Русский писатель Синявский Андрей Донатович, биография которого завершилась в феврале 1997 года в Париже, сегодня не только не забыт, но и продолжает оставаться одной из ключевых фигур литературы русского зарубежья. Имя его постоянно упоминается в острых общественно-политических дискуссиях, вспыхивающих между представителями различных литературных группировок. Поэтому не будет лишним вспомнить этого неординарного человека и задуматься о том, какие мысли и идеи он хотел донести до потомков.
Из биографии литератора
Будущий писатель Андрей Синявский появился на свет в 1925 году в Москве. Детство его прошло в имеющей дворянское происхождение. Предки писателя занимали видное положение в Российской империи, но также отмечены и участием в революционных событиях. Общеизвестным фактом является то, что именно культурная и интеллектуальная среда оказывает определяющее влияние на становление творческой личности.
Именно в такой среде обитания и сформировался будущий известный писатель Синявский Андрей Донатович. Семья всячески поддерживала в молодом человеке тягу к знаниям. Особый интерес Андрей проявлял к филологии и изучению иностранных языков. Но образование его было прервано началом войны. С осени 1941 года семья его жила в эвакуации в Сызрани. Откуда после окончания средней школы Андрей Синявский был призван в действующую армию. На филологический факультет МГУ он поступил уже в 1945 году, после Победы. После его окончания он вёл научную деятельность в институте мировой литературы, а также преподавал на журфаке МГУ и в Школе-студии МХАТ.
Литературное творчество
Свой путь в большую литературу писатель Андрей Синявский начал с критических статей, литературоведческих исследований и жизнеописаний классиков русской литературы двадцатого века. Его работы в этой сфере получили признание у читающей публики. Молодой литератор пользовался заслуженным авторитетом и в кругах московской богемы, и далеко за её пределами. Впереди были замечательные перспективы и благополучное существование советского литературного функционера.
Тем не менее писатель Андрей Синявский, биография которого складывалась вполне успешно, готовился совершить в своей жизни резкий поворот. Едва ли он сам догадывался о том, какие потрясения ждут его впереди.
Абрам Терц
На определённом этапе своего творчества писатель столкнулся с, казалось бы, неразрешимой проблемой - невозможностью говорить и писать правду об окружающей действительности и своём отношении к ней. Никто и никогда бы не прочитал и не услышал то, что намеривался сказать в русской литературе Синявский Андрей Донатович. Книги его просто не могли быть изданы в Советском Союзе. Но выход был найден. Под чужим именем он мог говорить всё, что считал нужным. И издавать свои произведения за пределами родной страны. Свой псевдоним Андрей Синявский позаимствовал у персонажа одесской блатной песенки. В ней повествовалось о похождениях мелкого жулика еврейской национальности. Так он стал Абрамом Терцем.
В начале шестидесятых на Западе были изданы повесть "Любимов", рассказ "Суд идёт" и остро публицистическая статья "Что такое лихо издевавшаяся над официальными принципами советской литературы. На родине писателя мало кто догадывался, что автором этих произведений является Синявский Андрей Донатович. Книги его выходили с именем Абрама Терца на титульном листе. Синявский был одним из первых, кому удалось обмануть советскую цензуру.
Процесс
Только вот советская власть таких посягательств на свои устои не прощала. В сентябре 1965 года писатель был арестован органами КГБ. Взяли его на Никитском бульваре на троллейбусной остановке. Таким образом, Андрей Синявский, биография которого до этого момента не совершала столь резких поворотов, стал политическим заключённым. По тому же самому делу был арестован и писатель Юлий Даниэль, также издававший на Западе свои книги под псевдонимом. Процесс Синявского-Даниэля стал очень значимым в истории развития общественной мысли.
В Советском Союзе судили писателей за художественные произведения. Это было очень похоже на средневековую охоту на ведьм.
Общественное движение в защиту Синявского и Даниэля
Судебный процесс над писателями, завершившийся семилетним приговором, вызвал большой в Советском Союзе и за его пределами. Позитивным моментом было то, что внутри страны многие вступились за осуждённых. И это произошло вопреки разнузданной официальной пропаганде. Для власти, организовавшей судебное преследоване Синявского и Даниэля, это оказалось неприятным сюрпризом. Люди собирали подписи под обращениями в защиту писателей и даже выходили на демонстрации в центре Москвы. Такая позиция требовала изрядного мужества. Защитники писателей легко могли отправиться вслед за ними. Но движение в защиту осужденных ширилось по всему миру. Во многих европейских столицах и за океаном проводились акции протеста перед советскими дипломатическими представительствами.
В неволе
Заключение Андрей Синявский отбывал Мордовии, в "Дубровлаге". Согласно директиве из Москвы, использовался только на самых тяжёлых работах. При этом писатель не оставлял литературное творчество. За колючей проволокой Андреем Синявским написан целый ряд книг - "Голос из хора", "Прогулки с Пушкиным", "В тени Гоголя". У автора даже не было уверенности, что созданное им в заключении дойдёт на волю, до читателя.
Под давлением международного общественного мнения писатель был освобождён из заключения до окончания срока. В июне 1971 года он вышел на свободу.
Эмиграция
В 1973 году в знаменитом парижском университете в Сорбонне появляется новый профессор из России - Андрей Синявский. Биография писателя продолжилась в эмиграции. На преподавательскую работу во Францию он был приглашён вскоре после освобождения из заключения. Но одной лишь профессорской кафедрой писатель ограничиваться отнюдь не собирался. Андрей Синявский, книги которого успели найти отклик у широкого круга читателей, впервые в жизни оказался в ситуации, когда он мог издавать всё, что считает нужным. Без оглядки на цензуру. В первую очередь в свет выходит то, что было написано ещё в Советском Союзе.
В том числе и в заключении. В частности, "Прогулки с Пушкиным". Это одна из наиболее скандальных книг, автором которых является Синявский Андрей Донатович. Жена писателя, Мария Розанова, в какой-то мере является её соавтором. Эту книгу Андрей Синявский сочинил в заключении и пересылал ей в частной переписке из-за колючей проволоки. По отдельным главам.
Андрей Синявский, "Открытое письмо Солженицыну"
С некоторым удивлением Синявский обнаружил, что в литературном зарубежье кипят те же страсти, что и в Москве. Русская эмиграция была далека от единства. Условно говоря, она была разделена на два лагеря - либералов и патриотов. И реакция патриотической стороны на литературные и публицистические статьи нового профессора Сорбонны была резко негативной. Особую неприязнь вызвала книга Абрама Терца "Прогулки с Пушкиным". Больше всего критиков интересовало то, кто по национальности Андрей Синявский. И Абрам Терц не разочаровал эту публику, выступив с резкой отповедью своим оппонентам. В своём известном "Открытом письме Солженицыну" он обвинил знаменитого соотечественника в насаждении нового авторитаризма и нетерпимости к альтернативным мнениям. И с изрядной долей сарказма доводил до сведения адресата, что в бедах русского народа виноват он сам, а не какие-то мифические евреи и прочие тёмные силы.
После этой полемики доступ для Абрама Терца в эмигрантские периодические издания был навсегда закрыт. Писатель Андрей Синявский был вынужден думать об основании собственного журнала.
"Синтаксис"
Такое издание было создано. На протяжении многих лет одним из центров интеллектуального и духовного притяжения русской эмиграции стал журнал "Синтаксис". Его издавали в Париже Андрей Синявский и Мария Розанова. Журнал охватывал широкий круг тем из общественной, политической и литературной жизни. Издание было принципиальным образом открыто для людей с разными точками зрения. В нем публиковались и материалы из Советского Союза. "Синтаксис" вёл непрерывную полемику с другим популярным в эмигрантских кругах изданием - "Континентом"
СИНЯВСКИЙ, АНДРЕЙ ДОНАТОВИЧ (псевдоним Абрам Терц) (1925–1997) – писатель, литературовед, критик, публицист.
