ЗИМА Без трех подзимков зима не становится.Будет крепкий мороз, если утром сильно пищит синица.Будет сильный мороз, если кошка тепло ищет.В лунные ночи снег не тает.Ветер подул с запада или юго-запада - наступит потепление.В народе говорят: если лютая зима, будет жаркое

«В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе,
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе
На третье в ночь. Проснувшись рано,
В окно увидела Татьяна
Поутру побелевший двор,
Куртины, кровли и забор,
На стеклах легкие узоры,
Деревья в зимнем серебре,
Сорок веселых на дворе
И мягко устланные горы
Зимы блистательным ковром.
Все ярко, все бело кругом.

Зима! ... Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь;
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Вот бегает дворовый мальчик,
В салазки жучку посадив,
Себя в коня преобразив;
Шалун уж заморозил пальчик;
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно...»

Друзья мои, напомнив эти, и без меня хорошо известные вам строки, предлагаю всем нам мысленно перенестись на псковскую землю, в Пушкинские Горы, в сельцо Михайловское…

Поверьте не раз бывавшему там, в том числе и зимою: там сейчас красота неописуемая!

Там в должности хранителя музея «Мельница в деревне Бугрово» служил некогда мой добрый знакомый Слава Козмин. Он ученый, кандидат филологических наук.

Ему принадлежит одно интереснейшее исследование на тему, что же произошло в тамошних краях 3 января 1825 года, почему крестьянин торжествовал и с чего это мама грозила в окошко шалуну, преобразившему себя в коня…

Развалины бугровской мельницы, соседствующей с Михайловским парком, долгие годы показывали экскурсантам как место дуэли Онегина с Ленским.

Но не так давно мельницу восстанавили, возвели вокруг туристический комплекс с трактиром XIX века, где подают пироги, испеченые из муки, смолотой на той самой мельнице… Все по-настоящему, я сам весь процесс отслеживал…

Так вот, поскольку до начала восстановительных работ Cлаве Козмину хранить особо было нечего, то он с удовольствием занимался литературными исследованиями, внимательно изучая то, что, казалось бы, уже давным-давно изучено вдоль и поперек — роман «Евгений Онегин».

И поскольку изучал его квалифицированно, то делал при этом научные открытия.

Познакомившись только с некоторыми из них, удивляешься правильности определения, данного пушкинскому роману: энциклопедия русской жизни.

Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь...

С детства знакомые строчки, все их учили, и будучи детьми, не особо задумывались, а с чего это крестьянин торжествует ?

А вот взрослый ученый-филолог Козмин взял да и задумался над этим детским вопросом.

Нет, он, как и многие из нас, догадывался, что обильный снег на полях — это к хорошему урожаю, отсюда и радость крестьянина.

Но как филолог, понимающий толк в значениях слов, призадумался дополнительно: а почему у Пушкина крестьянин не радуется, не ликует, не смеется, а именно торжествует?

Торжествовать — означает праздновать, отмечать победу над кем-то или над чем-то.

Кого или что победил тот крестьянин?

Приведенные строчки — из второй строфы пятой главы «Евгения Онегина». Писал их поэт 4 января 1825 года, это точно датировано им же самим на полях черновой тетради, хранящейся в рукописном отделе Пушкинского дома.

Так может быть, накануне в Михайловском произошло какое-то событие, из которого крестьянин вышел победителем?

Да нет, вроде, никто на Михайловское не нападал, никто никого не побеждал...

И Козмин установил, что на сей счет великий поэт Пушкин сам дает подсказку, но чуть раньше, в первой строфе:

В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе,
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе
На третье в ночь...

Казалось бы, ответ очевиден: ну да, не было снега, не было, но наконец выпал, и крестьянин тем самым как бы одержал победу в постоянной борьбе с силами природы, потому и торжествует... Однако ответ получался каким-то не до конца убедительным.

И тогда ученый заглянул сначала в православный календарь, а потом в литературу, описывающую старинные русские народные приметы. И отыскал там то, что искал.

