Лекция: Сообщение ученика о сюжете повести «Роковые яйца». Писатель Иван Сергеевич Соколов-Микитов – биография для детей Соль земли соколов микитов скачать для распечатки

Талантливый ученый профессор Персиков открыл луч жиз­ни, усиливающий жизнедеятельность организмов. В совхоз «Крас­ный луч» Смоленской губернии забирают аппарат Персикова, чтобы выращивать гигантских кур. Беда была* в том, что аппарат еще не опробован в лаборатории, да и яйца впопыхах перепутали: вместо куриных прислали яйца пресмыкающихся - змей и рептилий. В «одну прекрасную ночь» в оранжерее совхоза из яиц стали вылупливаться гигантские змеи и ящерицы, которые, пожирая все и всех вокруг, дви­нулись на Москву. Сделался страшный переполох и смятение. Газе­ты разносили ужасающие вести. Озлобленные и испуганные моск­вичи убили на улице профессора Персикова, посчитав его виновником всего происшедшего. Страшное нашествие прекратил неожиданно грянувший мороз, который погубил гигантских гадов.

Вопросы к классу.

1. Зачем понадобился М Булгакову фантастический сюжет?

Фантастика здесь играет другую роль, чем в произведениях А. Беляева. Не научное открытие само по себе интересует автора и читателей, а сатирическое изображение царящих вокруг беспоряд­ков, которое усиливается при помощи фантастического сюжета.

2. Во вполне реальных «Записках юного врача» Булгаков при­думывает название местности, а в фантастической повести, наобо­рот, дает довольно точный адрес - действие происходит в Смоленс­кой губернии. Зачем это ему понадобилось? Или он желал осмеять недостатки жителей именно этой губернии?

Повесть, конечно, имеет обобщающий смысл. А «точный» адрес понадобился для того, чтобы придать характер правдоподобия фантастическому сюжету.

Самостоятельная работа Формулирование вывода для записи в тетрадь «Чем запоминаются произведения М. Булгакова, связанные со Смоленщиной».

Жизнь И.С. Соколова-Микитова. Самые яркие и волнующие воспоминания детства И.С. Соколова-Микитова в его творчестве.

И. С. Соколов-Микитов

В записных книжках Ивана Сергеевича Соколова- Микитова (1892-1979) есть коротенькая запись: “Так памят­но далекое утро, когда разбудили на рассвете в радостный праздничный день: “Погляди - солнце играет”. В то далекое yipo и уходят корни особой солнечной атмосферы шорчества писателя, которому он был верен до конца своей лизни.

Свое физическое и духовное начало Соколов-Микитов (иязывает с деревней. С деревней, с привычным ей кругом дел н забот связывает писатель самые светлые и радостные свои чувства, ей он обязан лучшим в своем характере: “Лучшую пору моей жизни - детство - провел я в деревне. И с этой драгоценной порою связано все, что есть во мне лучшего”.

На формирование человека влияет атмосфера родитель­ского дома, взаимоотношения родителей между собой, ибо и судьбе, вкусах и характере человека огромное значение имеет его детство, влияние людей, среди которых он поспитывался и вырастал”.

“Человеческую жизнь можно сравнить с ручейком, (п рущим начало свое в недрах земли. РуЧейки эти, сливаясь, образуют величественные реки общей человеческой жизни… из светлого родника материнской и отцовской любви им гекал искрящийся ручеек моей жизни”, - записал Соколов- Микитов в своих воспоминаниях. Потом наступает черед первых детских впечатлений будущего писателя, был синий, звучащий ослепительный мир”. Материнское и

■ чцовское тепло и ласка в детском восприятии сливаются с н плом “синего, звучащего ослепительного мира”. С годами

■ руг его открытий и знакомств расширяется, речушка | и ходит за пределы родного дома: перед ним открывается притягательный синий полог леса, голубое бездонное небо,

шая неразгаданных тайн… свет смоленской незатейливой

природы льется в распахнутую душу ребенка. На этой основе | ножнлся и сформировался художественный мир будущего писателя И. С. Соколова-Мшштова.

Родился Иван Сергеевич Соколов-Микитов в лесном \ рочище Осеки, под Калугой, в семье управляющего лесными Vi одьями богатых московских купцов Коншиных - Сергея

I Iiikii гьевича и Марии Ивановны Соколовых. Домик, где и семья управляющего, со всех сторон был окружен

сосновым бором. Над крышей днем и ночью шумели высоми корабельные сосны.

В Калужских Осеках Сергей Никитьевич прожил с семьей всего три года. У него начались неприятности по службе из-за гуманного отношения к “порубщикам”. Хозяин потребовал от своего управляющего более жесткого к ним отношения, на что Сергей Никитьевич согласиться не мог. Неприятности по службе, доводы старшего брата, Ивап;| Ншситьевича, о необходимости иметь свой собственный угол склонили Сергея Никитьевича к переезду на родную Смоленщину. Сложившись, братья купили на родине небольшое имение Кнслово.

В те времена, как и теперь, переезд был делом сложным, да еще на такое большое расстояние. Готовились к нему долго: отбирали, укладывали на подводы имущество, увязывали - все это создавало в доме атмосферу тревожной приподнятости. Ехали на лошадях большаками, проселками, лесами и перелесками. Мальчику открывался большой мир, переливающийся всеми цветами и оттенками радуги. Не удивительно поэтому, что переезд он запомнил на всю жизнь.

Пришлась будущему писателю по душе и тогда еще не тронутая природа Смоленщины, особенно берега полновод­ной и полной неповторимой прелести и очарования реки Угры, на одном из берегов которой располагалось Кнслово. Здесь и прошло детство писателя.

В те времена смоленская деревня еще сохраняла свой старинный быт и уклад. И первые услышанные им слова “были народные яркие слова, первые сказки - народные устные сказки, первая музыка - крестьянские песни, которыми был некогда вдохновлен великий русский композитор Глинка”. В Кислове мальчик почти не разлучался с отцом. Мягкий и добрый по своей натуре, он покорил сына не только родительской любовыо, но н глубокими знаниями природы, любовыо к ней. Сергей Никитьевич, чрезвычайно занятый по службе, свои редкие выходные дни проводил с сыном. Он обязательно брал его с собой на охоту, нередко и в служебные командировки, были и специальные прогулки в природу, во время которых мальчик знакомился с животным и растительным миром родного края.

“После переезда в Кнслово, - напишет Соколов-Мгаси- и>н, я почти не расставался с отцом. Ночью мы спали на Н И (ОЙ постели, днем уходили в залитые солнечным светом Поля, любовались зелеными рощами, в которых встречали нас веселые голоса птиц. Глазами отца я видел раскрывший- (н передо мною величественный мир русской природы, чудесными казались тропинки, широкий простор полей, высокая синева небес с застывшими облаками”.

Пробудившаяся у мальчика любовь к природе родного

I рая под влиянием отца крепла год от года и перерастала в настоятельную потребность общения с ней. Любовь к родному языку, к образной народной речи будущий писатель у наследовал от матери - Марии Ивановны, которая знала неисчислимое множество сказок и поговорок и каждое слово которой было к месту. Читать и писать мальчика научила идова младшего брата его отца, женщина глубоко несчастная, рано потерявшая мужа и единственного сына. Ома владела настоящим художественным даром вырезать и | неить из цветной бумаги детские игрушки. Любовь к детям, по воспоминаниям писателя, у нее была необыкновенной и она щедро дарила ее близким ей людям. В доме Соколовых парило любовное, уважительное отношение между всеми его обитателями.

После окончания начальной школы, в 1902 году, маль­чика определили в Смоленское реальное училище. Свой переезд в Смоленск он переживал тяжело. Привыкший к ьнагодатной тишине деревенской жизни, уюту и теплу 1>одного дома, он попал в довольно шумный и оживленный

I ород, в среду ему совершенно незнакомую Ни крепостная

< I ена - шедевр известного русского а р Хйтект о р а - с а м о у чк и Федора Коня, ни обилие памятников войны 1812 года не могли сгладить в душе мальчика горечь разлуки с родными и ( низкими ему людьми. Определяя свое состояние после переезда в Смоленск, Соколов-Микитов впоследствии ни пишет: “Уже в десять лет впервые круто сломалась моя | ишь”. Настоящей отдушиной для мальчика были | аппкулы. Они заполнялись до отказа: “тут и святочные неревенские гулянья с ряжеными, и катание с гор на нубяиках, и поездки в гости, и домашние праздничные вечера. Впечатлениям не было конца. Но каникулы

пишсь, приходилось возвращаться в Смоленск, в

имосферу казенщины и зубрежки. И впечатлительная

натура мальчика не выдержала отторжения от родной стихии - тяжелая душевная болезнь свалила его в постель. После выздоровления по доносу соученика в его комнате был произведен обыск, и по подозрению в принадлежности к революционным ученическим организациям он бы и исключен из училища с “волчьим билетом”. Это был второй крутой перелом в жизни будущего писателя. Юноши вынужден был вернуться в родную деревню. Жизнь, казались ему, зашла в тупик. От гибели спасли его семья и природа: “От гибели, от обычной печальной судьбы многих отчаявшихся молодых людей спасли меня природа, чуткое! г. и любовь отца, помогавшего мне в трудный час жизип сохранить веру в людей, в себя и в свои силы”.

Целый год провел Соколов-Микитов в родном Кислове, жадно и много читал, пытливо всматривался в жизнь. Спал он под открытым небом, укрывался пропахшим конским потом армяком, с неизменной книжкой под головой. По- прежнему его окружала родная природа, по-прежнему чудесны были теплые летние ночи, по-прежнему его будил до рассвета пчелиный гуд. Хотя и медленно, но наступало выздоровление.

^, В жизни и быте смоленской деревни того времени мно­гое начинало меняться. Долгие зимние вечера кисловские мужики коротали миром, в специально откупленной на всю зиму избе. На вечерних сходках мужики обсуждали все тревожащие деревню вопросы. Постоянным посетителем этих сходок был и Соколов-Микитов. Он внимательно слушал крестьянские речи, запоминал метко сказанное слово, записывал удачные выражения.

В 1910 году юноша отправляется в Петербург, надеясь поступить в какое-нибудь учебное заведение - надо было как-то определяться в жизни. В государственные учебные заведения доступ ему был закрыт из-за “волчьего билета”. Подвернулись частные сельскохозяйственные курсы, и юноше ничего не оставалось, как поступить туда - там не требовалось свидетельство о благонадежности. К этому времени относится знакомство Соколова-Микитова с известным в то время путешественником 3. В. Сватошом, сыгравшим важную роль в судьбе будущего писателя. Сватош, узнав, что юноша занимается сочинительством, познакомил его с известным писателем А. С. Грином, а Грин, в свою очередь познакомил юношу с А. И. Куприным, с

которыми у Соколова-Микитова установились теплые дружеские отношения.

В 1910 году Соколов-Микитов написал сказку “Соль Земли”. Весьма примечательно, что свою творческую деятельность он начинает в жанре сказки. Первое свое произведение начинающий писатель отнес А. М. Ремизову. 1"му сказка понравилась, и он обещал напечатать ее в Олижайшее время в журнале “Заветы”. Но “Заветы” вскоре были закрыты, и произведение Соколова-Микитова увидело свет только в 1916 году" в журнале “Аргус”.