Родился 8 октября 1925 в Москве, его отец, дворянин был профессиональным революционером, левым эсером, впоследствии лояльно относившимся к советской власти. Помимо революции у отца была и другая страсть – литература. В 1920-е один из его романов был напечатан. Успех не повторился, но до конца жизни он продолжал предлагать издательствам свои произведения. Семья жила «в атмосфере неутоленного подвига и длительной, беспросветной нужды», часто на зарплату матери – библиотекаря. Впоследствии, уже известным писателем, Синявский рассказывал об отце в полудокументальной повести Спокойной ночи (1984).
Учиться начал в Москве, но закончил среднюю школу в Сызрани, куда семья эвакуировалась в начале войны. В 1943 его призывают в армию, он служит радиомехаником на подмосковном аэродроме. В 1945–1949 учился в МГУ на филологическом факультете, занимался в семинаре по творчеству В.Маяковского . В 1950 появляются его первые работы Об эстетике Маяковского и Основные принципы эстетики Маяковского . В 1952 защищает кандидатскую диссертацию Роман М. Горького «Жизнь Клима Самгина» и история русской общественной мысли конца 19 – начала 20 века и поступает на работу в Институт мировой литературы им. М.Горького (ИМЛИ). В качестве научного сотрудника участвует в создании Истории русской советской литературы (главы Горький , Эдуард Багрицкий . В 1960 (совместно с И.Голомштоком) выходит его книга Пикассо (неодобрительно встреченная критикой). В 1964 – Поэзия первых лет революции. 1917–1920 (совместно с А.Меньшутиным).
В 1957–1958 вел на филологическом факультете МГУ семинар по русской поэзии 20 в. В 1958 преподавал русскую литературу в школе-студии МХАТ.
В качестве литературного критика Синявский с конца 1950-х активно печатается, преимущественно в «Новом мире» .
8 сентября 1965 Синявский был арестован (подробности – в романе Спокойной ночи ) за произведения, подписанные Абрамом Терцем и опубликованные на Западе. Было установлено, что Андрей Синявский и Абрам Терц – одно и то же лицо. В своей художественной прозе Синявский как бы перевоплощается в Терца, мистификатора, не чурающегося и убийственной иронии, и матерного словечка.
Под именем Терца он написал фантастические рассказы (В цирке , Ты и я , Квартиранты , Графоманы , Гололедица , Пхенц , Суд идет ), повесть Любимов , статью , Мысли врасплох – отдельные эссеистские прозаические фрагменты (опубликовано в 1966, уже после ареста). Советское общество в произведениях Синявского-Терца рисуется резко отрицательно (Суд идет ) или гротесково (Любимов ).
Антиутопия Любимов – самое объемное и пожалуй, самое значительное произведение «раннего» Терца (до ареста Синявского). Велосипедный мастер Леня Тихомиров, вдруг наделенный сверхъестественными возможностями, решает построить коммунизм в одном, отдельно взятом городе – Любимове, не прибегая к насилию. Этот карикатурный рай в конце повести насильственно уничтожается.
Абрам Терц умел еще и рассуждать о литературе. В памфлете Что такое социалистический реализм он писал: «Современный ум бессилен представить что-либо прекраснее и возвышеннее коммунистического идеала. Самое большое, на что он способен, это пустить в ход старые идеалы в виде христианской любви или свободной личности. Но выдвинуть какую-то цель посвежее он пока не в состоянии». Вера в коммунизм заменила веру в Бога, а «истинно религиозный человек не способен понять чужую веру». Средства, предназначенные для великой Цели, со временем (и достаточно быстро) видоизменяют до неузнаваемости саму Цель. И так происходило всегда, утверждает автор.
Социалистический реализм у Терца вовсе не объект для зубоскальства, а закономерное звено в развитии русской литературы. (При этом он считает, что более точным был бы термин «социалистический классицизм»). В рамках социалистического реализма возможно создать великие произведения искусства, – считает он. И такие произведения были созданы на заре Советской власти теми, кто свято верил в коммунизм. Но во второй половине 20 в. искусство «бессильно взлететь к идеалу и с прежней искренней высокопарностью славословит нашу счастливую жизнь, выдавая должное за реальное». Необходимо другое искусство – «фантасмагорическое, с гипотезами вместо цели и гротеском взамен бытописания».
Синявский и Ю.М.Даниэль , также под псевдонимом печатавшийся на Западе, отрицали свою вину на открытом процессе, в их защиту было собрано более 1000 подписей. Тем не менее Синявский был приговорен к 7 годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима по предъявленной ему статье «антисоветская агитация и пропаганда».
Голос из хора – так назвал Синявский (или, вернее, Терц) свою написанную в лагере книгу. По жанру это те же Мысли врасплох . (Обе книги воспроизводят жанр Опавших листьев В.Розанова). Но Голос из хора глубже, мудрее, человечнее. («Человек всегда и много хуже, и много лучше, чем от него ожидаешь. Поля добра так же бескрайни, как и пустыни зла…»). Здесь – «хор» лагерных голосов. («Нас было шесть камер убийц», «Под ножом каждая даст. Но еще вопрос – будет ли она подмахивать?»). Но здесь же и рассуждения автора о Боге и смысле жизни, об искусстве, смерти, любви, истории, русском характере…
Почти полностью в лагере были написаны и еще две книги – Прогулки с Пушкиным и В тени Гоголя . В книге о Пушкине на протяжении всего текста варьируется, доказывается, подтверждается пушкинское высказывание: поэзия «по своему высшему, свободному свойству не должна иметь никакой цели, кроме себя самой». Синявский дополняет это собственной мыслью: «У чистого искусства есть отдаленное сходство с религией… обожествленное творчество самим собой питается, довольствуется и исчерпывается». Рисуя Пушкина как художника абсолютно свободного от каких-либо (в том числе и «прогрессивных») доктрин, автор очень свободно пользуется пародией (в первую очередь, на академическое литературоведение), гротеском, «низким» стилем.
Прогулки с Пушкиным вышли в Лондоне в 1975. К тому времени Синявский, освободившись в 1971 из лагеря, эмигрировал и жил в Париже. Нападки на книгу в русской эмигрантской прессе не уступали тому, что советская пресса писала о Синявском-Терце во время судебного процесса. Прогулки хама с Пушкиным назвал свою статью известный литератор «первой волны» Р.Гуль . Известные русские писатели обвиняли Синявского в том, что он ненавидит «все русское» и потому намеренно уничижает величайшего поэта.
Статья Диссиденство как личный опыт появилась в 1982 в «Синтаксисе» – журнале, основанном в 1978 Синявским совместно с женой, М.В.Розановой. Значительная часть прозы опубликована именно здесь – в форме статей, по самым разнообразным вопросам. О сущности искусства (Искусство и действительность ), о народном творчестве (Отечество. Блатная песня , Река и песня ), о новых явлениях в советской литературе (Пространство прозы ), о творчестве писателей (Литературная маска Алексея Ремизова , Мифы Михаила Зощенко , «Панорама с выносками» Михаила Кузмина , Достоевский и каторга , О «Колымских рассказах» Варлама Шаламова и др.). Многие статьи полемически направлены против тех, кто предпочитает реалистическое воспроизведение действительности (О критике , Солженицын как устроитель нового единомыслия , Чтение в сердцах и др.)
Во всех своих работах, написанных в СССР или на Западе, стоит ли под текстом подпись А.Синявский или Абрам Терц, их автор исходит из представлений об искусстве, изложенных в книге В тени Гоголя . Подробно анализируя гоголевские тексты (этим книга о Гоголе отличается от книги о Пушкине), Синявский-Терц делает вывод об органической, глубинной связи искусства с фантастикой: «Фантастика смутно помнит, что искусство когда-то принадлежало магии, и хочет незаконным, ворованным образом – украдкой или наугад – пережить в воображении то, что человечество имело на деле у собственных истоков. Фантастика – это попытка уединенной души восполнить утраченный обществом опыт». (Вышедшая почти одновременно с Прогулками книга о Гоголе не вызвала такой бурной реакции, в ней эпатажа все-таки было поменьше.
