Введение
Глава 1. Формы психологического анализа в прозе В.М. Гаршина
1.1. Художественная природа исповеди 24-37
1.2. Психологическая функция «крупного плана» 38-47
1.3 .Психологическая функция портрета, пейзажа, обстановки 48-61
Глава 2. Поэтика повествования в прозе В.М. Гаршина
2.1. Типы повествования (описание, повествование, рассуждение) 62-97
2.2. «Чужая речь» и ее повествовательные функции 98-109
2.3. Функции повествователя и рассказчика в прозе писателя 110-129
2.4. Точка зрения в повествовательной структуре и поэтика психологизма 130-138
Заключение 139-146
Список литературы 147-173
Введение к работе
Неослабевающий интерес к поэтике В.М. Гаршина свидетельствует о том, что данная область исследования остается весьма актуальной для современной науки. Творчество писателя давно стало объектом изучения с позиций разных направлений и литературоведческих школ. Однако в этом исследовательском разнообразии выделяются три методологических подхода, каждый из которых объединяет целую группу ученых.
К первой группе следует отнести ученых (Г.А. Бялого, Н.З. Беляева, А.Н. Латынину), которые рассматривают творчество Гаршина в контексте его биографии. Характеризуя в целом писательскую манеру прозаика, они анализируют его произведения в хронологическом порядке, соотнося определенные «сдвиги» в поэтике с этапами творческого пути.
В исследованиях второго направления проза Гаршина освещается преимущественно в сравнительно-типологическом аспекте. В первую очередь здесь следует назвать статью Н.В. Кожуховской «Толстовская традиция в военных рассказах В.М. Гаршина» (1992), где особо отмечено, что в сознании персонажей Гаршина (как и в сознании героев Л.Н. Толстого) отсутствует «защитная психологическая реакция», которая позволила бы им не мучиться чувством вины и личной ответственности. Труды в гаршиноведении второй половины XX века посвящены сопоставлению творчества Гаршина и Ф.М. Достоевского (статья Ф.И. Евнина «Ф.М. Достоевский и В.М. Гаршин» (1962), кандидатская диссертация Г.А. Склейнис «Типология характеров в романе Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы" и в рассказах В.М. Гаршина 80-х гг.» (1992)).
Третью группу составляют работы тех исследователей, которые
сосредоточили свое внимание на изучении отдельных элементов поэтики
гаршинской прозы, включая поэтику его психологизма. Особый интерес
представляет диссертационное исследование В.И. Шубина «Мастерство
психологического анализа в творчестве В.М. Гаршина» (1980). В наших
наблюдениях мы опирались на его выводы о том, что отличительная
особенность рассказов писателя - это «... внутренняя энергия, требующая короткого и живого выражения, психологическая насыщенность образа и всего повествования. <...> Нравственно-социальная проблематика, пронизывающая все творчество Гаршина, нашла свое яркое и глубокое выражение в методе психологического анализа, основанном на постижении ценности человеческой личности, нравственного начала в жизни человека и его общественном поведении». Кроме того, нами учтены исследовательские результаты третьей главы работы «Формы и средства психологического анализа в рассказах В.М. Гаршина», в которой В.И. Шубин выделяет пять форм психологического анализа: внутренний монолог, диалог, сновидения, портрет и пейзаж. Поддерживая выводы исследователя, все же отметим, что мы рассматриваем портрет и пейзаж в более широком, с точки зрения поэтики психологизма, функциональном диапазоне.
Различные стороны поэтики гаршинской прозы были проанализированы авторами коллективного исследования «Поэтика В.М. Гаршина» (1990) Ю.Г. Милюковым, П. Генри и другими. В книге затрагиваются, в частности, проблемы темы и формы (в том числе типы повествования и виды лиризма), образы героя и «контргероя», рассматривается импрессионистская стилистика писателя и «художественная мифология» отдельных произведений, ставится вопрос о принципах изучения незаконченных рассказов Гаршина (проблема реконструкции).
В трехтомном сборнике «Vsevolod Garshin at the turn of the century» («Всеволод Гаршин на рубеже веков») представлены исследования ученых из разных стран. Авторы сборника обращают свое внимание не только на различные аспекты поэтики (С.Н. Кайдаш-Лакшина «Образ "падшей женщины" в творчестве Гаршина», Э.М. Свенцицкая «Концепция личности и совести в творчестве Вс. Гаршина», Ю.Б. Орлицкий «Стихотворения в прозе в творчестве В.М. Гаршина» и др.), но и разрешают сложные проблемы перевода прозы писателя на английский язык (М. Dewhirst «Three Translations of Garshin"s Story "Three Red Flowers"» и др.).
Проблемы поэтики занимают важное место почти во всех работах, посвященных творчеству Гаршина. Однако большая часть структурных исследований все же носит частный или эпизодический характер. Это относится прежде всего к изучению повествования и поэтики психологизма. В тех же работах, которые подходят близко к этим проблемам, речь идет в большей степени о постановке вопроса, чем о его решении, что само по себе является стимулом для дальнейших исследовательских поисков. Поэтому актуальным можно считать выявление форм психологического анализа и главных компонентов поэтики повествования, что позволяет вплотную подойти к проблеме структурного сочетания психологизма и повествования в прозе Гаршина.
Научная новизна работы определяется тем, что впервые предлагается последовательное рассмотрение поэтики психологизма и повествования в прозе Гаршина, которая является наиболее характерной особенностью прозы писателя. Представлен системный подход к исследованию творчества Гаршина. Выявлены опорные категории в поэтике психологизма писателя (исповедь, «крупный план», портрет, пейзаж, обстановка). Определены такие повествовательные формы в прозе Гаршина, как описание, повествование, рассуждение, чужая речь (прямая, косвенная, несобственно-прямая), точки зрения, категории повествователя и рассказчика.
Предметом исследования являются восемнадцать рассказов Гаршина.
Цель диссертационного исследования - выявление и аналитическое описание основных художественных форм психологического анализа в прозе Гаршина, системное изучение ее повествовательной поэтики. Исследовательской сверхзадачей является демонстрация того, как осуществляется связь между формами психологического анализа и повествованием в прозаических произведениях писателя.
В соответствии с поставленной целью определяются конкретные задачи исследования:
1. рассмотреть исповедь в поэтике психологизма автора;
определить функции «крупного плана», портрета, пейзажа, обстановки в поэтике психологизма писателя;
изучить поэтику повествования в произведениях писателя, выявить художественную функцию всех повествовательных форм;
выявить функции «чужого слова» и «точки зрения» в повествовании Гаршина;
5. описать функции рассказчика и повествователя в прозе писателя.
Методологической и теоретической основой
диссертации являются
литературоведческие труды А.П. Ауэра, М.М. Бахтина, Ю.Б. Борева, Л.Я. Гинзбург, А.Б. Есина, А.Б. Криницына, Ю.М. Лотмана, Ю.В. Манна, А.П. Скафтымова, Н.Д. Тамарченко, Б.В. Томашевского, М.С. Уварова, Б.А. Успенского, В.Е. Хализева, В. Шмида, Е.Г. Эткинда, а также лингвистические исследования В.В. Виноградова, Н.А. Кожевниковой, О.А. Нечаевой, Г.Я. Солганика. С опорой на труды этих ученых и достижения современной нарратологии была выработана методология имманентного анализа, позволяющего раскрыть художественную сущность литературного явления в полном соответствии с авторской творческой устремленностью. Главным методологическим ориентиром для нас стала «модель» имманентного анализа, представленная в работе А.П. Скафтымова «Тематическая композиция романа "Идиот"».
Теоретическое значение работы состоит в том, что на основе полученных результатов создается возможность углубить научное представление о поэтике психологизма и структуре повествования в прозе Гаршина. Сделанные в работе выводы могут послужить основой для дальнейшего теоретического изучения творчества Гаршина в современном литературоведении.
Практическая значимость работы состоит в том, что ее результаты могут быть использованы при разработке курса истории русской литературы XIX века, спецкурсов и спецсеминаров, посвященных творчеству Гаршина.
Материалы диссертации могут быть включены в элективный курс для классов гуманитарного профиля в средней общеобразовательной школе. Основные положения, выносимые на защиту:
1. Исповедь в прозе Гаршина способствует глубокому проникновению во
внутренний мир героя. В рассказе «Ночь» исповедь героя становится
главной формой психологического анализа. В других рассказах («Четыре
дня», «Происшествие», «Трус») ей не отведено центральное место, но она
все же становится важной частью поэтики и взаимодействует с другими
формами психологического анализа.
«Крупный план» в прозе Гаршина представлен: а) в виде развернутых описаний с комментариями оценочного и аналитического характера («Из воспоминаний рядового Иванова»); б) при описании умирающих людей, при этом обращается внимание читателя на внутренний мир, психологическое состояние героя, находящегося рядом («Смерть», «Трус»); в) в виде перечисления действий героев, совершающих их в тот момент, когда сознание отключено («Сигнал», «Надежда Николаевна»).
