Об этом и о специфике работы

в частном музее Posta-Magazine рассказала его директор Юлия Петрова.

«Это моя любимая работа и, несомненно, мой счастливый билет, - признается Юлия, едва только мы начинаем беседу. - У нас такой узкий рынок труда и так мало возможностей проявления, государство выпускает гораздо больше людей моей специальности, чем требуется. Многие мои сверстники даже не надеются работать по специальности. И уж тем более не приходится рассчитывать на то, чтобы стать директором музея. Это то, о чем, в общем, мечтать не приходится, и планы такие строить тоже не приходится. В юности никто не говорит: „Вот закончу институт и стану директором музея“» .

Как бы там ни было, в жизни Юлии Петровой все сложилось именно так, как сложилось. Несколько лет она была куратором частной коллекции бизнесмена и мецената Бориса Минца, а после открытия Музея русского импрессионизма стала его директором. И в этом, безусловно, есть свои плюсы и минусы, - признает сама Юлия. Встречи с семьей, например, становятся редкими, потому что большая часть времени проходит в стенах музея.

Ника Кошар: Юлия, вы всегда так красиво рассказываете о своей работе. Но вы все-таки искусствовед. И, став директором, вам наверняка пришлось взять на себя массу административных дел. Насколько это было сложно для вас?

: Ну конечно, это то, чему мне приходится учиться и сегодня. Вообще, в нашем обществе существует штамп, что искусствоведы или «люди искусства» - это очень одухотворенные и исключительно вздыхающие под луной люди. К счастью для меня, я человек довольно рациональный: так же, как историю искусств, я всегда любила и математику, мне в ней комфортно. А то, что происходит в музее, чаще подчиняется чутью и здравому смыслу. И если у тебя есть чутье и чуточку здравого смысла - оно работает. Конечно, надо многому учиться: и административным навыкам, и навыкам управления. Собралась команда, и ею надо руководить.

Вы сами собирали команду?

Да, сама. Каждого, кто здесь работает, я подбирала лично, и твердо могу сказать, что каждый из наших сотрудников (чаще, конечно, сотрудницы) - редкая находка. И все они увлечены своим делом.

Насколько амбициозны планы у музея?

Вы знаете, когда Борис Минц предложил мне поучаствовать в создании музея и поделился со мной своим желанием его открыть, мне показалось, что это -чрезвычайно амбициозный план. Но поскольку он осуществился, то, в принципе, все, что мы планируем, уже не так и страшно. Например, выставки за рубежом. Собственно, мы их уже проводим: у нас состоялись выставки в Венеции, во Фрайбурге, 6 октября откроется очень красивая выставка в Национальной галерее Болгарии. Конечно, хотелось бы «охватить» не только Европу, но и Восток, и Соединенные Штаты, но есть сложности юридического характера, межнациональные, не просто музейные. Конечно, хочется и в этих стенах делать необычные проекты, и привозить художников первого ряда: и русских, и западных, и современных (как Кошляков), и классиков. Я сама больше тяготею к классике.

Ну, Кошляков, мне кажется, это такой симбиоз классики и современности. Он где-то между.

Да. Он из тех художников, которые, как он сам формулирует, занимается живописью. В отличие от основной массы современных художников contemporary art, которые создают концепции. Его отличие также в том, что каждое отдельное произведение является произведением и без контекста, без концепции. Поэтому он так востребован, его любят, он, я знаю, хорошо продается, и любое появление картин Кошлякова на аукционах - это всегда событие.

Скажите, а вы были готовы к тому, что название «Музей русского импрессионизма» в мире искусства будет так долго оспариваться?

Абсолютно. Еще в то время, когда мы только планировали создавать музей, мы с Борисом Иосифовичем вели многочасовые беседы о том, как это сделать правильно. И мы понимали, что термин «русский импрессионизм» - крайне спорный и, вместе с тем, очень емкий. Можно его оспаривать с искусствоведческой точки зрения, хотя должна сказать, что крупные специалисты не вступают в полемику на этот счет. Но это термин, который моментально рисует определенную картинку. А то, что искусствоведы ломают копи и спорят, - ну, да, так и есть. Очень уважаемый мною петербургский искусствовед Михаил Герман написал целую книгу под названием «Импрессионизм и русская живопись», основная идея которой в том, что русского импрессионизма никогда не было и не существует. Вместе с тем, есть блестящие специалисты, такие как Владимир Леняшин или Илья Доронченков. В общем, мы пошли на это осознанно и понимая, что да, за название придется побороться, и что по голове нас за это не погладят. Но, с другой стороны, караван идет...