В сказке “Соль земли” Соколов-Микитов поведал о тех. далеких временах, “когда земля была черная, плодоносная, не то что теперь”. И было так до тех пор, пока не нарушен был извечный земной порядок. Нарушил его Лесовик: он у Водяного дочь украл. Начинается враждебное противостоя­ние Леса и Воды - основных экологических элементов извечного обновления жизни. Узнал Водяной, что Лесовик 1-ю дочку украл, рассердился, расходился, посинел весь - и пошла тут сумятица в природе. Хочет Водяной с Лесовиком расправится, но не тут-то было! Увидел Водяной, что не

i овладать ему с Лесовиком, просить стал:

Порешили на том: Лесовик отдаст Водяному дочь, но с непременным обязательством добыть Лесовику Соль Земли. (Созвал Водяной помощников своих старых и малых, но никто не знал, как Соль Земли достать. И только один (юлотяник Яшка вызвался достать Соль Земли. “Есть Земля на земле. Верстами не измерена, шагами не мерена - ни длины, ни ширины. А стоит на той Земле дуб. На дубу два иорона сидят. В них-то и есть Соль Земли”.

Добрался болотяник Яшка до той земли. И уже совсем близко, уже видит дуб, а никак к дубу не подойти - лететь надо. Приметил гнездо ястреба, подобрался к гнезду и стал ждать. Прилетел ястреб в гнездо. Размахнулся болотяник Яшка палкой - вот и крылья. Отодрал он крылья у ястреба, привязал ястребиные крылья лыком себе и очутился на дубу. Сцапал болотяник Яшка воронов, а слезть не может - руки заняты, а надо торопиться. И тогда он одного ворона пустил, а вместо него на дороге поймал черную птицу грача н понес Водяному. Обрадовался Водяной, даже кусочком пиаря наградил болотяника Яшку. Не понял Водяной, что

натура мальчика не выдержала отторжения от родцоП стихии - тяжелая душевная болезнь свалила его в поен м… После выздоровления по доносу соученика в его комнате был произведен обыск, и по подозрению в принадлежности к революционным ученическим организациям он бын исключен из училища с “волчьим билетом”. Это был второй крутой перелом в жизни будущего писателя. Юноши вынужден был вернуться в родную деревню. Жизнь, казалась ему, зашла в тупик. От гибели спасли его семья и природа: “От гибели, от обычной печальной судьбы многих отчаявшихся молодых людей спасли меня природа, чуткость и любовь отца, помогавшего мне в трудный час жизип сохранить веру в людей, в себя и в свои силы”.

Целый год провел Соколов-Микитов в родном Кнслово, жадно и много читал, пытливо всматривался в жизнь. Спал он под открытым небом, укрывался пропахшим конским потом армяком, с неизменной книжкой под головой. По- прежнему его окружала родная природа, по-прежнему чудесны были теплые летние ночи, по-прежнему его будил до рассвета пчелиный гуд. Хотя и медленно, но наступало выздоровление.

В жизни и быте смоленской деревни того времени мно­гое начинало меняться. Долгие зимние вечера кисловские мужики коротали миром, в специально откупленной на всю зиму избе. На вечерних сходках мужики обсуждали все тревожащие деревшо вопросы. Постоянным посетителем этих сходок был и Соколов-Микитов. Он внимательно слушал крестьянские речи, запоминал метко сказанное слово, записывал удачные выражения.

В 1910 году юноша отправляется в Петербург, надеясь поступить в какое-нибудь учебное заведение - надо было как-то определяться в жизни. В государственные учебные заведения доступ ему был закрыт из-за “волчьего билета”. Подвернулись частные сельскохозяйственные курсы, и юноше ничего не оставалось, как поступить туда - там не требовалось свидетельство о благонадежности. К этому времени относится знакомство Соколова-Микитова с известным в то время путешественником 3. В. Сватошем, сыгравшим важную роль в судьбе будущего писателя. Сватош, узнав, что юноша занимается сочинительством, познакомил его с известным писателем А. С. Грином, а Грим, в свою очередь познакомил юношу с А. И. Куприным, с которыми у Соколова-Микитова установились теплые дружеские отношения.

В 1910 году Соколов-Микитов написал сказку “Соль Земли”. Весьма примечательно, что свою творческую деятельность он начинает в жанре сказки. Первое свое произведение начинающий писатель отнес А. М. Ремизову. Гму сказка понравилась, и он обещал напечатать ее в ftнижайшее время в журнале “Заветы”. Но “Заветы” вскоре были закрыты, и произведение Соколова-Микитова увидело спет только в 1916 году в журнале “Аргус”.

В сказке “Соль земли” Соколов-Микитов поведал о тех далеких временах, “когда земля была черная, плодоносная, пето что теперь”. И было так до тех пор, пока не нарушен был извечный земной порядок. Нарушил его Лесовик: он у Водяного дочь украл. Начинается враждебное противостоя­ние Леса и Воды - основных экологических элементов извечного обновления жизни. Узнал Водяной, что Лесовик его дочку украл, рассердился, расходился, посинел весь - и пошла тут сумятица в природе. Хочет Водяной с Лесовиком расправится, но не тут-то было! Увидел Водяной, что не совладать ему с Лесовиком, просить стал:

Отдай, товарищ старинный, дочушку, пожалей меня.

Порешили на том: Лесовик отдаст Водяному дочь, но с непременным обязательством добыть Лесовику Соль Земли. Созвал Водяной помощников своих старых и малых, но инкто не знал, как Соль Земли достать. И только один болотяник Яшка вызвался достать Соль Земли. “Есть Земля па земле. Верстами не измерена, шагами не мерена - ни длины, ни ширины. А стоит на той Земле дуб. На дубу два ворона сидят. В них-то и есть Соль Земли”.

Добрался болотяник Яшка до той земли. И уже совсем близко, уже видит дуб, а никак к дубу не подойти - лететь надо. Приметил гнездо ястреба, подобрался к гнезду и стал пдать. Прилетел ястреб в гнездо. Размахнулся болотяник Яшка палкой - вот и крылья. Отодрал он крылья у ястреба, привязал ястребиные крылья лыком себе и очутился на дубу.

< цапал болотяник Яшка воронов, а слезть не может - руки заняты, а надо торопиться. И тогда он одного ворона нус гил, а вместо него на дороге поймал черную птицу грача н понес Водяному. Обрадовался Водяной, даже кусочком шпаря наградил болотяника Яшку. Не понял Водяной, что

его надул болотяник Яшка. Посадил Водяной птиц в клетку и понес Лесовику.

Получай Соль Земли.

Встретила Водяного дочь - и в ноги отцу.

Батюшка Водяной… хорош был Лесовик со мною… хочу жить у него.

Обрадовался Водяной - давно ему хотелось в дружбе с Лесовиком жить.

Велика была радость в лесу. На радостях чуть было про птиц не забыли, да вспомнила дочка-русалка:

Нынче всем праздник, - и выпустила на волю ворона и черную птицу-грача. А Соль-то Земли в двух воронах заключалась, как одного не стало, побелела земля наполови­ну. Упали высокие деревья, приувяли цветы, не стало вечного дня. Впервые сошла на землю темная ночь. Это ворон вылетает искать своего брата, и его печаль “темная” закрывает солнце, и сходит тогда на землю мрак. Раньше люди не знали ночи и ничего не боялись. Не было страха, не было преступлений, а как стала ночь, под ее темным покровом начались злые дела”. И одно лишь утешение от горя Земли: Лесовик и Водяной в превеликой дружбе живут: даже один без другого жить не может: где вода - там и лес, а где лес повырубят - там и вода усыхает”.

Большой и шумной компанией студенты сельскохозяй­ственных курсов частенько заглядывали в харчевню на Рыбацкой улице. В этой харчевне Соколов-Микитов познакомился с владельцем газеты “Ревельскнй листок” Липпе, который предложил ему стать сотрудником его газеты. Соколов-Микитов охотно согласился, и зимой 1912 года переехал в Ревель на должность секретаря редакции.

На первых порах газетная работа захватила начи­нающего писателя - он много и плодотворно пишет в газету сам - почти в каждом номере “Ревелъского листка” печатаются его передовицы, рассказы, стихи. Вместе с тем Ревель после Петербурга показался молодому человеку глухим захолустьем, а близость моря и ревелъского порта будоражили воображение. Страсть к путешествиям не давала покоя. Знакомый корреспондент “Ревелъского листка”, дьякон церкви Николы Морского, узнав о сграсти Соколова- Микнтова, через связи в военно-морском штабе помог ему устроиться матросом на пароход “Могучий”. На нем и уходит

и свое первое морское плавание Соколов-Микитов. Впечатление от него было потрясающим, оно и утвердило юношу в решении стать моряком и положило начало его: юрским скитаниям.

Трудно, скорее даже невозможно уточнить, что появи­лось раньше у Соколова-Микитова - любовь к природе или

■ грасть к путешествиям/ Да он и сам не может ответить на нот вопрос: “Еще в*г8Йы раннего детства хранил я тайную уверенность увидеть и обойти мир… Воображение с необычной силою переносило меня в далекие страны. Закрыв

I паза, я предавался страстным мечтаниям. И я уже видел себя путешественником, искателем приключений. В этих мечтах нс было ничего житейского. Я мог думать об открытии неведомых земель, о грудах золота и алмазах, страсти к наживе и богатству у меня никогда не было, даже в детских мечтах”.

На пароходах русского торгового флота Соколов- Микитов избороздил почти все моря и океаны, побывал в Турции, Египте, Сирии, Греции, Англии, Италии, Нидерлан­дах, Африке. Он был молод, полон сил и здоровья: “Это было гамое счастливое время моей юношеской жизни, когда я сходился и знакомился с простыми людьми, а сердце мое фепетало от полноты и радости ощущения земных просторов”. И где бы он ни был, куда бы ни забрасывала его ма фосская судьба, он прежде всего интересовался жизнью простых людей труда.

Первая мировая война застала матроса Соколова- Микитова на берегах Эгейского моря. Без единого гроша в кармане бродил он по Халкидонскому полуострову, жил мопахом-отшельником на мраморной горе Старого Афона.

С великим трудом морским путем добирался он до России. Прибыв в Петербург, он поступает на курсы братьев милосердия, с тем чтобы после их окончания отправиться на фронт. В свободное от курсов время много пишет. К 1914 го­лу относятся первые выступления Соколова-Микитова в печати. В литературно-художественном сборнике “Пряник осиротевшим детям” он выступает под двумя фамилиями. Под фамилией Соколов он печатает рассказ “Торопь непшяя”, а под фамилией Мнкитов - “Кукушкины дети”. It 1915 году в сборнике “Современная война в русской по пин” опубликовал два своих стихотворения: “Славянские орлы” (“Над грозной тучей, что легла”) и “Ушли” (“Все глуше стук колес”).

