя.» . Мы в своей работе будем придерживаться концепции Д. С. Лихачева. Однако при этом считаем возможным более широкое понимание термина.
Жанрово-композиционный анализ произведений, традиционно относимых к данному жанровому типу, позволяет сделать вывод о том, что «повести о княжеских преступлениях» - это летописные исторические повести,
жанр, композиция, жанрообразующий мотив,
главными мотивами сюжета которых являются преступления, совершаемые против русских князей, а также русскими князьями друг против друга и против Русской земли в ходе междоусобных войн Х!-ХШ вв. Основная идея «повестей о княжеских преступлениях» оказывается созвучной общей моралистической идее летописи - идее нравственного Суда, ответственности русских князей за судьбы своей земли перед Богом .
Рассуждая о церковно-догматических основаниях канонизации Бориса и Глеба, известный религиозный философ Г. П. Федотов пишет: «Князья Борис и Глеб были первыми святыми, канонизированными Русской Церковью. Святые Борис и Глеб создали на Руси особый, не вполне литургически выявленный чин “страстотерпцев” - самый парадоксальный чин русских святых.» .
Проблема соотношения памятников Бори-со-Глебского цикла издавна обращала на себя внимание исследователей. Так, А. А. Шахматов, Л. Мюллер, датируют «Чтение» 80-ми гг.
XI в. и считают, что его автор имел целью создать текст, который отвечал бы требованиям собственно агиографического жанра. Нестор, автор «Чтения», располагал тем же кругом источников, что и автор «Сказания» . С. А. Бугославский, которому принадлежит наиболее обстоятельное исследование памятников Борисо-Глебского цикла, первоначальным письменным текстом о Борисе и Глебе считает «Летописную повесть», но в более
древнем виде, чем в дошедших до нас списках летописей. «Чтение», считает Бугославский, было написано в период между 1108-1115 гг., и Нестор пользовался текстом «Сказания» .
К изучению произведений Борисо-Глебско-го цикла обращался в своих работах И. П. Еремин . Сопоставление «Сказания» и «Чтения» позволило ему выявить отличие этих текстов. Так, «Сказание о Борисе и Глебе», по его мнению, чрезмерно документализирова-но, перегружено фактами, «историчностью», а образы, созданные в произведении, чересчур материальны, недостаточно одухотворены . «Чтение», напротив, удовлетворяет «самым строгим требованиям классического жития» . И. П. Еремин, анализируя структуру «Чтения», выделил вступление и рассказ о посмертных чудесах, которые соответствуют агиографическому канону. Им постулируется обобщенность созданных Нестором образов Бориса и Глеба как соответствие «Чтения» агиографическому канону .
К вопросу о соотношении текстов БорисоГлебского цикла обращается в своих работах А. М. Ранчин . Он приходит к выводу о существовании двух несохранившихся произведений о Борисе и Глебе: Древнейший летописный свод (на него указывает и А. А. Шахматов) и Житие - неизвестный нам текст (гипотезу о существовании которого выдвигает А. М. Ранчин). А. М. Ранчин отмечает важность произведений о Борисе и Глебе для древнерусской литературы как истоков текстов агиографического характера, посвященных князьям-стра-стотерпцам .
К вопросу о датировке «Чтения» и «Сказания» о Борисе и Глебе обращается А. Н. Ужан-ков. Он указывает на непосредственную связь даты написания житий святых со временем их канонизации. Исследователь приходит к выводу, что «Чтение» было написано Нестором между 1086-1088 гг. к официальной канонизации святых, пришедшейся на время княжения в Киеве Всеволода Ярославича (1078-1093 гг.) .
Целью данной статьи является исследование жанрово-композиционного своеобразия «Чтения» в связи с отражением в его тексте характерных мотивов жанра «повестей о княжеских преступлениях». Репрезентативность цели основывается на тесной взаимосвязи «Чтения» с неоднородным в жанровом отношении анонимным «Сказанием о Борисе и
Глебе» и летописной повестью «Об убиении Борисове», которую, в свою очередь, традиционно относят к жанру «повестей о княжеских преступлениях» .
Обратимся, в первую очередь, к композиции произведения. В тексте «Чтения» можно выделить четыре части: вступление, основную часть, заключение и рассказ о посмертных чудесах. Вступление построено по традиционной житийной схеме . Важным элементом вступления является история крещения Русской земли и современные автору события. Активно используя цитаты из Писания, параллели с героями библейской истории, отсылки к притче о виноградаре , Нестор создает образы Бориса и Глеба в традициях агиографии. Житийной традиции соответствуют и созданные образы, и посмертные чудеса святых.
