Юлия Высоцкая:
Я с удивлением узнала, что вы настоящий тбилисский грузин. Я думала, вы московский грузин.
Николай Цискаридзе: Я просто из очень хорошей семьи, и родители дали мне правильный русский язык.
Ю.В.: Я жила в Тбилиси недолго, всего два года – с 85-го по 87-й.
Н.Ц.: Вы застали самое хорошее время!
Ю.В.: Да, это было прекрасно!
Н.Ц.: Тбилиси – это Рублевка той местности.
Ю.В.: Да. И там ощущаешь атмосферу невероятной культуры. Я никогда не забуду этих женщин в черных чулках и черных платьях даже летом. Этот стиль сумасшедший во всем, такая элегантность!
Н.Ц.: А в каком районе вы жили?
Ю.В.: В Алисубани, близ горы Махад. Мы жили на Махаде, а в школу нас возили в Тбилиси. А вы?
Н.Ц.: Я вырос в слишком культурной части города, мы жили в Сабуртало, моя мама работала в Ваке, в одной из самых главных школ. Этот район не просто Рублевка или Жуковка, это хлеще, чем Николина гора. Это Горки 1. В этой школе учились дети элиты – тех князей, которым удалось выжить в советское время. Мама тоже была из очень хорошего дома. И ее круг общения составляли или представители древних родов, или богатые евреи и армяне. Это были совсем другие люди – они говорили на многих языках. Никто не делал из этого культа, просто так жили. Многие так или иначе были связаны с богемой – кто-то актер, кто-то режиссер, кто-то народный артист, поэтому мама везде ходила и водила меня с собой. Но меня никто не ориентировал на искусство, меня водили просто для того, чтобы показать мир.
Ю.В.: То есть никто не думал, что все это закончится таким поворотом судьбы?
Н.Ц.: Да, никто на это не рассчитывал. Просто ходили в театр, потому что было принято ходить, это был стиль жизни. Мое воспоминание об этом периоде очень интересное. Я думаю, оно у вас тоже есть: я никогда не видел женщин, сидящих нога на ногу. И до того как я приехал в Москву, я никогда не видел мужчин не в костюмах и мужчин, не встающих, когда женщина поднимается из-за стола, я никогда не видел женщин, перебивающих мужчин. Там соблюдались правила хорошего тона.
Ю.В.: Это прекрасно! А сохранились ли какие-то кулинарные ассоциации с домом, с Тбилиси?
Н.Ц.: В нашем доме традиционную грузинскую еду ели только по праздникам – либо религиозным, либо советским. Моя няня была украинкой, поэтому дома была в основном только украинская кухня – драники, галушки, вареники. И быт тоже был украинским, потому что она сама все вязала, шила и так далее. Она пришла к нам, когда мне было 13 дней, а ей – 70 лет. Она была очень опытным человеком и успевала абсолютно все – стирать, убирать, готовить.
Ю.В.: И смотреть за ребенком!
Н.Ц.: Из детства я очень хорошо помню, как отмечали Новый год. Тбилиси же такой гостеприимный город – мы всем двором выносили друг другу яства, это было принято. Если вы одалживали кому-то кастрюлю, вам никогда не возвращали ее пустой. Такие были обычаи. Я родился 31 декабря, а дети, рожденные в канун Нового года и Рождества, считаются божьими, тем более я поздний ребенок. И у грузин есть такая традиция – им важно, кто первым переступает порог дома после курантов. Меня обычно нагружали большим подносом с мелочью и конфетами, я должен был ходить по соседям, переступать их порог, бросать деньги и конфеты, чтобы у них была удача, деньги и чтобы год вышел сладким. И в каждом доме меня угощали чем-то особенным, традиционной грузинской едой. По тем временам самыми любимыми, конечно, были торты с заварным кремом.
Ю.В.: Действительно, торты лучше нигде не готовят!
Н.Ц.: Да, на Кавказе пекут замечательно! Наверное, это зависит от молока и воды.
