Сегодня в нашей рубрике о сталинизме поговорим об истории отношений Михаила Афанасьевича Булгакова с "советской машиной". Читайте! Данила Трофимов, редактор Заочные отношения между Булгаковым и Сталиным завязываются в конце двадцатых годов. Этому предшествует обыск на квартире автора «Белой гвардии». В 1926 году к нему являются сотрудники ОГПУ и, перерыв всё в доме, уносят с собой рукопись повести «Собачье сердце» и дневник Булгакова.
Михаил Афанасьевич Булгаков
Позже – после неоднократных просьб вернуть отобранное – повесть и дневник будут возвращены, но травма от прямого соприкосновения с властью останется.
В феврале 1928 года Сталин в письме Ф.Кону назовёт пьесу Булгакова «Бег» “антисоветским явлением”. Тут же будут сняты со сцены все его пьесы и запрещена к изданию его проза.
Разразится, как скажет сам Булгаков, “катастрофа”.
В июле того же года он посылает письмо Сталину, где просит ходатайствовать перед правительством СССР об “изгнании” его за пределы страны. Аргументация: “не будучи в силах более существовать, затравленный, зная, что ни печататься, ни ставиться в пределах СССР мне нельзя, доведённый до нервного расстройства”.
Сталин ему не отвечает.
В марте 1930 года Булгаков обращается к правительству. Он говорит о невозможности жизни в стране, где его не печатают, не ставят и даже отказывают в устройстве на работу. “Прошу приказать мне, – заканчивает он, – в срочном порядке покинуть пределы СССР”.
Надо сказать, что Булгаков играет с властью в открытую. Он не притворяется писателем, сочувствующим коммунистам. Он не хочет признать себя даже “попутчиком”, как тогда называли литераторов-непролетариев, готовых сотрудничать с режимом.
Ему советуют сочинить “коммунистическую пьесу”, советуют смириться и покориться – он этого совета не слушается. Проклятье интеллигентности (которая есть прежде всего внутренняя независимость) мешает ему совершить этот, как он выражается, “политический курбет”.
В письме приводится список разносов его произведений в печати. Газеты и журналы утверждают, что созданное Булгаковым “в СССР не может существовать”. “И я заявляю, – комментирует он эти строки, – что пресса СССР совершенно права”.
В его письмах “наверх” нет ни малейшего намёка на готовность оправдаться за свою неуступчивость. Он признает:
а) что не может создать ничего “коммунистического”, б) что сатира потому и сатира, что автор не приемлет изображаемого, в) что представить себя “перед правительством в выгодном свете” он не намерен.
18 апреля 1930 года в квартире Булгакова раздаётся звонок. Звонят из секретариата Сталина. Трубку берёт сам вождь. И тут же прицельно бьёт по совести: “Вы хотите уехать?” Затем извиняющеся-лицемерно спрашивает: “Что, мы вам очень надоели?”
Булгаков отвечает (и это его убеждение), что русский писатель должен жить в России.
Булгаков говорит, что он хотел бы работать в Художественном театре, но его не берут. “А вы подайте заявление туда, – отвечает Сталин. – Мне кажется, что они согласятся”.
И – финал диалога по телефону. Сталин: “Нам бы нужно встретиться, поговорить с вами”. Булгаков: “Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с вами поговорить”. Сталин: “Да, нужно найти время и встретиться, обязательно”.
Диктатор забрасывает Булгакову мысль, что с ним, диктатором, можно вести цивилизованный диалог, что он, наконец, в состоянии понять творца.
Ложная мысль. Ложное внушение. Но Булгаков до конца своих дней будет искать встречи со Сталиным. Это станет наваждением его жизни.
Сталин, по существу, устраивает его на работу во МХАТ. Булгаков – ассистент режиссёра, его не печатают, но он пишет – в том числе роман о дьяволе. И при этом постоянно возвращается к разговору со Сталиным, в котором, как ему кажется, он не сказал того, что нужно было сказать. Но Сталин больше не звонит, и в начале 1931 года Булгаков набрасывает новое письмо. “Мне хочется, – обращается он к Сталину, – просить вас стать моим первым читателем”.