В 1980 выходит повесть Крошка Цорес, уже названием оповещающая читателей (по аналогии с Гофманом и его Крошкой Цахес ), что и здесь дело не обойдется без волшебства, бесовщинки. Даже роман Спокойной ночи (1984) – история собственной жизни писателя – никак не традиционная автобиография и не мемуары. Ведь главный герой здесь не только Андрей Синявский, но и Абрам Терц.
С 1973 по 1994 Синявский – профессор Парижского университета «Гран Пале», где читал лекции по русской литературе. На основе лекций начат цикл Очерки русской культуры . Первый из них – «Опавшие листья» В.В.Розанова . (Париж, 1982). В 1991 в издательстве «Синтаксис» вышла еще одна книга цикла – Иван-дурак: Очерки русской народной веры . Начиная с 1989 Синявский регулярно приезжал в Россию (официально реабилитирован в 1991). В 1993 выступал с протестом против расстрела Белого Дома.
Последний роман Синявского, вышедший уже после его смерти, – Кошкин дом. Роман дальнего следования . (1998, Москва). Смысл подзаголовка многозначен. Работая над отдельными главами, смертельно больной писатель уже знал, что его ждет «дальнее следование». Второй, глубинный смысл открывается только после прочтения всего произведения, написанного в форме литературного коллажа. Главный герой повествования – бывший учитель литературы школы для взрослых при московском управлении милиции Донат Егорыч Бальзанов. Наткнувшись на брошенный, предназначенный к сносу дом, в котором происходят разные чудеса, герой решает проникнуть в его тайну, надеясь тем самым обнаружить носителя мирового зла. В ходе расследования оказывается, что большинство проводников зла – писатели. Ответственна ли великая русская литература за трагический ход русской истории? Этот вопрос, над которым задумывались лучшие умы века остается в романе без ответа. окончательно закончить рукопись писатель не успел. «Свинчивать» отдельные куски и главы пришлось Розановой (с помощью Н.Рубинштейн).
Произведения: Абрам Терц (Андрей Синявский). Собр. соч. в 2-х т . М., 1992
Людмила Поликовская
Многое понравилось; точные формулировки; и как актуально.
«Накопление славы: ещё одно стихотворение, ещё одна роль. Списки женщин. Запасы поклонников. Зарубки на прикладе снайпера. Накопление страданий: сколько я пережил, перенёс. Путешествия. Погоня за яркими впечатлениями». Прямо из современных ЖЖ-блогов... соревнование в погоне за впечатлениями и накоплениями.
Глобализация, утрата простоты жизни: «Раньше человек в своём домашнем быту гораздо шире и прочнее, чем в нынешнее время, был связан с универсальной — исторической и космической жизнью. Количество наших знаний и сведений огромно, мы перегружены ими, качественно не меняясь. Всю нашу вселенную можно объехать за несколько дней — сесть на самолёт и объехать, ничего не получив для души и лишь увеличив размеры поступающей информации. Сравним теперь эти мнимые горизонты с былым укладом крестьянина, никогда не выезжавшего далее сенокоса и всю жизнь проходившего в самодельных, патриархальных лаптях. По размерам его кругозор кажется нам узким, но как велик в действительности этот сжатый, вмещаемый в одну деревню объём. Мужик поддерживал непрестанную связь с огромным мирозданием и помирал в глубинах вселенной, рядом с Авраамом. А мы, почитав газетку, одиноко помираем на своём узеньком, никому не нужном диване...»
Продолжила поиски материалов - о Синявском, о его жене (еще один яркий персонаж, ). По совпадению рядом оказалась дата смерти писателя, 25 февраля.
Литературовед, писатель, критик.
Андрей Донатович Синявский родился 8 октября 1925 года
в Москве. Отец был партработником, репрессированным в 1951 году.
При рождении Синявскому по настоянию матери дали имя Донат. Пока мальчик рос, все его звали Десиком. Но лет в семь мальчик взбунтовался. В их дворе появилась собака по имени Дези. Эта кличка чуть не пристала и к Синявскому. Он, начитавшись тогда «Детей капитана Гранта», потребовал от матери, чтобы его переписали на Роберта. Мать с трудом уговорила сына на другое имя – Андрей (так звали её брата, монаха на Афоне).
А. Синявский «Диссидентство как личный опыт » (1982):
«Моё детство и отрочество, которые падают на 30-е годы, протекали в здоровой советской атмосфере, в нормальной советской семье. Отец мой, правда, не был большевиком, а был в прошлом левым эсером. Порвав с дворянской средой, он ушел в революцию еще в 1909 году. Но к власти большевиков, сколько она его ни преследовала за прежнюю революционную деятельность, он относился в высшей степени лояльно. И соответственно я воспитывался в лучших традициях русской революции или, точнее сказать, в традициях революционного идеализма, о чем, кстати, сейчас нисколько не сожалею. Не сожалею потому, что в детстве перенял от отца представление о том, что нельзя жить узкими, эгоистическими, "буржуазными" интересами, а необходимо иметь какой-то "высший смысл" в жизни. Впоследствии таким "высшим смыслом" для меня стало искусство. Но в 15 лет, накануне войны, я был истовым коммунистом-марксистом, для которого нет ничего прекраснее мировой революции и будущего всемирного, общечеловеческого братства».
Во время войны служил радиомехаником на военном аэродроме. После демобилизации учился на филфаке МГУ.
В 1952 году
защитил кандидатскую диссертацию.
Работал в Институте мировой литературы, преподавал в университете, в школе-студии МХАТа.
Литературоведческие и искусствоведческие статьи Синявского печатались в периодической прессе, в том числе в наиболее прогрессивном журнале того времени «Новый мир».
А. Синявский «Диссидентство как личный опыт » (1982):
«Временем переоценки ценностей и формирования моих индивидуальных взглядов была эпоха второй половины 40-х - начала 50-х годов. Эта эпоха позднего, зрелого и цветущего сталинизма совпала с моей студенческой юностью, когда после войны я начал учиться на филологическом факультете Московского университета. А главным камнем преткновения, который привел к обвалу революционных идеалов, послужили проблемы литературы и искусства, которые с особой остротой встали в этот период. Ведь как раз тогда проводились ужасающие чистки в области советской культуры. На мою беду, в искусстве я любил модернизм и всё, что тогда подвергалось истреблению. Эти чистки я воспринял как гибель культуры и всякой оригинальной мысли в России. Во внутреннем споре между политикой и искусством я выбрал искусство и отверг политику. А вместе с тем стал присматриваться вообще к природе советского государства - в свете произведенных им опустошений в жизни и в культуре. В результате смерть Сталина я уже встретил с восторгом... И потому, начав писать "что-то свое, художественное", заранее понимал, что этому нет и не может быть места в советской литературе. И никогда не пытался и не мечтал это напечатать в своей стране, и рукописи с самого начала пересылал за границу. Это было просто выпадением из существующей литературной системы и литературной среды. Пересылка же произведений на Запад служила наилучшим способом "сохранить текст", а не являлась политической акцией или формой протеста».
В 1955 году Синявский написал первый рассказ «В цирке». Как заметил Николай Климонтович, «в нём, как и в следующем – «Графоманы», всё фирменное от Синявского уже есть: ирония по адресу русского литературоцентризма, обилие намёков, парафразы и скрытые цитаты, гоголевско-достоевско-булгаковский гротеск и тонкий намёк на толстые обстоятельства, что в стране большевиков приличному человеку тонкой умственной и душевной организации жить положительно никак невозможно. Жанр ранних вещей Синявского можно определить как фантасмагорическая публицистика в форме фикшн» .
А. Синявский «Диссидентство как личный опыт » (1982):
«Первый период моего писательского диссидентства охватывает примерно десять лет (с 1955-го года и до моего ареста). Тогда я тайными каналами преправлял за границу рукописи и, скрывая свое имя, печатался на Западе под псевдонимом Абрам Терц. Меня разыскивали как преступника, я знал об этом и понимал, что рано или поздно меня схватят, согласно пословице «сколько вору ни воровать, а тюрьмы не миновать». В результате само писательство приобретало характер довольно острого детективного сюжета, хотя детективы я не пишу и не люблю и, как человек, совсем не склонен к авантюрам.