Портретные и пейзажные зарисовки, описания обстановки в рассказах Гаршина усиливают авторское эмоциональное воздействие на читателя, зрительное восприятие и во многом способствуют выявлению внутренних движений души героев.
В повествовательной структуре произведений Гаршина доминируют три типа повествования: описание (портрет, пейзаж, обстановка, характеристика), повествование (конкретно-сценическое, обобщенно-сценическое и информационное) и рассуждение (именные оценочные рассуждения, рассуждения с целью обоснования действий, рассуждения с целью предписания или описания действий, рассуждения со значением утверждения или отрицания).
Прямая речь в текстах писателя может принадлежать как герою, так и предметам (растениям). В произведениях Гаршина внутренний монолог строится как обращение персонажа к самому себе. Изучение косвенной и
несобственно-прямой речи показывает, что данные формы чужой речи в прозе Гаршина встречаются гораздо реже прямой. Для писателя важнее воспроизвести истинные мысли и чувства героев (которые гораздо удобнее передать с помощью прямой речи, тем самым сохраняя внутренние переживания, эмоции персонажей). В рассказах Гаршина присутствуют следующие точки зрения: в плане идеологии, пространственно-временной характеристики и психологии.
Рассказчик в прозе Гаршина проявляет себя в формах изложения событий от первого лица, а повествователь - от третьего, что является системной закономерностью в поэтике повествования писателя.
Психологизм и повествование в поэтике Гаршина находятся в постоянном взаимодействии. В такой сочетаемости они образуют подвижную систему, в пределах которой происходят структурные взаимодействия.
Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования были представлены в научных докладах на конференциях: на X Виноградовских чтениях (ГОУ ВПО МГПУ. 2007, Москва); XI Виноградовских чтениях (ГОУ ВПО МГПУ, 2009, Москва); X конференции молодых филологов «Поэтика и компаративистика» (ГОУ ВПО МО «КГПИ», 2007, Коломна). По теме исследования вышло 5 статей, в том числе две в изданиях, входящих в перечень ВАК Минобрнауки России.
Структура работы определяется целями и задачами исследования. Диссертация состоит из Введения, двух глав, Заключения и списка литературы. В первой главе последовательно рассматриваются формы психологического анализа в прозе Гаршина. Во второй главе анализируются повествовательные модели, по которым организуется повествование в рассказах писателя. Работа заканчивается списком литературы, включающим 235 единиц.
Художественная природа исповеди
Исповедь как литературный жанр после Н.В. Гоголя все больше распространяется в русской литературе XIX века. С того момента, как в русской литературной традиции исповедь утвердилась в качестве жанра, началось обратное явление: она становится компонентом литературного произведения, речевой организацией текста, частью психологического анализа. Именно о такой форме исповеди можно говорить в контексте творчества Гаршина. Эта речевая форма в тексте выполняет психологическую функцию.
В «Литературной энциклопедии терминов и понятий» дается определение исповеди как произведения, «в котором повествование ведется от первого лица, причем рассказчик (сам автор или его герой) впускает читателя в самые сокровенные глубины собственной духовной жизни, стремясь понять «конечные истины» о себе, своем поколении» .
Еще одно определение исповеди мы находим в работе А.Б. Криницына «Исповедь подпольного человека. К антропологии Ф.М. Достоевского» - это «произведение, написанное от первого лица и наделенное дополнительно хотя бы одной или несколькими из следующих черт: 1) в сюжете встречается много автобиографических мотивов, взятых из жизни самого писателя; 2) рассказчик часто представляет себя и свои поступки в негативном свете; 3) рассказчик подробно описывает свои мысли и чувства, занимаясь саморефлексией» . Исследователь утверждает, что жанрообразующей основой литературной исповеди является как минимум установка героя на полную искренность. По мнению А.Б. Криницына, для писателя ключевое значение исповеди заключается в возможности раскрыть перед читателем внутренний мир героя, не нарушая художественного правдоподобия.
М.С. Уваров отмечает: «текст исповеди возникает только тогда, когда необходимость покаяния перед Богом выливается в покаяние перед самим собой» . Исследователь указывает на то, что исповедь публикуема, читаема. По мнению М.С. Уварова, тема авторской исповеди-в-герое характерна для русской художественной литературы, довольно часто исповедь становится проповедью, и наоборот. История исповедального слова демонстрирует, что исповедь не является поучающими нравственными правилами, она скорее дает возможность для «самовыражение души, находящей в исповедальном акте и радость и очищение» .
С.А. Тузков, И.В. Тузкова отмечают наличие субъективно-исповедального начала в прозе Гаршина, которое проявляется «в тех рассказах Гаршина, где повествование ведется в форме первого лица: персонифицированный рассказчик, формально отделенный от автора, фактически выражает его взгляды на жизнь... . В тех же рассказах писателя, где повествование ведется условным повествователем, который не входит непосредственно в изображаемый мир, дистанция между автором и героем несколько увеличивается, но и здесь значительное место занимает самоанализ героя, который носит лирический, исповедальный характер» .
В диссертации СИ. Патрикеева «Исповедь в поэтике русской прозы первой половины XX века (проблемы жанровой эволюции)» в теоретической части обозначены почти все аспекты данного понятия: наличие в структуре текста моментов психологического « автобиографизма, осознание исповедующимся собственного духовного несовершенства, искренность его перед Богом при изложении обстоятельств, сопутствовавших нарушению определенных христианских заповедей и нравственных запретов.
Исповедь как речевая организация текста является доминантой рассказа «Ночь». Каждый монолог героя наполнен внутренними переживаниями. Повествование ведется от третьего лица, Алексей Петрович, его действия, мысли показаны глазами другого человека. Герой рассказа анализирует свою жизнь, свое «я», оценивая внутренние качества, ведет диалог с собой, проговаривает свои мысли: «Он услышал свой голос; он уже не думал, а говорил вслух...»1 (с. 148). Обращаясь к себе, пытаясь разобраться со своим «я» через словесное выражение внутренних импульсов, в какой-то момент он теряет чувство реальности, в его душе начинают говорить голоса: « ...говорили они разное, и какой из этих голосов принадлежал ему, его «я», он не мог понять» (с. 143). Желание Алексея Петровича понять себя, выявить даже то, что характеризует его не с лучшей стороны, показывает, что он действительно откровенно, искренно говорит о себе.
Большую часть рассказа «Ночь» занимают монологи героя, его размышления о никчемности своего существования. Алексей Петрович принял решение покончить с собой, застрелиться. Повествование - это углубленный самоанализ героя. Алексей Петрович задумывается о своей жизни, пытается разобраться в себе: «Все перебрал я в своей памяти, и кажется мне, что я прав, что остановиться не на чем, некуда поставить ногу, чтобы сделать первый шаг вперед. Куда вперед? Не знаю, но только вон из этого заколдованного круга. В прошлом нет опоры, потому что все ложь, все обман...» (с. 143). Перед глазами читателя предстает мыслительный процесс героя. С первых строк Алексей Петрович четко расставляет акценты в прожитой жизни. Он говорит сам с собой, озвучивая свои действия, до конца не понимая, ЧТО он собирается совершить. «Алексей Петрович снял шубу и взял было ножик, чтобы распороть карман и вынуть патроны, но опомнился... . - Зачем трудиться? Довольно и одного. - О да, очень довольно одного этого крохотного кусочка, чтобы - исчезло все и навсегда. Весь мир исчезнет.. . . Не будет обмана себя и других, будет правда, вечная правда несуществования» (с. 148).
Психологическая функция «крупного плана»
Понятие крупный план не имеет четкого определения в литературоведении до сих пор, хотя широко используется авторитетными учеными. Ю.М. Лотман говорит о том, что «...крупный и мелкий план существуют не только в кино. Он отчетливо ощущается в литературном повествовании, когда одинаковое место или внимание уделяется явлениям разной количественной характеристики. Так, например, если следующие друг за другом сегменты текста заполняются содержанием, резко отличном в количественном отношении: разным количеством персонажей, целым и частями, описанием предметов большой и малой величины; если в каком-либо романе в одной главе описываются события дня, а в другой - десятки лет, то мы также говорим о разнице планов» . Исследователь приводит примеры из прозы (Л.Н. Толстой «Война и мир») и поэзии (Н.А. Некрасов «Утро»).
У В.Е. Хализева в книге «Ценностные ориентации русской классики», посвященной поэтике романа «Война и мир» Л.Н. Толстого, мы находим трактование «крупного плана» как приема, «где имитируется пристальное всматривание и одновременно осязательно-зрительный контакт с реальностью» . Будем опираться на книгу Е.Г. Эткинда «"Внутренний человек" и внешняя речь», где это понятие выведено в заглавии части, посвященной творчеству Гаршина. Используя результаты исследования ученого, мы продолжим наблюдение за «крупным планом», который будем определять как форму изображения. «Крупный план - это и увиденное, и услышанное, и почувствованное, и даже промелькнувшее в сознании» .
Таким образом, В.Е. Хализев и Е.Г. Эткинд рассматривают понятие «крупный план» с разных сторон.