Ю.В.: А какие там бисквиты! Однажды я попала в грузинский дом, где хозяйка все делала у меня на глазах в небольшой алюминиевой кастрюльке, но у нее получился такой нежный и мягкий бисквит, выпечки вкуснее я никогда не ела.
Н.Ц.: Да. Кстати, о заварном креме. У нас не пекли эклеры, а делали маленькие пирожные – шу. Они готовились по тому же принципу, что и эклеры, и крем внутри – это нечто невероятное!
Ю.В.: Еще в Тбилиси их называли «пати шу».
Н.Ц.: Точно! То есть из детства из грузинской еды я хорошо помню сладкое. Одна соседка готовила слоеный торт с заварным кремом и свежей клубникой внутри. Это что-то сказочное, я по нему скучаю иногда.
Ю.В.: Я думаю, вам не хватает в Москве еще и солнца.
Н.Ц.: Нет, я не был в этом плане жителем Тбилиси, и ради солнца мне не хотелось там оставаться. Мне Москва всегда нравилась больше. Это удивительно! Наверное, потому что мама всю беременность жила в Москве, но рожать решила в Тбилиси. Но она не любила Москву, ее отсюда эвакуировали в 43-м году. Когда закончилась война, она была уже соображающей девочкой и решила, что не хочет в Москву. Она любила Грузию больше. Даже в то время ей была противна чрезмерная скорость столичной жизни. Ей нравилась спокойная, размеренная, вальяжная грузинская жизнь.
Ю.В.: У вас противоположные чувства?
Н.Ц.: Да, абсолютно. Обычно мы приезжали в Москву исключительно на каникулы. И каждый раз, собираясь домой, я спрашивал у мамы: «Зачем мы туда едем? Здесь же театров больше, музеев больше, а там что мы будем делать?»
Ю.В.: А есть любовь к грузинской еде? Или она прошла, когда вы переехали в Москву? Про себя я не могу сказать, что я люблю что-то одно, я всеядна. Но при этом могу позволить себе есть все, а вам приходится себя ограничивать.
Н.Ц.: Летом мама всегда устраивала поездки по родственникам, которые жили в деревне. Мамина бабушка, например, была из древнего грузинского рода. Деревня, в которой родился Владимир Маяковский, и этот лес, в котором его папа работал лесничим, были приданым маминой бабушки. Когда мы к ним приезжали, их дом уже стал одним из самых бедных и обветшалых. Но там было очень интересно в плане кухни. Мамина бабушка отличалась тягой к врачеванию. У нее был огромный сад с розарием и разными травами. И рядом – целая аллея инжира разных сортов. И плоды были вкусны безумно! К 80-м годам XX столетия деревья стали гигантскими, и съесть урожай было невозможно. Еще я помню изготовление хачапури. Это потрясающая вещь! Деревня та на границе Имеретии с Гурией. Хозяйки брали две глиняные плошки, смазывали их определенным домашним маслом и закрывали ими хачапури, и эта конструкция убиралась в огонь, в печку. Меня завораживали руки маминых теток, которые лепили хачапури, – они все делали так быстро и легко! В переводе хачапури – хлеб с творогом. То есть на самом деле это творожное блюдо, но творог здесь – это свежий сыр, молодой. И вкус от этой глины, от этого огня, этого сыра – никогда и нигде в своей жизни я не ел ничего вкуснее.
Ю.В.: Как вы вкусно рассказываете!
Н.Ц.: Еще помню интересную грузинскую традицию: нельзя есть животное, рыбу или птицу, убитых женской рукой. Был смешной случай. Дома не было больше никого мужского пола, а надо было забить несколько кур. Женщины знали, что им это делать нельзя и надо дать топор ребенку и его рукой это сделать. Меня уговаривали забить одну индюшку и несколько кур, убеждая, что без головы птица побежит. И меня на это купили. И когда первая побежала, меня это так восхитило, что я с удовольствием сделал все остальное и даже попросил: «Давайте еще!» Это понятно: мне было всего лет пять.
Ю.В.: Какие хитрые женщины! А что готовила мама?