С самого начала литературной работы у меня появилось, независимо от собственной воли, своего рода раздвоение личности, которое и до сих пор продолжается. Это - раздвоение между авторским лицом Абрама Терца и моей человеческой натурой (а также научно-академическим обликом) Андрея Синявского. Как человек, я склонен к спокойной, мирной, кабинетной жизни и вполне ординарен.<...> И я был бы, наверное, до сего дня вполне благополучным сотрудником советской Академии наук и преуспевающим литературным критиком либерального направления, если бы не мой темный писательский двойник по имени Абрам Терц.
Этот персонаж в отличие от Андрея Синявского склонен идти запретными путями и совершать различного рода рискованные шаги, что и навлекло на его и соответственно на мою голову массу неприятностей. Мне представляется, однако, что это "раздвоение личности" не вопрос моей индивидуальной психологии, а скорее проблема художественного стиля, которого придерживается Абрам Терц, - стиля ироничного, утрированного, с фантазиями и гротеском. Писать так, как принято или как велено, мне просто неинтересно. Если бы мне, допустим, предложили описывать обычную жизнь в обычной реалистической манере, я вообще отказался бы от писательства».
В 1956 году
Синявский написал, а в 1959 году
передал на Запад повесть «Суд идёт», повесть была сначала напечатана под псевдонимом Абрам Терц. Этот псевдоним Синявский взял из блатной одесской песни («Абрашка Терц, карманник всем известный…»).
Маленькая деталь: Синявский очень любил блатные песни. Он одно время преподавал в школе-студии МХАТа и вёл занятия по русской литературе с группой, в которой учился Владимир Высоцкий. Студенты знали, что Синявский интересуется блатными песнями, и однажды (сразу после экзамена) напросились к нему в гости.
Как вспоминала Мария Розанова: «И вот пришла кучка студентов: там был Жора Епифанцев, Высоцкий, Гена Ялович. И они действительно замечательно пели. Настолько замечательно, что я позвала их ещё раз. И как-то мы их очень полюбили, они полюбили нас. Через некоторое время я завела магнитофон специально только ради них. Синявский к технике не подходил. Он даже лампочку вкрутить не мог. Он был безрукий в этом смысле человек. И вдруг в один прекрасный день пришёл Высоцкий и сказал, что он слышал ещё какую-то песню – я не помню сейчас точно, какую, это надо бы посмотреть по магнитофонным записям моим, – и он нам спел первую свою песню. Но стеснялся сказать, что это его. И только через некоторое время он пришёл ещё с несколькими песнями, и тут-то выяснилось, что он начал их писать» («Известия», 2005, 7 октября)
.
Чекисты пять лет не могли установить, кто скрывался за псевдонимом, на Западе популярность Абрама Терца росла чуть ли не по часам. Филолог Людмила Сергеева вспоминала, как в 1964 году американский писатель Джон Апдайк, приехав в Москву, задал своим советским коллегам на вечере в Центральном Доме литераторов вопрос, знают ли они Абрама Терца. Дальше последовал скандал. «Литературоведы в штатском» грубо Апдайка обрывают, – вспоминала Сергеева, – и с наглой уверенностью сообщают: «У нас была создана компетентная лингвистическая комиссия, которая изучала и анализировала тексты этого пресловутого Абрама Терца. Мы можем со всей определённостью заявить: «Это не русский писатель из России, всё это пишет эмигрант, давно живущий в Польше. Он и язык-то родной забыл или плохо выучил» («Ex libris НГ», 2005, 13 октября) .
Но я, по-моему, чересчур увлёкся игрой писателя в прятки. Между тем он в хрущёвскую оттепель далеко не всегда укрывался за псевдонимом и отнюдь не все вещи стремился передать на Запад. Его довольно-таки часто печатали и в Советском Союзе, причём под своей настоящей фамилией. В СССР он выпустил две книги: «Пикассо» и «Поэзия первых лет революции. 1917 – 1920». Первая была подготовлена в соавторстве с Игорем Голомштоком (её издали в 1960 году), а в написании второй участвовал А. Меньшутин (она поступила в библиотеки в 1964 году). Но особенно часто писателю трибуну тогда давал журнал «Новый мир».
Уже в 1985 году Синявский о сути своих расхождений с Твардовским рассказал западной славистке Нелли Биуль-Зедгинидзе. «Вот у меня к вам просьба, – сказал Твардовский. – Мы виноваты перед Пастернаком…». Непонятно было, – замечает Синявский, – кто мы: то ли журнал, то ли советская литература? [Для справки: в 1956 году именно «Новый мир», ведомый К. Симоновым, решительно отклонил рукопись романа Пастернака «Доктор Живаго», а спустя два года уже Твардовский подписал Пастернаку далеко не самое красивое письмо]. «Вот было бы хорошо, чтобы вы написали положительную статью. Только у меня к вам просьба: не превращайте его в классика». А для меня, – говорил или думал про себя Синявский, – Пастернак и есть классик. Твардовский долго меня уговаривал, – продолжил свой рассказ Синявский, – чтобы я писал не только критические, в смысле разгрома, отрицания или насмешки, статьи. Он хотел, чтобы я, как критик «Нового мира», выступил с какими-то позитивными примерами. Ну, в частности, он уговорил меня написать об Ольге Берггольц. Он хотел, чтобы я написал о Маршаке. О Маршаке я писать не хотел, не считая его творчество большим явлением. И тут в споре Твардовский в запальчивости сказал: «Знаете, через 20 лет от вашего Пастернака не останется ни строчки, а от Маршака две детские считалочки войдут в хрестоматию» (цитирую по книге Н. Биуль-Зедгинидзе. Литературная критика журнала «Новый мир» А.Т. Твардовского (1958 – 1970 гг.). М., 1996)
. Может, поэтому Синявский определял своё положение в «Новом мире» как положение «стороннего человека».
8 сентября 1965 года
органы госбезопасности, расшифровав, кто скрывается под фамилией Абрам Терц, писателя арестовали.
Радио Свобода. «Андрей и Абрам: Путешествие по биографии Синявского » (К 80-летию со дня рождения писателя, 2005):
Иван Толстой:
Уже упоминавшийся сегодня роман «Спокойной ночи» начинается сценой ареста автора в центре Москвы. Читает Андрей Синявский, запись из архива Радио Свобода 1985 года:
Андрей Синявский:
«Это было у Никитских ворот, когда меня взяли. Я опаздывал на лекцию в школу-студию МХАТ и толокся на остановке, выслеживая, не идет ли троллейбус, как вдруг за спиной послышался вопросительный и, будто знакомый, возглас:
— Андрей Донатович? — словно кто-то сомневался, я это или не я, в радостном нетерпении встречи. Обернувшись, с услужливостью, и никого, к удивлению, не видя и не найдя позади, кто бы так внятно и ласково звал меня по имени, я последовал развитию вокруг себя по спирали, на пятке, потерял равновесие и мягким, точным движением был препровожден в распахнутую легковую машину, рванувшуюся, как по команде, едва меня пихнули. Никто и не увидел на улице, что произошло. Два мордатых сатрапа, со зверским выражением, с двух сторон держали меня за руки. Оба были плотные, в возрасте, и черный мужской волос из под рубашек безрукавок стекал ручейками к фалангам пальцев цепких, как наручники, завиваясь у одного непотребной зарослью, козлиным руном вокруг плетеной металлической браслетки с часами. Оттуда, наверное, у меня и засело в сознании это сравнение с наручниками. Машина скользила неслышно, как стрела. Все-таки, я не ждал, что это осуществится с такой баснословной скоростью. Но, переведя дыхание, счел необходимым осведомиться, чтобы те двое, чего доброго, не заподозрили мою безропотную преступность.
«Что происходит? Я, кажется, арестован? На каком основании? — произнес я неуверенно, деланным тоном, без должного негодования в голосе. — Предъявите ордер на арест!»