В основной части произведения можно выделить мотивы, характерные для жанров мирской литературы, в частности, для «повестей о княжеских преступлениях».
Анализ произведений, традиционно относимых исследователями к жанру «повестей о княжеских преступлениях» (летописных повести «Об убиении Борисове» 1015 г., повести об ослеплении Василька Теребовльского 1097 г., повести об убиении Игоря Ольговича 1147 г., повести о клятвопреступлении Владимирки Галицкого 1152 г., повести «Об убиении Андрея Боголюбского» 1175 г. ), привел к выводу о возможности выделить в этом жанре ряд жанрообразующих мотивов . К ним относятся мотив заговора, мотив страха убийц перед преступлением, мотив предупреждения князя об опасности, убийство князя, убийство княжеского любимца, обращение с телом убитого князя, мотив сопротивления князя убийцам. Эти мотивы нашли отражение в «Чтении».
Мотив заговора, который характеризуется соединением элементов исторической повести и агиографии. Преступление совершалось против князя с целью захвата его власти в междоусобной войне Х!-ХШ вв. Но в то же время во всех произведениях данного жанрового типа всегда присутствует упоминание дьявола, по наущению которого и происходит заговор. Например, в «Повести об ослеплении Василька теребовльского»: «...Иприде Святополкъ сДавыдомь Кы-еву, и ради быша людье вси: но токмо дьяволъ печаленъ бяше о любви сей. И влезе сотона в сердце некоторым мужем...» .
В «Чтении» трактовка мотива заговора также носит ярко выраженный агиографический характер: «...Бе бо блаженный (Борис) кро-токъ и смиренъ. Таче же того не терпя врагъ (дьявол). но яко же преже рекохъ. вниде въ сердце брату его. иже бе старей. имя ему Святополкъ. Нача мыслити на праведнаго. Хо-тяше бо оканныи всю страну погубити и вла-дети единъ... » . Как видим, мысль об убийстве брата возникает у Святополка не только по наущению дьявола, который хочет погубить благоверного князя Бориса, но и из вполне мирского желания одному владеть всей Русской землей, то есть агиографический аспект соединяется с историческим. После того, как Святополк узнает об убийстве Бориса, он также хладнокровно посылает убийц к Глебу .
Мотив страха убийц перед преступлением. В «Чтении» убийцы, находясь рядом с шатром князя Бориса, не нападают, пока тот не произносит до конца молитвы: «...Нечестивии же. яко шедшее. не дерзнуша напасти на праведнаго. Не попусти имъ Богъ дондеже конца заутренею...» . В то же время такое поведение убийц, как и убийство князя в несколько этапов, может объясняться тем, что описание преступления носит во многом условный («этикетный») характер .
Мотив предупреждения князя об опасности. Князья знают о готовящемся против них заговоре, но либо не верят, либо не противятся смерти. Этот мотив повторяется в тексте «Чтения» несколько раз. Первый раз Борис получает предупреждение вскоре после того, как узнает о смерти отца: «.Исе неции. пришедъше къ блаженному. възвестиша. яко братъ твои хощеть тя погубити... » . Затем Бориса предупреждают еще раз об опасности, но уже после того, как он отпустил свою дружину .
Убийство князя. Обычно оно происходит в несколько этапов: сначала убийцы ранят князя, при этом думают, что завершили свое преступление, а тот успевает произнести молитву; затем убийцы понимают, что не до конца сделали свое дело и добивают князя. Также происходит и в «Чтении»: «.И они же акы зверие диви нападоша на нь. И внизоша во нь сулици свои... Имьневъ же блаженнаго мертва суща изидоша вонъ. Блаженныи же воскочи. въ оторопе бывъ. изиде изъ шатра. и въздевъ на небо руце. моляшеся... Се же ему рекшю. единъ отъ губитель притекъ оудари въ сердце
его. Итако блаженыи Борисъ предасть душю в руце Божии. Месяца июля въ 24 день...» .
Подробно в «Чтении» описывается и гибель Глеба . Характерно, что посланные Святополком убийцы не сами совершают убийство, а приказывают повару Глеба зарезать своего господина. Такая форма убийства для древнерусского автора, видимо, была особенно символична, ведь неслучайно этот повар сравнивается с Иудой, а Глеб с агнцем непорочным: «...Оканьныи же поваръ не по-ревноваше оному. иже бе палъ на святомъ Борисе. но оуподобися Июде. предателю...» .