А расскажите, пожалуйста, как формировалась основная коллекция? Как происходило главное таинство?

Вы наверняка знаете, что наша постоянная экспозиция основывается на собрании Бориса Минца. Любая частная коллекция сначала собирается по вкусу приобретателя. Потом, обыкновенно, коллекционер понимает логику того, что он приобретает, и вдруг, в какой-то момент, становится понятно, что то, что ты собираешь, имеет некую канву. Дальше в эту канву начинаешь добавлять те произведения, без которых ничего не получится. Так, например, уже зная о том, что музею быть, я задумалась о том, какими картинами можно дополнить коллекцию, чтобы постоянная экспозиция была представительной, чтобы она отвечала на вопросы, которые у зрителей возникают. Для меня стало очевидно, что в этой коллекции должны быть, например, работы Юрия Пименова. И мы две его работы приобрели. Так коллекция становится все более полной, она прирастает, в нее добавляются необходимые фрагменты.

Слово «апгрейд» сюда подходит?

Скорее, «нанизывание». Это как собирание пазла: он прирастает с разных своих сторон, а ты пытаешься сделать так, чтобы он был законченный и добавляешь детали с разных сторон.

У вас здесь есть любимое место?

Любимые места меняются, и это связано с переменами экспозиций, которые происходят в нашем музее. Раньше я, например, очень любила постоять у центральной картины на выставке Лаховского, на 3-м этаже. Сейчас - это, пожалуй, сакральное пространство на минус первом этаже. Пространство музея позволяет менять геометрию залов, и в этом его безусловное преимущество. Здесь под каждую выставку можно делать что-то новое. Я думаю, четыре раза в год у нас будет что-то меняться. Еще у меня в кабинете хорошо (улыбается).

А как насчет любимых музеев и галерей? Из которых вам хотелось бы что-то привнести сюда и скопировать?

Так, наверное, нельзя сказать, но, безусловно, есть люди и команды, у которых учишься. На меня в свое время произвело большое впечатление то, как была организована Пинакотека Парижа, которая закрылась минувшей зимой, к моему большому сожалению. Это был блестящий музей, который два раза в год делал экспозиции исключительно первых имен -показывали Мунка, Кандинского, Ван Гога, Лихтенштейна.

В обществе бытует стереотип, что директор музея - это такая дама в возрасте, умудренная опытом. И вот передо мной вы - молодая, красивая, успешная. Пришлось ли вам доказывать людям, что вы способны быть лидером?

Вы знаете, скорее нет. Конечно, как говорил герой «Покровских ворот», «когда выходишь на эстраду, стремиться нужно к одному: всем рассказать немедля надо, кто ты, зачем и почему». К счастью моему, я не первая, молодые директора музеев успешно существуют, поэтому тут не надо искать драму. Слава богу, что есть и то, и другое. Я очень благодарна Борису Иосифовичу за то, что он доверяет молодым. У нас молодая команда, но это очень здорово. Наверное, нам где-то не хватает опыта, я готова это признать, хотя мы, как мне кажется, быстро учимся.

Директор Музея русского импрессионизма Юлия Петрова.

Заславский : В студии Григорий Заславский, добрый день. И я с удовольствием представляю нашего гостя - это директор только что открывшегося в Москве Музея русского импрессионизма Юлия Петрова. Юлия, приветствую вас в студии "Вестей ФМ", здравствуйте.

Петрова : Здравствуйте.

Заславский : Расскажите, пожалуйста, вообще, насколько я понимаю, вашему учредителю, основателю принадлежит весь этот комплекс "Большевик". Да или нет?

Петрова : Совершенно верно, да.