Не закончив курсов, Соколов-Микитов добровольно уходит на фронт. Его назначают санитаром в санитарно­транспортный отряд принцессы Саксен-Альтенбургской. В отряде Соколов-Микитов столкнулся с открытым преда­тельством. Пронемецкое руководство отряда, не стесняясь, потакало явным и тайным немецким агентам. Ясно, что Соколова-Микитова с его обостренным чувством патрио­тизма предательство оскорбляло. И после нескольких стычек с руководством отряда, его отчислили. Новое назначение оказалось удачей - он попал в “Эскадру воздушных кораблей” младшим мотористом на бомбардировщик “Илья Муромец”, командиром которого был земляк Соколова- Микитова, известный в те времена летчик Глеб Васильевич Алехнович. Фронтовая обстановка, личные впечатления давали обильный материал молодому писателю. Он создает несколько рассказов о войне. В одном из них - “С носилка­ми”, показана будничная фронтовая жизнь, неорганизован­ность и неразбериха, от которой страдают простые солдаты, которые “бездумно сидят в окопах без хлеба и без патронов, измученные бесконечными боями и артобстрелами. В рас­сказе “Глебушка”, посвященном Г. В. Алехновичу, Соколов- Микитов с любовыо писал о своем командире: “У Глебушки птичья кровь. Глебушка родился в птичьем гнезде, ему отроду летать написано. Отними у поэта песшо, у Глебушки - летание - и пожухнут оба”.

Соколов-Микитов был одним из первых русских писате­лей на заре воздухоплавания, разрабатывающих в литературе “летный пейзаж”-" Он дал художественное описание земли с высоты птичьего полета, рассказал о необыкновенных ощущениях покорителей неба: “Полет - плавание, только воды нету: смотришь вниз, как смотрел на опрокинутое в зеркальной глади облачное небо. Да ведь я видел все это во сне! Каждый раз меня не оставляло очарование сна, - когда же? Нет, не во сне! Это пробуждение “птичьего” в человеке, дающее ощущение необыкновенного счастья, доисторическое воспоминание о времени, когда и человек на собственных крыльях летал над дремучей землею, покрытой водой и лесами.

После Февральской революции депутатом от фронтови­ков Соколов-Микитов приезжает в Петроград. В столице в

in премя выходят десятки газет разнообразных направле- nnii от большевистской “Правды” и Горьковской “Новой -I н иш” до монархического “Нового времени” и черносотен­ного уличного листка. В городе было пусто. Жители в попках хлеба насущного разъезжались по уездным городам и деревням.

Соколов-Микитов поселился в пустующей квартире на четырнадцатой линии Васильевского острова, рядом с Л. М. Ремизовым. По соседству, на тринадцатой линии, жил М. М. Пришвин. Встречались они ежедневно то у Ремизова, ю у Пришвина. Пришвин работал тогда в газете “Воля народа” и редактировал литературное приложение этой ызеты “Россия в слове”, сотрудничать в котором пригласил п Соколова-Микитова.

В Пришвинском приложении последний опубликовал «Рассказы уездного быта”. В них он поведал “о запущенных г войною полях, обнищании деревень, о безлюдье”. It приложении были опубликованы и другие его рассказы. И этих рассказах и очерках предоктябрьских месяцев Соколов-Микитов отразил, правда, не давая авторской оценки, общественную жизнь и текущую политику России.

11 нее же лиризм его произведений этого времени сам по себе шучал публицистично, отражая черты и характер „межреволюционного безвременья”. В этом впервые и проявилось мастерство писателя Соколова-Микитова: во внешне простой картине жизни показывать социальное содержание, присущее времени.

Соколов-Микитов, как и некоторые другие крупные русские писатели, его современники, не до конца понимал смысл и значение “второй, главной, народной революции 1‘)17 года”. Определенная часть писателей в первые месяцы и даже годы Октябрьской революции, помня беспорядки, попарившиеся с ее приходом, заняли выжидательную позицию. Некоторые не понимали, другие открыто иозмущались приходом большевиков к власти и ратовали за

< пасение Учредительного Собрания, третьи, в том числе и ("околов-Микитов, Пришвин, Шишков, Ремизов полагали, что Октябрьская революция вызвала в стране еще большие беспорядки, смуту и раздражение в народе. Их насторажи­вали и царящий хаос, и анархические настроения возвра­щающихся в родные деревни солдат, разорение деревенских поместий и усадеб. Все это и находило отражение в их произведениях, публиковавшихся в периодической печати от Горьковской “Новой жизни” и газеты социалистоп- ревошоционеров “Воля страны” до монархического “Нового времени”. Так в рассказе “Смута” Соколов-Микитов отразил душевную смуту, смятение деревенского люда в период революционной ломки.

В начале 1818 года Соколов-Микитов демобилизовался и уеХал из Питера на Смоленщину, где учительствовал до весны 1919 года.

Раннее творчество Соколова-Микитова, питавшееся опытом его сложной юношеской судьбы: неизбежными в то время раздумьями о судьбе родины и богатейшей русской культуры, общением с людьми разных цветов кожи и верований, разных социальных и культурных уровней: с матросами, с анатолийскими крестьянами-рыбаками, окопными солдатами, с друзьями - русскими писателями - А. И. Куприным, И. А. Буниным, А. М. Ремизовым, с их нелегко сложившимися в те годы судьбами, с М. Горьким, А. Н. Толстым, М. М. Пришвиным, нашедших свое место в советской литературе, - было как бы преддверием в большую литературу. И не будь этого преддверия, может быть, получился бы совсем иной писатель, по-другому пони­мающий “жизнь мира-лада людского”.

К 1922 году Соколов-Микитов сформировался и как человек, и как писатель. Как человек он являл собой особый тип жизнеповедения, который сложился на основе исконнорусского крестьянского миропонимания и миро­ощущения и которое наиболее полно являло русский национальный характер, а в литературе - особый тип русского писателя, сложившегося на лучших традициях русской классической литературы, для которого характерно обостренное чувство правды, чувство меры и уравновешен­ности, единство мировоззренческой, этической и эстети­ческой сторон писательской деятельности.

А. И. Куприн хорошо понимал, какой писатель в лице Соколова-Микитова входил в русскую литературу. Скупой на похвалы, он, прочитав в ноябрские дни 1917 года рассказы Соколова-Микитова, заметил: “Писать Вы можете, а пожалуй, и хорошо”. А спустя три года он же и расшифро­вал свое понимание писательской манд>ы Соколова- Микитова: “Однажды в печати я заявлю, что очень ценю Ваш писательский дар за яркую изобразительность, iii гинное знание народной жизни, за краткий, живой и правдивый язык. Больше же всего мне нравится, что Вы шпили свой собственный, исключительно Ваш стиль и свою форму: и то и другое не позволит смешать Вас с кем-нибудь. Л >то самоедорогое”.

“Свой собственный, исключительно свой стиль” и форма Соколова-Микитова, тонко подмеченные Д. И. Куприным, и есть творчество как жизнеповедение, при котором каждое писательское слово обеспечено золотым мпасом души и жизненным поступком. И уже в первом ьольшом сборнике его, отредактированном товарищем по чмшрации А. Н.Толстым и вышедшем в Берлине в 1922 году, ж по проступает своеобразная творческая манера писателя. Почти все его произведения, разные по жанру (рассказы, сказки, очерки, зарисовки, миниатюры) и по теме (быт монахов, морские рассказы, былицы о смоленской деревне), помещенные в книгу “Об Афоне, о море, о Фурсике и пр.” подтверждали оценку А. И. Куприна. Эта книга вместе с другими произведениями, печатавшимися в эмигрантской периодике, приносят Соколову-Микитову известность в мигрантских литературных кругах.

Из родных мест Соколова-Микитова снова потянуло | гранствовать. И ранней весной 1919 года, по приглашению юварища и однокашника Гриши Иванова, в качестве уполномоченных “Предпродел Запсевфронта” они в юбетвенной теплушке отправились на юг. Не раз путе­шественники были на волосок от смерти. В Мелитополе они чудом вырвались из рук махновской контрразведки, были в пиону у петлюровцев, а начальник деникинской контрраз­ведки чуть не расстрелял Соколова-Микитова, приняв его за in епта Дыбенко и Коллонтай.

В конце 1920 года на океанском судне “Омск”, загру- | еппом хлопковым семенем, Соколов-Микитов отправился в Англию. В Англии судно было продано, а команда мп горнирована. Прожил там Иван Сергеевич около двух лет,

■ I in алея по ночлежным домам, не имея работы, перебиваясь | нучайиыми заработками.

В 1921 году ему удалось перебраться в Берлин, который “ 1920-е годы был переполнен русскими эмигрантами. Вскоре и Ьерлин из Франции перебрался и А. Н. Толстой. Он помог

< „Колову-Микитову издать в Берлине книгу “Об Афоне, о миро, о Фурсике и пр.”

В 1922 году в Берлин из Советской России приехал М. Горький. К нему, как очевидцу последних событий на Родине, потянулись эмигранты. Вместе с А. Н. Толстым отправился к Горькому и Соколов-Микитов. Во время этой встречи Соколов-Микитов поделился с ним своими планами возвращения на Родину, на что Горький сказал ему так: “В Россию захотел вернуться? Смотри, Иван, большевики тебе пузо вспорют, кишки вынут, гвоздем к столбу приколотют, всю жизнь тебя вокруг столба гонять будут, пока все кишки не вымотают”. И все же Горький обещал ему свое содействие и слово свое сдержал.

Летом 1922 года Соколов-Микитов вернулся на родину

и, устроив свои дела с помощью К. Федина, к которому Горький дал Соколову-Микитову рекомендательное письмо, Иван Сергеевич поспешил на родную Смоленщину. После длительных скитаний жизнь в родительском доме, кругу семьи, показались ему настоящим раем. Дома и жилось хорошо, и работалось легко. Это был самый плодотворный

деревне им были написаны

рассказов о деревне, повести “Чижикова лавра”, “Елень”, “Детство”.

Вставал он обычно далеко до рассвета, наскоро переку­сив и выпив крынку молока, с ружьем за плечами уходил в лес. Там он обдумывал свои творческие планы, охотился, а на обратном пути заходил к знакомым мужикам-охотникам побеседовать и отдохнуть. Охотничьи вылазки перемежались с интенсивной творческой работой.

В 1924 году в Ленинграде при содействии К. Федина вышла книжка Соколова-Микитова “Кузовок”. В 1925 году издание было повторено. В первом издании “Кузовок” имел подзаголовок: “Сказки всех народов”. В собрании сочинений в 4 тт. подзаголовок уже другой: “Сказки для детей”. В 4-томном издании в “Кузовок” вошли сказки и рассказы о природе, написанные специально для детей.

В рассказе “От весны до весны” писатель воспроизводит поэтапное движение, развитие времен года. Заявляет о себе весна цветением вербы: “На огороде распустилась верба: белые пуховки”. С каждым днем все жарче светит солнце, днем с крыш капают капели, тают на солнце длинные сосульки. Под солнцем темнеют зимние дороги, синеет на реках лед. Тает на крышах снег, оголяется земля вокруг деревьев и на пригорках. Ожили, повеселели воробьи,

проводили зиму и рады-радешеньки. Прилетели грачи и и ажно ходят по дорогам. Это первый этап весны, первые ее признаки.

По-своему начинается весна в лесу. “В лесу точно кто-то проснулся, смотрит голубыми глазами. Первый признак начинающейся весны в лесу - обилие запахов, от которых кружится голова. Появляются первые подснежники. 11а березе буреют ветви, наливаются почки и сама береза так наливается соком, что из каждой царапины сочатся прозрачные слезы. Неуловим час пробуждения леса. Первой зеленеет ива, а за нею, отведешь невзначай глаза - весь лес стал зеленым и нежным”.