Мотив убийства княжеского любимца (слуга, пытаясь защитить своего князя, сам гибнет от рук убийц). Этот мотив в «Чтении» представлен в несколько иной вариации, нежели в летописной «Повести об убиении Борисове» 1015 г. и в анонимном «Сказании о Борисе и Глебе». В «Чтении» говорится об убийстве слуги, но не уточняется, как в других текстах, его имя, не рассказывается о том, что он был княжеским любимцем и том, как с него сняли золотую цепь. «Чтение»: «.И се единъ отъ престоящихъ ему слугъ паде на немъ. Они же и того пронизоша...» . Ср. «Сказание»: «...Бяше же сь родъмь угринъ, имьньмь же Георгии. И бьаше възложилъ на нь гривьну злату, и бь любимъ Борисъмь паче мьры. И ту же и проньзоша... » .
Обращение с телом убитого князя (обычно с телом убитого князя обращаются непочтительно, и только по прошествии некоторого времени князя хоронят с почестями). Тело убитого Глеба бросили в пустынном месте под колоду, оно пролежало там до тех пор, пока князь Ярослав не приказал отыскать его: «...Окань-нии же ти изнесоше тело святого. повергоша в пустыни подъ кладою...» . Убитого Бориса положили в церкви св. Василия в Вышгороде.
Мотив сопротивления князя убийцам, характерный для многих исторических летописных повестей о княжеских преступлениях, отсутствует во всех произведениях БорисоГлебского цикла, так как он противоречит жанровой традиции мартирия, которой в данном случае следует автор. Такое поведение князей должно было усилить их ореол мученичества, ведь они добровольно идут на смерть, полностью полагаясь на волю Бога, тем самым не нарушая ни христианских, ни мирских законов.
Этот ореол мученичества усиливает и тот факт, что у князей-братьев была возможность изменить ход событий, то есть они испытывают искушение сохранить свою жизнь, но побеждают его в себе. Так, воины Бориса говорят ему о своей верности и предлагают ввести его в город; но Борис отвергает такую возможность и отпускает воинов, заботясь об их душах: «...Ни братье моя. ни отчи. Не тако прогневаите господа моего брата. еда како на вы крамолу въздвигнеть. Но оуне есть мне одиному оум-рети. нежели толику душь... » .
Анализируя трактовку авторами БорисоГлебского цикла мотива «непротивления» князей-страстотерпцев, нельзя забывать о том, что «Чтение», анонимное «Сказание» и летописная «Повесть» были первыми памятниками древнерусской литературы, в которых политическое убийство получило такой широкий резонанс и осмыслялось не только как нравственное преступление против человека, но и как преступление против Русской земли. Процитируем Г. П. Федотова: «Легко и соблазнительно увлечься ближайшей морально-политической идеей, которую внушают нам все источники: идеей послушания старшему брату... Мы не знаем, насколько начало старшинства было действенно в княжеской и варяжской дружинной среде в начале XI в. Князь Владимир нарушил его. Св. Борис первый сформулировал его на страницах нашей летописи. Быть может, он не столько вдохновляется традицией, сколько зачинает ее, перенося личные родственные чувства в сферу политических отношений. Совершенно ясно, что добровольная смерть двух сыновей Владимира не могла быть их политическим долгом» .
Исследование позволяет говорить о взаимосвязях летописной Повести 1015 г., анонимного «Сказания» и «Чтения», но определить характер этих взаимосвязей трудно, и подтверждением тому является большое количество высказанных учеными гипотез. Тем не менее, исследование показывает, что в «Чтении» можно выделить ряд мотивов, характерных не для агиографии, а для жанра «повестей о княжеских преступлениях»: мотив заговора, мотив предупреждения князя об опасности, мотив убийства князя, мотив убийства княжеского любимца, мотив обращения с телом князя. Конечно, в «Чтении», в отличие от летописной Повести, исходя из задачи, стоящей перед его автором, эти мотивы «сглаживаются», приобретают агиографическую трактовку.
Объяснить это можно тем, что произведения, посвященные описанию гибели святых братьев, были первыми произведениями, в которых, как отметил Г. П. Федотов, «традиции зачинались». Мы можем говорить именно о традиции, которая реализовывалась в композиции, наборе мотивов, речевых штампов, агиографической стилистике других «повестей о княжеских преступлениях». Так, и в повести об убийстве Игоря Ольговича 1147 г., и в повести «Об убийстве Андрея Боголюбского» 1175 г. будут возникать детали, связанные именно с произведениями Борисо-Глебского цикла. Примером может служить «меч святого Бориса», который заговорщики крадут из спальни Андрея Боголюбского. А в «Чтении» формировалась другая традиция - традиция княжеского жития. Сосуществование жанров друг с другом было одной из основных особенностей жанровой системы древнерусской литературы. Жанры древнерусской литературы находились в отношениях тесной взаимосвязи и иерархической взаимозависимости, что позволяет говорить именно о системе жанров, элементы которой взаимообусловлены друг другом .