У меня, в свое время, брали отца, и был небольшой опыт, что в таких ситуациях, по закону, полагается ордер.
«Нужно будет, тогда предъявят», — буркнул справа, должно быть, главный, не глядя.
Держа меня за руки, оба телохранителя были, странным образом, отрешены от меня и, занятые своими расчетами, устремленные вперед, словно прокладывали испепеляющим взором дорогу по Моховой сквозь сутолоки московского полдня. Мыслилось: они ведут неотступную борьбу с невидимым, на пути затаившимся противником. Это было похоже на то, что я написал за десять лет до ареста в повести «Суд идет». Теперь, на заднем сидении, со штатскими по бокам, я мог оценить по достоинству ироничность положения и наслаждаться сколько угодно дьявольской моей проницательностью».
Как потом вспоминала Мария Розанова, «восьмого сентября 1965 года в нашей квартире в Хлебном переулке начался обыск, который длился три дня. У нас было две комнаты – одна в коммунальной квартире, а другая внизу, в подвале, где был устроен кабинет Синявского и хранилась часть библиотеки. Так вот, обыскивающие все бумаги, которые собирались изъять, складывали в мешки, оттаскивали в подвал и опечатывали. Набралось четыре или пять таких мешков. И последнее, что они увидели, – магнитофон и плёнки рядом с ним, несколько катушек, на которых были записаны песни и стихи Высоцкого. Записи были сделаны у нас дома. Они их все сгребли и стали упаковывать» («Московские новости», 2005, № 28)
.
Приговор был оглашен в феврале 1966 года: семь лет заключения в колонии строгого режима.
Синявский в интервью: «Знакомство с лагерным миром порождало у меня, особенно в первые годы, ощущение глубокого, горького счастья. Это время, наверное, было наиболее тяжёлым в физическом и психологическом смысле. На моём лагерном деле была резолюция: «Использовать только на физических тяжёлых работах», а дома остался восьмимесячный сын, с литературой, казалось, всё кончено… а вместе с тем эстетически – не было поры счастливее. Я встретил в лагере свою «реальность», свою «среду», свою «натуру», о которой мечтает всякий художник. Ведь по своему складу, по манере я – автор, склонный к гротеску, к фантастике, к сказке, ко всякого рода «странностям» в природе вещей» («Московские новости», 1989, 8 января)
.
В 1983 году
, рассказывая Джону Глэду о лагерном опыте, он признался: «Это интересный и разнообразный мир, в который я попал, среда зэков. В лагере я встретил как бы свою реальность, понимаете, фантастическую реальность, которую я раньше придумывал».
Находясь в заключении, Синявский сумел написать четыре книги: «Голос из хора», «Прогулки с Пушкиным», «В тени Гоголя» и «Иван-дурак». На волю они были переданы с помощью писем. Как заключённый, Синявский имел право каждый месяц отправлять домой по два письма. За весь срок писатель отослал жене 128 писем, из которых до адресата дошло 128. Вот в эти-то письма Синявский как бы вшивал фрагменты своих книг.
На свободу Синявский вышел досрочно (по отсидке более двух третей срока в Мордовских лагерях) – 6 июня 1971 года
.
10 августа 1973 года
ему разрешили вместе с женой Марией Розановой и восьмилетним сыном Егором выехать за границу, во Францию.
В 1975 году
Синявский выпустил во Франции книгу «Прогулки с Пушкиным» (эта работа писалась в условиях лагеря; Синявский закончил её в 1968 году). В России же фрагмент из этой книги впервые появился в апреле 1989 году в журнале «Октябрь».
Вадим Перельмутер позже написал: «Синявский – второй русский литератор после Пушкина, который настаивал на том, что литература есть частное дело и для писателей, и для читателей. Он хотел быть сочинителем и только сочинителем, а никаким не властителем дум. И в этом качестве максимально реализовался. Уникален его диалог с Абрамом Терцем, который может позволить себе то, что не позволит филолог и учёный Синявский. Но это не раздвоение личности, а выпускание на волю той части «Я», которая глубоко сидит в каждом из нас. В отечественной литературе это феноменальный случай. Абрам Терц, безусловно, – свифтианская линия литературы. В основе этой эстетики лежит понимание и оправдание несовершенства человека как такового. В этом смысле обращение Синявского к Гоголю абсолютно закономерно. Для меня лично книги Синявского – необыкновенно продуктивное чтение. Оно ветвится собственными мыслями. На полях всё время хочется писать что-то своё. Игровое начало этих книг снимает заведомую унылость мыслительного процесса» («Ex libris НГ», 2005, 13 октября) .
В эмиграции написаны «”Опавшие листья” В.В. Розанова» (1982), роман «Спокойной ночи» (1984) и множество критических статей в издаваемом совместно с М.В. Розановой с 1978 г. журнале «Синтаксис».
«То, что в самое последнее время происходит с диссидентами, приехавшими на Запад, я бы обозначил понятием "диссидентский нэп". Это понятие я употребляю не как научный термин, а скорее, как образ по аналогии с тем колоритным периодом советской истории, который начался в 20-е годы, после гражданской войны, и продолжался лет пять или семь. <...> Как известно, это сравнительно мирный и благополучный период, позволивший народу вздохнуть относительно свободнее и немного откормиться. Вместе с тем это время разгрома всяческих оппозиций и создания мощной сталинской консолидации, время перерождения революции как бы в собственную противоположность, в консервативное, мещанско-бюрократическое устройство.
Попав на Запад, мы оказались не только в ином обществе, но в ином историческом климате, в ином периоде своего развития. Это мирный и сравнительно благополучный период в нашей собственной истории. Нам приходится выдерживать испытание - благополучием. А также испытание - демократией и свободой, о которых мы так мечтали.
В диссидентском плане нам ничто не угрожает, кроме собственного перерождения. Ведь быть диссидентом на Западе (диссидентом по отношению к советской системе) очень легко. То, что в Советском Союзе нам угрожало тюрьмой, здесь, при известном старании, сулит нам престиж и материальный достаток. Только само понятие «диссидент» здесь как-то обесцвечивается и теряет свой героический, свой романтический, свой нравственный ореол. Мы ничему, в сущности, не противостоим и ничем не рискуем, а как будто машем кулаками в воздухе, думая, что ведем борьбу за права человека. Разумеется, при этом мы искренне желаем помочь и порою действительно помогаем тем, кого преследуют в Советском Союзе, и это надо делать, и надо помнить о тех, кто там находится в тюрьме. Только с нашей-то стороны (и об этом тоже стоит помнить) все это уже никакая не борьба, не жертва и не подвиг, а скорее благотворительность, филантропия.
В эмиграции я начал понимать, что я не только враг Советской власти, но я вообще враг. Враг как таковой. Метафизически, изначально. Не то чтобы я сперва был кому-то другом, а потом стал врагом. Я вообще никому не друг, а только враг...
Почему советский суд и антисоветский, эмигрантский суд совпали (дословно совпали) в обвинениях мне, русскому диссиденту! Всего вероятнее, оба эти суда справедливы и потому похожи один на другой. Кому нужна свобода? Свобода - это опасность. Свобода - это безответственность перед авторитарным коллективом.
Свобода! Писательство - это свобода».
А. Д. Синявский умер в Париже 25 февраля 1997 года.
* * *
Из статьи о книге Татьяны Ратькиной «Никому не задолжав»
(Литературная критика и эссеистика А. Д. Синявского):
Что касается литературной маски, то при крайне жестких стилистических нормах официальной советской литературы ее возникновение было неизбежно. Кандидат филологических наук, сотрудник ИМЛИ и «Нового мира» был ограничен рамками нормативной поэтики и потому не мог писать свободно и раскованно. Обретение свободы было возможно лишь под романтической маской изгоя и социального неудачника. Сложные отношения Андрея Синявского и Абрама Терца в лагере и далее в эмиграции также довольно подробно разбираются в этой книге.