Как известно, после 1826 года “первым читателем” (и цензором) Пушкина стал Николай Первый. Булгаков предлагает Сталину повторить эту схему отношений поэта с царём. Сталин не соглашается и на эту – почётную для него – роль. Пьесы Булгакова, если и ставятся, после двух-трёх представлений снимаются с репертуара. 30 мая 1931 года он вновь пишет Сталину: “С конца 1930 года я хвораю тяжёлой формой нейростении с припадками страха и предсердечной тоски, и в настоящее время я прикончен.
На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он всё равно не похож на пуделя.
Со мной и поступили, как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе.
Злобы я не имею, но я очень устал. Ведь и зверь может устать.
Зверь заявил, что он более не волк, не литератор. Отказывается от своей профессии. Умолкает. Это, скажем прямо, малодушие.
Нет такого писателя, чтоб он замолчал. Если замолчал, значит, был не настоящий.
А если настоящий замолчал – погибнет”.
Письмо это открывается цитатой из Гоголя: “...для службы моей отчизне я должен буду воспитаться где-то вдали от неё”. “<...> заканчивая письмо, – добавляет Булгаков, – хочу сказать Вам, Иосиф Виссарионович, что писательское моё мечтание заключается в том, чтобы быть вызванным лично к Вам... Ваш разговор со мной по телефону в апреле 1930 года оставил резкую черту в моей памяти”.
Видимо, по звонку сверху разрешаются к постановке инсценированные Булгаковым «Мёртвые души» и возобновляется на сцене МХАТа пьеса «Дни Турбиных».
Не получая ответа лично от Сталина, и прежде всего ответа на просьбу о встрече, Булгаков сосредоточивается на мысли об отъезде из СССР.
В 1933 году он сжигает часть романа о дьяволе (будущий «Мастер и Маргарита»), а в 1934-м разыгрывается спектакль с иностранными паспортами. Булгакова и его жену просят явиться в иностранный отдел горисполкома и заполнить нужные бумаги. Счастливые Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна спешат в Моссовет. Перебрасываясь весёлыми репликами, они заполняют анкеты. Чиновник, перед которым на столе лежат их паспорта, говорит, что рабочий день закончился и он ждёт их завтра. Назавтра история повторяется: всё будет готово через день. Когда они приходят через день, им обещают: завтра вы получите паспорта. Но минует завтра и ещё завтра, и чиновник, как заведённый, произносит одно и то же слово: завтра, завтра, завтра.
Булгаков, который при известии, что их выпускают, восклицал: “Значит, я не узник! Значит, увижу свет!”, понимает, что это очередная игра кошки с мышью. Продержав его несколько дней в состоянии неведения, власти присылают официальный отказ. “М.А., – пишет Елена Сергеевна, – чувствует себя ужасно – страх смерти, одиночества”.
Паспорта получают выезжающие за границу артисты МХАТа, получает писатель Пильняк с женой. Перед Булгаковым опускают шлагбаум. “Я арестант, – шепчет он по ночам, – меня искусственно ослепили”.
Едва поднявшись, он вновь беспокоит, теперь уже личного его тирана, письмом. Он рассказывает историю с паспортами и просит о заступничестве.
Никто и не думает ему отвечать.
Летом 1934 года открывается первый съезд советских писателей. Булгакова на нём не видно. Ему звонит драматург Афиногенов: “Михаил Афанасьевич, почему на съезде не бываете?” Булгаков: “Я толпы боюсь”.
А в стране начинаются аресты и расправы. Как жил Булгаков в эти годы? Что думал? Что перенёс? “Мы совершенно одиноки, – записывает в дневнике Елена Сергеевна, – положение наше страшно”. Булгаков обречённо говорит: “Я никогда не увижу Европы”. Он боится ходить по улицам. И вновь начинаются “мучительные поиски выхода”, и вновь всплывает уже нелепая, кажется, надежда: “письмо наверх”.
Один из друзей семьи, человек, искренне любящий Булгакова, советует ему: “Пишите агитационную пьесу... Довольно. Вы ведь государство в государстве. Сколько это может продолжаться? Надо сдаваться, все сдались. Один вы остались. Это глупо”.
Но волк не может стать пуделем. Только если пудель этот – не Мефистофель или не герой нового романа Булгакова Воланд, призванный в Москву тридцатых годов для того, чтоб рассчитаться с советскою нечистью.