Небо беззвездно, а ночью так темно, что “не разглядишь п собственных пальцев. В небе слышен свист крыльев перелетных птиц. А весна идет своим ходом, чередом: прогудел жук, задудел над болотом комар. Солнце уже высушило палый прошлогодний лист, забегал по сухому листу хорь, заиграл в небе первый баранчик - бекас, человечьим голосом завопила сова, жалобно откликнулись си зайцы. Взмыл в небо первый зазябший вальдшнеп. И чем увереннее и результативнее поступь весны, тем громче и громче играет глухарь. Поднимается в небо с межи первый жаворонок.

Быстр и неуловим переход ночи в день. Вначале, как окошечки, закрываются звезды, золотится небо, дохнуло предрассветным ветерком, запахло лесной фиалкой. И не успеешь ахнуть - солнце уже взошло. И заиграло лучами, засмеялось. И нет сил сдержаться. И раскрываются цветы, приветствуют солнце.

Наступает красное лето. Первые его признаки - раскры­ваются белые лилии и желтые кувшинки, буйно цветет водяная кашка. Дикая утка выводит своих утят, появляются н летают над водой стрекозы, гудят пчелы, по воде бегают паучки-челночки.

Своей чередой лето гонит в рост траву, в траве лилове­ют колокольчики, пушатся воздушными шарами одуванчи­ки, затрещали кузнечики, а высоко в небе - быстрые ласточки.

Наступает сенокос. Созревает земляника, муравьи

■ гроят дома-муравейники. Закуковала кукушка, прибли­жается макушка лета, омываемая грозовыми дождями.

11 вливается и созревает рожь.

А когда высыпает по опушкам Иван-да-Марья, а паук оплел кусты и деревья паутиной, можно идти в лес за грибами, застучал по сушняку дятел, в лесу свежо и пахуче. И так тихо, что слышно, как падает первый сухой листочек. Начинается жатва. Кончается лето.

Наступает золотая осень. Затяжелели пчелы и не выле­тают из ульев, в садах снимают антоновку. Вступает в свои права ветер-листодер. Холоднеет.

Появляются бабочки-траурницы и осенние крапивницы. Далеко слышна пастушья труба. Наступает время уборки картофеля, капусты, моркови и репы. Запасается на зиму орехами белка, меняет на зиму шубку, строит свой дом под еловой зеленой лапой заяц-беляк, забирается под старый пень хорь-скакун, накрывшись палым листом, заснул Еж Ежович, зарылся в землю крот, лесные мыши и белые ласочки забрались под древесные корни, зарывшись в мох, забрался в берлогу Михайло Михайлович. И только волк бездомен.

Наступает зима. Голые стоят в лесу деревья, а ели и сосны стали еще. зеленее. Много раз большими хлопьями начинает падать снег и, просыпаясь, люди не узнают поля, такой необыкновенный свет светит в окна.

Протянулся через дорогу и скрылся в ельничке заячий разгонистый след. Лисий, строченый, лапка за лапкой, вьется вдоль дороги.

На рябине рассыпались грудастые краснозобые снегири.

По улицам ходит ночью мороз, сине в окнах, кот Васька забрался на печку. Ходит Мороз по двору, постукивает, погромыхивает. Ночь звездная, окна синие, на окнах мороз ледяные цветы нарисовал - никому таких не вырисовать.

Это экономная, но яркая, почти осязаемая, настоящая живопись словом. В родном Кнслове на Смоленщине Соколов-Микитов прожил почти шесть лет, время от времени наезжая в Ленинград по литературным делам. С обостренным интересом присматривался писатель к тому новому, что входило в жизнь и быт деревни после револю­ции.

“Смоленская глухая деревня, - писал Соколов-Мики­тов,- болезненно пережила переходное время. Борьба старого с новым еще продолжалась. Самые нелепые, подчас, смешные и трагические формы принимала эта борьба”/

Впечатления от деревенских наблюдений вламывались в работу над “Морскими рассказами”. Одновременно он начинает работать над рассказами о деревне. При этом необходимо иметь в виду, Соколов-Микитов не принял новые, коллективные формы хозяйствования на земле. Трагедия русского крестьянства обернулась творческой

I рагедией писателя. И если он и писал о деревне, то писал отстраненно, своей подчеркнутой отстраненностью как бы протестуя против всего того, что происходило тогда в деревне. В основном это были рассказы о жизни предрево- нюционной Смоленской деревни или рассказы о деревенских охотниках.

Все свои деревенские рассказы Соколов-Микитов впо­следствии объединил в цикл “На речке Невестнице”. Они не замысловаты по содержанию, но с глубоким подтекстом и настолько поэтичны, что читатель даже при беглом знакомстве с ними испытывает настоящее наслаждение. Вот, например, описание весны в рассказе “Глушаки”.

“Вернулась весна в апреле - хмельная, в зипуне нарас­пашку, прошлась по лугам, опростала из снегов кочки, (гтворила ручьи, синею водою налила овражки.

Трое деревенских мужиков-охотников Тит, Хотей и ветродуй Васька отправились в лес на первую весеннюю охоту. Ночь они проводят в лесу у костра. И как всегда среди охотников, дело не обходится без страшных рассказов. Рассказывает Хотей, как он с барином в бывалые времена охотился на глушаков. Рассказывает и Тит страшную историю, которая приключилась с ним на охоте. И сами рассказчики верят в то, о чем рассказывают.

В рассказах Тита и Хотея, в их описании, в описании леса ясно просматриваются языческие интонации. Вот, например, описание самочувствия Тита в ночном лесу: “Наступал торжественный, напряженный полуночный час. Тит стоял на полянке, окруженной лесом - свой в своем - и долго слушал глубокую наступившую тишину”.

И. С. Соколов-Микитов - один из немногих писателей, и творчестве которого поражает обилие солнца, света и небесной синевы. Особенно много их в “Морских рассказах”.

“Я гляжу на звезды, на море, на зеленую полосу рассвета п говорю себе вслух то, что буду говорить всегда - человеку одна на земле радость: видеть, узнать и полюбить мир”. Имеете с тем “Морские рассказы” полны драматизма.

Их конфликты остры, в них немало трагических ситуаций: уходит любимая женщина от Соколова (“Любовь Соколо­ва”), все свои сбережения проигрывает японец-матрос Танака (“Танакино счастье”), уходит жена от матроса Глухого (“Туман”). Но при всей трагичности, изломанности и тяжести жизни, человек видится писателю всегда человеком, природа - сияющая и лучезарная красота ее и помогает простому человеку всегда оставаться человеком.

В рассказе “Голубые дни” майское голубое небо вызы­вает у матросов светлые воспоминания: “поднимет от работы какой-нибудь из матросов свою светловолосую голову, уставится в голубое и, вспоминая далекую родину, вдруг молвит:

Веселое, братцы, наше село! Земля у нас сахарная, мужики сытые, бабы круглые. Скотинки худой у нас не найдешь”. Герой рассказа - старый матрос Лановенко, настоящий русский богатырь, у которого “силы даже очень много”. Он семерых соленых греков один уложил. А когда Лановенко обнял циркового борца, чтобы бороться с ним, у того “аж косточки заплакали”.

Он один, только благодаря своей богатырской силе, спас пассажиров и экипаж парохода “Константин”, наскочившего на камень и разломившегося. И несмотря на то, что за свой героический подвиг получил “черта лысого и дулю под нос”, Лановенко не озлобился, не зачерственел сердцем, потому что “над морем солнце, счастливый голубой день”.

В рассказе “Медовое сено” Соколов-Микитов излагает по сути своей очень грустную историю болезни и смерти деревенской девушки Тоньки, на долю которой выпала нелегкая судьба. После разорительной поездки в Сибирь за лучшей долей, умер ее отец Федор Сибиряк. Мать ее, Марья, после смерти мужа в самое голодное время нашла в себе мужество и силы - устояла, выжила и детей спасла от голодной смерти, но от нужды и горя оглохла и оглумела. И пришлось Тоньке самой впрягаться в работу. И хотя ни красотой, ни статью, ни хорошим характером бог Тоньку не обидел, но доли не дал, замуж Тонька выйти не смогла беден был вдовий двор.

Надорвалась она в лесу на тяжелой работе - трудилась вровень с мужиками. С тех пор и слегла Тонька в постель, ожидая свой смертный час. Но даже и смертельно больная, Тонька работала: зиму пряла, тянула своими пальцами кудель, чистила картошку. Тонькино жизнеповедение перед смертью - это не жертвенность, не аскетизм (она очень хотела жить), а трезвое понимание простой деревенской девушкой своей ненужности в жизни. Прощаясь с жизнью, она не впадает в отчание, а любуется весенним буйством зелени - теплотой, солнцем, наливающейся в полях рожью и медовым запахом сена.

“Она долго сидела под березами, прощаясь с зеленым, родившим и выкормившим ее миром. А много было в этом сверкающем, счастливом мире такого, как она сама”. Тонька - частица этого земного сверкающего мира. В извеч­ном его круговороте вдет непрерывное обновление: что-то отмирает (а много было в этом сверкающем счастливом мире такого, как она сама) и что-то нарождается. Веселая заливистая песня жаворонка, пронизывающая рассказ, утверждает рождение весны, новой жизни. И в этом рассказе четко просматриваются языческие мотивы.

Вступивший в литературу с деревенской темой, Соко­лов-Микитов и будущее России связывал с развитием деревни и крестьянства. Не деревни вообще, и не кре­стьянства в целом, а с духовно и нравственно здоровыми силами. Воплощают и являются носителями добра и справедливости, по мнению Соколова-Микитова, беднейшие слои, “низы крестьянства”. С ними писатель связывал нравственные основы и скрепы всего общества.

В 1930 годы Соколов-Микитов отошел от деревенской "темы и ушел в путешествия. Правда, какое-то время он работал на дореволюционном деревенском материале. В 1926 году он публикует повесть “Чижиковы лавры”, в 1929 - повесть “Елень”, а в 1931 году - повесть “Детство”, которую он считал главным своим произведением. Помимо картин русской деревни конца прошлого и начала нынешнего века, в ней с поразительной психологической тонкостью показано зарождение, становление, развитие творческой личности.

В эти годы Соколов-Микитов трижды побывал в Арк­тике. Арктические экспедиции “Георгия Седова”, “Малыгина”, “Ломоносова^, вызвали"1 к жизни целую “арктическую” литературу. Была она, в основном, очеркового жанра. Свое, незаемное слово сказал об Арктике и Соколов-Микитов. Ей он посвятил очерковый цикл “Белые берега”. В своих очерках об Арктике ему удалось избежать сложившегося штампа. Прежде всего при изображении Арктики Соколов-Микитов из своей художественной палитры выбросил мрачные краски. Кроме того, он дал понять читателю, что на Севере интересна не экзотика природы, а природа сама по себе, которая может и должна стать такой же обжитой, как и Большая земля.

Страсть Соколова-Микитова к путешествиям, стремле­ние увидеть и полюбить мир неудержимо влекла к новым путешествиям. Пешком, с неизменным ружьем за плечами, он исходил едва" ли не всю страну. Он побывал за Полярным кругом, на Таймырском полуострове, на Земле Франца- Иосифа, у рыбаков и нефтяников Каспия, в Сибири, на Дальнем Востоке, в Астрахани, в Баку, Ленкорани, в единственном в нашей стране месте зимовок - Кызыл-Агаче, на Кольском полуострове, в горах Тянь-Шаня и Кавказа. Этим путешествиям посвящены очерковые циклы: “У синего моря”, “По горам и лесам”, “У края землн”./в них пейзаж становится таким же полноправным героем, как и человек. Зоркость и чуткость писателя к явлениям природы порою просто поразительна. Он, например, слышит, как дышит земля, слышит запах ветра. Пейзаж его очерковых произведений - это живописный портрет нашей страны, созданный настоящим “кудесником слова”, как справедливо назвал Соколова-Микитова Н. И. Рыленков.