Оказывается, 2 января — это день поминовения не шибко известного святого Сильвестра Печерского, но при этом особый день в крестьянском календаре. По вековым народным приметам, если снег к этому дню так и не выпадет, то следует ждать страшного, катастрофического неурожая.

А раз так, то теперь легко представить чувства крестьянина, легшего спать вечером уже казалось бы безнадежного 2 января в страшном предчувствии голодного года. Но утром просыпается — снег кругом!

Согласитесь, внезапное счастливое избавление от гнетущего страха голода — это победа!

И вполне понятная причина для торжества.

* * *

Крестьянин «торжествует», но его лошадка при этом «плетется рысью» — да еще и «как-нибудь». Странная, однако, и противоречивая картина: откровенно торжествующий мужик совершает победный выезд на плетущейся лошадке, которой, и самой куда как радостней мчать бы легкие сани по первому снегу, чем тащить телегу по комьям подмерзшей грязи. Похоже, крестьянин умышленно сдерживает лошадкину радость с целью подольше продемонстрировать кому-то свое торжество.

Размышляя над этой странностью, ученый задался и еще одним детским вопросом: а почему Пушкин в этой строфе употребляет слово «крестьянин», весьма редкое по тем временам? Причем употребляет один единственный раз во всем романе!

Почему не «раб», не «поселянин», не «простолюдин», не «пахарь», не «мужик»?

И тогда Козмин снова вернулся к дате написания первых строф пятой главы — 4 января. И все сразу встало на свои места.

Как известно, 7 января празднуется православное Рождество. За которым 19 января следует православное Крещение. Оба эти праздника вызывают радость у русского христианина.

Христианина! В эти дни низкий статус крестьянина неизмеримо вырастает и становится созвучным содержанию праздников, во время которых мужик уравнивается с господами.

Вот почему Пушкин в этом месте романа единственный раз именует мужика словом «крестьянин», которое этимологически связано со словом «христианин».

Это же объясняет логику, руководствуясь которой Пушкин в описании выезда мужика употребил слово «торжествуя», более уместное в возвышенной поэзии.

* * *

Вот бегает дворовый мальчик,
В салазки жучку посадив,
Себя в коня преобразив;
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно...

Зачем и с чего бы это мать грозит играющему и смеющемуся мальчику?

Причем Пушкин союзом «а» как бы настаивает: да, мальчик играет себе, никому не мешая, а мать все равно ему грозит.

Может, потому, что заморозил пальчик?

Так она же, сидя в доме, об этом не может знать...

И опять исследователь напоминает, что и эту картину поэт, и он же — барин, наблюдает через окно своего михайловского кабинета в канун Рождества. И поэт знает, что в этот христианский праздник вклинивается праздник языческий — Святки. С лихими игрищами, колядованием, с ряжеными.

Для церкви — это безбожное действо. Но для дворового мальчика, еще не понимающего разницу между «низким» народным обрядом и «высоким» церковным праздником — Святки все же веселей и интересней. И он уже в Святки играет, как умеет. Шалит, пародируя предстоящие игрища взрослых, преобразив себя в коня, а Жучку в кучера.

А тут еще и «крестьянин» едет мимо, «торжествуя»... А тут барин, что-то пишущий в своем кабинете, может ненароком глянуть в окно и невесть что подумать... Вот мать и обеспокоена, вот и грозит расшалившемуся сыну.

Пушкина все эти наблюдения через окошко кабинета от души и искренне веселили!

И этому Козмин тоже нашел подтверждение.

На соседних страницах черновой тетради теми же чернилами, которыми написано начало пятой главы, поэтом изображен совершенно необычный автопортрет.

Слева от выразительных изображений лошадиных голов нарисовано нечто, странно напоминающее голову самого Пушкина, который тоже «себя в коня преобразил».

Хотя не мудрено — русскому поэтическому гению и шалуну шел в то время только двадцать шестой год...

Послесловие

Продолжая пушкинскую традицию шалить в преддверии Рождества, предлагаю вам ознакомиться с еще одним современным, на сей раз детским восприятием произведений поэта , в частности все тех же строк из «Евгения Онегина»

Нынешним первоклашкам предложили на уроке чтения нарисовать иллюстрацию к этим строкам Пушкина:

Бразды пушистые взрывая
Летит кибитка удалая.
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.