В работе Е.Г. Эткинда убедительно доказывается использование этой формы изображения в рассказе Гаршина «Четыре дня». Он обращается к категории сиюминутности, в основу которой вкладывает прямой показ внутреннего человека «в такие минуты, когда герой, в сущности, лишен физической возможности комментировать свои переживания и когда немыслимы не только внешняя речь, но и внутренняя» .
В книге Е.Г. Эткинда дается подробный анализ рассказа Гаршина «Четыре дня» с опорой на понятия «крупный план» и сиюминутность. Нам бы хотелось применить подобный подход и к рассказу «Из воспоминаний рядового Иванова». Оба повествования сближает форма воспоминаний. Это определяет некоторые особенности рассказов: на переднем плане находится герой и его субъективная оценка окружающей действительности, «...однако неполнота фактов и почти неизбежная односторонность информации искупаются... живым и непосредственным выражением личности их автора» .
В рассказе «Четыре дня» Гаршин дает возможность читателю проникнуть во внутренний мир героя, передать его ощущения через призму сознания. Самоанализ оставленного, забытого на поле боя солдата позволяет проникнуть в сферу его чувств, а детализированное описание окружающей его действительности помогает «увидеть» картину своими глазами. Герой находится в тяжелом состоянии не только физическом (ранение), но и душевном. Ощущение безысходности, понимание бесперспективности его попыток спастись не позволяют ему утратить веру, желание бороться за свою жизнь, пусть даже инстинктивно, удерживает его от самоубийства.
Внимание читателя (а может быть, уже и зрителя) вслед за героем фокусируется на отдельных картинах, в которых детально описывается его визуальное восприятие.
«...Однако становится жарко. Солнце жжет. Я открываю глаза, вижу те же кусты, то же небо, только при дневном освещении. А вот и мой сосед. Да, это - турок, труп. Какой огромный! Я узнаю его, это тот самый...
Передо мной лежит убитый мной человек. За что я его убил?...» (с. 50).
Эта последовательная фиксация внимания на отдельных моментах позволяет посмотреть на мир глазами героя.
Наблюдая за «крупным планом» в рассказе «Четыре дня», мы можем утверждать, что «крупный план» в этом повествовании объемен, максимально увеличен за счет приема самоанализа, сужения временной (четыре дня) И пространственной протяженности. В рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова», где доминирует форма повествования - воспоминание, «крупный план» будет представлен иначе. В тексте можно увидеть не только внутреннее состояние героя, но и чувства, переживания окружающих его людей, в связи с этим пространство изображаемых событий расширяется. Мировосприятие рядового Иванова осмысленно, присутствует некоторая оценка цепочки событий. В этом рассказе есть эпизоды, где сознание героя отключено (пусть даже частично) - именно в них можно найти «крупный план».
Типы повествования (описание, повествование, рассуждение)
Г.Я. Солганик выделяет три функционально-смысловых типа речи: описание, повествование, рассуждение. Описание делится на статическое (прерывает развитие действия) и динамическое (не. приостанавливает развитие действия, небольшое по объему). Г.Я. Солганик указывает на связь описания с местом и ситуацией действия, портретом героя (соответственно выделяется портретное, пейзажное, событийное описание и т.д.). Он отмечает важную роль данного функционально-смыслового типа речи для создания образности в тексте. Ученый подчеркивает, что важен жанр произведения и индивидуальный стиль писателя. По Г.Я. Солганику, особенность повествования заключается в передаче самого события, действия: «Повествование теснейшим образом связано с пространством и временем» .
Оно бывает объективированным, нейтральным или субъективным, в котором преобладает авторское слово. Рассуждение, как пишет исследователь, свойственно психологической прозе. Именно в ней преобладает внутренний мир героев, а их монологи наполнены мыслями о смысле жизни, искусстве, нравственных принципах и т.д. Рассуждения дают возможность раскрыть внутренний мир героя, продемонстрировать его взгляд на жизнь, людей, окружающий мир. Он считает, что представленные функционально-смысловые типы речи в художественном тексте дополняют друг друга (повествование с элементами описания встречается чаще всего).
С появлением работ О.А. Нечаевой в отечественной науке прочно закрепляется термин «функционально-смысловой тип речи» («определенные логико-смысловые и структурные типы монологического высказывания, которые используются как модели в процессе речевого общения» ). Исследовательница выделяет четыре структурно-смысловых «описательных жанра»: пейзаж, портрет человека, интерьер (обстановка), характеристика. О.А. Нечаева отмечает, что все они широко представлены в художественной литературе.
Выявим повествовательную специфику описания (пейзажа, портрета, обстановки, описания-характеристики). В прозе Гаршина описаниям природы отводится мало места, но тем не менее они не лишены повествовательных функций. Пейзажные зарисовки служат скорее фоном повествования. Надо согласиться с Г.А. Лобановой в том, что пейзаж - это «разновидность описания, цельное изображение незамкнутого фрагмента природного или городского пространства» .
Эти закономерности отчетливо проявляются в рассказе Гаршина «Медведи», который начинается с пространного описания местности. Пейзажная зарисовка предваряет повествование. Она служит прологом грустного рассказа о массовом расстреле медведей, которые ходили с цыганами: «Внизу река, изгибаясь голубой лентой, тянется с севера на юг, то отходя от высокого берега в степь, то приближаясь и протекая под самою кручею. Она окаймлена кустами лозняка, кое-где сосною, а около города выгонами и садами. В некотором расстоянии от берега, в сторону степи, тянутся сплошной полосой почти по всему течению Рохли сыпучие пески, едва сдерживаемые красною и черною лозою и густым ковром душистого лилового чабреца» (с. 175).
Описание природы представляет собой перечисление признаков общего вида местности (река, степь, сыпучие пески). Это постоянные признаки, составляющие топографическое описание. Перечисленные признаки являются ключевыми компонентами описания, которые включают в себя опорные слова (внизу река, в сторону степи, в некотором расстоянии от берега, по всему течению Рохли, тянется с севера на юг).
В этом описании встречаются глаголы только в форме настоящего постоянного времени (тянутся, окаймлена) и изъявительного наклонения. Это происходит, потому что в описании, по мнению О.А. Нечаевой, не происходит изменения временного плана и употребления ирреальной модальности, которые приводят к появлению динамичности в тексте художественного произведения (это свойственно повествованию). Пейзаж в рассказе - это не только место, где происходят события, это еще и отправная точка повествования. От этой пейзажной зарисовки веет безмятежностью, тишиной, покоем. Акцент на этом сделан для того, чтобы все дальнейшие события, связанные с самым настоящим убийством ни в чем не повинных животных, воспринимались читателем «на контрасте».
В рассказе «Красный цветок» писатель дает описание сада, потому что с этим местом и растущим здесь цветком будут связаны основные события повествования. Именно сюда будет постоянно тянуть главного героя. Ведь он абсолютно уверен, что цветки мака несут в себе вселенское зло, а он призван вступить в бой с ним и погубить его, даже ценой собственной жизни: «Между тем наступила ясная, хорошая погода; ... Их отделение сада, небольшое, но густо заросшее деревьями, было везде, где только можно, засажено цветами. ...
«Чужая речь» и ее повествовательные функции
М.М. Бахтин (В.Н. Волошинов) утверждает, что «"чужая речь"» -это речь в речи, высказывание в высказывании, но в то же время это и речь о речи, высказывание о высказывании» . Он считает, что чужое высказывание входит в речь и становится ее особым конструктивным элементом, сохраняя свою самостоятельность. Исследователь характеризует шаблоны косвенной, прямой речи и их модификации. В косвенной конструкции М.М. Бахтин выделяет предметно-аналитическую (с помощью косвенной конструкции передается предметный состав чужого высказывания - что сказал говорящий) и словесно-аналитическую (чужое высказывание передается как выражение, которое характеризует самого говорящего: его душевное состояние, умение выражаться, речевую манеру и т.п.) модификацию. Ученый особо отмечает, что в русском языке может быть еще и третья модификация косвенной речи - импрессионистическая. Ее особенность в том, что она находится где-то посередине между предметно-аналитической и словесно-аналитической модификациями. В шаблонах прямой речи М.М. Бахтин выделяет следующие модификации: подготовленная прямая речь (распространенный случай возникновения прямой речи из косвенной, ослабление объективности авторского контекста), овеществленная прямая речь (на слова героя перенесены оценки, насыщенные его объектным содержанием), предвосхищенная, рассеянная и скрытая прямая речь (включает авторские интонации, происходит подготовка чужой речи). Ученый отдельную главу шклшцае7 н включающая в себя две речи: героя и автора), которая рассматривается на примерах из французского, немецкого и русского языках.