Н.Ц.: Моя мама не умела готовить вообще. Для нее даже пожарить картошку являлось чем-то сверхъестественным. Она была другого сословия, у нас в доме всегда был кто-то, кто готовил. Но грузинские блюда – сациви, лобио, чахохбили – она всегда делала сама. А как именно, объяснить не могла. Но получалось очень вкусно. Она не могла сварить борщ или макароны, но грузинскую еду готовила прекрасно. Работала природа.
Ю.В.: А как вы себя чувствовали в Москве? Мне кажется, человек, который привык к той еде, к тем помидорам, зелени, сыру, здесь первое время чувствует себя плохо.
Н.Ц.: Я тоскую только по воде. Когда был в Тбилиси, я поехал в гости. Мне предлагали разнообразные соки, а я им сказал: «Вы что, с ума сошли! Воду из-под крана, и срочно!» Я пил только воду из-под крана. Она там удивительная.
Ю.В.: Там очень хорошая вода, это правда. Скажите, а вы какую-нибудь диету соблюдаете?
Н.Ц.: Конечно! Летом я попробовал метод Пьера Дюкана и понял, что это самое эффективное средство. Еще мне помогает раздельное питание. До 30 лет я не знал, что такое диета. Потом в организме человека начинаются какие-то процессы – хочешь не хочешь, но ты полнеешь.
Ю.В.: Раздельное питание – это так скучно, но что делать, если надо.
Н.Ц.: Я знаю одно: в тот момент, когда прекратятся танцы, никто меня не убедит худеть. Ничто меня не заставит, даже любовь!
Ю.В.: И правильно! А вы сами готовите?
Н.Ц.: Нет, но я умею. В детстве няня учила меня всему: и готовить, и шить, и гладить, и стирать, и строгать, и красить, и пользоваться дрелью. Так полагалось. Главная героиня фильма «Римские каникулы» говорила: «Меня научили всему, просто мне не приходится это применять». Я готовить к тому же и не люблю. Все-таки готовка – это священнодействие, и если человек не обладает какой-то экстрасенсорикой в этом плане, то даже простые макароны не получатся.
Ю.В.: А в течение дня есть какие-то предпочтения? Например, утренняя чашечка кофе?
Н.Ц.: Нет, но есть одно главное по жизни: я мясоед. А еще с какого-то момента, тоже, кстати, с 30 лет, я полюбил крепкие напитки. Раньше я не переваривал алкоголь, а пиво не пил лет до двадцати пяти. Я вообще считал, что на пиво накручивают волосы, помните такое?
Ю.В.: Конечно! (Смеется.)
Н.Ц.: У меня запах пива ассоциировался с прической. И я не представлял, как можно пить водку, это же отрава. И вдруг как-то зимой, когда было очень холодно, я ехал и думал: «Как хочется водки!» Так я и начал спокойно пить и виски, и водку. Правда, летом, конечно, не могу. У грузин еще важно то, что мальчиков за стол сажают с раннего детства и дают молодое вино. Такая традиция была и у нас в доме. Днем, после первого блюда, мне всегда давали маленький бокал красного вина. Преследовалось несколько целей: полезно для крови и чтобы ребенок хорошо спал после обеда. А третья цель – лишить детей запретного плода. Нет тяги попробовать это где-то в подъезде.
Ю.В.: Отличная традиция! А есть ли у вас все-таки запретный плод? Что вы будете есть, когда вам не надо будет худеть?
Н.Ц.: Моя самая любимая еда – это жареная картошка с белым хлебом. В 90-е годы, когда в Москве ничего не было, мама где-то доставала вырезку и делала из нее котлетки, я это отодвигал и говорил, что хочу картошку жареную. А мне было 16–17 лет, организму требовалось мясо. И мама говорила: «Никочка, понимаешь, картошка – это крахмал. А от крахмала только воротнички стоят».
Ю.В.: Гениально!
Н.Ц.: Вспомнил, что в начальной школе был такой предмет – природоведение. И как-то нам рассказывали про цингу. На картинке был изображен ребенок без зубов и весь в прыщах. Нам сказали, что такое бывает у детей на Cевере, потому что им не хватает зелени. С тех пор я зелень просто обожаю!