И вот что у них получилось.

Кибитка была изображена в виде летательного аппарата. Почему?

Ну, как же, ведь русским языком сказано — «летит». Значит летит!

Причем у некоторых детей аппарат этот имел кубическую форму. Видимо, из-за созвучия слов «кибитка» и «куб».

И вот летит по небу эдакая ки(у)битка и что она делает? Правильно — взрывает. Кого? Бразды пушистые. Что же такое бразды? Если пушистые, следовательно, звери такие. Однако что это за звери конкретно? А нормальные такие звери, нечто среднее между бобрами и дроздами.

В итоге получается вполне логичный рисунок: летит кубической формы космический летательный аппарат, из которого на бедных пушистых браздов сыплются градом бомбы, разнося их в клочья. А рядом, неподалеку от этого безобразия сидит некая загадочная личность и спокойно так за всем этим наблюдает. Это ямщик. Причем изображен он сидящим на обруче (облучок — обручок, почти одно и то же) с лопатой в руках.

Почему с лопатой? Ну, как же — он же ямщик, чем же еще ему яму копать.

А зачем ее копать, спросите вы?

Понятно зачем — бедных браздов хоронить!

Логично?

Вполне. И, как мне кажется, Пушкин от души хохотал бы. :)

С НОВЫМ ГОДОМ ВСЕХ!

А ПРАВОСЛАВНЫХ СЕСТEР И БРАТЬЕВ — С ПРЕДСТОЯЩИМ РОЖДЕСТВОМ!

Дед Почти Что Мороз, потому как гримироваться уже не надо :)

В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе,
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе
На третье в ночь. Проснувшись рано,
В окно увидела Татьяна
Поутру побелевший двор,
Куртины, кровли и забор,
На стеклах легкие узоры,
Деревья в зимнем серебре,
Сорок веселых на дворе
И мягко устланные горы
Зимы блистательным ковром.
Все ярко, все бело кругом.

II.

Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь;
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Вот бегает дворовый мальчик,
В салазки жучку посадив,
Себя в коня преобразив;
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно…

III.

Но, может быть, такого рода
Картины вас не привлекут:
Всё это низкая природа;
Изящного не много тут.
Согретый вдохновенья богом,
Другой поэт роскошным слогом
Живописал нам первый снег
И все оттенки зимних нег (27) ;
Он вас пленит, я в том уверен,
Рисуя в пламенных стихах
Прогулки тайные в санях;
Но я бороться не намерен
Ни с ним покамест, ни с тобой,
Певец Финляндки молодой (28) !

IV.

Татьяна (русская душою,
Сама не зная, почему)
С ее холодною красою
Любила русскую зиму,
На солнце иней в день морозный,
И сани, и зарею поздной
Сиянье розовых снегов,
И мглу крещенских вечеров.
По старине торжествовали
В их доме эти вечера:
Служанки со всего двора
Про барышень своих гадали
И им сулили каждый год
Мужьев военных и поход.

V.

Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям луны.
Ее тревожили приметы;
Таинственно ей все предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствия теснили грудь.
Жеманный кот, на печке сидя,
Мурлыча, лапкой рыльце мыл:
То несомненный знак ей был,
Что едут гости. Вдруг увидя
Младой двурогий лик луны
На небе с левой стороны,

VI.

Она дрожала и бледнела.
Когда ж падучая звезда
По небу темному летела
И рассыпалася, - тогда
В смятенье Таня торопилась,
Пока звезда еще катилась,
Желанье сердца ей шепнуть.
Когда случалось где-нибудь
Ей встретить черного монаха
Иль быстрый заяц меж полей
Перебегал дорогу ей,
Не зная, что начать со страха,
Предчувствий горестных полна,
Ждала несчастья уж она.

VII.