1938 год. Булгаков в очередном письме к Сталину заступается за драматурга Н.Эрдмана. Сам покалеченный, “приконченный”, он просит за своего коллегу, который три года провёл в ссылке в Сибири и не может вернуться в Москву.
Потенциальный “первый читатель” Булгакова молчит. Правда, автору письма делают послабление: предоставляют место либреттиста в Большом театре. Здесь весной 1939 года на спектакле «Иван Сусанин» Булгаков видит Сталина в царской ложе.
Он к тому времени уже задумывает «Батум» – пьесу о молодом Иосифе Джугашвили. Отчаявшись что-либо поставить на сцене из того, что ему дорого, Булгаков делает этот шаг навстречу Сталину как попытку всё же вызвать его на разговор.
Попытка проваливается.
Вначале все театры горят желанием поставить пьесу о Сталине. МХАТ готов заключить договор, звонят из Воронежа, Ленинграда, Ростова. 1939 год – год шестидесятилетия вождя, и все хотят “отметиться”, да ещё чем – пьесой Булгакова!
Телефон в его квартире не смолкает.
В августе группа режиссёров и актёров, участвующих в постановке «Батума», отправляется в Грузию, чтоб ознакомиться с местами, где происходит действие пьесы. Выезжают туда же и Булгаков с женой.
На станции Серпухов в вагоне появляется женщина-почтальон и, войдя в купе Булгаковых, спрашивает: “Кто здесь Бухгалтер?” Так из-за неразборчивости на телеграфном бланке произносит она фамилию Булгакова. Тот читает: “Надобность поездки отпала возвращайтесь Москву”.
Сталин наносит ему последний удар. “Люся, – скажет Булгаков жене, – он подписал мне смертный приговор”.
Что стало причиной запрещения пьесы? Никаких прямых свидетельств на этот счёт нет. Кроме фразы Сталина, сказанной Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко: пьеса хорошая, но ставить не стоит. Не испытывал ли он сладострастия, сначала заставив Булгакова написать о нём (то есть покориться), а потом не приняв этой “сдачи” в расчёт?
В Туле Булгаковы садятся в машину и возвращаются в Москву. Нанятый ими «ЗИС» мчится с огромной скоростью. “Навстречу чему мы мчимся? – спрашивает Булгаков. – Может быть, навстречу смерти?”
Через три часа они входят в свою квартиру. Булгаков просит задёрнуть шторы. Свет его раздражает. Он говорит: “Здесь пахнет покойником”.
Тишина мёртвая. Телефон не звонит.
Раздражение от света – симптом быстро развивающейся болезни. Булгаков начинает слепнуть. Шок, пережитый им в Серпухове, есть начало его конца.
В октябре он пишет завещание. 1940 год встречает не с бокалом вина, а с мензуркой микстуры в руке. 17 января в открытую форточку на их кухне влетает синичка. Плохая примета.
Группа актёров МХАТа пишет письмо “наверх” с просьбой разрешить больному выехать на лечение в Италию. Только крутой поворот судьбы, утверждают они, поворот к радости, способен спасти его.
Булгаков, чтоб забыться, учит итальянский.
Накануне смерти его посещает генеральный секретарь Союза писателей А.Фадеев. Булгаков, когда тот уходит, говорит жене: “Больше его ко мне не пускай”.
Сам он уже в чёрных очках. Ничего не видит. Не встаёт.
В тот же день в его квартире раздаётся звонок. Звонят из секретариата Сталина.
– Что, товарищ Булгаков умер?
– Да, умер.
И на другом конце провода кладут трубку.
В 1946 году вдова Булгакова обращается с письмом к Сталину и просит ходатайствовать об издании хоть небольшого сборника прозы мужа. Но если “первый читатель” Пушкина, после смерти поэта взявший на себя заботы о его семье, совершает человеческий поступок, то тот, аудиенции у которого безрезультатно добивался один из лучших писателей XX века, до последнего дня своей жизни не простит Мастеру – чего, спросим мы, таланта, непокорства, благородства? Всего вместе, и потому книги Булгакова начнут своё движение к читателю лишь по отбытии на тот свет “кремлёвского горца”.
Сталин - шекспировский герой. Масштаб личности этого политика не оставлял равнодушными художников XX века. Они наблюдали как заворожённые, а ещё отдавали себя в его руки. Вертинский и Булгаков, что у них общего? - Страна и Сталин.