Ю.В.: Здорово! А как сейчас себя ограничиваете?
Н.Ц.: Просто не ем вечерами. Как говорила Майя Михайловна Плисецкая, чтобы похудеть, надо просто не жрать. Летом стараюсь не есть уже после четырех дня, потому что пухну от воды и фруктов. К слову, я весь летний отпуск провожу на юге Франции, чтобы уберечь себя от московских соблазнов.
Ю.В.: Ничего себе! А вы круассаны не любите?
Н.Ц.: Нет.
Ю.В.: Какой вы счастливый человек! Вам повезло.
Н.Ц.: Зато я не могу пройти мимо мильфея или тирамису!
Ю.В.: А просто хлеб с маслом? Французский хлеб с французским маслом – это же нечто невероятное! Вот где соблазны!
Н.Ц.: Да, и это вкусно везде, в любой забегаловке. Я могу это есть тоннами. Приходишь в самую простую забегаловку съесть тартар, а перед тобой ставят эту корзинку с хлебом – и все, ты потерян.
Ю.В.: Обожаю гурманские разговоры! Знаете, как французы или итальянцы делают? Они садятся за стол и говорят, что они сейчас будут есть, во время еды рассказывают, что они еще ели на схожую тему, а в конце планируют, куда пойдут есть в следующий раз.
Н.Ц.: Так как моя бабушка по папе – француженка, мне очень близка французская кухня.
Ю.В.: Кстати, про путешествия. Где вам больше всего нравится есть?
Н.Ц.: Из-за гастролей я объездил очень много мест и везде стараюсь есть местную еду.
Ю.В.: И какие места покорили вас навсегда?
Н.Ц.: Первая моя страна – Япония. Я туда попал, когда мне было 16 лет, в 90-м году. Конечно, в Москве уже был в то время японский ресторан, но не для нас, не для простых людей. И в Японии я впервые попробовал сашими, сукияки, шабу-шабу. Благодаря моей профессии меня водили к самым главным сушистам, в самые серьезные рестораны, к тем поварам, которые готовят для императорской семьи. Мало того, мне позволяли с ними делать суши. У меня особенная любовь к этой кухне.
Ю.В.: А в Европе есть любимое место?
Н.Ц.: Так как я люблю мясо, мне близка немецкая простая еда – колбаски, сосиски. И все это с местной квашеной капустой. Но для меня главная кухня – украинская.
Ю.В.: Благодаря няне, конечно.
Н.Ц.: Киев – это один из самых моих любимых городов. Все, что связано с простой украинской кухней, мною любимо. Кровяная колбаса – чудесно, а суп из боровиков, который подается в хлебе! Белорусская и литовская кухни – это почти то же самое, поэтому я и их люблю.
Ю.В.: Да уж, можно ум отъесть, как говорится.
Н.Ц.: В поездках я бывал во многих мишленовских ресторанах. Не могу сказать, что меня это потрясло, кроме одного места. В Париже, на площади Мадлен есть ресторан небольшой, куда надо записываться. Там я ел один из самых вкусных французских изысков – что-то невероятно нежное с лисичками.
Ю.В.: А как вы отдыхаете?
Н.Ц.: Самое прекрасное – я думаю, это актуально для всех людей, которые много работают, – иметь возможность пойти туда, куда тебе в эту секунду хочется, а не жить по графику.
Ю.В.: Такое, наверное, редко-редко бывает?
Н.Ц.: Да.
Ю.В.: И слава богу!
Н.Ц.: С одной стороны, востребованность – вещь необходимая, а с другой – когда оглядываешься, все время думаешь: а что такое жизнь?
Ю.В.: Антон Павлович Чехов как-то написал жене: «Ты меня спрашиваешь, что такое жизнь, а я у тебя спрашиваю, что такое морковка. Морковка – это морковка, а жизнь – это жизнь».
Н.Ц.: Как просто и как точно!
Бенефис балет
В Большом театре с аншлагом прошел бенефис Николая Цискаридзе — самого знаменитого танцовщика России. ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА стала свидетельницей его торжества.