Что ж? Тайну прелесть находила
И в самом ужасе она:
Так нас природа сотворила,
К противуречию склонна.
Настали святки. То-то радость!
Гадает ветреная младость,
Которой ничего не жаль,
Перед которой жизни даль
Лежит светла, необозрима;
Гадает старость сквозь очки
У гробовой своей доски,
Всё потеряв невозвратимо;
И всё равно: надежда им
Лжет детским лепетом своим.

VIII.

Татьяна любопытным взором
На воск потопленный глядит:
Он чудно-вылитым узором
Ей что-то чудное гласит;
Из блюда, полного водою,
Выходят кольца чередою;
И вынулось колечко ей
Под песенку старинных дней:
«Там мужички-то всё богаты,
Гребут лопатой серебро;
Кому поем, тому добро
И слава!» Но сулит утраты
Сей песни жалостный напев;
Милей кошурка сердцу дев(29)
.

IX.

Морозна ночь; всё небо ясно;
Светил небесных дивный хор
Течет так тихо, так согласно…
Татьяна на широкий двор
В открытом платьице выходит,
На месяц зеркало наводит;
Но в темном зеркале одна
Дрожит печальная луна…
Чу… снег хрустит… прохожий; дева
К нему на цыпочках летит
И голосок ее звучит
Нежней свирельного напева:
Как ваше имя? (30) Смотрит он
И отвечает: Агафон.

X.

Татьяна, по совету няни
Сбираясь ночью ворожить,
Тихонько приказала в бане
На два прибора стол накрыть;
Но стало страшно вдруг Татьяне…
И я - при мысли о Светлане
Мне стало страшно - так и быть…
С Татьяной нам не ворожить.
Татьяна поясок шелковый
Сняла, разделась и в постель
Легла. Над нею вьется Лель,
А под подушкою пуховой
Девичье зеркало лежит.
Утихло все. Татьяна спит.
XI.

И снится чудный сон Татьяне.
Ей снится, будто бы она
Идет по снеговой поляне,
Печальной мглой окружена;
В сугробах снежных перед нею
Шумит, клубит волной своею
Кипучий, темный и седой
Поток, не скованный зимой;
Две жордочки, склеены льдиной,
Дрожащий, гибельный мосток,
Положены через поток:
И пред шумящею пучиной,
Недоумения полна,
Остановилася она.

XII.

Как на досадную разлуку,
Татьяна ропщет на ручей;
Не видит никого, кто руку
С той стороны подал бы ей;
Но вдруг сугроб зашевелился,
И кто ж из-под него явился?
Большой, взъерошенный медведь;
Татьяна ах! а он реветь,
И лапу с острыми когтями
Ей протянул; она скрепясь
Дрожащей ручкой оперлась
И боязливыми шагами
Перебралась через ручей;
Пошла - и что ж? медведь за ней!

XIII.

Она, взглянуть назад не смея,
Поспешный ускоряет шаг;
Но от косматого лакея
Не может убежать никак;
Кряхтя, валит медведь несносный;
Пред ними лес; недвижны сосны
В своей нахмуренной красе;
Отягчены их ветви все
Клоками снега; сквозь вершины
Осин, берез и лип нагих
Сияет луч светил ночных;
Дороги нет; кусты, стремнины
Метелью все занесены,
Глубоко в снег погружены.

XIV.

Татьяна в лес; медведь за нею;
Снег рыхлый по колено ей;
То длинный сук ее за шею
Зацепит вдруг, то из ушей
Златые серьги вырвет силой;
То в хрупком снеге с ножки милой
Увязнет мокрый башмачок;
То выронит она платок;
Поднять ей некогда; боится,
Медведя слышит за собой,
И даже трепетной рукой
Одежды край поднять стыдится;
Она бежит, он всё вослед:
И сил уже бежать ей нет.

XV.

Упала в снег; медведь проворно
Ее хватает и несет;
Она бесчувственно-покорна,
Не шевельнется, не дохнет;
Он мчит ее лесной дорогой;
Вдруг меж дерев шалаш убогой;
Кругом всё глушь; отвсюду он
Пустынным снегом занесен,
И ярко светится окошко,
И в шалаше и крик, и шум;
Медведь промолвил: здесь мой кум:
Погрейся у него немножко!
И в сени прямо он идет,
И на порог ее кладет.