Н.А. Кожевникова в книге «Типы повествования в русской литературе XIX-XX вв.» предлагает свое видение характера повествования в художественной прозе. Исследователь считает, что большое значение для композиционного единства в произведении имеет тип повествователя (автор или рассказчик), точка зрения и речь персонажей. Она отмечает: «Произведение может быть одноплановым, вмещаясь в рамки одного повествовательного типа (рассказ от первого лица), и может выходить за рамки определенного типа, представляя собой многослойно иерархическое построение» . Н.А. Кожевникова подчеркивает: «чужая речь» может принадлежать и отправителю (произнесенная, внутренняя или написанная речь), и получателю (воспринятая, услышанная или прочитанная речь) . Исследователь выделяет три основные формы для передачи чужой речи в текстах: прямая, косвенная, несобственно-прямая, которые мы изучим на примере прозы Гаршина.
И.В. Труфанова в монографии «Прагматика несобственно-прямой речи» подчеркивает, что в современной лингвистике отсутствует единое определение понятия несобственно-прямая речь. Исследователь останавливается на двуплановости термина и взаимопроникновения в нем планов автора и героя, определяя несобственно-прямую речь как «способ передачи чужой речи, двуплановую синтаксическую конструкцию, в которой план автора не существует отдельно от плана чужой речи, а слит с ней» .
Рассмотрим повествовательные функции прямой речи, которая является «способом передачи чужой речи, сохраняющий лексические, синтаксические, интонационные особенности говорящего. Важно отметить, что «прямая речь и речь автора четко разграничиваются» : - Живей, братец! - нетерпеливо крикнул доктор. - Видишь, сколько вас здесь («Денщик и офицер», с. 157). - За что? За что? - кричал он. - Я никому не хотел зла. За что. убивать меня? О-о-о! О господи! О вы, мучимые раньше меня! Вас молю, избавьте... («Красный цветок», с. 235). - Оставьте меня... Поезжайте куда вам угодно. Я остаюсь с Сеней и вот с mr. Лопатиным. Я хочу душу отвести... от вас! - вдруг вскрикнула она, видя, что Бессонов хочет сказать еще что-то. - Вы опротивели мне. Оставьте, уезжайте... («Надежда Николаевна», с.271). - Тьфу, братцы, что за народ! И попы наши и церкви наши, а понятия ни к чему у них нет! Руп серебряный хошь? - кричит что есть мочи солдат с рубахой в руках румыну, торгующему в открытой лавке. . За рубаху? Патру франку? Четыре франка? («Из воспоминаний рядового Иванова», с.216). - Тише, тише, пожалуйста, - зашептала она. - Знаете, ведь все кончено («Трус», с. 85). - В Сибирь!.. Разве я оттого не могу убить вас, что Сибири боюсь? Я не оттого... Я не могу вас убить потому, что... да как же я убью вас? Да как же я убью тебя? - задыхаясь, выговорил он: - ведь я... («Происшествие», с.72). - Нельзя ли без таких выражений! - резко сказал Василий. Петрович. - Дай ее мне, я спрячу («Встреча», с. 113).
Приведенные из прозы Гаршина отрывки прямой речи стилистически контрастируют на фоне нейтральной авторской. Одна из функций прямой речи, по мнению Г.Я. Солганика, - это создание характеров (характерологическое средство). Авторский монолог перестает быть однообразным.
Введение
Текст рассказа В. М. Гаршина «Четыре дня» умещается на 6 листах книги обычного формата, однако его целостный анализ мог бы разрастись на целый том, как это случалось при исследовании других «маленьких» произведений, например, «Бедной Лизы» Н. М. Карамзина (1) или «Моцарта и Сальери» (2) А. С. Пушкина. Конечно, не совсем корректно сравнивать полузабытый рассказ Гаршина со знаменитой повестью Карамзина, начавшей новую эпоху в русской прозе, или с не менее знаменитой «маленькой трагедией» Пушкина, но ведь для литературоведческого анализа, как для анализа научного, в какой-то мере «всё равно», насколько знаменит или безвестен исследуемый текст, нравится он или не нравится исследователю - в любом случае в произведении есть персонажи, авторская точка зрения, сюжет, композиция, художественный мир и т. д. Полностью выполнить целостный анализ рассказа, в том числе его контекстуальных и интертекстуальных связей - задача слишком большая и явно превышающая возможности учебной контрольной работы, поэтому нам следует точнее определить цель работы.
Почему для анализа был выбран именно рассказ Гаршина «Четыре дня»? Этим рассказом В. М. Гаршин когда-то прославился (3) , благодаря особому «гаршинскому» стилю, впервые проявившемуся именно в этом рассказе, он стал известным русским писателем. Однако читателями нашего времени этот рассказ фактически забыт, о нём не пишут, его не изучают, а это значит, что у него нет толстого «панциря» толкований и разночтений, он представляет собой «чистый» материал для тренировочного анализа. Вместе с тем нет никаких сомнений в художественных достоинствах рассказа, в его «качестве» - он написан Всеволодом Михайловичем Гаршиным, автором замечательного «Красного цветка» и «Attalea Princeps».
Выбор автора и произведения повлиял на то, чтo будет предметом внимания прежде всего. Если бы мы анализировали какой-нибудь рассказ В. Набокова, к примеру, «Слово», «Драка» или «Бритва» - рассказы, буквально наполненные цитатами, реминисценциями, аллюзиями, как бы вросшие в контекст современной им литературной эпохи, - то без подробного разбора интертекстуальных связей произведения его просто не удалось бы понять. Если же речь идёт о произведении, в котором контекст неактуален, то на первый план выходит исследование других аспектов - сюжета, композиции, субъектной организации, художественного мира, художественных деталей и подробностей. Именно детали, как правило, несут основную смысловую нагрузку в рассказах В. М. Гаршина (4) , в маленьком рассказе «Четыре дня» это особенно хорошо заметно. В анализе мы будем учитывать эту особенность гаршинского стиля.
Прежде чем сделать анализ содержательной стороны произведения (тема, проблематика, идея), полезно выяснить дополнительные сведения, например, об авторе, обстоятельствах создания произведения и т. п.
Автор биографический. Рассказ «Четыре дня», опубликованный в 1877 году, сразу же принёс славу В. М. Гаршину. Рассказ был написан под впечатлением от русско-турецкой войны 1877-1878 гг., о которой Гаршин знал правду из первых рук, так как он в качестве добровольца воевал рядовым пехотного полка и в августе 1877 г. был ранен в сражении при Аясларе. Добровольцем на войну Гаршин пошёл потому, что, во-первых, это было своего рода «хождением в народ» (перестрадать с русскими солдатами тяжести и лишения армейской фронтовой жизни), во-вторых, Гаршин думал, что русская армия собирается благородно помочь сербам и болгарам освободиться от многовекового давления турков. Однако война быстро разочаровала добровольца Гаршина: помощь славянам со стороны России на деле оказалась корыстным стремлением занять стратегические позиции на Босфоре, в самой армии не было ясного понимания цели военных действий и поэтому царил беспорядок, толпы добровольцев погибали совершенно бессмысленно. Все эти впечатления Гаршина отразились в его рассказе, правдивость которого поразила читателей.
Образ автора, авторская точка зрения. Правдивое, свежее отношение Гаршина к войне художественно воплотилось в виде нового необычного стиля - очерково отрывочного, с вниманием к, казалось бы, ненужным деталям и подробностям. Появлению такого стиля, отражающего авторскую точку зрения на события рассказа, способствовало не только глубокое знание Гаршиным правды о войне, но и то, что он увлекался естественными науками (ботаникой, зоологией, физиологией, психиатрией), которые научили его замечать «бесконечно малые моменты» действительности. Кроме того, в студенческие годы Гаршин был близок кругу художников-передвижников, которые научили его смотреть на мир проницательно, в мелком и частном видеть значительное.
Тема. Тему рассказа «Четыре дня» сформулировать несложно: человек на войне. Такая тема не была оригинальным изобретением Гаршина, она довольно часто встречалась как в предшествующие периоды развития русской литературы (см., например, «военную прозу» декабристов Ф. Н. Глинки, А. А. Бестужева-Марлинского и др.), так и у современных Гаршину авторов (см., например, «Севастопольские рассказы» Л. Н. Толстого). Можно даже говорить о традиционном решении этой темы в русской литературе, начавшемся ещё со стихотворения В. А. Жуковского «Певец во стане русских воинов» (1812) - всегда шла речь о крупных исторических событиях, которые возникают как сумма поступков отдельных обыкновенных людей, при чём в одних случаях люди осознают своё воздействие на ход истории (если это, например, Александр I, Кутузов или Наполеон), в других участвуют в истории неосознанно.
Гаршин внёс некоторые изменения в эту традиционную тему. Он вывел тему «человек на войне» за рамки темы «человек и история», как бы перевёл тему в другую проблематику и усилил самостоятельное значение темы, дающей возможность исследовать экзистенциальную проблематику.
Проблематика и художественная идея. Если пользоваться пособием А. Б. Есина, то проблематику рассказа Гаршина можно определить как философскую или как романную (по классификации Г. Поспелова). Видимо, последнее определение более точно подходит в данном случае: рассказ показывает не человека вообще, то есть человека не в философском смысле, а конкретную личность, испытывающую сильнейшие, шоковые переживания и переоценивающую своё отношение к жизни. Ужас войны заключается не в необходимости совершать героические поступки и жертвовать собой - как раз эти живописные видения представлялись добровольцу Иванову (и, видимо, самому Гаршину) до войны, ужас войны в другом, в том, что заранее даже не представляешь. А именно:
1) Герой рассуждает: «Я не хотел зла никому, когда шёл драться.