Заславский : Да. А как, почему вы выбрали из всех этих замечательных корпусов (каждый из них для человека с опытом ассоциируется с чем-то сладким и прекрасным, "Юбилейным" печеньем, "Земляничным", пирожные вкусные), почему из всех этих корпусов вы выбрали вот этот вот мукомольный цех в глубине квартала, к которому нужно еще идти? И, в общем, это во многом новое для Москвы такое музейное пространство внутри. Ну, может быть, это можно сравнить с таким спрятавшимся среди переулков домом Васнецова. Сейчас я начал тут же искать какие-то ассоциации.

Петрова : Идти там недалеко. И нам самим нравится, и гости уже оставляют отзывы, что "Большевик" реконструирован очень красиво, и идешь по нему, как по Лондону. Это чистая правда, он очень талантливо сейчас сделан. Выбрали это здание (круглое в плане, цилиндр, цилиндр без окон) именно потому, что собственно уличный дневной свет картинам нашим не нужен, вообще для музейных полотен он не очень полезен. И если в обычных музеях (музеях, извините, не в обычных, а в расположенных в более традиционных помещениях) сотрудники вынуждены как-то бороться со светом, вешать тяжелые гардины, то у нас такой проблемы нет. Нет окон, нет бликов, ничто не мешает восприятию живописи. Здание показалось нам в этом плане очень удобным. И кроме того, поскольку оно не имело исторической ценности, как лицевое здание на Ленинградском проспекте, которое было восстановлено буквально до детали по архивным фотографиям, по документам, наше здание, построенное в 60-е годы 20-го века, исторической ценности не имело, что, конечно, позволило нам его переоборудовать под музей практически полностью. Оно осталось в своих формах, но внутри абсолютно изменилась его планировка.

Заславский : А вот интересно, очень часто, когда делаются в России какие-то вот такие новые постройки, часто берут как аналог какую-то зарубежную, английскую или какую-то другую институцию. Есть ли какой-то образец, был ли он для Музея русского импрессионизма как по внешнему его решению, так и по внутреннему содержанию? Ну, даже, может быть, исходя из того, вот та команда, которая делала, наверняка иностранная. Или нет, да?

Петрова : Архитектор иностранный - британское архитектурное бюро John McAslan + Рartners .

Заславский : Они уже делали музеи какие-то?

Петрова : Они вообще специализируются на культурных объектах. В Москве они делали "Фабрику Станиславского" с театральной студией Сергея Женовача. И поэтому мы обратились к ним, будучи абсолютно уверены в качестве того, что получится. "Фабрика Станиславского", кто там был, знают, что изумительно сделана и качественно, и красиво.

Заславский : И офисная часть, и театральная, да, согласен, да.

Петрова : И офисная часть, и театральная, и апартаменты, которые там находятся.

Заславский : В апартаментах не был.

Петрова : Внутри тоже не была, но снаружи все это выглядит очень и очень достойно, в едином стиле и на очень высоком уровне. Поэтому к этому архитектурному бюро мы обратились безо всякой опаски. Равнялись ли они на какие-то существующие образцы? Честно говоря, не уверена.

Полностью слушайте в аудиоверсии.

Очередная попытка Зеленского понравиться народу

РОСТИСЛАВ ИЩЕНКО: «Это была очередная попытка понравиться народу. Зеленскому кто-то сказал, что с народом надо общаться. Кстати, правильно сказали, потому что ему надо каким-то образом поддерживать свой рейтинг. Это единственное, что у него есть. Очевидно, сказали ему и о том, что общаться надо креативно».

Давно сложилось мнение, что искусствовед никогда не найдет себе работу по специальности, а музейный работник – это женщина – синий чулок без личной жизни и особых амбиций, этакая серая мышка, витающая в облаках и влюбленная в мужчин, умерших несколько веков назад. Сегодня мы раз и навсегда развеем этот миф, познакомив вас с директором Музея русского импрессионизма и молодой мамой Юлией Петровой.

Давайте начнем с самого начала: почему искусствоведение? Родители не отговаривали? Ведь все знают, что это прекрасное образование, которое крайне редко становится профессией.

Я увлеклась историей искусства в восьмом классе – довольно рано для выбора профессии. Родители не отговаривали, но сразу предупредили, что вряд ли смогут помочь с подготовкой к экзаменам или потом с поиском работы – они из другой сферы. Одна мамина подруга, помню, спрашивала, как я собираюсь кормить свою семью, но в юности у меня было твердое убеждение, что я могу пробить головой любую стену, а значит что-нибудь придумаю.