XVI.

Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щелку,
И что же видит?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полу-журавль и полу-кот.

XVII.

Еще страшней, еще чуднее:
Вот рак верьхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке,
Вот мельница вприсядку пляшет
И крыльями трещит и машет:
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конский топ (31) !
Но что подумала Татьяна,
Когда узнала меж гостей
Того, кто мил и страшен ей,
Героя нашего романа!
Онегин за столом сидит
И в дверь украдкою глядит.

XVIII.

Он знак подаст: и все хлопочут;
Он пьет: все пьют и все кричат;
Он засмеется: все хохочут;
Нахмурит брови: все молчат;
Он там хозяин, это ясно:
И Тане уж не так ужасно,
И любопытная теперь
Немного растворила дверь…
Вдруг ветер дунул, загашая
Огонь светильников ночных;
Смутилась шайка домовых;
Онегин, взорами сверкая,
Из-за стола гремя встает;
Все встали; он к дверям идет.

XIX.

И страшно ей; и торопливо
Татьяна силится бежать:
Нельзя никак; нетерпеливо
Метаясь, хочет закричать:
Не может; дверь толкнул Евгений:
И взорам адских привидений
Явилась дева; ярый смех
Раздался дико; очи всех,
Копыта, хоботы кривые,
Хвосты хохлатые, клыки,
Усы, кровавы языки,
Рога и пальцы костяные,
Всё указует на нее,
И все кричат: мое! мое!

XX.

Мое! - сказал Евгений грозно,
И шайка вся сокрылась вдруг;
Осталася во тьме морозной.
Младая дева с ним сам-друг;
Онегин тихо увлекает (32)
Татьяну в угол и слагает
Ее на шаткую скамью
И клонит голову свою
К ней на плечо; вдруг Ольга входит,
За нею Ленской; свет блеснул;
Онегин руку замахнул,
И дико он очами бродит,
И незваных гостей бранит;
Татьяна чуть жива лежит.

XXI.

Спор громче, громче; вдруг Евгений
Хватает длинный нож, и вмиг
Повержен Ленской; страшно тени
Сгустились; нестерпимый крик
Раздался… хижина шатнулась…
И Таня в ужасе проснулась…
Глядит, уж в комнате светло;
В окне сквозь мерзлое стекло
Зари багряный луч играет;
Дверь отворилась. Ольга к ней,
Авроры северной алей
И легче ласточки, влетает;
«Ну, - говорит, - скажи ж ты мне,
Кого ты видела во сне?»

XXII.

Но та, сестры не замечая,
В постеле с книгою лежит,
За листом лист перебирая,
И ничего не говорит.
Хоть не являла книга эта
Ни сладких вымыслов поэта,
Ни мудрых истин, ни картин;
Но ни Виргилий, ни Расин,
Ни Скотт, ни Байрон, ни Сенека,
Ни даже Дамских Мод Журнал
Так никого не занимал:
То был, друзья, Мартын Задека(33) ,
Глава халдейских мудрецов,
Гадатель, толкователь снов.

XXIII.

Сие глубокое творенье
Завез кочующий купец
Однажды к ним в уединенье
И для Татьяны наконец
Его с разрозненной Мальвиной
Он уступил за три с полтиной,
В придачу взяв еще за них
Собранье басен площадных,
Грамматику, две Петриады,
Да Мармонтеля третий том.
Мартин Задека стал потом
Любимец Тани… Он отрады
Во всех печалях ей дарит
И безотлучно с нею спит.

XXIV.

Ее тревожит сновиденье.
Не зная, как его понять,
Мечтанья страшного значенье
Татьяна хочет отыскать.
Татьяна в оглавленье кратком
Находит азбучным порядком
Слова: бор, буря, ведьма, ель,
Еж, мрак, мосток, медведь, мятель
И прочая. Ее сомнений
Мартын Задека не решит;
Но сон зловещий ей сулит
Печальных много приключений.
Дней несколько она потом
Все беспокоилась о том.