Бенефисы дают в трех случаях: в знак прощания с публикой, для констатации своего исключительного положения и для привлечения к себе внимания. В последней ситуации они обычно устраиваются вне театра самими артистами, не удовлетворенными своей карьерой или репертуаром (характерный пример — Анастасия Волочкова). В самом же Большом бенефисы редки, в XXI веке состоялось лишь три: Светланы Захаровой (по причине ее особого статуса), Галины Степаненко (за выслугу лет) и вот теперь Николая Цискаридзе, единственного танцовщика, чья популярность вышла далеко за пределы мира искусства.
Если остановить человека на улице и попросить назвать имя известного ему "балеруна", то в Европе назовут Нуреева, в Америке — Барышникова, а в России — непременно Цискаридзе. В глазах широкой общественности в русском балете нет равных Николаю Цискаридзе, и это заслуга не только самого артиста. Действительно, никто из его коллег не ведет такой деятельной внетеатральной жизни — он судит конкурсы бальных танцев на телевидении, выходит на сцену в мюзикле, не пропускает важных светских мероприятий. Но правда и в том, что харизматичных и ярких лидеров, способных оспорить на сцене заявленное господином Цискаридзе первенство, в Москве сейчас нет.
Немудрено, что на его бенефисе был супераншлаг. Свою публику народный артист баловал хитами, самый свежий из которых датируется 2001 годом. Похоже, новые роли на сцене уже не столь актуальны для 34-летнего артиста, как новые роли в жизни,— свое стремление стать во главе балета Большого танцовщик отнюдь не скрывает. А пока, в ожидании повышения, Николай Цискаридзе утверждает себя в качестве живого олицетворения исторических традиций Большого, естественного преемника великих учителей. Три бенефисные роли — Солор из "Баядерки", Нарцисс из одноименной миниатюры и Германн из "Пиковой дамы" — были посвящены трем легендам русского балета: Марине Семеновой, Галине Улановой и Николаю Фадеечеву, которые когда-то подготовили с Николаем Цискаридзе эти партии.
По сценическому результату трудно сказать что-то определенное как о педагогическом даре знаменитостей, так и о восприимчивости ученика. Во всех трех ипостасях Николай Цискаридзе демонстрировал свои фирменные достоинства — прекрасные линии почти женского адажио, великолепную стопу, изумительные jete en tournant со слегка выгнутым назад корпусом. И столь же неукоснительно сохранял свои типичные недостатки — нестабильное, хотя и пылкое вращение, жеманную манерность танца и ту аффектированную мимику, которую у нас принято считать актерским мастерством.
В завершавшем бенефис балете Ролана Пети "Пиковая дама", который принес Николаю Цискаридзе "Золотую маску" и Государственную премию, спустя шесть с половиной лет после премьеры произошли необратимые изменения: из партии Германна исчезли все "неудобные" для тела народного артиста движения и комбинации. Впрочем, усиленная работа лицевых мышц искупила утраты — никто из коллег Николая Цискаридзе не умеет так грозно хмурить брови, так дико полыхать взором и кривить губы в такой сардонической усмешке. Отчасти это заслуга Галины Улановой, некогда посоветовавшей молодому танцовщику побольше смотреться в зеркало. "Только зеркало ваш настоящий судья",— говорила эта великая актриса, умевшая сыграть смерть, не дрогнув ни единым мускулом ангельски отрешенного лица. И хотя господин Цискаридзе актерствует прямо противоположным образом, видно, что судья в зеркале остался доволен процессом.
Любовь к своему отражению — сюжет второй бенефисной роли. "Нарцисса" Касьяна Голейзовского адаптировала для тогда еще юного танцовщика тоже Галина Уланова, удалив из танца все, что не шло его прекрасному телу. С тех давних пор полуобнаженный Николай Цискаридзе в голубом трико с кокетливым палевым треугольником ниже талии любуется собой так самоупоенно, что не хватает духу журить его ни за технические несовершенства, ни за искажение хореографии.