И.С. Соколов-Микитов «Медовое сено». Природа и люди Смоленщины в творчестве писателя.

Восемнадцатилетний А. Твардовский познакомился с Иваном Сергеевичем Соколовым-Микитовым в 1928 году в редакции газеты «Рабочий путь» (тот был вдвое старше, ему было 36 лет) и влюбился в него до конца дней, гордился дружбой с ним, восхищался, перепи­сывался, написал о нем одну из лучших своих статей «О родине боль­шой и малой». Следы этой влюбленности в удивительного человека видны в письме, которое стало эпиграфом урока.

Вопрос к классу.

1. Как исповедуется в своей любви поэт?

Он называет Соколова-Микитова милым и мудрым, говорит о любви и уважении к нему, высоко ценит его талант, ум и сердце. Для него Соколов-Микитов - честнейший, красивейший русский че­ловек, в котором поэту все так понятно и дорого, судьба которого не баловала удачами на пути, но не сломила, не подмяла и не подомнет

Сообщение ученика о биографии и творчестве И.С. Соколова- Микитова (по материалам хроники жизни и творчества писателя в книге «Воспоминания об И.С. Соколове-Микитове» - М., 1984. - С.529).

В 1902 году десятилетнего Ивана Соколова-Микитова из по­этических охотничьих приволий, от лесной привычной тишины села Кислово Дорогобужского уезда, где прошло детство, привезли в го­род, украшенный древними годуновскими стенами, Смоленск. Он поступил в реальное училище, открытое в 1877 году (теперь здесь мемориальная доска писателю - ул. Коммунистическая, 4).

Размеренная городская жизнь, ежедневное посещение малоин­тересных занятий показались мальчику настоящей каторгой. Спаса­ясь от однообразия училищной жизни, он увлекается театром, посе­щает городские митинги. Пребывание его в училище совпало с годами Первой русской революции. Городской сад - Блонье, возле которого находилось училище, в 1905 году был местом массовых революци­онных выступлений молодежи. В рядах демонстрантов, с песнями шедших по улицам города, был и Соколов-Микитов. Впоследствии по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям он был с «волчьим билетом» (свидетельство о небла­гонадежности) исключен из реального училища, как потом с юмо­ром скажет, «за тихие успехи и громкое поведение».

Он был молод, жизнь неудержимо влекла к себе. Нанявшись матросом, побывал во многих азиатских, африканских, европейских портах, прошел пешком Старый Афон в Греции, где, сидя на камне, спутник его монах Боголем посвящал его в чудеса и сокрытые тайны святой Афонской горы. Добровольцем ушел на фронт I мировой вой­ны, летал на тяжелом бомбардировщике «Илья Муромец» (до этого он пытался в родном Кислове построить своими силами планер), окон­чил курсы авиамотористов, подружился с летчиком Алехновичем, командиром «Муромца». Учительствовал в 1918 году в родном До­рогобужском уезде. Затем оказался на юге, где чуть не угодил в лапы к петлюровцам, сидел в плену у деникинского генерала Бредова. В 1920 - 22 гг. жил на чужбине: в Англии, затем в Германии. Широка география его поездок в 30 -7 50 годы: Кольский полуостров и Тай­мыр, Тянь-Шань и Каспий, Приуралье и Закавказье, Карелия и Ка­менная степь - Воронежский край, сухой водораздел Волги и Дона. И столь же неутомимой была работа писателя. Источником для со­здания цикла «Морские рассказы» послужили первые морские путе­шествия (1913 -14 гг.) на судах «Меркурий», «Королева Ольга», «Мо­гучий»; плаванье матросом во время гражданской войны на шхуне «Дых^Тйу», а затем на океанском судне «Томск». Материалом для создания книг «Белые берега», «Спасание корабля», «Водолазы» яви­лись многочисленные арктические экспедиции, в которых принимал участие Соколов-Микитов: летом 1929 года он вместе с исследовате­лями Севера был в экспедиции в Ледовитом океане, в 1930 году - на Земле Франца Иосифа, зимой 1931 - 32 гг. - в экспедиции, организо­ванной для спасания корабля «Малыгин», в 1933 году - в Мурманс­ком и Северном краях, участвовал в экспедиции по подъему в Канда­лакшской губе ледокола «Садко», затонувшего в 1916 году.

Читая его книгу «У синего моря», мы пройдем по всему побе­режью Каспийского моря, побываем в Астрахани, на нефтяных про­мыслах Баку, у края знойной пустыни в портовом городе Красновод- ске, и на соленом заливе Кара-Бугаз, и в шумных птичьих заповедниках, куда прилетают на зимовку птицы из наших краев.

Книга путевых очерков «По горам и лесам» перенесет нас в горы Тянь-Шаня и Кавказа, а цикл «У края земли» расскажет о зи­мовщиках Таймыра, природе и людях этого края.

Смоленщина встает со страниц его повестей «Детство», «Елень», рассказов «На теплой земле», «На речке Невестнице», запи­сей давних лет «На своей земле», которые автор называет «былица- ми»; своеобразный язык и предания нашего края нашли отражение в «Озорных сказках» и сборнике рассказов и сказок для детей «Кузо­вок», в воспоминаниях автора.

Иван Сергеевич Соколов-Микитов родился в Осеках Калужской губернии в семье Сергея Никитича Соколова - управляющего лесными угодьями богатых купцов Коншиных. В 1895 годы семья переехала на родину отца в село Кислово Дорогобужского района (ныне - Угранский район Смоленской области).Когда ему исполнилось десять лет отец отвез его в Смоленск, где определил в Смоленское Александровское реальное училище. В училище Соколов-Микитов увлёкся идеями революции. За участие в подпольных революционных кружках Соколов-Микитов был исключён из пятого класса училища. В 1910 Соколов-Микитов уехал в Санкт-Петербург, где стал посещать сельскохозяйственные курсы. В том же году он написал своё первое произведение - сказку «Соль земли». Вскоре Соколов-Микитов понимает, что не имеет склонности к сельскохозяйственной работе, и всё больше начинает увлекаться литературой. Он посещает литературные кружки, знакомится со многими известными писателями Алексеем Ремизовым, Александром Грином, Вячеславом Шишковым, Михаилом Пришвиным, Александром Куприным.Слушайте произведения Ивана Соколов-Микитова для детей школьного возраста.

Во время Второй мировой войны Соколов-Микитов работает в Молотове специальным корреспондентом «Известий». Летом 1945 года возвращается в Ленинград. Начиная с лета 1952 года Соколов-Микитов начинает жить в собственноручно построенном им доме в селе Карачарово Конаковского района. Здесь он пишет бо́льшую часть своих произведений. Его проза выразительна и наглядна прежде всего в тех случаях, когда он придерживается собственного опыта, она слабее, когда писатель передаёт слышанное. В гостях в его «карачаровском» домике бывали писатели Александр Твардовский, Виктор Некрасов, Константин Федин, ВладимирСолоухин, многие художники, журналисты. Умер Соколов-Микитов 20 февраля 1975 года в Москве. По завещанию, урна с его прахом была захоронена на Новом кладбище в Гатчине. В 1983 году на захоронении был установлен памятник, инициатором выступало Гатчинское городское отделение ВООПИиК. Рядом с Иваном Сергеевичем похоронены и его близкие - мать Мария Ивановна Соколова (1870-1939) и дочери Елена (1926-1951) и Лидия (1928-1931)

Иван Сергеевич Соколов-Микитов

На теплой земле

© Соколов-Микитов И. С., наследники, 1954

© Жехова К., предисловие, 1988

© Бастрыкин В., иллюстрации, 1988

© Оформление серии. Издательство «Детская литература», 2005

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

И. С. СОКОЛОВ-МИКИТОВ

Шестьдесят лет активной творческой деятельности в бурном XX столетии, полном стольких событий и потрясений, – таков итог жизни замечательного советского писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова.

Детство его прошло на Смоленщине, с ее милой, истинно русской природой. В те времена в деревне еще сохранялся старинный быт и уклад. Первыми впечатлениями мальчика были праздничные гулянья, деревенские ярмарки. Именно тогда сросся он с родной землей, с ее бессмертной красотой.

Когда Ване исполнилось десять лет, его отдали в реальное училище. К сожалению, это заведение отличалось казенщиной, и учение шло плохо. Весной запахи пробудившейся зелени неудержимо влекли мальчика за Днепр, на его берега, покрывавшиеся нежной дымкой распустившейся листвы.

Из пятого класса училища Соколов-Микитов был исключен «по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям». Поступить с «волчьим билетом» куда-либо было невозможно. Единственным учебным заведением, где не требовалось свидетельства о благонадежности, оказались петербургские частные сельскохозяйственные курсы, куда через год он смог попасть, хотя, как признавался писатель, большого влечения к сельскому хозяйству он не испытывал, как, впрочем, и не испытывал он никогда влечения к оседлости, собственности, домоседству…

Скучные курсовые занятия вскоре оказались не по душе Соколову-Микитову – человеку с беспокойным, неусидчивым характером. Устроившись в Ревеле (ныне Таллин) на пароход торгового флота, он в течение нескольких лет скитался по белу свету. Видел многие города и страны, побывал в европейских, азиатских и африканских портах, близко сошелся с трудовыми людьми.

Первая мировая война застала Соколова-Микитова на чужбине. С большим трудом добрался он из Греции на родину, а потом ушел добровольцем на фронт, летал на первом русском бомбардировщике «Илья Муромец», служил в санитарных отрядах.

В Петрограде встретил Октябрьскую революцию, затаив дыхание слушал в Таврическом дворце выступление В. И. Ленина. В редакции «Новой жизни» познакомился с Максимом Горьким и другими писателями. В эти переломные для страны годы Иван Сергеевич становится профессиональным литератором.

После революции – недолгая работа учителем единой трудовой школы в родных смоленских местах. К этому времени Соколов-Микитов уже опубликовал первые рассказы, замеченные такими мастерами, как И. Бунин и А. Куприн.

«Теплая земля» – так назвал писатель одну из своих первых книг. И более точное, более емкое название найти было бы трудно! Ведь родная русская земля действительно теплая, потому что она согрета теплом человеческого труда и любви.

Ко времени первых полярных экспедиций относятся рассказы Соколова-Микитова о походах флагманов ледокольного флота «Георгий Седов» и «Малыгин», положивших начало освоению Северного морского пути. На одном из островов Северного Ледовитого океана именем Ивана Сергеевича Соколова-Микитова была названа бухта, где он нашел буек погибшей экспедиции Циглера, судьба которой до того момента была неизвестна.

Несколько зим провел Соколов-Микитов на берегах Каспия, путешествовал по Кольскому и Таймырскому полуостровам, Закавказью, горам Тянь-Шаня, Северному и Мурманскому краям. Он бродил по дремучей тайге, видел степь и знойную пустыню, исколесил все Подмосковье. Каждая такая поездка не только обогащала его новыми мыслями и переживаниями, но и запечатлевалась им в новых произведениях.