Где именно вы учились?

Я петербурженка и училась в Санкт-Петербургском университете на кафедре истории искусства. Поступать в аспирантуру поехала в Москву. Осталась. Училась, работала. Минувшим летом наконец защитила кандидатскую диссертацию.

Я работала в антикварной галерее, где господин Минц был одним из клиентов. Впоследствии, когда галерея закрыла одно из двух своих выставочных пространств и сократила часть штата, в том числе и меня, Борис Иосифович предложил мне остаться его консультантом.

Идея о создании частного музея была у Минца давно или вы некоторым образом причастны к ее появлению?

Идея полностью его, но я была одной из первых, кому он ее озвучил в конце 2011 года. Спросил поддержу ли. Начинание выглядело чрезвычайно смелым, но попробовать стоило. Я согласилась, конечно.

Какие из работ появились в коллекции Минца благодаря вам?

Мы обсуждаем каждую покупку, чаще я отговариваю от приобретения, чем настаиваю на нем. Но могу сказать, что по моей инициативе покупались в частности «Мокрые афиши» Юрия Пименова, «Заросший пруд» Николая Клодта, «Лес» Станислава Жуковского. Я обратила внимание коллекционера на художницу Валентину Диффинэ-Кристи и ряд других мастеров, пока не очень широко известных. Но это не столько моя заслуга, сколько моя работа.

Расскажите, пожалуйста, как строится работа с частными коллекциями, по какому принципу подбираются картины?

Для постоянной экспозиции музея мы подбираем импрессионистическую живопись. Поскольку понятие «русский импрессионизм» в истории искусства несколько размыто, то есть не существует фиксированного списка художников, которых следует безоговорочно причислять к импрессионистам, ориентируемся в первую очередь на стилистику каждой конкретной картины. Скажем, Борис Кустодиев, конечно, вошел в историю не как импрессионист. Но в нашем музее выставлена именно импрессионистическая его работа. Кстати, через увлечение импрессионизмом прошли практически все живописцы начала XX века, даже у наших знаменитых авангардистов – Малевича, Ларионова – есть импрессионистические полотна исключительной красоты.

У Бориса была коллекция с четкой направленностью? Именно русский импрессионизм, картины определенного периода или русская классика в его коллекции тоже присутствует?

Каждый коллекционер, начиная собирать, покупает вначале то, что нравится ему самому. О четких хронологических, тематических или стилистических рамках обыкновенно на первых порах никто не задумывается. Потом постепенно коллекция приобретает свое лицо, в этот момент становится ясно, что в ней есть те или иные лишние предметы и, наоборот, определенные лакуны, выбирается вектор дальнейшего развития. Когда господин Минц пригласил меня работать над проектом музея, мы быстро поняли, что выставлять будем только часть собрания. У него есть прекрасные экземпляры графики объединения «Мир искусства», есть и современные художники, например, Илья Кабаков или Валерий Кошляков – но для музея была выбрана тема именно русского импрессионизма, и ничто иное в музейную экспозицию не попало.

Что именно входит в обязанности директора музея?

Я объединяю функции администратора и главного куратора или, если хотите, художественного руководителя. Вторая составляющая для меня как искусствоведа гораздо увлекательнее, но и первая необходима. В работе руководителя есть свой интерес: там свои законы и закономерности, переплетаются экономика, психология, социология, менеджмент, маркетинг… Мне пришлось разбираться практически с нуля, и до сих пор я учусь.

Как примерно выглядит основной музейный состав? Кто в него входит и за что отвечает в команде?

Для того количества мероприятий и проектов, которые мы проводим, у нас небольшой коллектив – порядка 25 человек, включая финансово-юридический блок, IT, водителя, офис-менеджера. В российских музеях традиционно работают в основном женщины и мы не исключение. Коллектив молодой, и, хотя подчас где-то не хватает опыта, это здорово – активные, неуставшие, небезразличные, с горящими глазами и ежедневными новыми идеями, как сделать лучше.