Список литературы
1. Данилевский, И. Н. Повесть временных лет: герменевтические основы изучения летописных текстов. М., 2004. 383 с.
2. Еремин, И. П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. 2-е изд., доп. Л., 1987. 327 с.
3. Еремин, И. П. Литература Древней Руси. Этюды и характеристики. М.; Л., 1966. 364 с.
4. Лихачев, Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М. ; Л., 1947. 479 с.
5. Минеева, С. В. История древнерусской литературы: учеб. пособие. Курган, 2002. 115 с.
6. Минеева, С. В. Проблемы комплексного анализа древнерусского агиографического текста. Курган, 1999. 356 с.
7. Повесть временных лет. Сказание о Борисе и Глебе // Памятники литературы Древней Руси: начало русской литературы. XI - начало
XII в. М., 1978. С. 248-254; 278-303.
8. Ранчин, А. М. Вертоград Златословный: древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. М., 2007. 576 с.
9. Ранчин, А. М. Статьи о древнерусской литературе: сб. ст. М., 1999. 195 с.
10.Сказание о Борисе и Глебе // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. I (XI - пер. пол. XIV в.) / отв. ред. Д. С. Лихачев. Л., 1987. С. 398-408.
11.Сочнева, Н. А. Жанрообразующие мотивы «повестей о княжеских преступлениях» в составе древнерусской летописи // Сборник научных трудов аспирантов и соискателей Курганского государственного университета. Вып. XII. Курган, 2010. С. 81-83.
12.Ужанков, А. Н. Святые страстотерпцы Борис и Глеб: к истории канонизации и написания житий // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2000. № 2 (2). С. 28-50.
13.Федотов, Г. П. Святые Древней Руси. М., 1997. С.35-47.
14.Giorgetta Revelli. Monumenti literary su Boris e Gleb. Roma, 1993. Р. 601-691.
Недавно М. Ю. Парамонова, оценивая направленность работ, посвященных почитанию князей-страстотерпцев Бориса и Глеба, резюмировала: «Изучение культа Бориса и Глеба пользовалось приоритетным вниманием в российской медиевистике, отчасти благодаря особенностям соответствующих агиографических источников. Культ стал самым ранним случаем официально установленного почитания святых русского происхождения и породил обширную и богатую литературную традицию. Наиболее выдающиеся российские филологи, текстологи и историки были вовлечены в дискуссии об источниках текстов, принадлежащих к Борисоглебскому циклу. Долгое время проблема происхождения культа обыкновенно сводилась к вопросу о происхождении, датировке и авторстве индивидуальных текстов.
И только в течение последних десятилетий культ начал рассматриваться как сложный феномен, который развивался в системе различных и переплетенных между собой (intricate) факторов, включая христианскую практику почитания святых, дохристианские (или нехристианские) верования и практики, взаимодействие между церковным и светским обществами (communities) и более широкий контекст европейских династических и королевских культов. В связи со специфическим историческим контекстом, в котором культ двух святых князей возник в Киевской Руси, также рождается вопрос о возможных внешних влияниях на этот процесс». В этих строках весьма точно отмечены основные тенденции и линии развития в изучении как почитания святых братьев, так и посвященных им текстов.
Ранчин Андрей Михайлович - Памятники Борисоглебского цикла: текстология, поэтика, религиозно-культурный контекст
М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2017. 512 с.