Сталин - читатель
Иосифа Сталина по праву можно считать самым образованным руководителем страны Советов. Он знал немецкий и неплохо владел английским. Сталин хорошо был знаком с классической литературой, увлекался философией. В свои официальные речи с удовольствием вставлял цитаты Чехова, Гоголя, Грибоедова, Пушкина и Толстого. А вот Достоевского не любил.После смерти вождя на «Ближней даче» остались 10 тысяч томов. Его личная библиотека. Никита Хрущёв прикажет утилизировать все книги. Сохранятся только те, на обложках которых много пометок Сталин сделал собственноручно. Нет сомнений, что этот руководитель партийного аппарата имел тонкий вкус к искусству. А в юные годы Иосиф Джугашвили и сам писал поэтические строки. Вот как заканчивается его ранее стихотворение:
Но люди, забывшие Бога,
Хранящие в сердце тьму,
Вместо вина отраву
Налили в чашу ему.
Сказали ему: «Будь проклят!
Чашу испей до дна!..
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!»
(с.)
Так как же складывались его отношения с художниками двадцатого столетия? Диктатор создавал сложные условия для жизни творческих людей. Цензура, преследования, ограничения. Его авторитету пьедесталом служил страх. Но только ли страх? Читавшие Шекспира буржуа часто проводили параллели с шекспировскими героями. Чем не Ричард III? Масштаб и загадка в этом человеке завораживали думающий класс.
Булгаков. Оторопь
Булгаков... В последние годы страдавший от неврастении, боявшийся переходить улицу без сопровождения жены, затравленный и больной, казалось, должен был Сталина ненавидеть, а вместо этого писал его портрет на страницах своих произведений.
В 1920-х годах Михаил Булгаков предпринимал попытки к иммиграции, но переезд не состоялся из-за серьёзных проблем со здоровьем. Писатель остаётся под советским гнётом. Впереди годы лишений, страхов, не востребованности. По одной из версий Булгаков выпишет образ Сталина в романе «Мастер и Маргарита». И сам Булгаков воспринимал вождя как сложного героя, его оценка появится в пьесе «Батум». Сталин останется недоволен описанием своей юности и запретит эту пьесу.
Однако Булгаков желает показать - дьявол уже среди нас. Хоть он ещё не абсолютное зло. Размах писательской беды Булгакова таков: премьера «Дней Турбиных» во МХАТЕ получила ошеломительный успех. У зрителей истерики, обмороки. Люди просто не могут справиться с эмоциями. Есть свидетельства, что сам Иосиф Виссарионович смотрел спектакль 10 раз. А вместе с тем чудовищные рецензии в прессе.
Луначарский распорядился растоптать и раздавить мелкобуржуазного автора. Затем последует обыск в квартире, конфискация рукописи «Собачье сердце» и дневника. Пьесу «Бег» ставить строго запрещено. Первую редакцию романа «Мастера и Маргарита» Булгаков разорвал и сжёг. А затем написал об этом советскому правительству. 28 марта 1930 года Булгаков попросит «сильных мира» об отъезде из страны: «Я обращаюсь к гуманности советской власти и прошу меня, писателя, который не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на свободу».
18 апреля этого же года в квартире писателя зазвонит телефон. Голос нельзя не узнать. На другом конце провода Иосиф Сталин: «Мы Ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А, может быть, правда – Вы проситесь за границу? Что, мы Вам очень надоели?».
И Булгаков растерялся, спасовал. О своём ответе будет сожалеть всю жизнь. Мощь собеседника заставила его отступить. Ответит, что русский писатель не может жить без Родины, и этим решит свою судьбу. Останется в Союзе, будет уважать и бояться.
Вертинский. Личный соловей
Другого художника, а если быть точнее поэта, певца и артиста Александра Вертинского Сталин вернёт в страну. Просто потому что любит его песни. На тот момент артист прожил в эмиграции 25 лет. Периодически отправлял просительные письма о возвращении, а в 43 году его просьбе решено удовлетворить. Весьма популярный за рубежом певец с радостью возвращается с молодой женой и дочкой на Родину. Но приём его удивит. Сталин даст ему жильё и не будет мешать выступать с концертами, вот только радио и газеты будут молчать. О записи новых пластинок не может быть и речи. А это значит, что семья артиста лишена авторских отчислений. Хлеб приходится добывать натурой. Вертинский давал 24 концерта в месяц и отправлялся в самые дальние уголки страны.