Помимо искусствоведов, которые занимаются выставками и каталогами, есть сотрудники, отвечающие за проходящие в музее лекции, концерты, творческие встречи, занятия живописью для детей и взрослых. Есть PR-отдел, менеджер по маркетингу. Отдельный сотрудник занимается инклюзивными программами: в прошлом году, например, мы запустили в музее экскурсии на русском жестовом языке для глухих и слабослышащих, то есть тех людей, для кого жестовый язык родной. В этом году адаптируем музей для посетителей с нарушениями зрения – уже готовы тактильные макеты картин, фактуры, запахи и звуки, которые помогут незрячему человеку составить представление о картине. Для художественного музея это смелая задача, ведь живопись апеллирует именно к зрению.

Рождение ребенка и рождение музея примерно совпали. Как Вам удалось совместить эти 2 процесса? Вы уходили в декрет? Надолго?

Вообще не уходила. На последней рабочей встрече до родов была в 39 недель беременности – к счастью, беременность у меня протекала легко. После родов на первую встречу пошла, когда малышке не было еще трех недель. Но это был 2013 год, до открытия музея оставалось еще время, и расписание тогда, конечно, было не такое сумасшедшее как в 2015-2016 годах. Поэтому в основном я работала из дома.

Помню, в какой-то момент у меня был четкий график: пока муж на работе, у ребенка три дневных сна – один сон я тратила на хозяйство, второй, самый длинный – на работу, третий – на себя. Плюс, работала вечерами, когда муж возвращался домой. Параллельно понемногу занималась диссертацией, в основном по выходным. О таких вещах, как поспать днем самой или посмотреть сериал, я никогда не думала. Давайте назовем это «требовательность к себе».

Вы – работающая мама, ваша карьера/работа отнимает у вас практически все время. Угрызений совести по отношению к дочери не бывает?

Я не думаю, что ребенку нужно всё мое время без остатка. Даже, напротив, убеждена, что у мамы должно быть личное время и своя жизнь. Чем насыщеннее жизнь родителей, тем интереснее они для своего ребенка, тем больше могут ему дать в конечном итоге.

Конечно, Аленка очень радуется, когда мама и папа возвращаются с работы. Но и отпускает нас легко – у нее детский сад, друзья, свои дела.

У вас есть четкий график – время, когда вы только с семьей? Как вообще строится ваше расписание?

Последние полгода перед открытием музея было очень тяжело, и моей семье в том числе. Я работала буквально день и ночь: последние письма мы с коллегами писали друг другу в час ночи, а на следующий день первые приходили уже в семь утра. Мой муж тогда не верил, что график когда-то станет другим. Но все выровнялось, и сейчас, возвращаясь с работы, я даже не включаю компьютер.

Стараюсь строить свое расписание так, чтобы каждый день садиться на пол и играть с дочкой и в это время принадлежать только ей. Не работаю по выходным без крайней необходимости – это время для семьи. В выходные дома не сидим, заранее планируем что-то интересное, будь то поход в театр или поездка загород, каток или прыжки на батутах.

Для меня нет хуже выходного, чем погрязнуть в хозяйственных хлопотах. Если в какой-то месяц выпадает много командировок, и у мужа есть возможность, они с Аленой сопровождают меня в деловых поездках, и тогда я, как и дома, днем – директор музея, а вечером – мама.

А вы сами выросли в какой семье? Родители тоже много работали?

Я никогда не видела своего отца лежащим на диване, и это надолго стало критерием оценки и других, и себя. Сама себе не позволяю лежать, если хорошо себя чувствую. Мама у меня учитель алгебры и геометрии в школе – а значит вечерами проверки тетрадей, заполнение журналов, подготовка к урокам – и это казалось в порядке вещей.

Кто вам помогает с ребенком?

Муж и свекровь. Хотя мне кажется неверным говорить, что они мне помогают. «Помогают» – это когда один всё делает, а другие у него иногда на подхвате. Мы же просто живем все вместе и растим дочку вместе. Аленка с бабушкой и стихи учит, и рисует, и загадки отгадывает, и по хозяйству ей помогает – то они пирожки пекут, то цветы сажают. И я, конечно, могу быть абсолютно уверена, что если я в музее, а ребенок дома, то он вкусно накормлен, ухожен, обласкан родным человеком. Меня и саму бабушка растила, пока родители были на работе, так что о няне мы никогда не думали.