Мысль о том, что придётся убивать людей, как-то уходила от меня. Я представлял себе только, как я буду подставлять свою грудь под пули. И я пошёл и подставил. Ну и что же? Глупец, глупец!»(С. 7) (5) . Человек на войне даже с самыми благородными и добрыми намерениями неизбежно становится носителем зла, убийцей других людей.
2) Человек на войне мучается не от боли, которую порождает рана, а от ненужности этой раны и боли, а также от того, что человек превращается в абстрактную единицу, про которую легко забыть: «В газетах останется несколько строк, что, мол, потери наши незначительны: ранено столько-то; убит рядовой из вольноопределяющихся Иванов. Нет и фамилии не напишут; просто скажут: убит один. Убит один, как та собачонка…» (С. 6) В ранении и смерти солдата нет ничего героического и красивого, это самая обыкновенная смерть, которая не может быть красивой. Герой рассказа сравнивает свою судьбу с судьбой запомнившейся ему с детства собачки: «Я шёл по улице, кучка народа остановила меня. Толпа стояла и молча глядела на что-то беленькое, окровавленное, жалобно визжавшее. Это была маленькая хорошенькая собачка; вагон конножелезной дороги переехал её, она умирала, вот как теперь я. Какой-то дворник растолкал толпу, взял собачку за шиворот и унёс. <…> Дворник не пожалел её, стукнул головой об стену и бросил в яму, куда бросают сор и льют помои. Но она была жива и мучилась ещё три дня <…>» (С. 6-7,13) Подобно той собачке, человек на войне превращается в мусор, а кровь его - в помои. Ничего святого от человека не остаётся.
3)Война полностью меняет все ценности человеческой жизни, добро и зло путаются, жизнь и смерть меняются местами. Герой рассказа, очнувшись и осознав своё трагическое положение, с ужасом понимает, что рядом с ним лежит убитый им враг, толстый турок: «Передо мною лежит убитый мною человек. За что я его убил? Он лежит здесь мёртвый, окровавленный. <…> Кто он? Быть может, и у него, как у меня, есть старая мать. Долго она будет по вечерам сидеть у дверей своей убогой мазанки да поглядывать на далёкий север: не идёт ли ее ненаглядный сын, её работник и кормилец?… А я? И я также… Я бы даже поменялся с ним. Как он счастлив: он не слышит ничего, не чувствует ни боли от ран, ни смертельной тоски, ни жажды <…>» (С. 7) Живой человек завидует мёртвому, трупу!
Дворянин Иванов, лёжа рядом с разлагающимся вонючим трупом толстого турка, не брезгует страшным трупом, а почти равнодушно наблюдает все стадии его разложения: сначала «был слышен сильный трупный запах» (С. 8), затем «его волосы начали выпадать. Его кожа, чёрная от природы, побледнела и пожелтела; раздутое ухо натянулось до того, что она лопнула за ухом. Там копошились черви. Ноги затянутые в штиблеты, раздулись, и между крючками штиблет вылезли огромные пузыри. И весь он раздулся горою» (С. 11), потом «лица у него уже не было. Оно сползло с костей» (С. 12), наконец «он совсем расплылся. Мириады червей падают из него» (С. 13). Живой человек не испытывает отвращения к трупу! Причем настолько, что ползёт к нему для того, чтобы напиться теплой воды из его фляги: «Я начал отвязывать флягу, опершись на один локоть, и вдруг, потеряв равновесие, упал лицом на грудь своего спасителя. От него уже был слышен сильный трупный запах» (С. 8). Всё поменялось и перепуталось в мире, если труп является спасителем…
Проблематику и идею этого рассказа можно обсуждать и дальше, так как она почти неисчерпаема, но главные проблемы и главную идею рассказа мы, думается, уже назвали.
Анализ художественной формы
Разделение анализа произведения на анализ содержания и формы в отдельности - большая условность, так как по удачному определению М. М. Бахтина «форма есть застывшее содержание», а это значит, что рассуждая о проблематике или художественного идее рассказа, мы одновременно рассматриваем формальную сторону произведения, например, особенности стиля Гаршина или смысл художественных деталей и подробностей.
Изображенный в рассказе мир отличается тем, что он не обладает очевидной цельностью, а как раз наоборот очень раздроблен. Вместо леса, в котором идет бой в самом начале рассказа, показаны детали: кусты боярышника; ветки, отрываемые пулями; колючие ветви; муравей, «какие-то кусочки сора от прошлогодней травы» (С. 3); треск кузнечиков, жужжание пчёл - всё это разнообразие не объединено ничем целым. Точно также и небо: вместо единого просторного свода или бесконечно восходящих небес - «видел только что-то синее; должно быть, это было небо. Потом и оно исчезло» (С. 4). Мир не обладает цельностью, что вполне соответствует идее произведения в целом - война есть хаос, зло, нечто бессмысленное, бессвязное, бесчеловечное, война есть распад живой жизни.
Изображенный мир не имеет цельности не только в пространственной ипостаси, но и во временной. Время развивается и не последовательно, поступательно, необратимо, как в реальной жизни, и не циклически, как это нередко бывает в произведениях искусства, здесь время каждый день начинается заново и каждый раз заново встают казалось бы уже решенные героем вопросы. В первый день из жизни солдата Иванова мы видим его на опушке леса, где пуля попала в него и тяжело ранила, Иванов очнулся и ощупывая себя понял, что с ним произошло. На второй день он вновь решает те же вопросы: «Я проснулся <…> Разве я не в палатке? Зачем я вылез из неё? <…> Да, я ранен в бою. Опасно или нет?<…>» (С. 4) На третий день он опять всё повторяет: «Вчера (кажется, это было вчера?) меня ранили<…>» (С. 6)
Время дробится на неравные и ничего не значащие отрезки, пока ещё похожие на часы, на части суток; эти временные единицы, казалось бы, складываются в последовательности - первый день, второй день… - однако эти отрезки и временные последовательности не имеют никакой закономерности, они несоразмерны, бессмысленны: третий день в точности повторяет второй, а между первым и третьим днём герою кажется промежуток гораздо больше суток и т. п. Время в рассказе необычное: это не отсутствие времени, подобное, скажем, миру Лермонтова, в котором герой-демон живет в вечности и не осознает разницы между мигом и веком (6) , у Гаршина показано умирающее время, на глазах читателя проходят четыре дня из жизни умирающего человека и ясно видно, что смерть выражается не только в гниении тела, но и в потере смысла жизни, в потере смысла времени, в исчезновении пространственной перспективы мира. Гаршин показал не цельный или дробный мир, а мир распадающийся.
Такая особенность художественного мира в рассказе привела к тому, что особое значение стали иметь художественные детали. Прежде чем, проанализировать смысл художественных деталей в рассказе Гаршина нужно выяснить точное значение термина «деталь», так как довольно часто в литературоведческих работах используются два похожих понятия: деталь и подробность.
В литературоведении нет однозначного толкования того, что такое художественная деталь. Одна точка зрения изложена в Краткой литературной энциклопедии, где понятия художественной детали и подробности не разграничиваются. Авторы «Словаря литературоведческих терминов» под ред.
С. Тураева и Л. Тимофеева вообще не определяют эти понятия. Другая точка зрения высказана, например, в работах Е. Добина, Г. Бялого, А. Есина (7) , по их мнению деталь - это наименьшая самостоятельная значимая единица произведения, которая тяготеет к единичности, а подробность - наименьшая значимая единица произведения, которая тяготеет к дробности. Различие между деталью и подробностью не абсолютно, ряд подробностей заменяет деталь. В смысловом отношении детали делятся на портретные, бытовые, пейзажные и психологические. Говоря далее о художественной детали мы придерживаемся именно такого понимания этого термина, но со следующим уточнением. В каких случаях автор использует деталь, а в каких подробность? Если автор по какой-либо причине желает конкретизировать большой и значимый образ в своем произведении, то он изображает его с необходимыми подробностями (таково, например, знаменитое описание щита Ахиллеса у Гомера), которые разъясняют и уточняют смысл целого образа, подробность можно определить как стилистический эквивалент синекдохи; если же автор используют отдельные «мелкие» образы, которые не складываются в единый общий образ, и имеют самостоятельное значение, то это и есть художественные детали.
Повышенное внимание к детали у Гаршина не случайно: как уже говорилось выше, он знал правду о войне из личного опыта солдата-добровольца, он увлекался естественными науками, которые научили его замечать «бесконечно малые моменты» действительности - это первая, так сказать, «биографическая» причина. Второй причиной повышенной значимости художественной детали в художественном мире Гаршина является тема, проблематика, идея рассказа - миру распадается, дробится на бессмысленные происшествия, случайные смерти, бесполезные поступки и т. д.