Вертинский жалобно говорил о себе так: «Я существую на правах публичного дома: все ходят, но в обществе говорить об этом не прилично».
Парадокс в том, что у него самый влиятельный в стране, а может и в мире поклонник. То, что Иосиф Сталин очень любил слушать Вертинского известный факт.
Лишь раз в Союзе Вертинский побывал в студии звукозаписи. Приказ – петь. А рядом невозмутимые вооружённые охранники. Единственная пластинка с композициями певца записана была специально для руководящего состава. За нередко высылали машину. Маршрут лежал прямо в Кремль. Певец вспоминал, что его приводили в просторный кабинет. Стол был накрыт для одного. Из-за шторы бесшумно выходил ОН. Вертинский пел, репертуар выбирал самостоятельно. Артисту казалось, что особенно благосклонно Сталин слушал его экзотические песенки. И в таинственном кабинете часто звучало:
Когда поет и плачет океан
И гонит в ослепительной лазури
Птиц дальний караван...
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда у Вас на сердце тишина,
Вы, брови темно-синие нахмурив,
Тоскуете одна.
(с.)
Затем слушатель безмолвно вставал и скрывался из виду – это значило, что концерт окончен. За такие выступления Вертинскому не платили, но раз в год всё та же чёрная машина привозила дорогие подарки, например, китайский сервиз. Сталин наслаждался талантом артиста в одиночестве. И не собирался делиться удовольствием со страной. В свою очередь Вертинский гордился собой, но об этих встречах помалкивал. Уважал и боялся.
Продолжая тему взаимоотношений Сталина с деятелями культуры, рассказ о том, .
Между Сталиным и Булгаковым намного больше общего, чем кажется на первый взгляд. Герой Булгакова - сверхчеловек, стремящийся к абсолютному знанию, дающему сверхчеловеческую власть, ради достижения которого не жалко пожертвовать и целым миром. "Обычные"/"простые" люди с их "обычной" жизнью для Булгакова - это пыль, ничего не значащий мусор, с нескрываемым отвращением и злым юмором описанный в любом его произведении. Сталин, максимально приблизившийся к абсолюту власти, не мог не вызывать искреннего глубокого восхищения Булгакова. Принцип "лес рубят - щепки летят", которым Сталин руководствовался в своей политике, был возведён Булгаковым в философский абсолют в его произведениях.
Для писателя философа и мистика, считающего, что он обладает скрытыми знаниями о мире, доступными лишь посвящённым, каким был Булгаков, вполне естественно желание стать близким к правителю, делиться с ним своими сокровенными знаниями, просвещать и направлять его.
Вполне правдоподобна версия, что в диалоге Понтия Пилата и Иешуа Булгаков отразил (в числе прочего) свои отношения со Сталиным и особенно свои сокровенные мечты о том, какими он хотел видеть эти отношения в идеале. Булгаков видел себя в роли советника при просвещённом тиране и готов был предложить Сталину свои услуги. В одном из писем Булгаков писал Сталину: "Но, заканчивая письмо, хочу сказать Вам, Иосиф Виссарионович, что писательское мое мечтание заключается в том, чтобы быть вызванным лично к Вам ".
А так говорит Иешуа Пилату: “Я советовал бы тебе, игемон, оставить на время дворец и погулять пешком где-нибудь в окрестностях, ну хотя бы в садах на Елеонской горе. Гроза начнется, - арестант повернулся, прищурился на солнце, - позже, к вечеру. Прогулка принесла бы тебе большую пользу, а я с удовольствием сопровождал бы тебя. Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека”.
Увы, союз не состоялся, так как Сталина Булгаков не заинтересовал ни как писатель, ни как партнёр по философскому диалогу. Сталин в этом вопросе оказался поразительно недальновиден. В исторической памяти такой союз, безусловно, существенно улучшил бы его образ. По-настоящему умный правитель хочет славы не только при жизни, но и через века после смерти как Октавиан, Траян, или царица Тамара. Но Сталин не понял, что Булгаков - величайший писатель из живущих в период его правления и его произведения будут жить в веках. В отличие от произведений многих обласканных им бездарностей.