XXV.

XXVIII.

И вот из ближнего посада
Созревших барышень кумир,
Уездных матушек отрада,
Приехал ротный командир;
Вошел… Ах, новость, да какая!
Музыка будет полковая!
Полковник сам ее послал.
Какая радость: будет бал!
Девчонки прыгают заране (36) ;
Но кушать подали. Четой
Идут за стол рука с рукой.
Теснятся барышни к Татьяне;
Мужчины против; и, крестясь,
Толпа жужжит, за стол садясь.

XXIX.

На миг умолкли разговоры;
Уста жуют. Со всех сторон
Гремят тарелки и приборы
Да рюмок раздается звон.
Но вскоре гости понемногу
Подъемлют общую тревогу.
Никто не слушает, кричат,
Смеются, спорят и пищат.
Вдруг двери настежь. Ленской входит,
И с ним Онегин. «Ах, творец! -
Кричит хозяйка: - Наконец!»
Теснятся гости, всяк отводит
Приборы, стулья поскорей;
Зовут, сажают двух друзей.

XXX.

Сажают прямо против Тани,
И, утренней луны бледней
И трепетней гонимой лани,
Она темнеющих очей
Не подымает: пышет бурно
В ней страстный жар; ей душно, дурно;
Она приветствий двух друзей
Не слышит, слезы из очей
Хотят уж капать; уж готова
Бедняжка в обморок упасть;
Но воля и рассудка власть
Превозмогли. Она два слова
Сквозь зубы молвила тишком
И усидела за столом.

XXXI.

Траги-нервических явлений,
Девичьих обмороков, слез
Давно терпеть не мог Евгений:
Довольно их он перенес.
Чудак, попав на пир огромный,
Уж был сердит. Но, девы томной
Заметя трепетный порыв,
С досады взоры опустив,
Надулся он и, негодуя,
Поклялся Ленского взбесить
И уж порядком отомстить.
Теперь, заране торжествуя,
Он стал чертить в душе своей
Каррикатуры всех гостей.

XXXII.

Конечно, не один Евгений
Смятенье Тани видеть мог;
Но целью взоров и суждений
В то время жирный был пирог
(К несчастию, пересоленный)
Да вот в бутылке засмоленной,
Между жарким и блан-манже,
Цимлянское несут уже;
За ним строй рюмок узких, длинных,
Подобно талии твоей,
Зизи, кристалл души моей,
Предмет стихов моих невинных,
Любви приманчивый фиял,
Ты, от кого я пьян бывал!

XXXIII.

Освободясь от пробки влажной,
Бутылка хлопнула; вино
Шипит; и вот с осанкой важной,
Куплетом мучимый давно,
Трике встает; пред ним собранье
Хранит глубокое молчанье.
Татьяна чуть жива; Трике,
К ней обратясь с листком в руке,
Запел, фальшивя. Плески, клики
Его приветствуют. Она
Певцу присесть принуждена;
Поэт же скромный, хоть великий,
Ее здоровье первый пьет
И ей куплет передает.

XXXIV.

Пошли приветы, поздравленья;
Татьяна всех благодарит.
Когда же дело до Евгенья
Дошло, то девы томный вид,
Ее смущение, усталость
В его душе родили жалость:
Он молча поклонился ей,
Но как-то взор его очей
Был чудно нежен. Оттого ли,
Что он и вправду тронут был,
Иль он, кокетствуя, шалил,
Невольно ль иль из доброй воли,
Но взор сей нежность изъявил:
Он сердце Тани оживил.

XXXV.

Гремят отдвинутые стулья;
Толпа в гостиную валит:
Так пчел из лакомого улья
На ниву шумный рой летит.
Довольный праздничным обедом
Сосед сопит перед соседом;
Подсели дамы к камельку;
Девицы шепчут в уголку;
Столы зеленые раскрыты:
Зовут задорных игроков
Бостон и ломбер стариков,
И вист, доныне знаменитый,
Однообразная семья,
Все жадной скуки сыновья.