Сотни рассказов и повестей, очерков и зарисовок подарил людям этот человек доброго таланта. Богатством и щедростью души озарены страницы его книг.

Творчество Соколова-Микитова близко и к аксаковской, и к тургеневской, и к бунинской манере. Однако в его произведениях есть свой особый мир: не стороннее наблюдательство, а живое общение с окружающей жизнью.

Об Иване Сергеевиче в энциклопедии написано: «Русский советский писатель, моряк, путешественник, охотник, этнограф». И хотя дальше стоит точка, но список этот можно было бы продолжить: учитель, революционер, солдат, журналист, полярник.

Книги Соколова-Микитова написаны певучим, богатым и в то же время очень простым языком, тем самым, которому писатель научился еще в детские годы.

В одной из автобиографических заметок он писал: «Я родился и рос в простой трудовой русской семье, среди лесных просторов Смоленщины, чудесной и очень женственной ее природы. Первые услышанные мною слова – были народные яркие слова, первая музыка, которую я услышал, – народные песни, которыми был некогда вдохновлен композитор Глинка».

В поисках новых изобразительных средств писатель еще в двадцатые годы прошлого века обращается к своеобразному жанру кратких (не коротких, а именно кратких) рассказов, которые он удачно окрестил былицами.

Неискушенному читателю эти былицы могут показаться простыми заметками из записной книжки, сделанными на ходу, на память о поразивших его событиях и характерах.

Лучшие образцы таких кратких невыдуманных рассказов мы уже видели у Л. Толстого, И. Бунина, В. Вересаева, М. Пришвина.

Соколов-Микитов в своих былицах идет не только от литературной традиции, но и от народного творчества, от непосредственности устных рассказов.

Для его былиц «Рыжие и вороные», «Себе на гроб», «Страшный карлик», «Разженихи» и других характерна необычайная емкость и меткость речи. Даже в так называемых охотничьих рассказах у него на первом плане человек. Здесь он продолжает лучшие традиции С. Аксакова и И. Тургенева.

Читая небольшие рассказы Соколова-Микитова про смоленские места («На речке Невестнице») или про птичьи зимовья на юге страны («Ленкорань»), невольно проникаешься возвышенными ощущениями и мыслями, чувство восхищения родной природой переходит в нечто другое, более благородное, – в чувство патриотизма.

«Творчество его, имея истоком малую родину (то есть Смоленщину), принадлежит большой Родине, нашей великой земле с ее необъятными просторами, неисчислимыми богатствами и разнообразной красотой – от севера до юга, от Балтики до Тихоокеанского побережья», – говорил о Соколове-Микитове А. Твардовский.

ББК 84.Р7
С59

Издано при финансовой поддержке
Федерального агентства по печати и массовым
коммуникациям в рамках Федеральной целевой
программы "Культура России"

И. С. Соколов-Микитов

"На своей земле": Рассказы и повести / Сост. Н. Н. Старченко. - Смоленск: Маджента, 2006. - С. 400.

ISBN 5-98156-049-5

В книге классика русской литературы XX века И. С. Соколова-Микитова собраны его самые лучшие произведения, написанные на Смоленщине, в д. Кислово.

Технический редактор Е.А. Минина
Компьютерная верстка Е.Н. Касьяненко
Рисунки В.В. Симонов
Корректор Т.А. Быкова
Фото на обложке А.В. Шлыков

Тираж 3000 экз.

(c) Соколов А. С., 2006
(c) Составление. Предисловие Старченко Н.Н.,2006.
(c) Оформление. Издательство "Маджента", 2006.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Всему светлому миру.

Крошечная птичка села на пенёк...
И всё кланяется, всё кланяется.
Всему светлому миру кланяется.
И. Соколов-Микитов.
Из записей "Па своей земле"

Такой книги - избранного сборника произведений классика русской литературы XX века Ивана Сергеевича Соколова-Микитова ещё не было.
Разумеется, и при долгой жизни писателя (1892-1975), и после его земного предела выходили в свет и собрания сочинений, и отдельные сборники повестей и рассказов, по всё же именно такая книга появляется впервые - ибо составлена она по особому принципу, не применявшемуся до сего дня ни редакторами, ни составителями, ни издателями. Здесь получилось счастливое и редкое сочетание: собраны самые лучшие произведения под одним корешком, а написаны они (почти все) тоже под одной крышей, в родном доме писателя.
Я очень волнуюсь, когда пишу эти строки. Перед глазами так и встаёт тот морозный февральский день 2000 года, когда я впервые увидел затерянный в смоленской глуши родной дом Соколова-Микитова. Ехал-то я сюда, в Угранский район (земли эти раньше входили в Дорогобужский уезд), в скромной надежде найти хоть какие-нибудь следы былого пребывания здесь любимого мною писателя, а тут оказалось, что даже целый дом стоит! Правда, целыми-то были только стены да крыша, а в остальном - полный разграб: выдраны двери, рамы со стёклами, разобраны печи, полы дубовые, потолки... Вернувшись в Москву, я выступил с публикациями в нескольких всероссийских периодических изданиях: в "Парламентской газете", в "Литературной России", журналах "Муравейник", "Охота и охотничье хозяйство", альманахе "Охотничий сборник" - хотелось пробудить чувство сопереживания и участия у возможно большего количества читателей, у нашей общественности, призывая, пока не поздно, спасти родной дом замечательного писателя. Не скажу, что сразу был отклик. Приходилось выслушивать и такое: "Да что ты хлопочешь? Это уже полузабытый писатель. Его и в библиотеках сейчас почти не спрашивают..."
Но с этим я никак не мог согласиться. Любовь к творчеству Соколова-Микитова и тревога за судьбу его родного дома приводили меня сюда снова и снова, летом и зимой, весной и осенью. Не раз побывал в деревнях Кислово, Полднево, Мутишино, Кочаны, Латорёво, Выгорь, Бурмакино, Пустошка, Клетки, где ещё теплится жизнь, и па тех местах, где уже исчезли Фурсово, Новая Деревня, Лядищи, Суборь, Круча, Архамоны, Куракино, Желтоухи... Все эти названия часто встречаются в рассказах писателя. Заветной мечтой было побывать на том самом глухарином току за речкой Невестицей, о котором прекрасный рассказ "Глушаки". И это случилось! Удалось даже услышать в сумерках раннего-раннего апрельского утра таинственную, колдовскую глухариную песню. Представьте, глухари там поют до сих пор! И само собой пришло осознание того, что восстановление дома писателя, создание в нём музея, должно идти одновременно с восстановлением для современного читателя истинного значения его незаурядного творчества.
Ведь даже на фоне непостижимо бурного своими трагическими и героическими событиями двадцатого столетия жизненная и творческая судьба И. С. Соколова-Микитова предстаёт как необыкновенно яркая, далеко изобилующая такими всплесками и потрясениями, такими "чугунными поворотами" (его собственное выражение), что хватит на несколько человеческих жизней. Достаточно привести здесь коротко изложенную автобиографию писателя, написанную как раз в один из таких "чугунных поворотов":
"Лет семнадцати впервые ушел в море матросским учеником вокруг Европы.
На другое лето опять потянуло в море. Плавал матросом по александрийской, а когда пришли на Старый Афон, решил остаться. Исходил мраморную Святую гору, был послушником, немалых насмотрелся афонских чудес, - о всём и сказывать неудобно. На Афоне застала война, - пробрался кое-как в Россию, чуть не попал в плен к турками, ничего не писал.
В начале войны собрался добровольцем. Весной пятнадцатого поехал па фронт с санитарным отрядом. Напечатался у Миролюбива в "Ежем[есячном] жур[нале]" и еще кое-где. В шестнадцатом поступил в Эскадру Воздушных кораблей, летал на "Илье Муромце". В эскадре застала революция. За то, что на собрании обложил крепким словом горлана-дурака, был, единогласно избран в председатели Комитета эскадры и послан в Петербургский Совет.
За время революции не произнес ни одной речи.
В Петербурге остался служить во флоте во 2-м Балт[ийском] Фл[отском] Экип[аже] матросом, получал по два фунта хлеба. Там встретил октябрь. Чуть не попал в наряд для разгона Учредилки. Жил с Ремизовым. Когда на Неве стреляла "Аврора", читали вслух у лампы под зеленым абажуром "Заколдованное место". Ночью побежал смотреть к Николаевскому мосту. У моста стоял с ружьем в руках узкоплечий солдатик с надвинутой на лицо папахой. Около солдата собралась кучка пароду, баба, вздыхая, говорила солдатику: "Ох, сердечная, не за свое вы дело взялись!" Солдатик - последний защитник - оказался девочкой и плакал от страха и оттого, что покинули одного.
Зимой в издательстве "Сегодня" вышла первая маленькая книжечка "Засупоня".
Весной, по демобилизации флота, уехал в деревню, работал на земле, слушал мужицкий гуд, писал повесть "Сивый заяц". Осенью поступил в "школьные работники" в единую трудовую школу. Издавал с ребятами "Заячью газету", учил ребят писать и от них учился. Напечатал книжечку "Исток-город". Был окликай "большевиком", а весной выжили, - хозяйка квартирная, Баба-Яга, чтобы извести, выкрала из печи вьюшки.
Первого мая с управделокругвоенкомом Ивановым поехал в "собственной" теплушке на юг, в Божий Свет - опять в матросской бескозырке. В Киеве, в лавочке у вокзала, разом съел восемь французских булок, грек хозяин, глядя на сие, от жалости даже заплакал. Дальше поехали в Крым. Был в матросской армии тов. Дыбенко, занимавшей Крыме "братвой", с "братишками", был у Махна. Никакого участия в гражданской войне не принимал. В начале деникинского наступления уехал в Киев. В Киеве попал "в плен" к Деникину. Два раза сидел в "контрразведке". По указанию артиста Ермолова, едва не был растерзан на у лице и спасся чудом. Пришлось из Киева бежать. Бежал к морю, в Одессу, а попал в Ростов и Крым. Был мобилизован во флот, служил в архиве Черноморского флота. В Крыму претерпел сидение деникинское, слащевское и врангелевское. Весной ушел в сады, копал землю и долбил камень за полтора фунта татарского булыжного хлеба, от зари до зари. Познакомился и сошелся с И. С. Шмелевым, питавшемся ржавой камсой. В Керчи на молу ловил бычков. В мае ушел матросом на шхуне "Дых-тау" в Константинополь. Ходил к Кемелъ-лаше в Чунгулак с углем и живыми баранами, в Евпатрию и Смирну с ячменем. В Константинополе поступил рулевым на океанский пароход Добр[овольного] Фл[ота] "Омск", пришедший из Америки, пошел на нем в Александрию и Англию. Отъелся. В Англии простояли до весны двадцать первого. Весной самозваное "Правление Добр [овального] Флота" пароход кому-то "загнало". За то, что протестовал от лица команды, капитаном Яновским был передан английской полиции, как вредный "большевик", и если бы не заступничество писательницы А. В. Тырковой и ее мужа Г.В. Вильмса, дело кончилось бы худо. Из Англии помощью Божьей пробрался в Германию, пустил корни и впервые принялся писать мало-мальски серьезно.
Иван Микитов. 23 февраля 1922. Далем, близ Берлина".
{mospagebreak heading=Страница 1}