Рассмотрим для примера одну заметную деталь художественного мира рассказа - небо. Как уже отмечалось в нашей работе, пространство и время в рассказе отличаются дробностью, поэтому даже небо представляет собой нечто неопределённое, как бы случайный фрагмент настоящего неба. Получив ранение и лёжа на земле, герой рассказа «не слышал ничего, а видел только что-то синее; должно быть это было небо. Потом и оно исчезло» (С. 4), через некоторое время очнувшись от сна он вновь обратит внимание на небо: «Почему я вижу звёзды, которые так ярко светятся на чёрно-синем болгарском небе? <…> Надо мною - клочок чёрно-синего неба, на котором горит большая звезда и несколько маленьких, вокруг что-то тёмное, высокое. Это - кусты» (С. 4-5) Это даже не небо, а нечто похожее на небо - у него нет глубины, оно на уровне свисающих над лицом раненого кустов; это небо не упорядоченный космос, а нечто чёрно-синее, клочок, в котором вместо безупречно красивого ковша созвездия Большой Медведицы какая-то неизвестная «звезда и несколько маленьких», вместо путеводной Полярной звезды просто «большая звезда». Небо утратило гармонию, в нем нет порядка, смысла. Это другое небо, не из этого мира, это небо мёртвых. Ведь над трупом турка именно такое небо…
Поскольку «клочок неба» - это художественная деталь, а не подробность, то она (точнее он - «клочок неба») имеет собственный ритм, меняется по мере развития событий. Лёжа на земле лицом вверх, герой видит следующее: «Бледные розоватые пятна заходили вокруг меня. Большая звезда побледнела, несколько маленьких исчезли. Это всходит луна» (С. 5) Узнаваемое созвездие Большой Медведицы автор упорно не называет своим именем и его герой тоже не узнает, так происходит потому, что это совсем другие звёзды, и совсем другое небо.
Удобно сравнить небо гаршинского рассказа с небом Аустерлица из «Войны и мира» Л. Толстого - там герой оказался в похожей ситуации, он тоже ранен, тоже глядит в небо. Сходство этих эпизодов давно замечено читателями и исследователями русской литературы (8) . Солдат Иванов, прислушиваясь в ночи, отчётливо слышит «какие-то странные звуки»: «Как будто бы кто-то стонет. Да, это - стон. <…> Стоны так близко, а около меня, кажется, никого нет… Боже мой, да ведь это - я сам!» (С. 5). Сравним это с началом «аустерлицкого эпизода» из жизни Андрея Болконского в романеэпопее Толстого: «На Праценской горе <…> лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном» (т. 1, часть 3, гл. XIX) (9) . Отчуждение от собственной боли, своего стона, своего тела - мотив связывающий двух героев и два произведения - это только начало сходства. Далее совпадает мотив забытья и пробуждения, будто бы перерождения героя, и, конечно, образ неба. Болконский «раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с ещё выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность» (10) . Отличие от неба в рассказе Гаршина очевидно: Болконский видит хотя и далекое небо, но небо живое, синеющее, с плывущими облаками. Ранение Болконского и его аудиенция с небесами - своеобразная ретардация, придуманная Толстым для того, чтобы дать герою осознать происходящее, его реальную роль в исторических событиях, соотнести масштабы. Ранение Болконского - эпизод из большого сюжета, высокое и чистое небо Аустерлица - художественная подробность, уточняющая смысл того грандиозного образа небесного свода, того тихого умиротворяющего неба, которое встречается сотни раз в четырехтомном произведении Толстого. В этом корень отличия похожих эпизодов двух произведений.
Повествование в рассказе «Четыре дня» ведётся от первого лица («Я помню…», «Я чувствую…», «Я проснулся»), что, конечно, оправданно в произведении, цель которого исследовать душевное состояние бессмысленно умирающего человека. Лиризм повествования однако приводит не к сентиментальному пафосу, а к повышенному психологизму, к высокой степени достоверности в изображении душевных переживаний героя.
Сюжет и композиция рассказа. Интересно построены сюжет и композиция рассказа. Формально сюжет может быть определён как кумулятивный, так как сюжетные события как бы нанизываются друг за другом в бесконечной последовательности: день первый, день второй… Однако из-за того, что время и пространство в художественном мире рассказа как бы испорчены, то никакого кумулятивного движения нет. В таких условиях становится заметна циклическая организация внутри каждого сюжетного эпизода и композиционной части: в первый день Иванов пытался определить свое место в мире, предшествующие этому события, возможные последствия, а затем во второй, третий и четвертый день то же самое он будет повторять заново. Сюжет развивается как бы кругами, все время возвращаясь в исходное состояние, в то же время отчетливо видна и кумулятивная последовательность: с каждым днём труп убитого турка всё более разлагается, все более страшные мысли и более глубокие ответы на вопрос о смысле жизни приходят Иванову. Такой сюжет, сочетающий в себе в равных пропорциях кумулятивность и цикличность, можно назвать турбулентным.
Много интересного в субъектной организации рассказа, где второе действующее лицо - не живой человек, а труп. Необычен конфликт в этом рассказе: он многосложен, вбирает в себя старый конфликт солдата Иванова со своими ближайшими родственниками, противостояние между солдатом Ивановым и турком, сложное противостояние между раненным Ивановым и трупом турка и мн. др. Интересно проанализировать образ повествователя, который как бы скрыл себя внутри голоса героя. Однако всё это сделать в рамках контрольной работы нереально и мы вынуждены себя ограничить уже сделанным.
Первые два рассказа Гаршина, с которыми он вошел в литературу, внешне не похожи друг на друга. Один из них посвящен изображению ужасов войны («Четыре дня»), в другом воссоздается история трагической любви («Происшествие»).
В первом мир передается через сознание единственного героя, в основе его лежат ассоциативные сочетания чувств и мыслей, испытываемых сейчас, сию минуту, с переживаниями и эпизодами прошлой жизни. В основе второго рассказа — любовная тема.
Печальная судьба его героев определена трагически не сложившимися отношениями, и читатель видит мир глазами то одного, то другого героя. Но тема у рассказов общая, и она станет одной из основных для большинства произведений Гаршина. Рядовой Иванов, силой обстоятельств изолированный от мира, погруженный в себя,приходит к пониманию сложности жизни, к переоценке привычных взглядов и нравственных норм.
Рассказ «Происшествие» начинается с того, что его героиня, «уже забыв себя», вдруг начинает задумываться о своей жизни: «Как случилось, что я, почти два года ни о чем не думавшая, начала думать, — не могу понять».
Трагедия Надежды Николаевны связана с утратой ею веры в людей, добро, отзывчивость: «Разве есть они, хорошие люди, разве я их видела и после и до моей катастрофы? Должна ли я думать, что есть хорошие люди, когда из десятков, которых я знаю, нет ни одного, которого я могла бы не ненавидеть?». В этих словах героини — страшная правда, она не результат умозрения, а вывод из всего жизненного опыта и потому приобретает особую убедительность. То трагические и роковое, что убивает героиню, убивает и человека, который ее полюбил.
Весь личный опыт подсказывает героине, что люди достойны презрения и благородные порывы всегда побеждаются низменными побуждениями. Любовная история концентрировала социальное зло в опыте одного человека, и потому оно становилось особенно конкретным и зримым. И тем более страшным, что жертва социальных неустройств невольно, независимо от своего желания становилась и носителем зла.
В рассказе «Четыре дня», принесшем автору всероссийскую известность, прозрение героя также состоит в том, что он одновременно ощущает себя и жертвой социального неустройства, и убийцей. Эта важная для Гаршина мысль осложняется еще одной темой, определяющей принципы построения целого ряда рассказов писателя.
Надежда Николаевна встречала многих людей, которые с «довольно печальным видом» спрашивали ее, «нельзя ли как-нибудь уйти от подобной жизни?». В этих внешне очень простых словах заключена ирония, сарказм и истинная трагедия, выходящая за рамки несложившейся жизни конкретного человека. В них — законченная характеристика людей, знающих, что они совершают зло, и тем не менее совершающих его.
Своим «довольно печальным видом» и по существу равнодушным вопросом они успокаивали свою совесть и лгали не только Надежде Николаевне, но и самим себе. Приняв «печальный вид», они отдавали дань человечности и затем, как бы выполнив необходимый долг, поступали уже в соответствии с законами сложившегося мироустройства.
Эта тема получает развитие в рассказе «Встреча» (1879). В нем два героя, как будто резко противопоставленные друг другу: один — сохранивший идеальные порывы и настроения, другой — целиком утративший их. Секрет рассказа заключается,однако, в том, что это не противопоставление, а сопоставление: антагонизм героев мнимый.
«Не возмущаю я тебя, да и все», — говорит хищник и делец своему приятелю и очень убедительно доказывает ему, что тот не верит в высокие идеалы, а только напяливает на себя «какой-то мундир».
Это все тот же самый мундир, который носят посетители Надежды Николаевны, расспрашивающие о ее судьбе. Гаршину важно показать, что с помощью этого мундира большинству удается закрыть глаза на господствующее в мире зло, успокоить свою совесть и искренне считать себя нравственными людьми.