И лишь в посвященном Марине Семеновой акте "Теней" из "Баядерки" Николай Цискаридзе остался верен общепринятому тексту партии и своего Солора станцевал очень удачно — вертелся чисто, в жете и па-де-ша летал птицей и даже сложные двойные assembles сделал практически без помарок. Впрочем, как раз на территории академической классики у народного артиста найдутся конкуренты, умеющие делать то же самое с неменьшим блеском.
Настоящей уникальностью в "Тенях" отличилась партнерша бенефицианта, Галина Степаненко, самая старшая из прим Большого. Дело даже не в царственной естественности сценического поведения, каким-то чудом переданной Мариной Семеновой своей ученице. Галина Степаненко — единственная из всех нынешних балерин танцует все, что поставлено, и так, как положено, не заменяя движения и не упрощая их. Во всех этих незаметных глазу обычного зрителя коварных деталях партии, не просто честно преодоленных, но исполненных балериной с каким-то элегантным щегольством, сквозило непоказное уважение к самой себе, профессии и учителям. И это свидетельствовало о преемственности традиций надежнее, чем самые прочувствованные посвящения и самые аншлаговые бенефисы.
В рамках Международного балетного фестиваля Dance Open в финском городе Савонлинна выступит заслуженный артист России, первый солист балетной труппы Мариинского театра Антон Корсаков. Накануне отъезда потомственный танцовщик встретился с корреспондентом «Известий», чтобы рассказать о летних фестивалях и ситуации в Мариинке.
- Летних фестивалей сейчас множество. Чем вас привлек Dance Open?
Прежде всего - высоким уровнем проекта. Я помню, как он начинался, и то, каким он стал сейчас, - небо и земля. Мне нравится, что ежегодно состав участников меняется в зависимости от рейтинга танцовщиков: у кого-то он понижается, у кого-то - наоборот. И нет никого, кого бы взяли просто, чтобы «заткнуть дыру». Для меня Dance Open - это встреча с друзьями и в то же время - большое событие. Появляется соревновательный ажиотаж, ты видишь, что жизнь не останавливается и нужно каждый раз доказывать свое право на участие.
Вы всю жизнь танцуете в Мариинском театре, здесь же танцевал ваш отец. Не было ли желания попробовать что-то другое?
Один раз у меня была попытка перейти в другой театр: это было конкретное предложение от Большого, которое я хотел рассмотреть для смены обстановки. Но прежний руководитель Мариинки Махар Вазиев - он очень профессионально относился к делу - создал все условия, чтобы я остался. Он к каждому человеку относился индивидуально, и это дорогого стоило. Нынешнее руководство в таких вопросах не очень компетентно. Достаточно оглянуться на времена правления Вазиева - сколько людей пришло, и какие это были кадры. Сейчас же даже зритель замечает - что-то не так, а его не обманешь.
- Не пожалели о том, что не ушли в Большой?
Нет. Но если бы мне предложили сменить обстановку сейчас, я бы сделал это сразу. Систему изменить невозможно, под нее нужно подстраиваться. Рыба ищет где глубже, а человек - где лучше. Ради новых ощущений, вызова, я бы сделал это. Но пока конкретных предложений нет. Сейчас мир таков, что все стараются использовать доморощенных артистов. Везде кризис, приглашать не очень выгодно. Но с удовольствием попробовал бы свои силы в «Ла Скала», где у меня был гостевой контракт.
- В Мариинке вам уже не нравится?
Я переживаю за свой коллектив, в котором уже столько лет. Но сейчас в нем происходит бардак. Труппа омолаживается, приходят новые люди. Это нормальный процесс. Но при Вазиеве это были люди из Академии русского балета, с русским духом, школой, традицией. Сейчас же у нас труппа интернациональная - и кореец, и англичанин. Притом что они не на ведущих ролях, я все равно не понимаю этого ажиотажа. Для небольших вариаций и наших артистов хватило бы. Раньше на сцене был творческий дух состязания между солистами, каждому приходилось доказывать свое место под солнцем. Сейчас же бардак в том, что все танцуют что хотят. Людьми затыкают дыры, чтобы текучка спектаклей не останавливалась. Мне такая конструкция труппы не очень понятна. Люди хотят ходить на имена. А имена нужно создавать.