Знаю, что вскоре вы должны поехать отдыхать. Куда собираетесь? Вы из тех, кто предпочитает пляжный, спокойный отдых, или вам не сидится на одном месте?

Нам пляжный отдых противопоказан. И я, и муж активные, и от безделья начинаем только раздражаться. Муж меня поставил на горные лыжи, хотя я долго считала, что не смогу. Еще во время моей беременности научил меня нырять с маской – море в этот момент вообще обрело новый смысл, оказалось, что под водой столько удивительного! Теперь выбор морского отдыха всегда оборачивается дилеммой: нужен пляж, чтобы дочка могла купаться, но нужны и скалы, чтобы мы могли нырять.

Аленка уже катается на лыжах, любит ездить в лес, ночевать в палатке. Летом начала осваивать верховую езду. Думаю, скоро и маску с трубкой наденет, глядя на нас. Она вообще очень спортивная.

Алена знает, что ее мама – директор?

Знает, что мама работает в музее, а роли ей пока не очень понятны. Я сама на этом внимания не заостряю. Смешно, что в прошлом году меня «раскрыла» одна из мам в детском саду – говорит, увидела интервью с фотографией. Но вроде бы никому не выдала (смеется).

Музей русского импрессионизма вырос из домашней коллекции бизнесмена и мецената Бориса Минца (бывшего президента финансовой корпорации «Открытие», председателя совета директоров O1 Group, которая занимается условно модными бизнес-центрами). В начале нулевых он стал собирать отечественное искусство - сначала стихийно, а затем со все большим вниманием к стилистическому приему, напоминающему французский импрессионизм, но в работах художников конца XIX и начала XX века.

Коллекция доросла до того, что потребовала себе отдельное пространство, для которого пригодилось одно из зданий бывшей фабрики «Большевик» на Ленинградке (где пекут, среди прочего, печенье «Юбилейное»), развитием которого Борис Минц в то время и занимался. В качестве архитектора он выбрал именитого архитектора Джона МакАслана, недавно отметившегося реконструкцией вокзала Кингс-Кросс в Лондоне. В Москве МакАслан уже успешно конвертировал одно из приобретений Минца - фабрику Станиславского - в образцовый бизнес-центр, так что вопросов к качеству его работы не возникало. Поэтому в комплекте к работе над фабрикой ему было предложено превратить бывший мучной склад, причудливое здание-колодец с параллелепипедом на крыше, в современный музей.

Здание на тот момент находилось в плачевном состоянии - пустой колодец, отделанный от пола до потолка плиткой. Мучной склад не считался памятником, и по проекту МакАслана от исторического здания на самом деле мало что осталось - только сама форма, которую снаружи одели в перфорированные металлические панели (в оригинальном проекте своей отделкой здание должно было напоминать березку - в жизни получилось скучнее), а параллелепипед на крыше остеклили и устроили галерею. Пустой колодец поделили на три этажа - для этого внутрь здания вставили бетонный модуль с винтовой лестницей удивительной красоты.

В результате музей в колодце получился почти крошечным: всего три выставочных зала - с постоянной коллекцией (в подвале) и временными выставками. Площадь со всеми служебными и складскими помещениями оказывается меньше 3 000 кв. м - а выставочная секция составляет всего тысячу.

Наверху - как раз в том странном параллелепипеде - разместилась галерея с естественным светом, маленькое кафе и две веранды с роскошным видом на Сити. На втором этаже - малый полукруглый зал с балконом, с которого было бы очень удобно рассматривать медиаэкран на первом этаже, но, к сожалению, высота балкона к этому не располагает.

Николай Тархов. За вышиванием. Начало 1910х годов

1 из 8

Валентин Серов. Окно. 1887

2 из 8

Валерий Кошляков. Венеция. Из серии «Открытки». 2012

3 из 8

Николай Тархов. Мамина комната утром. 1910

4 из 8

Константин Юон. Ворота Ростовского Кремля. 1906

5 из 8

6 из 8

Арнольд Лаховский. Весна. (Черная речка). Частная коллекция, Москва.

7 из 8

Арнольд Лаховский. Молодая голландка и Бретонка в синем платье. Частная коллекция, Москва.