Не может не впечатлять такая несколько рвано, рубленым стилем написанная страничка, где нами не сокращено ни слова. Она даёт несколько зарубок на намять - и к ним мы еще вернёмся, - но сейчас хочется привлечь внимание только к тем трём строчкам, где говорится, что весной пятнадцатого года он поехал на фронт с санитарным отрядом, а в шестнадцатом поступил в эскадру воздушных кораблей, летал на "Илье Муромце V" и что вскоре напечатался в известном тогда всей России "Ежемесячном журнале" В. Е. Миролюбова. Всего три строчки, а сколько они вмещают в себя, какой поистине уникальный жизненный материал, который так и просился на бумагу! У него в ту пору уже был некоторый опыт писательства. "Соль земли" - так называлась сказка, самое первое произведение юного, девятнадцатилетнего Вани Соколова, написанное в 1911 году. Пытливым, любознательным юношей он неутомимо собирал в родной деревне Кислово на Смоленщине народные сказки, поговорки, былицы, а потом умело отбирал самое лучшее из этого богатства - поистине соль земли отчей! Эту его особенность подметил известный писатель А. М. Ремизов, поддержал, помог напечататься. И вот в письмах к Ремизову с фронта Соколов пишет: "Яузнал, что в близком тылу хуже, чем в окопах, - люди хуже. Об войне писать не могу. Нужно мне большой навык иметь - пописывать - или нахрапство. Очень уж люди там необыкновенные. Даром, конечно, виденное не пропадает, душа всё впитывает, и тогда, после войны, если силы хватит, буду рассказывать..." Скромно пишет Соколов, а сам уже примеривается, берёт отсчёт от самого высокого литературного авторитета: "Читал Л.Н. Толстого военные рассказы - плохо, обидно". Чувствуется, что ему самому очень хочется описать увиденное, пережитое! II уже через несколько месяцев, весной 1916 года появляются в периодической российской печати его военные рассказы.
Здесь надо сказать, что первой мировой войне не повезло ни в нашей истории {"империалистическая"), ни в художественной литературе. Мы в России, к сожалению, больше знаем об этой войне из романов Э. Хемингуэя и Э. М. Ремарка. А ведь санитар, потом моторист самого мощного в мире бомбардировщика "Илья Муромец" Иван Соколов значительно раньше и Хемингуэя, и Ремарка написал свои рассказы - он посылал их прямо с фронта (почти на крыле самолёта писал, вернувшись с бомбометания!) в газету "Биржевые ведомости", в журнал "Огонёк", в уже упоминавшийся здесь "Ежемесячный журнал". Эти необыкновенные рассказы, о которых практически ничего не сказано в нашем литературоведении (некоторое освещение этой темы находим лишь is книге М. Н. Левитина1 "Я вижу Россию..."), просто поражают своей художественной зрелостью, умением автора-очевидца в немногих точных словах передать и общую картину, и душевное состояние отдельного человека. За рассказ "Глебушка", опубликованный в газете "Биржевые ведомости", молодой писатель даже получил нагоняй от военного начальства: как это он, простой унтер-офицер, так фамильярно пишет о своем командире, штабс-капитане, известном авиаторе Глебе Васильевиче Алехновиче? Вообще, талантливые рассказы и очерки Ивана Соколова о военных буднях первых русских лётчиков и само его имя уже давно должны быть на самом почётном месте в славной истории российской авиации. И снова с горечью думаешь: все у нас в России из телепередач, фильмов, книг, спектаклей, журналов, газет, да и школьных программ знают о французском писателе-лётчике Антуане де Сент-Экзюпери, а вот про своего русского писателя, первопроходца в военной авиации и самой этой литературной теме (французский писатель летал на военном самолете уже во время второй мировой войны), у нас, за очень малым исключением, даже и не слышали... Надеюсь, что книга эта, ее начальный раздел "ранние рассказы" хотя бы в какой-то степени восполнят этот пробел.
Примечательно, что Иван Соколов, до войны плавая матросом и уже пробуя перо, всё никак не мог написать о море, а тут иная, жестокая реальность войны подтолкнула выплеснуть наружу то, что накопилось внутри. Любопытно, что в рассказах о боевых полётах пет-пет да и проскальзывает морская тема: "Полёт - плавание, только воды нету: смотришь вниз, как смотрел на опрокинутое в зеркальной глади облачное небо". Или в другом месте: "Высь, точно море: заблудишься и концов не отыщешь". Да и сам самолёт "Илья Муромец" молодой писатель сравнивает с воздушным кораблем - и тут тоже, "как в море, каждый у своего дела". Да, "прорвало" именно военными рассказами - и дальше писатель в полную силу занялся своими любимыми темами: теплая земля родины и путешествия по морским просторам. Поэтому самое время перейти к следующему и важнейшему периоду жизни писателя, к следующему разделу книги, к тем произведениям, которые стали потом хрестоматийными. Причем, слово "хрестоматия" здесь не для красного словца. Мы, родившиеся в 1950-е годы, еще застали и наших школах учебники русского языка и литературы, где много приводилось прекрасных образцов русского художественного слова, где наряду с А. Пушкиным, М. Лермонтовым, Н. Гоголем, И. Тургеневым, Л. Толстым, А. Чеховым стояло имя И. Соколова-Микитова.
Рассказы "На речке Невестнице" органично примыкают к концовке первого раздела этой книги. Но это уже другие письма из деревни... Прошло пять лет, Соколов-Микитов многое пережил и повидал - помыкался по белу свету, побывал в вынужденной эмиграции, с великой радостью вернулся летом 1922 года в Россию, в родные смоленские места. Его творческую линию поддержал И. А. Бунин (они познакомились в 1919 году в Одессе), его ободрил высокой оценкой А. И. Куприн, так написавший в письме из Парижа в 1921 году: "Очень ценю Ваш писательский дар, за яркую изобразительность, истинное знание народной жизни, за краткий, живой и правильный язык. Более же всего мне нравится, что Вы нашли свой собственный, исключительно Ваш стиль и свою форму, и то и другое не позволяет смешать Вас с кем-нибудь, а это самое дорогое". Заметим, к слову, что среди присланных Куприну из Берлина рассказов был и "Фурсик". И снова вспомним Л. Н. Толстого - ведь здесь нетрудно заметить новую (после военных рассказов) попытку примериться силами к великому писателю. И, каюсь, мне, выросшему в деревне, ближе по сердцу толстовского "Холстомера" именно проникновенно-грустная история трудолюбивой деревенской лошадки Фурсика.
В раздел "На речке Невестнице" включены самые лучшие рассказы писателя о родной земле, взятые из двух его творческих циклов - "На речке Невестнице" и "На теплой земле". При любовном, но строгом отборе был исключен не только невольный повтор той или иной темы, но даже и отблеск ее. Например, при выборе между повестью "Елень" и рассказом "Найдёнов луг", где прослеживается "волчья тема", предпочтение было отдано небольшому, ёмкому рассказу. Читатель сам убедится: в этом разделе книги что ни рассказ - то шедевр. И это хорошо понимали уже современники писателя. "Еще раз прочел Ваших "Глушаков". Вот вещь замечательная, без изъяна, прекрасная. Вот поэзия настоящая, искусство в настоящем смысле", - писал Соколову-Микитову известный каждому с детства писатель Виталий Бианки. Действительно, мало во всей нашей русской (и мировой) художественной литературе таких гармоничных, неподражаемо естественных в своей интонации и глубоких но смыслу рассказов, где человек и природа - единое целое: "Синий дымившийся лес накрыл их просто и невидно, как свою родню".
Любовь к природе у И. Соколова-Микитова - неотъемлемая часть самой жизни, это не пресловутый "отдых на природе" или современная "гринписовская экология". Характерно его признание: "Бывает так: долго живя вне близкой природы, я как бы перестаю чувствовать движение живой жизни. Все идет мимо, печальными вехами видятся тогда отравляющие нашу жизнь житейские огорчения и заботы".
{mospagebreak heading=Страница 2}