Не так давно члены профсоюза балета Мариинского театра обращались к министру культуры с просьбой разобраться в этих ситуациях.
К сожалению, я в это время был в отъезде и в обращении не участвовал. Но ничего не изменилось, все осталось, как было. Это очередной показатель отношения руководства к артистам, солистам, которые создавали в какой-то степени славу Мариинки, и к самому театру. Жалко артистов, ведь многие люди просто теряют время своей жизни.
- Валерий Гергиев обещал, что с открытием новой сцены, Мариинки-2, ситуация изменится.
Новая сцена - действительно очень хорошая, профессиональная, сверхоборудованная. Там прекрасная инфраструктура, свет, полы. Но в итоге люди стали работать в три раза больше, потому что надо обслуживать две, а кому-то и три сцены. Стало меньше выходных, а зарплата особенно не изменилась. Мне так точно не стало лучше - меня не могут обеспечить достаточным количеством спектаклей. Последний раз я участвовал в постановке 31 мая, следующий мой официальный выход - 11 июля. Так что я нахожусь в вынужденном театральном отпуске: работы нет. Только за счет сторонних контрактов можно как-то себя стимулировать и поддерживать форму.
- Выступать в Мариинке-2 вам уже доводилось?
Пока нет. Я был там на экскурсии. Люди говорят, что танцевать хорошо. Но этого мало. На сцене должен быть дух балета, его нужно заслужить. В Мариинке-1 танцевали Сергеев, Уланова, Дудинская. Здесь же духа ответственности перед выходом на спектакль еще нет.
- Ваши коллеги жаловались, что гримерки в новом здании не доделаны.
Я только недавно отъезжал от театра на машине и видел, как девочки и мальчики в репетиционных костюмах идут по улице из Мариинки-1 в Мариинку-2, на них все смотрят. Какие-то комнаты, конечно, выделены, но большинство помещений еще не оборудовано. Посмотрим, причешут ли всё к следующему сезону или так же будем бегать.
- Вернемся к русской балетной традиции. Вы, кажется, собирались открыть свою школу в Китае, в США?
Школа в Китае была открыта, но пришлось этот проект продать. Китайцам нужно было перенять у нас опыт, и они поставили жесткие условия: мы должны были набрать китайских педагогов и их обучить. При этом они хотели, чтобы я проводил в школе большую часть своего времени, но постоянно летать туда-сюда тяжело. А в США наша школа - я основал ее в компании с другом - работает, взята под патронат ЮНЕСКО. Две наши бывшие студентки уже танцуют в Берлине у Владимира Малахова.
- Обсуждаются ли в Мариинке события Большого театра?
Обсуждаются. Я хорошо знаю и Сережу Филина, и уволенного Колю Цискаридзе. И с тем, и с другим мы общаемся, созваниваемся. Это люди, которые мне непосредственно близки и по работе, и по отношению к ней. Трагедия в Большом случилась давно, а конкретики до сих пор никакой нет. Дмитриченко жалко, поскольку его, как мне кажется, в какой-то степени сделали козлом отпущения. Это мнение сейчас высказывают очень многие. Люди не до конца верят, что он мог это сделать, - слишком уж изощренно.
- Как вам удается дружить и с Филиным, и с Цискаридзе? Ведь их представляют как противников.
Я общаюсь с ними как с людьми. А внутренние театральные отношения - их личное дело. Я нахожусь в Петербурге, они - в Москве. У нас тоже где-то есть такие противостояния. Коля - именитый танцовщик. Сережа - такого же уровня. Они что-то могли не поделить. Один кому-то что-то сказал, и начались дискуссии. Мы видим, во что они превращаются.
- А увольнение Николая Цискаридзе как вы воспринимаете?