XXXVI.

Уж восемь робертов сыграли
Герои виста; восемь раз
Они места переменяли;
И чай несут. Люблю я час
Определять обедом, чаем
И ужином. Мы время знаем
В деревне без больших сует:
Желудок - верный наш брегет;
И к стате я замечу в скобках,
Что речь веду в моих строфах
Я столь же часто о пирах,
О разных кушаньях и пробках,
Как ты, божественный Омир,
Ты, тридцати веков кумир!

XXXVII. XXXVIII. XXXIX.

Но чай несут: девицы чинно
Едва за блюдечки взялись,
Вдруг из-за двери в зале длинной
Фагот и флейта раздались.
Обрадован музыки громом,
Оставя чашку чаю с ромом,
Парис окружных городков,
Подходит к Ольге Петушков,
К Татьяне Ленский; Харликову,
Невесту переспелых лет,
Берет тамбовский мой поэт,
Умчал Буянов Пустякову,
И в залу высыпали все,
И бал блестит во всей красе.

XL.

В начале моего романа
(Смотрите первую тетрадь)
Хотелось вроде мне Альбана
Бал петербургский описать;
Но, развлечен пустым мечтаньем,
Я занялся воспоминаньем
О ножках мне знакомых дам.
По вашим узеньким следам,
О ножки, полно заблуждаться!
С изменой юности моей
Пора мне сделаться умней,
В делах и в слоге поправляться,
И эту пятую тетрадь
От отступлений очищать.

XLI.

Однообразный и безумный,
Как вихорь жизни молодой,
Кружится вальса вихорь шумный;
Чета мелькает за четой.
К минуте мщенья приближаясь,
Онегин, втайне усмехаясь,
Подходит к Ольге. Быстро с ней
Вертится около гостей,
Потом на стул ее сажает,
Заводит речь о том, о сем;
Спустя минуты две потом
Вновь с нею вальс он продолжает;
Все в изумленье. Ленский сам
Не верит собственным глазам.

XLII.

Мазурка раздалась. Бывало,
Когда гремел мазурки гром,
В огромной зале всё дрожало,
Паркет трещал под каблуком,
Тряслися, дребезжали рамы;
Теперь не то: и мы, как дамы,
Скользим по лаковым доскам.
Но в городах, по деревням
Еще мазурка сохранила
Первоначальные красы:
Припрыжки, каблуки, усы
Всё те же: их не изменила
Лихая мода, наш тиран,
Недуг новейших россиян.

XLIII. XLIV.

Буянов, братец мой задорный,
К герою нашему подвел
Татьяну с Ольгою; проворно
Онегин с Ольгою пошел;
Ведет ее, скользя небрежно,
И наклонясь ей шепчет нежно
Какой-то пошлый мадригал,
И руку жмет - и запылал
В ее лице самолюбивом
Румянец ярче. Ленской мой
Всё видел: вспыхнул, сам не свой;
В негодовании ревнивом
Поэт конца мазурки ждет
И в котильон ее зовет.

XLV.

Но ей нельзя. Нельзя? Но что же?
Да Ольга слово уж дала
Онегину. О боже, боже!
Что слышит он? Она могла…
Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Не в силах Ленской снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
Две пули - больше ничего -
Вдруг разрешат судьбу его.