«Худшая в мире ложь, — говорит герой рассказа «Ночь», — ложь самому себе». Суть ее состоит в том, что человек вполне искренне исповедует те или иные идеалы, признаваемые в обществе высокими, но на деле живет, руководствуясь совсем иными критериями, или не сознавая этого разрыва, или намеренно не задумываясь над ним.
Василий Петрович пока еще испытывает возмущение образом жизни своего товарища. Но Гаршин предвидит возможность, что гуманные порывы скоро станут «мундиром», скрывающим если и не предосудительные, то во всяком случае достаточно элементарные и чисто личные запросы.
В начале рассказа от приятных мечтаний о том, как он будет воспитывать своих учеников в духе высоких гражданских добродетелей, учитель переходит к мыслям о своей будущей жизни, о семье: «И эти мечты показались ему еще приятнее, чем даже мечты об общественном деятеле, который придет к нему благодарить за посеянные в его сердце добрые семена».
Сходную ситуацию разрабатывает Гаршин и в рассказе «Художники» (1879). Социальное зло в этом рассказе видит не только Рябинин, но и его антипод Дедов. Именно он указывает Рябинину на ужасные условия труда рабочих на заводе: «И вы думаете, много они получают за такую каторжную работу? Гроши! <...> Сколько тяжелых впечатлений на всех этих заводах, Рябинин, если бы вы знали! Я так рад, что разделался с ними навсегда. Просто жить тяжело было сначала, смотря на все эти страдания...».
И Дедов отворачивается от этих тяжелых впечатлений, обращаясь к природе и искусству, подкрепляя свою позицию созданной им теорией прекрасного. Это тоже «мундир», который он надевает, чтобы поверить в собственную порядочность.
Но это все-таки достаточно простая форма лжи. Центральным в творчестве Гаршина станет не отрицательный герой (их, как заметила современная Гаршину критика, вообще немного в его произведениях), а человек, преодолевающий высокие, «благородные» формы лжи самому себе. Эта ложь связана с тем, что человек не только на словах, но и на деле следует высоким, по общему признанию, идеям и нравственным нормам, таким как верность делу, долгу, родине, искусству.
В результате, однако, он убеждается, что следование этим идеалам приводит не к уменьшению, а наоборот — к увеличению зла в мире. Исследованиепричин этого парадоксального явления в современном обществе и связанных с ним пробуждения и мучений совести — это и есть одна из основных гаршинских тем в русской литературе.
Дедов искренне увлечен своим делом, и оно заслоняет для него мир и страдания ближних. Рябинин, постоянно задававший себе вопрос, кому и зачем нужно его искусство, тоже ощущает, как художественное творчество начинает приобретать для него самодовлеющее значение. Он вдруг увидел, что «вопросы: куда? зачем? во время работы исчезают; в голове одна мысль, одна цель, и приведение ее в исполнение доставляет наслаждение. Картина — мир, в котором живешь и перед которым отвечаешь. Здесь исчезает житейская нравственность: ты создаешь себе новую в своем новом мире и в нем чувствуешь свою правоту, достоинство или ничтожество и ложь по-своему, независимо от жизни».
Вот что приходится преодолеть Рябинину, чтобы не уходить от жизни, не создавать хотя и очень высокий, но все-таки обособленный мир, отчужденный от общей жизни. Возрождение Рябинина наступит тогда, когда он почувствует чужую боль, как свою собственную, поймет, что люди научились не замечать окружающего зла, и ощутит себя ответственным за общественную неправду.
Необходимо убить покой людей, научившихся лгать самим себе, — такую задачу поставят перед собой Рябинин и создавший этот образ Гаршин.
Герой рассказа «Четыре дня» идет на войну, представляя себе только, как он будет «подставлять свою грудь под пули». Это его высокий и благородный самообман. Оказывается, что на войне нужно не только жертвовать собой, но и убивать других. Для того чтобы герой прозрел, Гаршину нужно вывести его из привычной колеи.
«Я никогда не находился в таком странном положении», — говорит Иванов. Смысл этой фразы заключается не только в том, что раненый герой лежит на поле боя и видит перед собой труп убитого им феллаха. Странность и необычность его взгляда на мир — в том, что ранее виденное им сквозь призму общих представлений о долге, войне, самопожертвовании вдруг освещается новым светом. В этом свете герой видит иначе не только настоящее, но и все свое прошлое. В его памяти возникают эпизоды, которым он раньше не придавал особого значения.
Многозначительно, например, название книги, которую он читал прежде: «Физиология обыденной жизни». В ней было написано, что без пищи человек может прожить больше недели и что один самоубийца, уморивший себя голодом, жил очень долго, потому что пил. В «обыденной» жизни эти факты могли только заинтересовать его, не более того. Теперь от глотка воды зависит его жизнь, а «физиология обыденной жизни» предстает перед ним в виде разлагающегося трупа убитого феллаха. Но ведь в каком-то смысле то, что с ним происходит, тоже обыденная жизнь войны,и он не первый раненый, умирающий на поле боя.
Иванов вспоминает, как раньше ему не раз приходилось держать черепа в руках и препарировать целые головы. Это тоже было обыденным, и он никогда не удивлялся этому. Здесь же скелет в мундире со светлыми пуговицами привел его в содрогание. Раньше он спокойно читал в газетах, что «потери наши незначительны». Теперь этой «незначительной потерей» стал он сам.
Оказывается, человеческое общество устроено так, что страшное в нем становится обыденным. Так, в постепенном сопоставлении настоящего и прошлого, открывается для Иванова правда человеческих отношений и ложь обыденного, т. е., как он понимает теперь, искаженного взгляда на жизнь, и встает вопрос о вине и ответственности. В чем виноват убитый им турецкий феллах? «И чем виноват я, хотя я и убил его?» — задает вопрос Иванов.
Весь рассказ строится на этом противопоставлении «раньше» и «теперь». Раньше Иванов в благородном порыве шел на войну, чтобы пожертвовать собой, но, оказывается, он жертвовал не собой, а другими. Теперь герой знает, кто он. «Убийство, убийца... И кто же? Я!». Теперь он знает и то, почему он стал убийцей: «Когда я затеял идти драться, мать и Маша не отговаривали меня, хотя и плакали надо мною.
Ослепленный идеею, я не видел этих слез. Я не понимал (теперь я понял), что я делал с близкими мне существами». Он был «ослеплен идеей» долга и самопожертвования и не знал, что общество так искажает человеческие отношения, что самая благородная идея может привести к нарушению коренных нравственных норм.
Многие абзацы рассказа «Четыре дня» начинаются с местоимения «я», затем называется действие, совершаемое Ивановым: «Я проснулся...», «Я приподнимаюсь...», «Я лежу...», «Я ползу...», «Я прихожу в отчаяние...». Последняя фраза звучит так: «Я могу говорить и рассказываю им все, что здесь написано». «Я могу» следует здесь понимать как «я должен» — должен открыть другим ту истину, которую только что познал.
Для Гаршина в основе большинства поступков людей лежит общее представление, идея. Но из этого положения он делает парадоксальный вывод. Научившись обобщать, человек утратил непосредственность восприятия мира. С точки зрения общих закономерностей, гибель людей на войне естественна и необходима. Но умирающий на поле боя не хочет принять эту необходимость.
Некую странность, неестественность в восприятии войны замечает в себе и герой рассказа «Трус» (1879): «Нервы, что ли, у меня так устроены, только военные телеграммы с обозначением числа убитых и раненых производят на меня действие гораздо более сильное, чем на окружающих. Другой спокойно читает: „Потери наши незначительны, ранены такие-то офицеры, низших чинов убито 50, ранено 100“, и еще радуется, что мало, а у меняпри чтении такого известия тотчас появляется перед глазами целая кровавая картина».
Почему, продолжает герой, если газеты сообщают об убийстве нескольких человек, все возмущены? Почему железнодорожная катастрофа, при которой погибло несколько десятков человек, обращает на себя внимание всей России? Но почему никто не возмущается, когда пишется о незначительных потерях на фронте, равных тем же нескольким десяткам человек? Убийство и железнодорожная катастрофа — это случайности, которые могли быть предотвращены.
Война — закономерность, на ней должно убиваться много людей, это естественно. Но герою рассказа трудно увидеть здесь естественность и закономерность, «Нервы у него так устроены», что он не умеет обобщать, а наоборот — конкретизирует общие положения. Он видит болезнь и смерть своего друга Кузьмы, и это впечатление умножается у него на те цифры, которые сообщают военные сводки.
Но, пройдя опыт Иванова, признавшего себя убийцей, нельзя, невозможно идти на войну. Поэтому вполне логично и естественно выглядит именно такое решение героя рассказа «Трус». Никакие доводы разума о необходимости войны не имеют для него значения, потому что, как он говорит, «я не рассуждаю о войне и отношусь к ней непосредственным чувством, возмущенным массою пролитой крови». И тем не менее он идет на войну. Ему мало чувствовать страдания людей, гибнущих на войне, как свои собственные, ему нужно разделить страдания со всеми. Только в таком случае совесть может быть спокойна.