Этой нотой пронизан и такой социальный рассказ, как "Пыль". Это была свежая, даже неожиданная тема для середины 1920-х годов: бывший помещик Алмазов приезжает из города навестить свою деревню. Этот растоптанный, униженный новой властью человек в родных местах, среди милой с детства природы хотя бы на пару дней чувствует себя не таким обездоленным - свидание с родиной хоть немного душевно подлечило его. Не оставят равнодушным сердце читателя и рассказы о трагичной судьбе двух девушек - гимназистки ("Ава") и крестьянки ("Медовое сено"). Их образы - в одном ряду с классическими тургеневскими и бунинскими героинями.
В третий раздел книги вошли "Морские рассказы". И здесь тоже отобрано самое сильное и неповторимое. Из семнадцати привычно публикуемых в этом цикле рассказов взяты только десять. И это та самая "десятка", о которой мечтает любой писатель! И снова поражаешься: как быстро, как творчески продуктивно был создан этот цикл, одновременно с рассказами "местного" содержания. Хороню видно по датам их написания, что создавались они вперемежку - писатель наверняка испытывал от этого и большую радость, и своеобразное отдохновение, переносясь с берегов Невестницы то на африканский берег, то обратно...
Придётся здесь остановиться на одной авторской сноске - в рассказе "Ножи" о "пройдохах-монахах". Не знаю, что побудило писателя написать полтора десятка строк, осуждающих афонских монахов. Хотя какой-то глухой намёк даётся в известной уже читателю одностраничной автобиографии, где он пишет, что был какое-то время послушником на святой горе Афон, сойдя с корабля, где служил матросом. И в записной книжке 1920-х годов неодобрительно отзывается об отдельных опустившихся служителях церкви Дорогобужского уезда. При всём этом писатель, конечно же, никаким богоборцем не был. Уже глубоким стариком, всегда деликатный, он довольно резко оборвал одну посетительницу, рассказывавшую о своей поездке, по ходу которой встретилась "паршивая церквушка" - имелась, очевидно, в виду ее запущенность. По воспоминаниям В. Б. Чернышева, Иван Сергеевич на это сердито отрезал: "Нельзя так говорить. "Паршивых церквушек" не бывает". Так что очень хочется снять эту авторскую сноску к рассказу "Ножи", но и допускать произвол в отношении автора всё же не годится... Оставлено всё, как было.
Единственное, что я себе позволил, помимо тщательного отбора лучших рассказов "морского" цикла, так это поставить рассказ "Матросы" в конце (обычно он стоял почему-то вторым) - как в соответствии с хронологией плаваний Соколова-Микитова, так и в связи с тем, что описываемые в этом рассказе события затем логически продолжаются в повести "Чижикова лавра". Но прежде чем перейти к разделу повестей, хотелось бы еще раз подчеркнуть, что представленные здесь морские рассказы, па мой взгляд, лучшие из всего, что Соколов-Микитов вообще написал на тему путешествий - и морских, и по суше. И здесь, по-видимому, требуется принципиальное уточнение. Дело в том, что вольно или невольно, но усилиями литературоведов и издателей сложился образ Соколова-Микитова прежде всего как неутомимого путешественника, следопыта, полярника и т. д. Но это всё же внешняя, поверхностная характеристика писателя. Очевидно, будет к месту привести такое его письмо с берегов Невестницы: "Внутри себя я решил: или до ко и ц а жить здесь, или, если уезжать - то далеко. В городе жить я не стану". Вынудили уехать далеко, и хоть прописаться пришлось в городе, но по сути, пока были силы, в городе он не жил - всё в дальних путешествиях и экспедициях. Смею утверждать, путешествия эти, после утраты своей малой родины, носили зачастую вынужденный характер - и но желанию убежать из города, и по необходимости па что-то жить, содержать семью, а значит, регулярно ездить по заданию редакций в длительные командировки. И появлялись рассказы и путевые очерки, далеко не равные по силе морским рассказам 1920-х годов (это не раз с горечью признавал и сам писатель, упрекая самого себя, что после Кислова многое написано "за хлеб").
Повесть "Чижикова лавра" - редкое по художественной силе и нравственному чувству произведение о русском человеке, ставшем эмигрантом не но своей воле. Собственно, равного "Чижиковой лавре" в нашем искусстве па тему ностальгии, тоски по родине до сих пор ничего нет, хотя с той поры минула уже не одна волна эмиграции из России: "Очень я скучаю по родине. Бывает, хоть головой о косяк. До того вдруг здешнее станет в противность". Написана повесть от первого лица, это страдающий выдох измученного ностальгией русского человека, жизнь без Родины для которого потеряла всякую ценность. Нетрудно угадать в этом произведении самого автора... Сообщая из Кислова в сентябре 1925 года К. Федину, что скоро закончит "Чижикову лавру", оттеняет ее особенность: "Будет всё по старинке, но из сердца, и не единым словечком не поглумлюсь над человеком". Это был его неизменный творческий и жизненный принцип - не глумиться над человеком (сравните с нынешними преобладающими правами в писательской и журналистской среде!) Да, в самом деле, ни единым словечком не глумился над человеком, но самому приходилось сталкиваться и с недоброжелательством, и с самодурством-глумлением местных властей: то избирательного права лишат, то налог норовят накинуть. Не раз обращался за помощью в Москву, оттуда одергивали ретивых администраторов. Но тучи к лету 1929 года всё более зловеще стали кружить над головой писателя. Аренду не хотели продлевать, уже не помогала и Москва. Надвигалась коллективизация, раскулачивание. Пришлось навсегда оставить родной дом... Обосновались сначала в Гатчине, потом в Ленинграде. "Колхозным трактором Вас переехало..." - горько шутил через много лет А. Т. Твардовский, нежно, по-сыновьи любивший Соколова-Микитова.
Уже много десятков лет покоряет сердце читателя в любом возрасте повесть "Детство". Работа над ней, обдумывание будущих глав, началась, когда Соколов-Микитов уже точно знал, что ему придется покинуть родной дом по решению "тройки" (два голоса против одного...). Писатель как бы спохватился - ведь навеки, навсегда теряет родной дом! Надо успеть удержать, закрепить на бумаге, не дать зарасти травой забвения милые стежки счастливого, безмятежного детства... Скорее всего, само написание повести уже в Гатчине (а потом она несколько раз дополнялась) было спасительным для писателя в то тяжкое время потери родного дома, отчей земли, то есть утраты самого дорогого.
Снова перечитав повесть "Детство" уже именно в этой книге, после произведений, написанных ранее, как-то особенно ясно видишь чистые, незамутненные истоки его таланта, но сути - это самый цвет, самый ник всего лучшего, чего он достиг к тому времени, к 1929 году. Кстати, к своему 37-летию... И что же это, право, за заклятый такой возраст для русских талантов?! Если и не уничтожат физически, так погубят творческую судьбу, выгонят из родного дома...
И вот Иван Сергеевич Соколов-Микитов возвращается. Пусть и через много лет, но к себе домой, на милые берега самых дорогих ему речек Гордоты и Невестницы. Признаться, я немного завидую тем читателям, кто первый раз возьмёт в руки эту восхитительную книгу, обращённую ко всему светлому миру. Не раз кропотливо перечитывая Соколова-Микитова, порой мучительно колеблясь, выбирая лучшее из лучшего, раздумывая над логическим и временным построением изборника, я уже знаю его, как говорится, вдоль и поперёк. Другое дело - впервые открыть книгу и с самой первой страницы быть захваченным удивительной силой художественного слова, народной мудрости и человеческого тепла! А выходит в свет "На своей земле" как раз в то время, когда в возрождённом из небытия доме открывается первый в России музей И. С. Соколова-Микитова. Книга будет служить и живым, ярким, незаменимым путеводителем но родной земле писателя, по окрестностям, но самому дому-музею.
И всё же, как радостно, как светло-очистительно на душе, что Иван Сергеевич Соколов-Микитов возвращается! В свой родной дом, со своей лучшей книгой, написанной, в основном, в этих крепких, смолистых, нетленных стенах...

Николай СТАРЧЕНКО,
кандидат филологических наук,
главный редактор журнала о природе для семейного чтения "Муравейник"

И. Соколов-Микитов

« Соль Земли»

Было это так давно, что не помнят серые валуны и сам седой месяц забыл. Земля была черной, плодоносной, не то что теперь, а на земле росли такие деревья, ну такие цветы. И был вечный день. Раздолье было тогда всякой нечисти. Тешилась, скакала она на воле, и не мешал ей человек веселиться, темную свою исподь показывать. В лесу жил Лесовик - Дубовик, а кожа его, как кора у дуба. Водой Водяной распоряжался. В лесу жили и девушки лесные - лесавки, а в воде - русалки. Сходились они на берегу при месяце в игры играть, пели песни.

Было так до тех пор, пока Лесовик у Водяного дочку не украл. Вот как случилось это.

Играли однажды девушки, лесные лесавки и русалки, а была с ними дочь Водяного - красавица из красавиц. Побежала она в лес, а там Лесовик – цап, цап. Загудело, зашумело - и нету девушки! Схохонулись русалки, а девушки лесные по кустам рассыпались, Водяного боялись, что на них подумает. А Водяной в эту пору сладко похрапывал, по воде пузыри пускал. Разбудили его, горе поведали. Рассердился Водяной – посинел весь, и пошла тут сумятится. Расплескалось озеро, волна, что гора идет, а другая ещё больше догоняет волну.

Лезет Водяной на берег с Лесовиком управиться. Рожа у него синяя - пресиняя, на голове шапка торчит, сплетена из водорослей. Лезет, тростник ломит, за собой дорогу оставляет.

Не видал лес такой бури, много деревьев жизни положили.

Спорил Водяной с Лесовиком старым:

Отдай дочь, не то весь лес размечу!

Горяч, рыло водное, не совладаешь. Я те ткну суком, вода потечет – конец тебе!

Видит Водяной – не совладать ему с лесным дедом, просить принялся.

- Отдай, товарищ старинный, дочушку, пожалей меня, и заплакал. Любил поплакать Водяной.

Ладно, отдам, тока ты мне наперед Соль Земли добудь! Сказал – как не был, только шишки оземь стрекочут.

Созвал Водяной помощников своих – старых и малых, усадил в кружок и рассказал, какую задачу загнул ему Лесовик:

Достань Соль Земли!

А где она есть, кто ж его знает. Один болотяник – Яшкой звать, сидел, сидел, как крикнет:

А я, дядька, знаю, я щас.

И только его и видели, ускакал Соль Земли доставать. Ждут его час, ждут два – нету Яшки, пропал. Заперся водяной, не пьет, не ест, и никого к себе не пускает. Синяя стала в озере вода, а над озером тучи висят. Грустит водяной.

Есть Земля на земле – верстами не измерена, шагами не меряна – ни длины, ни ширины, а стоит на той Земле дуб, на дубу том вороны сидят. У них то и есть Соль Земли.

Прытко бежал болотяник Яшка и прямо к этому самому дубу. И уж совсем близко, уж видит дуб, а никак к дубу не подойти – там земля, верстами не меряна, шагами не измерена – ни длины, ни ширины. Лететь к дубу нужно, а у Яшки крылья - какие ж крылья, а без крыльев не полетишь. Да Яшка не таков. Присмотрел он гнездо ястребиное, да к гнезду ястребиному припал на брюхо, и долго ждать не пришлось – прилетел в гнездо ястреб. Много-ль надо Яшке. Размахнулся палкой – вот тебе и крылья. Крылья задрал, привязал к спине лыком и очутился на дубу.

На дубу два ворона смирнёхонько сидят, не ворохнуться. Сцапал Яшка одного, другого, попробовал слезть, а руки заняты, ухватиться нечем. Пробовал одного в зубы брать – да птица большая, глаза заслоняет. Бился, бился болотяник – ничего у него не выхолит, а день к концу идет. Скоро срок, а нужно ещё до озера бежать. Яшка - чертячья порода хитрая, изворотливая. И придумал Яшка, как из беды выкрутиться.

Одного ворона он пустил, а вместо него поймал на дороге черную птицу – грача и понес к Водяному.

Прибежал Яшка к Водяному, стучится. Обрадовался Водяной - двух воронов принес ему Яшка. Целоваться лезет и сует Яшке в копыто янтарю кусочек. Уж очень доволен и неприметно ему, что надул его Яшка.

Посадил Водяной чудесных птиц в клетку и понес к Лесовику.

Жил Лесовик в хоромах из пней вывороченных, срубленных громом. Богато жил лесовик. Стучится Водяной к Лесовику

Получай Соль Земли!

Глядит Водяной и глазам не верит – выбежала на крыльцо дочь и в ноги, а за ней сам Лесовик.

Батюшка Водяной, не сердись, не пыхти, хорош был Лесовик со мной, пообвыкла я и хочу жить у него.

У Водяного и клетка из рук – ничего сказать не может, давно хотелось ему в мире с Лесовиком жить – и заплакал. Любил Водяной поплакать, - и потекли слезы ручьями весёлыми, говорливыми, и до сей поры текут они под корнями древесными, радостные лесные ручьи.

Велика была в лесу радость, весело шумели могучие сосны, заговорили высокие осины, и сама берёза подняла на этот раз свои плакучие ветви.

На радостях чуть было, про птиц не забыли, да вспомнила дочь - русалка.

Нынче всем праздник! И выпустила на волю ворона и черную птицу грача.

И тут великое приключилось чудо: земля побелела. Побелела земля наполовину и перестала родить, как прежде.

И никто не знал, откуда беда такая. Один знал – плут Яшка. Соль то Земли в двух воронах заключалась, а как одного не стало – побелела земля наполовину, упали высокие деревья, приувяли цветы и не стало вечного дня. Впервые сошла на землю темная ночь.

Это одинокий печальный ворон вылетает искать своего брата, и его печаль темная закрывает солнце, и сходит тогда на землю мрак.

Раньше то люди не знали ночи и ничего не боялись. Не было страха, не было преступлений, а как стала ночь, под её темным покровом начались злые дела.

Летает одинокий ворон, ищет брата – и не находит. Земля, где на дубу живет брат, верстами не измерена, шагами не меряна - ни длины, ни ширины. А если, когда нибудь найдет ворон своего брата, опять засияет над землей яркое солнце, и придет вечный день.

Когда это будет - кто знает, кто скажет. Это не сказать, а вот про то, как Лесовик на Водяного дочке женился - я могу.

Долго тогда веселилось Лесное и Водяное. И такое было веселье, и такая была радость, что самое горе земли всей нипочём показалось. И живут теперь Водяной и Лесовик в превеликой дружбе, и даже один без другого жить не может.

Где вода – там и лес, а где лес повырубят, - там и вода усыхает.

Литература:

1. Драгоценный ларец. Сказки: Ленинград, «Лениздат», 1985, - 384с.