Из поэмы «Светлана» В. А. Жуковского в разных изданиях либо выделяется, либо не выделяется запятыми (27) Смотри «Первый снег», стихотворение князя Вяземского. (Прим. А. С. Пушкина). (28) См. описания финляндской зимы в «Эде» Баратынского. (Прим. А. С. Пушкина). (29) Зовет кот кошурку
В печурку спать
Предвещание свадьбы; первая песня предвещает смерть.
(Прим. А. С. Пушкина). Одна из подблюдных песен. Исполняется во время гадания. (30) Таким образом узнают имя будущего жениха. (Прим. А. С. Пушкина). (31) В журналах осуждали слова хлоп, молвь и топ как неудачное нововведение. Слова сии коренные русские. «Вышел Бова из шатра прохладиться и услышал в чистом поле людскую молвь и конский топ»(Сказка о Бове Королевиче). Хлоп употребляется в просторечии вместо хлопание, как шип вместо шипения:
Он шип пустил по-змеиному.
(Древние русские стихотворения)
Не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка. (Прим. А. С. Пушкина). (32) Один из наших критиков, кажется, находит в этих стихах непонятную для нас неблагопристойность. (Прим. А. С. Пушкина). (33) Гадательные книги издаются у нас под фирмою Мартына Задеки, почтенного человека, не писавшего никогда гадательных книг, как замечает Б. М. Федоров. (Прим. А. С. Пушкина). (34) Пародия известных стихов Ломоносова:
Заря багряною рукою
От утренних спокойных вод
Выводит солнце за собою, - и проч. (Прим. А. С. Пушкина). (35) Буянов, мой сосед,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пришел ко мне вчера с небритыми усами,
Растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком...
(Опасный сосед).
(Прим. А. С. Пушкина). Проснитесь, спящая красотка (франц.). Прекрасная Нина. Прекрасная Татьяна. (36) Наши критики, верные почитатели прекрасного пола, сильно осуждали неприличие сего стиха. (Прим. А. С. Пушкина).

Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь;
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Вот бегает дворовый мальчик,
В салазки жучку посадив,
Себя в коня преобразив;
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно…
_____________
Отрывок из романа в стихах Пушкина « »

Анализ стихотворения «Зима, Крестьянин, торжествуя» Пушкина

Произведение «Зима, крестьянин, торжествуя» Александра Сергеевича Пушкина – вторая строфа пятой главы романа «Евгений Онегин».

Стихотворение написано в начале 1826 года, поэт все еще пребывает в родовом имении на Псковщине, сосланный туда после отставки и перлюстрации его легкомысленных писем. В романе, между тем, произошло множество событий. Сердце Т. Лариной разбито холодностью предмета ее воздыханий. Хоть она и была отвергнута, но изжить любовь не в силах. Восклицание с чувством открывает пейзажную зарисовку: зима!.. Многоточие словно подчеркивает невозможность выразить все эмоции, охватившие поэта. Размером стихотворения стал все тот же четырехстопный ямб с разнообразием рифмовок (перекрестная перемежается парной, затем появляется опоясывающая, в финале – опять парная), которым написан сам роман в стихах (так называемая онегинская строфа). Герои отрывка, что называется, народ простой: крестьянин, дворовый мальчик, ямщик (извозчик). «На дровнях»: имеются в виду крестьянские сани, перевозящие нехитрые грузы в виде дров или сена. Важность и радость здесь связаны с установившейся благоприятной погодой, санным путем. «Обновляет»: то есть, едет по свежевыпавшему снегу. «Лошадка»: уменьшительный суффикс носит легкий иронический оттенок. Видимо, лошадь старенькая, понурая. «Плетется рысью»: вообще, это достаточно скорый шаг. «Как-нибудь»: оттого, что проваливается в снег местами. «Бразды пушистые взрывая»: картина быстрого бега, взметающего в воздух снег. Летит кибитка (крытая повозка): инверсия с олицетворением. Ямщик описан вполне типичный, на нем тулуп и нарядный красный пояс (кушак). Опять инверсия: бегает мальчик. Салазки – устаревшее название санок. Жучка здесь не кличка собаки, а нарицательное имя всех подобных беспородных псов вообще, особенно с черной шерстью. «Себя в коня»: ребенок забавляется своей выдумкой. Игрой становится пародия на того же ямщика, только пассажир здесь – радостная жучка. Следующая строка – самая трогательная, живая, вызывающая отклик: заморозил пальчик (выразительный приставочный глагол с просторечным оттенком). «Больно и смешно»: смех помогает перетерпеть неприятные покалывания в пальцах. «Мать грозит в окно»: красноречивая картина бдительной матери, посчитавшей, что сын уж сильно расшалился. В последующей строфе поэт иронизирует, что читателю пришлось познакомиться с чисто русскими картинами «низкой природы», не особенно «изящными».