По той же причине отказывается от художественного творчества Рябинин из рассказа «Художники». Он создал картину, которая изображала мучения рабочего и которая должна была «убить покой людей». Это первый шаг, но он делает и следующий — идет к тем, кто страдает. Именно на таком психологическом основании объединяется в рассказе «Трус» гневное отрицание войны с сознательным участием в ней.
В следующем произведении Гаршина о войне «Из воспоминаний рядового Иванова» (1882) страстная проповедь против войны и связанные с ней нравственные проблемы отходят на второй план. Изображение мира внешнего занимает такое же место, как и изображение процесса его восприятия. В центре рассказа стоит вопрос о взаимоотношениях солдата и офицера, шире — народа и интеллигенции. Участие в войне для интеллигентного рядового Иванова — это его хождение в народ.
Непосредственные политические задачи, которые ставили перед собой народники, оказались неосуществленными, но для интеллигенции начала 80-х гг. необходимость единения с народом и познания его продолжала оставаться главным вопросом эпохи. Многие из народников свое поражение связывали с тем, что они идеализировали народ, создали такой его образ, который не соответствовал действительности. В этом была своя правда, о которойписали и Г. Успенский, и Короленко. Но наступившее разочарование приводило к другой крайности — к «ссоре с меньшим братом». Это тягостное состояние «ссоры» и испытывает герой рассказа Венцель.
Когда-то он жил страстной верой в народ, но, столкнувшись с ним, разочаровался и озлобился. Он правильно понял, что Иванов идет на войну, чтобы приблизиться к народу, и предостерегает его от «литературности» взгляда на жизнь. По его мнению, именно литература «возвела мужика в перл создания», породив ни на чем не основанное преклонение перед ним.
Разочарование в народе Венцеля, как и многих подобных ему, действительно произошло от слишком идеалистического, литературного, «головного» представления о нем. Разбившись, эти идеалы сменились другой крайностью — презрением к народу. Но, как показывает Гаршин, это презрение тоже оказалось головным и далеко не всегда согласовывалось с душой и сердцем героя. Рассказ заканчивается тем, что после боя, в котором погибло пятьдесят два солдата из роты Венцеля, он, «прижавшись в уголку палатки и опустив голову на какой-то ящик», глухо рыдает.
В отличие от Венцеля Иванов не подходил к народу с теми или иными предвзятыми представлениями. Это позволило ему увидеть в солдатах действительно присущие им мужество, нравственную силу, верность долгу. Когда пятеро молодых вольноопределяющихся повторяли слова старинной воинской присяги «не щадя живота» нести все тяготы военного похода, он, «глядя на ряды сумрачных, готовых к бою людей <...> чувствовал, что это не пустые слова».
История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.
Война наложила глубокий отпечаток на восприимчивую психику писателя и его творчество. Простые в фабульном и композиционном отношении рассказы Гаршина поражали читателей предельной обнаженностью чувств героя. Повествование от первого лица, с использованием дневниковых записей, внимание к самым болезненным душевным переживаниям создавало эффект абсолютной тождественности автора и героя. В литературной критике тех лет часто встречалась фраза: «Гаршин пишет кровью». Писатель соединял крайности проявления человеческих чувств: героический, жертвенный порыв и осознание мерзости войны; чувство долга, попытки уклонения от него и осознание невозможности этого. Беспомощность человека перед стихией зла, подчеркнутая трагическими финалами, становилась главной темой не только военных, но и более поздних рассказов Гаршина. Например, рассказ "Происшествие" (1878) – это уличная сценка, в которой писатель показывает лицемерие общества и дикость толпы в осуждении проститутки. Родом из интеллигентной семьи, волей обстоятельств оказавшаяся на панели, героиня рассказа, натура сложная и противоречивая, как бы сама стремится к гибели. И любовь к ней Ивана Никитина она отвергает, боясь нравственного порабощения, что приводит того к самоубийству. Без всякой сентиментальности Гаршин сумел отыскать человеческую душу на крайней ступени нравственного падения.
Рассказ "Надежда Николаевна" также затрагивает тему "падшей" женщины. Этот образ становится у Гаршина символом общественного неблагополучия и больше – мирового неустройства. И спасение падшей женщины для гаршинского героя равносильно победе над мировым злом хотя бы в данном частном случае. Но и эта победа, в конечном счете, оборачивается гибелью участников коллизии. Зло всё равно находит лазейку. Один из персонажей, литератор Бессонов, тоже когда-то думал о спасении Надежды Николаевны, но не решился, а теперь вдруг понял, что она на самом деле для него значит. Анализируя мотивы собственных поступков, он вдруг обнаруживает, что обманывал сам себя, что был втянут в некую игру своего самолюбия, амбиций, ревности. И, не в силах смириться с утратой возлюбленной, убивает её и себя.
Даже изображая людей искусства, Гаршин не находил разрешения своим мучительным душевным поискам. Рассказ "Художники" (1879) проникнут пессимистическими размышлениями о ненужности настоящего искусства. Его герой, нравственно-чуткий человек и талантливый художник Рябинин, не может спокойно предаваться эстетическому восторгу творчества, когда кругом так много страданий. Он бросает живопись и уезжает в деревню, чтобы учить крестьянских детей. В рассказе "Attalea Princeps" (1880) Гаршин в символической форме выразил свое мироощущение. Свободолюбивая пальма в стремлении вырваться из стеклянной оранжереи пробивает крышу, а достигнув цели и выбившись на "свободу", со скорбным удивлением спрашивает: "и только-то?", после чего погибает под холодным небом. Романтически относясь к действительности, Гаршин пытался разорвать заколдованный круг жизненных вопросов, но болезненная психика и сложный характер возвращали писателя в состояние отчаяния и безысходности.
Много душевных сил писатель потратил на лучший из своих рассказов – “Красный цветок” (1883). Герой его, психически больной, борется с мировым злом, которое, как рисуется его воспаленному воображению, сконцентрировано в трех ослепительно красных цветках мака, растущих на больничном дворе: достаточно сорвать их и будет уничтожено все зло мира. И ценой собственной жизни герой уничтожает зло. Рассказ этот можно назвать полубиографическим, потому что и Гаршин, в припадках безумия, мечтал сразу уничтожить все зло, существующее на земле.
Большая часть рассказов Гаршина полна безысходности и трагизма, за что его не раз упрекали критики, усматривавшие в его прозе философию отчаяния и отрицание борьбы. Гаршин не знал, как разрешить социальные проблемы, не видел выхода из них. И поэтому глубоким пессимизмом проникнуто все его творчество. Значение Гаршина в том, что он умел остро чувствовать и художественно воплощать социальное зло. Но безнадежный меланхолик по всему складу своего духовного и физического существа, Гаршин не верил ни в торжество добра, ни в то, что победа над злом может доставить душевное равновесие, а тем более счастье.
В 1882 году вышел его сборник “Рассказы”, который вызвал в критике жаркие споры. Гаршина осуждали за пессимизм, мрачный тон его произведений. Народники использовали творчество писателя, чтобы на его примере показать, как мучается и терзается угрызениями совести современный интеллигент. В последующие годы Гаршин стремился к упрощению своей повествовательной манеры. Появились рассказы, написанные в духе народных рассказов Толстого, – “Сказание о гордом Аггее” (1886), “Сигнал” (1887). Детская сказка “Лягушка-путешественница” (1887), где та же гаршинская тема о зле и несправедливости разработана в форме сказки, исполненной грустного юмора, стала последним произведением писателя.
Написал Гаршин совсем немного – лишь несколько десятков небольших рассказов, новелл и коротких сказок. Но это немногое внесло в литературу ту ноту, которой в ней прежде не было или она не прозвучала столь сильно, как у него. “Голосом совести и её мучеником” назвал Гаршина критик Ю.Айхенвальд. Именно так он и воспринимался современниками. Композиция его рассказов, удивительно законченная, достигает почти геометрической определенности. Для Гаршина характерно отсутствие действия, сложных коллизий, метафор, ограниченное количество действующих лиц, точность наблюдения и определенность выражений мысли. Рассказы Гаршина, изданные самим автором в 1882-1885 годах в 2-х томах, выдержали 12 изданий. Но в этих двух маленьких книжках Гаршин пережил всё окружающее нас зло – войну, самоубийство, каторжный труд, невольный разврат, невольное убийство ближнего, он пережил все это до последней мелочи, и, учитывая размеры этого пережитого и чрезмерную впечатлительность нервов Гаршина, читатель не может не видеть, что жить и переживать то же самое, и писать на те же темы, описывать те же самые ужасы жизни, которые уже пережиты дотла, - было не по натуре, не по нервам Гаршина. Все, что писал Гаршин, было как бы отрывками из его собственного дневника; и неудивительно, что переживая эти ужасы вновь и вновь, писатель приходил в отчаяние и тяжелую депрессию. Немного написал Гаршин, но тем не менее, он по праву занимает место в ряду мастеров русской прозы.