Правда дурака
Андрей Синявский
Генис А. Иван Петрович умер. Статьи и расследования. - М.: НЛО, 1999, с. 32-38
Андрей Донатович был прямой антитезой Абраму Терцу. Тот- черноусый, молодцеватый, вороватый, с ножом, который, как с удовольствием отмечал его автор, на блатном языке называют «пером». Синявский же - маленький, сутулый, с огромной седой бородой. Он не смеялся, а хихикал, не говорил, а приговаривал. Глаза его смотрели в разные стороны, отчего казалось, что он видит что-то недоступное собеседнику. Вокруг него вечно вился табачный дымок, и на стуле он сидел, как на пеньке. Я такое видел только ребенком в кукольном театре. С годами Синявский все больше походил на персонажа русской мифологии-лешего, домового, банника. Это сходство он в себе культивировал, и нравилось оно ему чрезвычайно. «Ивана-дурака» , одну из своих последних книг, он надписал: «с лешачим приветом».
Поразительно, что человек, которого уважали следователи и любили заключенные, мог возбуждать такую вражду. Между тем Синявский- единственный в истории отечественного инакомыслия-умудрился трижды вызвать бурю негодования.
Первой на него обиделась советская власть, решившая, что он ее свергает. На самом деле Синявский был тайным адептом революции, хранившим верность тем ее идеалам, о которых все остальные забыли.
Второй раз Синявского невзлюбила эмиграция, вменявшая ему в вину «низкопоклонство перед Западом». И опять - мимо. Синявский, за исключением, может быть, одного Высоцкого, которого он же и открыл, был самым русским автором нашей словесности.
Третий раз Синявский попал в опалу как русофоб. Характерно, что Пушкина от Абрама Терца защищали люди, которым так и не удалось написать ни одного грамотного предложения.
Остроумно защищаясь, Синявский с достоинством нес свой крест. Бахчанян, с которым Андрей Донатович был на «ты», изобразил эту борьбу в виде поединка фехтовальщика с носорогом.
С этим зверем связана
наша последняя встреча. Мы гуляли по нью-йоркскому Музею естественной истории, и
Андрей Донатович вспоминал, что в детстве у него была одна мечта -жить в чучеле
носорога.
32
То, что портретную галерею новейшей российской словесности открывает Андрей Синявский, вряд ли кого удивит. Его роль в создании «новой» литературы, так же как и героическая биография, хорошо известны во всем мире. Восприятие Синявского на Западе настолько тесно связано с историей холодной войны, что приходится лишь удивляться тому, что его книги все-таки нашли себе не политическую, а эстетическую нишу в мировом литературном процессе. В глазах западных критиков, литературоведов и славистов Синявский сумел оторваться от своей шумной биографии, став не писателем-диссидентом, а просто писателем. Так, когда в Америке вышел перевод наиболее автобиографического произведения Синявского -«Спокойной ночи», газета «Нью-Йорк тайме» писала, что ему удалось добиться «редкого магического эффекта в искусстве - он вложил собственный опыт в оболочку мифа», превратив советскую историю в сюрреалистический роман. Причудливый симбиоз реального и фантастического вызвал в памяти критика прозу Габриеля Гарсия Маркеса, Салмана Рушди и Варгаса Льосы, то есть авторов школы «магического реализма». В Америке считают, что успеха в этой манере письма могут добиться только выходцы из «трудных» регионов-Латинской Америки, России, Восточной Европы. В неблагополучных краях история учит писателя верить в свои жестокие чудеса. Здесь натурализм и гротеск, реализм и фантастика перемешиваются в мучительной для жизни, но плодотворной для литературы пропорции. Освоив этот невеселый опыт, переплавив его в свою художественную и нехудожественную прозу, Синявский вписал русские страницы в международную историю «магического реализма».
В России, однако,
литература всегда была опасным занятием. И отцом не просто свободной, а именно
нынешней постсоветской литературы Синявского делают не преследования властей, а
эстетические прозрения. Раньше других он понял природу советской литературы и
наметил маршрут бегства из нее. Только сегодня, после всех потрясений,
ознаменовавших закат советской цивилизации, можно в полной мере оценить
провидческий характер написанной почти полвека назад статьи Синявского «Что
такое социалистический реализм». Описав соцреализм как историческое явление, он
очертил четкие временные, формальные и содержательные границы этого явления, но
сам при этом вышел за его пределы.
33
Обогнав чуть ли не на поколение современные ему художественные течения, Синявский постулировал основы новой эстетики. Он первым обнаружил, что место соцреализма не в журналах и книгах и не на свалке истории, а в музее. Соответственно изменилось и отношение к теории, ставшей экспонатом. Исчезла столь важная для оттепельных лет ситуация выбора: принимать- не принимать, бороться или защищать, развивать или отвергать. Вместо этого Синявский наметил другую, более плодотворную перспективу-эстетизацию этого феномена. Констатировав кончину соцреализма, он ставил этот художественный метод в один ряд с другими, что и позволяло начать игру с мертвой эстетикой.
Синявский давал ясные рекомендации по обращению с покойным еще тогда, когда слухи о его смерти казались бесспорно преувеличенными. Не зря Синявский употреблял в своей статье будущее время: «Для социалистического реализма, если он действительно хочет... создать свою «Коммуниаду», есть только один выход- покончить с «реализмом», отказаться от жалких и все равно бесплодных попыток создать социалистическую «Анну Каренину» и социалистический «Вишневый сад». Когда он потеряет несущественное для него правдоподобие, он сумеет передать величественный и неправдоподобный смысл нашей эпохи».
Эту задачу, хоть и с большим опозданием, выполнило последнее течение советской культуры - искусство соцарта. Теоретическая «Коммуниада» из статьи Синявского воплотилась в. творчестве В. Комара и А. Меламида, В. Бахчаняна, Э. Булатова, И. Холина, Вс. Некрасова, Д. А. Пригова и многих других художников, писателей и поэтов, которые реконструировали соцреа-листический идеал, доведя его до логического и комического завершения.
Между статьей Синявского и
практикой соцарта прошла целая культурная эпоха. Авторы времен хрущевской
оттепели, брежневского застоя, горбачевской перестройки в большинстве своем
эксплуатировали принципы как раз той эстетики, о бесплодности которой и
предупреждал Синявский. С высоты нашего времени почти все позднее советское
искусство кажется недоразумением, если не ошибкой. Прививка критического
реализма к социалистическому, как и предсказывал Синявский, оказалась
нежизнеспособной. Эклектика отомстила искусству, породив особый оттепельный
гибрид, эпигонами которого стали и все авторы бестселлеров перестройки. Новых
«Анны Карениной» и «Вишневого сада» не получилось: ни коммунизма, ни соцреализма
с человеческим лицом не вышло.
34
Уже тот факт, что Синявский сумел предсказать этот кризис за много лет до того, как он разразился, заставляет нас с доверием и вниманием отнестись к его эстетической концепции, в преддверии которой он писал: «Мы не знаем, куда идти, но, поняв, что делать нечего, начинаем думать, строить догадки, предполагать. Может быть, мы и придумаем что-нибудь удивительное».
Этим «удивительным» и была эстетика самого Андрея Синявского, которую он развивал, шлифовал и оттачивал в своих статьях и книгах на протяжении тех четырех десятилетий, что прошли после блестящей увертюры - статьи «Что такое социалистический реализм».
Главное произведение Андрея Синявского- Абрам Терц. Речь тут надо вести о раздвоении писательской личности, причем одна ипостась не отменяет и не заменяет другую. Оба - и Синявский, и Терц-ведут самостоятельную жизнь, причем так, если тут подходит это слово, удачно, что советский суд, не разобравшись, посадил обоих. Во всяком случае, в лагере был Андрей Синявский, а книги там писал Абрам Терц.
В чем смысл этого странного симбиоза? Терц нужен Синявскому, чтобы избежать прямого слова. Текст, принадлежащий другому автору, становится заведомо чужим и в качестве такового уже может рассматриваться как большая, размером в целую книгу, цитата. Сам же Синявский, освобождаясь от обязанности отвечать за своего двойника, оставляет себе пространство для культурной рефлексии по поводу сочинений, да и личности Терца.