ISBN 978-5-91244-205-6
Ранчин Андрей Михайлович - Памятники Борисоглебского цикла: текстология, поэтика, религиозно-культурный контекст - Содержание
Предисловие
- Глава первая. К вопросу о текстологии Борисоглебского цикла
- Глава вторая. К вопросу об истории текста летописной повести о Борисе и Глебе
- Глава третья. Сказание и Чтение о Борисе и Глебе в составе Великих Миней Четиих митрополита Макария
- Глава четвертая. Пространственная структура в летописных повестях 1015 и 1019 гг. и в житиях святых Бориса и Глеба
- Глава пятая. Поэтика антитез и повторов в Сказании о Борисе и Глебе
- Глава шестая. К интерпретации историко-богословского введения в Чтении о Борисе и Глебе преподобного Нестора: семантический архетип житий Бориса и Глеба и образцы для почитания
- Глава седьмая. Некоторые наблюдения над функциями реминисценций из Священного Писания в памятниках Борисоглебского цикла
- Глава восьмая. Библейская цитата-топос в Сказании о Борисе и Глебе: традиционное и индивидуальное в древнерусской словесности
- Глава девятая. Об одном странном сравнении в Сказании о Борисе и Глебе
- Глава десятая. Формирование культа святых князей Бориса и Глеба: мотивы канонизации
- Глава одиннадцатая. Памятники Борисоглебского цикла в славянском и западноевропейском контексте: инвариантный сюжет убиения невинного правителя
- Глава двенадцатая. Святость Бориса и Глеба на фоне культов правителей-страстотерпцев: языческие реликты и христианская интерпретация
ПРИЛОЖЕНИЯ
- 1. Святополк Окаянный: установление отцовства
- 2. К вопросам о формировании почитания святых Бориса и Глеба, о времени их канонизации и о достоверности посвященных им текстов
Вместо послесловия
Список сокращений
Библиография
Указатель имен
Ранчин Андрей Михайлович - Памятники Борисоглебского цикла: текстология, поэтика, религиозно-культурный контекст - Вместо послесловия
Как заметил Лермонтов в предисловии ко второму изданию "Героя нашего времени": "Во всякой книге предисловие естьпервая и вместе с тем последняя вещь; оно и служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий».
В моем случае лишним оказывается не предисловие, а послесловие: все, что хотел сказать автор, содержится в главах книги. Делать же какие-либо общие выводы не только излишне, но и преждевременно, ибо изучение памятников Борисоглебского цикла продолжается, а многие заключения автора книги скорее имеют характер осознанных гипотез, нежели претендуют на бесспорную истину. Тем не менее все же выскажу некоторые соображения общего характера.
Текстологическое изучение памятников Борисоглебского цикла приводит меня (не меня первого) к заключению, что взаимоотношения между произведениями, посвященными святым братьям, значительно более сложны, чем простое влияние одних (одного) на другие (другой). Можно предположить, что история сложения этих памятников была более прихотливой и интригующей, чем обычно думается. Каковы были причины этого? Гадательно можно допустить, что это объясняется, например, какими-то политическими причинами, своего рода цензурой, вызванной, к примеру, изначально бытовавшими в не дошедших до нас произведениях упоминаниями о десигнации Бориса отцом, а возможно, и какими-то другими известиями, неблагоприятными для Ярослава Мудрого. (Но точно не известиями о причастности к этой трагедии самого Ярослава; таких известий попросту быть не могло - версия о нем как об убийце одного или обоих братьев несостоятельна.)
Прославление Бориса и Глеба, по-видимому, относится к правлению Ярослава Мудрого, причем не исключено, что ко времени несколько более раннему, чем 1039 г. Почитание Бориса и Глеба сформировалось не как «политический» культ, доминирующими были собственно религиозные мотивы. При этом представление о «вольной жертве» в подражание Христу наслоилось на богатую дохристианскую основу, как это происходило и в случае с культами других правителей или представителей правящих династий, оказавшихся жертвами в борьбе за власть.
Борис и Глеб, несомненно, не воплощают в себе некую чисто русскую святость - подобные святые многочисленны в новокрещеных христианских странах. Однако в их почитании и в их житийных образах есть особый акцент на кротости и готовности с любовью прощать своих врагов. Церковное почитание и трактовка подвига братьев в их житиях осмысляется посредством многочисленных аналогий из Ветхого Завета и, конечно же, в свете христоподобия святых. Подвиг Бориса и Глеба был воспринят на Руси как событие исключительное, равное по своей значимости событиям Священной истории.
При этом летописные и агиографические памятники о братьях-страстотерпцах образуют единую традицию; на латинском Западе, где формировалось почитание невинноубиенных королей и конунгов, историографическая (хроники и саги) и житийная линии далеко не всегда сближались, порой они радикально расходились в оценках и трактовках. Воздействие и крещения, и страстотерпчества Бориса и Глеба на сознание древнерусского правящего слоя оказалось неизмеримо более глубоким, чем аналогичные события в Франкском государстве или в Скандинавии: в Киевской Руси убийства князьями соперников в борьбе за власть после 1015 г. сходят на нет. Таковы некоторые предварительные итоги - выводы, частично совпавшие с тем, что было написано до меня.