В свете последних событий это абсолютно нормальная ситуация. Для меня лично это увольнение условное, потому что Коля - несвергаемый идол Большого. Но за примерами далеко ходить не надо: в свое время и Григорович, и Васильев приходили и уходили из Большого. Против системы идти бесполезно, лучше сменить театр. Коля пытался бороться, и мы видим, как всё повернулось.
Очередным гостем студии «ОК на связи!» стал народный артист и ректор Академии Русского балета имени А.Я. Вагановой Николай Цискаридзе. Артист ответил на вопросы Одноклассников и рассказал об отношении к дресс-коду, любимом спектакле, о том, как попал в балет, и почему мама была против.
О том, нужны ли артисту балета длинные ноги
Важно иметь хорошие пропорции. В моем случае это было удачно. Несмотря на то, что я не очень высокого роста по сравнению с моими коллегами, я всегда казался длиннее них. На сцене все меняется благодаря размеру головы, длине рук, длине ног. Был очень забавный случай. У меня было очень много комплексов в подростковый период. Я учился в хореографическом училище, у нас был такой предмет - изобразительное искусство. В один день педагог вошел в класс и сказал: «Сегодня мы будем изучать пропорции. Сейчас мы поставим на стул Цискаридзе и докажем, что такое бывает и в жизни». А там был такой талмуд, в котором говорилось, что палец должен столько-то раз умещаться в руке, лицо - столько-то раз в теле и так далее. И во всем у меня было 99% попадание. После этого я почувствовал в себе что-то особенное.
Про поступление
Поступал я в Тбилисское хореографическое училище, а мама была категорически против. Все-таки в Грузии в балет мальчики идут не очень активно. Принимали всех, и моя мама считала, что меня приняли просто из-за того, что вот мальчик пришел. До последнего дня, пока я не закончил школу, она меня убеждала, мол, может, бросим, уйдем, займемся нормальным делом. Она обожала театр, она обожала балет, но как зритель. И не хотела для меня такой судьбы. Я вопреки всем это делал, но у меня была с первого дня убежденность, что я какой-то исключительный, никто не мог меня переубедить. Отматывая назад, клянусь вам, я не понимаю, почему был уверен.
Про Барышникова
Я принадлежу к поколению, которое ту культуру воспринимало через телевизор. Когда я заканчивал школу, он уже не танцевал. Я не могу сказать, что у меня был какой-то любимый артист. Для одной роли он был один, а для другой - другой. Артист для меня был как Джомолунгма, и если я за эту роль брался, мне хотелось перепрыгнуть.
О дресс-коде в академии Вагановой
В школе есть школьная форма, и я очень строго слежу за этим. Вообще, я считаю, что самодисциплина - это самая большая победа человека над своим характером и именно то, что нас отличает от мира животных. Хотя там тоже дисциплина очень серьезная. Посмотрите на стаи птиц или понаблюдайте за слонами. Я не приемлю расхлябанность и расхристанность. Прослужив 21 год премьером в Большом театре, я ни разу не позволил себе прийти в зал неряшливо или неопрятно одетым. В свой хлеб не плюют.
Про итоги ректорства
Никогда не поздно подводить итоги. Рыба гниет с головы, и сразу понятно, когда вы заходите на проходную, какой в этом здании хозяин, какой у него внутренний мир. А если вы зайдете в туалетные комнаты, вы поймете, что он из себя представляет. Я глава всему, и я за это несу ответственность.
Как попал в Большой театр
Я сразу сказал, что если меня не возьмут в Большой театр, танцевать больше нигде не буду. Мне эта профессия не интересна была в другом варианте. Меня и за границу пригласили, в другие театры. Я вырос в тот период, когда нам объясняли, что покидать родину неправильно. А потом, когда такие мысли меня стали посещать, мне уезжать было не с руки. Я самый титулованный танцор в России.
Как держит себя в форме
Катастрофа. Худею постоянно. Уходил со сцены я с талией 68 сантиметров и размером 48. Сейчас уже 52. Когда я сейчас вижу на выставках мои костюмы, могу только сказать: «Как в это можно влезть?». Я жру, как паровоз. Даже пришлось себя ограничить и после 16 не есть.