Этим сложным отношениям посвящена исповедальная книга «Спокойной ночи», написанная двумя авторами сразу. Причем, пока один из них роман писал, другой его разрушал. В этом двуедином процессе раскрывается задача эстетики Синявского - взять текст в рамку, жестко отграничив жизнь от искусства. За этой позицией стоит особая модель автора, творца, художника, поэта, исследованию которой подчинено все творчество Синявского. В его словаре художнику сопутствует донельзя сниженный словарный ряд: дурак, вор, лентяй, балагур, шут, юродивый.
Именно этот ряд взбесил многих
читателей «Прогулок с Пушкиным». Настаивая на том, что «пустота -содержимое
Пушкина», Синявский отказывает классику в главном - в авторстве. Он всячески
избегает прямого признания: Пушкин писал стихи. Вместо этого - стихи писались:
«Пушкин развязал себе руки, отпустил вожжи, и его понесло».
35
Синявский меняет напряжение авторской воли на свободный произвол стихов и стихии. Художник всего лишь отдается музам, не мешает им творить через себя. Поэт - медиум на спиритическом сеансе искусства. Все, что требуется от него, - это быть достойным своего двусмысленного положения. В случае с Пушкиным - не вставать с постели. Синявский не устает восторгаться легкомыслием, поверхностностью, небрежностью и ленью своего любимого героя, который мог бы повторить вслед за Сократом: «Праздность - сестра свободы». Только надо помнить, что Синявский пишет о той свободе, источник которой коренится в случае, судьбе, роке, в игре тех таинственных сил, что и совершают чудесное преображение человека в поэта.
В монографии «Иван-дурак» Синявский подробно описывает «философию» своего заглавного героя, который оказывается очень близок к фигуре идеального поэта из книги «Прогулки с Пушкиным». Объясняя, почему сказка выбирает себе в любимчики глупого и ленивого героя, автор пишет: «Назначение дурака-доказать (точнее говоря, не доказать, поскольку Дурак ничего не доказывает и опровергает все доказательства, а скорее наглядно представить), что от человеческого ума, учености, стараний, воли - ничего не зависит <...> истина (или реальность) является и открывается человеку сама, в тот счастливый момент, когда сознание как бы отключается и душа пребывает в особом состоянии - восприимчивой пассивности».
Философия «дурака», отсылающая читателя на Восток, к религиозно-философскому учению о Пути-Дао, объясняет неосознанную, внеличностную, интуитивную, инстинктивную, если угодно, «животную» природу творчества - поэт, погружаясь в искусство, идет вглубь, минуя свое Я. Залог успеха- отказ от себя в пользу текста: «Когда пишешь, нельзя думать. Нужно выключить себя. Когда пишешь -теряешься, плутаешь, но главное - забываешь себя и живешь, ни о чем не думая. Тебя наконец нет, ты - умер... Уходим в текст».
Уходят в текст все любимые герои Синявского- Пушкин, Гоголь, Розанов, безымянные сказители, растворяющие себя в анонимной фольклорной стихии. Этой ценой все они оплачивают метаморфозу искусства.
Отделив человека от
поэта- Синявского от Терца,- он обеспечил последнему особое литературное
пространство. Синявский постоянно разрушает канонические формы романа, повести,
литературоведческого исследования, внося в них элемент самосозерцания,
писательской рефлексии. Ко всем его произведениям подходит признание, сделанное
в «Спокойной ночи»: «Это будет, на самом деле, книга о том, как она пишется.
Книга о книге».
36
Синявский всегда писал не роман, а черновик романа. Он переворачивал обычную пирамиду, возвращая книгу к стадии рукописи, заметок, набросков, вариантов. Неслучайно лучшие его сочинения составлены из дневниковых записей или лагерных писем. В них автор отдавался во власть того особого жанра, который в его творчестве следовало бы назвать просто «книга».
Главное в такой книге- поток чистой литературы, именно словесности, под которой автор понимает собрание слов, их таинственную магическую связь. Окунаясь вслед за автором в эту реку речи, читатель отдается во власть ее течения, которое выносит их обоих, куда захочет. Чтение как сотворчество предусматривает, по Синявскому, смирение, отказ от своего Я - но не в пользу автора, а в пользу книги, в конечном счете - в пользу самого искусства.
Этот способ создания текста сближает прозу Синявского с фольклором, который, как он признается, всегда служил ему «эстетическим ориентиром». В сказке, анекдоте, блатной песне, а о каждом из этих жанров он много писал, Синявского пленяла самостоятельная жизнь литературного произведения, лишенного автора - ведь фольклорное произведение рассказывает само себя.
Плетение словес, игра самодостаточной формы, ритуальный танец, орнаментальный рисунок, плавное течение текста -вот прообразы прозы Синявского. На основе этих образцов Синявский и строил свою эстетическую вселенную. Нельзя считать, что искусство в ней важнее жизни. Они - искусство и жизнь - внеположны друг другу, их нельзя сравнивать, они несоразмерны. В космогонии Синявского искусство - источник жизни, тот первичный импульс энергии, который порождает мир.
Творчество, по Синявскому, - путь не вперед, а назад, к истоку. Не созидание нового, а воссоздание старого. Смысл искусства «в воспоминании- в узнавании мира сквозь его удаленный в былое и мелькающий в памяти образ».
Понятно, что с этой точки зрения бессмысленными становятся такие традиционные вопросы эстетики, как соотношение формы и содержания или проблема «искусства для искусства». По Синявскому, эти вопросы тавтологичны: форма и есть содержание, искусство не может быть ничем другим, кроме искусства. Все остальное - это помехи на пути из прошлого в настоящее.
Мир Синявского буквально открывается
речением - «В начале было Слово». Это слово и призвано - не написать, а
вспомнить-искусство.
37
Эстетика Синявского- своего рода археология или даже палеонтология искусства: реконструкция целого по дошедшим до нас останкам. Пафос восстановления цельности ведет к очищению искусства от чужеродных добавлений. К ним Синявский относил и логику, и психологию, и социальность, и соображения пользы. Художник, как алхимик, занят изготовлением чистого, без примесей, искусства, которое обладает чудесным свойством - уничтожать границу между материальным и духовным, между словом и делом: «Слово - вещно. Слово - это сама вещь... Магическое заклинание - это точное знание имени, благодаря которому вещь начинает быть».
Поэт, которого Синявский постоянно уподобляет колдуну, - это тот, кто находит подлинные имена вещей. И если ему это удается, он вызывает их из небытия. Вот так и сам Синявский вызвал - накликал - собственную судьбу, описав свой арест до того, как он произошел в жизни. С точки зрения Синявского, в этом нет ничего странного - ведь искусство предшествует жизни, оно старше ее.
Синявский решительно и окончательно разрывал столь неизбежную в советской литературе связь между искусством и прогрессом. Развернув культуру лицом к прошлому, он предлагал ей любоваться не вершинами грядущего царства разума, а той «божественной истиной, которая лежит не рядом и не около искусства в виде окружающей действительности, но позади, в прошлом, в истоках художественного образа».
Внеисторический архаизм Синявского способен вселять надежду: если искусство умеет идти вперед, только обернувшись назад, то шансы дойти до цели у него сегодня не меньше, чем всегда.
Андрей Синявский, российский диссидент и писатель, чье заключение в 1960-е годы ознаменовало окончание либерального периода после смерти Сталина, скончался 25 февраля 1997 г. в своем доме в парижском пригороде Фонтене-o-Роз. Ему был 71 год. Во Францию он эмигрировал в 1973-м. По словам его сына Егора, причиной смерти был рак.
Пионер диссидентского движения
Имя Синявского впервые стало известно на Западе в 1965 году, когда его арестовали и судили вместе с другим писателем-диссидентом Юлием Даниэлем за публикацию «антисоветских» произведений. Он провел 6 лет в трудовом лагере под городком Потьма в Мордовии, в 460 км на юго-восток от Москвы. Суд дал начало диссидентскому движению среди писателей и интеллектуалов, в число которых, в частности, входили в 1970-х годах Александр Солженицын и в 1980-х Андрей Сахаров.