8 из 8

На первом этаже устроены лобби и гардероб. Выставок здесь проводить не планируется, но здесь и дальше может появляться современное искусство, которое будет созвучно главной тематике музея. Сейчас за него отвечает американский медиахудожник Жан-Кристоф Куэ, который как патологоанатом от искусства мазок за мазком реконструирует процесс работы «русских импрессионистов» над полотнами из коллекции музея.

Под землей - самый большой выставочный зал, с навесными потолками и ремонтом, напоминающим о районных ДК. Чистые интерьеры в эскизах проекта МакАслана выглядят совсем иначе, но в жизни имеют характерные для отечественного строительства стыки, лавки и лампы вместо белых отчего-то заменены на черные. Рядом - образовательные пространства, учебная студия и медиацентр.

Что касается основной экспозиции, следует сделать важную ремарку. Существует ли русский импрессионизм как отдельное течение - более чем спорный вопрос в искусствоведческих кругах. По поводу отдельных художников вроде Коровина достигнут консенсус, однако многие из этого ряда успели достаточно поработать во Франции - и испытали на себе влияние сложившейся в Париже школы света и цвета. Часть искусствоведов считают то, что сложилось из упражнений во французской манере у русских художников, этюдизмом, кто-то называет это русской пейзажной живописью, кто-то - короткой переходной историей от реализма к авангарду. Последнюю версию педалирует и сам музей, но придает ей общемировое значение, называя импрессионизм неизбежным моментом в развитии искусства любой страны - как переходный период от классики к современности, с «освобождением глаза и руки». Чтобы укрепить веру в этот постулат, здесь собираются читать курс лекций об альтернативном импрессионизме - английском, скандинавском и американском.

В зале с постоянной экспозицией собраны работы Серова, Коровина и Кустодиева, которые заслуживают внимания и интереса сами по себе, сюда же можно отнести и ренуаровские парафразы Тархова с его мазком в виде «парижской вермишели», как это называл Леон Бакст. Здесь есть и более странные экспонаты - например, среди прочих романтично настроенных реалистов почему-то оказывается Герасимов, который в Париже экспериментировал с живописной манерой написания бульваров, возможно, вспомнив свои годы ученичества у Коровина. Или же картина Богданова-Бельского, которая официально публиковалась в каталоге выставки передвижников. Для части художников здесь - как для Константина Юона - импрессинизм стал быстро прошедшим увлечением в определенный период времени, зато оставившее после себя живописные изображения ростовского кремля на французский манер.

Второй и третий этажи, место временной выставки, занимают работы художника русской эмиграции Николая Лаховского, который, по словам куратора и директора музея, «много путешествовал, был очень восприимчив и, приезжая в новую страну, немножко подстраивался под ее настроение и стиль». Поэтому работы структурированы не по хронологии, а по географии - на втором этаже Венеция, Франция, Бельгия, Голландия и Палестина, на верхнем - Петербург и русская провинция с козами.

Директор и куратор музея, Юлия Петрова, комментирует пристрастие к розовому цвету у Лаховского и вспоминает его современника, художника Станислава Жуковского. Последний критиковал мечтательность отечественных импрессионистов и советовал им «бросить раскрашивать русскую поэтическую скромную природу в синьку и медянку, а русского человека в мулата с острова Таити; их у нас не увидите, как ни настраивайте себя. Нам это не идет, как не идет цилиндр Маяковскому и золотой лорнет Бурлюку».

Идут ли русской природе синька да медянка, вопрос философский, в любом случае сама идея создания музея русского импрессионизма - довольно смелый шаг, учитывая, что в Москве нет музея авангарда или концептуализма, намного более бесспорных течений. Как, впрочем, нет и отдельного музея современного искусства с постоянной коллекцией. Любая частная коллекция отражает дух своей эпохи и ее интерес - и в этом отношении музей отвечает запросам времени, в конкретном случае - всенародной любви к импрессионизму. Как бы то ни было, осенью коллекция музея уедет на гастроли, а вместо нее все три этажа займут работы современного живописца Валерия Кошлякова, которого относить к импрессионизму не решаются даже сами кураторы. На вопрос о логике экспозиции Борис Минц отвечает, что импрессионизм планируется интерпретировать скорее . Рассуждая в этой парадигме, очень хотелось бы увидеть музей российской меланхолии.

Популярное

Очередная попытка Зеленского понравиться народу