В конце 1950-х и начале 1960-х годов Андрей Синявский книги во Франции уже публиковал. Тогда он печатался под псевдонимом Абрам Терц. Власти связали острые сатирические романы и рассказы с Синявским, и он был арестован. Тем не менее, его самые известные книги - «Голос из хора» и «Спокойной ночи!» - были написаны во время его долгого вынужденного изгнания.
Андрей Синявский: биография
Рожденный 8 октября 1925 года в Москве, во время Второй мировой он воевал рядовым в рядах Красной Армии, остался жив, а в 1949 г., отмеченном новой волной арестов и строгой цензуры в искусстве и литературе, завершил свое литературоведческое образование в Московском госуниверситете диссертацией о русском писателе Максиме Горьком. Некоторое время он работал в своей альма-матер, пока не перешел в Институт мировой литературы им. Горького, в котором царила советская литературная элита.
Арест отца Андрея Синявского в период сталинских чисток в 1951 году разочаровал его в советской системе и побудил начать писать романы, статьи и эссе об Ахматовой, Бабеле, Горьком и Пастернаке. Через 3 года после смерти Сталина в 1953 г., во время так называемой хрущевской «оттепели», когда появилась надежда на либерализацию страны, вышла его статья под названием «Что такое социалистический реализм?» Она была написана вопреки цензуре и стала сенсационной в столичных литературных кругах и среди читающей публики. Это побудило Синявского и его друга Юлия Даниеля, который был на 3 недели младше его, писать книги и рассказы, которые они отправляли во Францию через женщину, работавшую во французском посольстве в Москве.
В 1958 году он потерял работу преподавателя Института филологии после публичной защиты Бориса Пастернака, но продолжил читать лекции в Институте мировой литературы Академии наук.
Публикации за рубежом
В Москве Андрей Синявский публиковал литературную критику в «Новом мире», но свои художественные произведения, в частности, «Квартиранты» (1959) и «Любимов» (1962), задолго до публикаций Солженицына печатал за границей под именем Абрама Терца. Юлий Даниэль же пользовался псевдонимом Николай Аржак. «Абрам Терц был диссидентом, а не я, - вспоминал Синявский в интервью в 1989 г. - Я был либеральным литератором с несколькими относительно небольшими осложнениями в моей профессиональной жизни».
В одном своем эссе, опубликованном за рубежом, он говорил о рискованности не писать в соответствии с правительственными правилами. «Литература стала запретной и опасной территорией, что делает ее гораздо более привлекательной, своего рода игрой с удвоенной остротой или приключением, которое само по себе воплощает интригу увлекательного романа».
В течение нескольких лет российские и западные литературные круги были заинтригованы резко сатирическим антисталинистским «Фантастическим миром Абрама Терца, за которым последовал рассказ «Суд идет», где он описывал сталинские методы преследования людей, которые в полной мере соответствовали словам Ленина о том, что цель оправдывает средства. В конце концов КГБ в Париже, у которого везде и повсюду были свои люди, установил, кем действительно являются авторы нашумевших произведений.
Арест
Эта игра закончилась арестом Синявского и Даниэля 8 сентября 1965 года и приговором их к 8 и 5 годам трудовых лагерей. Официально они были объявлены «предателями», которые за доллары продались Западу. Но русские литературные круги точно знали, что в действительности раздражало советский истеблишмент: Синявский, будучи русским, взял еврейский псевдоним, а Даниэль, который был евреем, взял себе русское имя. Эту пару называли «агентами международного сионизма», поскольку они бросили вызов всей политической системе СССР.
Травля
Юлий Даниэль и Андрей Синявский, книги, творчество и биография которых привлекли внимание всего мира, сполна ощутили на себе давление системы. Судилище напомнило о расправах 1930-х годов. Речи правительственных писателей со стороны обвинения транслировались через громкоговорители на улицы Москвы, а выступления защиты замалчивались. Одинокие голоса Лидии Чуковской, Александра Гинзбурга (который опубликовал в самиздате «Белую книгу») и Константина Паустовского утонули в хоре атак в советской печати. В еженедельнике «Литературная газета», который был рупором лояльных к правительству литераторов, печатались статьи Михаила Шолохова и ему подобных, требовавших приговорить писателей к смертной казни.
Приговор
На фоне протестов выдающихся литературных деятелей, левых интеллектуалов и даже представителей западных коммунистов Синявский был приговорен к 7 годам тяжелых работ в лагере, а Даниэль - к 5-и. Весь процесс хорошо задокументирован мировой прессой.
В трудовом лагере близ небольшого городка Потьма в Мордовии, примерно в 460 км на юго-восток от Москвы, Синявский продолжал заниматься литературным творчеством. Его переписка с женой была опубликована в 1973 г. в Лондоне в книге «Голос из хора», а затем появилась в других странах Запада. Писатель был освобожден 8 июня 1971 года.
Андрей Синявский: биография и книги в эмиграции
Знаменитый диссидент так и не смог найти работу, все еще преследуемый своим псевдонимом. По словам самого Синявского, после освобождения Терц продолжал писать, и он пришел к выводу, что не может просто убить его. Поэтому перед ним стоял выбор выехать за границу или снова оказаться в трудовом лагере. Советские власти были согласны выпустить его, но не знали, как это устроить: хотя Терц был еврейским псевдонимом, а евреям эмигрировать разрешалось, Андрей Синявский евреем не являлся.
По словам писателя, в конце концов они побудили его принять приглашение читать лекции в Сорбонне. В 1973 году писатель покинул Москву со своей женой Марией Розановой-Синявской и единственным ребенком, сыном Егором. «Когда я уходил, я уходил навсегда, - сказал он много лет спустя. - В любом случае, для писателя важно не то, где его тело, а где его душа».
Сборник философских и литературных размышлений «Голос из хора», составленных в форме писем из лагеря жене, вскоре был опубликован во Франции, а в 1976 году - в Соединенных Штатах. Рассматривая произведение в «Книжном обзоре Нью-Йорк Таймс», Ян Котт сказал, что произведение читается «как тысяча романов, вплетенных в один». И эта книга, и его автобиографический роман «Спокойной ночи!», опубликованный во Франции в 1984 г. и в Соединенных Штатах в 1989 г., были подписаны «Абрам Терц (Андрей Синявский)» из-за их мощного политического содержания.
Другие книги, изданные в Европе, но еще не в Соединенных Штатах, носили его настоящее имя, среди которых «Советская цивилизация» и «Иван-дурак» - исследование роли деревенского идиота в русском фольклоре.
Но в изгнании его статус знаменитости быстро потерял свой блеск. Две основные книги, которые написал Андрей Синявский, - «Прогулки с Пушкиным» (1975) и «В тени Гоголя» (1976) - были спорными и даже получили враждебный прием у русских, живущих за рубежом.
«Синтаксис»
Почувствовав себя невостребованным, в конце 1970-х годов Синявский со своей женой, которая всегда была его движущей силой, основал и начал печатать в своем собственном небольшом издательстве литературный журнал «Синтаксис», в котором он публиковал свои статьи и произведения коллег-писателей. Он вернулся в Москву при перестройке Горбачева в 1988 году, когда умер его друг Юлий Даниэль, но даже после распада Советского Союза в 1991 г. у него не возникло желания покинуть Францию.
Синявский жил в пригороде Парижа, который всегда оставался центром русской диссидентской жизни. Находясь в изгнании, он преподавал русскую литературу в Парижском университете, вместе с женой редактировал свой литературный журнал. В 1993 году в статье в британской газете писатель Андрей Синявский выразил беспокойство в связи с экономическими трудностями и коррупцией в России. Он также жаловался, что вместо того, чтобы противостоять президенту Борису Ельцину, его коллеги, российские интеллектуалы, приветствовали назначение сильного лидера и снова призывают к принятию решительных мер. Он добавил пессимистично: «Мы все это видели раньше. Так начиналось советское правление».