Разумеется, большой ошибкой Сталина было то, что он не понял и не оценил эти идеи Булгакова. Его воспевали всякие придворные лизоблюды “михалковы”, но кому теперь это интересно, кто будет теперь их читать? А вот если бы его запечатлел Булгаков - вот это было бы да. Но увы, Сталина Булгаков не заинтересовал.
Умные правители всегда заботятся о том, какой их образ будет создан в культуре и будет, соответственно, жить в веках. Хороший пример в этом смысле - Октавиан Август, который способствовал расцвету римской культуры, покровительствовал поэтам и они не забывали помянуть его добрым словом. Уже давно нет того Римского государства, политические и военные победы Октавиана занимают преимущественно историков, но всё образованное человечество помнит золотой век римской литературы, пришедшийся на его правление (Тит Ливий, Вергилий, Гораций, Овидий и т.д.). Аналогичной действовал и Траян, на правление которого приходится расцвет деятельности Тацита и Плиния Младшего. Царица Тамара понимала значение работы Руставели, прославившего её в веках. Можно только пожалеть, что Сталин не понял значение Булгакова.
Хотя... Как знать, может быть как раз сейчас Булгаков и Сталин идут по лунной дороге, о чем-то разговаривают с жаром, спорят, хотят о чем-то договориться...
UPD. В комментариях к этому посту в фейсбуке вспомнили ответ Сталина Биль-Белоцерковскому, его любовь к спектаклю "Дни Турбиных", помощь с устройством во МХАТ. Однако характеристику творчества Булгакова, которую в помянутом ответе дал Сталин ("На безрыбье... рыба") сложно считать это должной оценкой творчества Булгакова. Действительно, нельзя говорить о том, что Сталин вообще не оценил Булгакова, но говорить о том, что он оценил его явно недостаточно вполне можно. На встречу к себе Сталин Булгакова так и не пригласил, уж не говоря о том, чтобы, как мечтал Булгаков, сделать его своим доверенным лицом. Возможно, Сталин просто боялся, что его дружбу с Булгаковым "не так поймут", то есть, в сущности, поступил как булгаковский Понтий Пилат с Иешуа. Возможно, Сталин всё понял и просто не захотел вступать с Булгаковым в разговор на лунной дороге, т.к. привыкнув приказывать, просто больше не хотел себе равноправного партнёра (а Булгаков предлагал ему именно разговор равноправных). В общем, много может быть объяснений, но как бы там ни было, мечта Булгакова о союзе носителя абсолюта Знания и носителя абсолюта Власти не состоялась. И не состоялась именно из-за нежелания Сталина.
В июле 1929 года М.А. Булгаков обращается к «Генеральному Секретарю партии И.В. Сталину, Председателю Ц. И. Комитета М.И. Калинину, Начальнику Главискусства А.И. Свидерскому, Алексею Максимовичу Горькому» с ЗАЯВЛЕНИЕМ, в котором пишет, что — «не будучи в силах более существовать, затравленный, зная, что ни печататься, ни ставиться более в пределах СССР» ему нельзя, и «доведенный до нервного расстройства», он обращается ко всем вышепоименованным лицам (а по существу, конечно, к Сталину) с просьбой — «ОБ ИЗГНАНИИ МЕНЯ ЗА ПРЕДЕЛЫ СССР ВМЕСТЕ С ЖЕНОЮ МОЕЙ Л.Е. БУЛГАКОВОЙ, которая к прошению этому присоединяется».
30 июля того же года начальник Главискусства РСФСР А.И. Свидерский докладывает секретарю ЦК ВКП(б) А.П. Смирнову о своей встрече и продолжительной беседе с Булгаковым. Сообщает, что тот произвел на него впечатление человека затравленного и обреченного и даже нервно не вполне здорового. По его впечатлению, Булгаков хочет, во всяком случае, готов сотрудничать с советской властью, но ему «не дают и не помогают в этом». При таких условиях он считает, что просьба писателя о высылке его с женой из страны является справедливой и ее надо удовлетворить.
3 августа того же года секретарь ЦК А.П. Смирнов пересылает Молотову заявление Булгакова и письмо Свидерского и просит разослать их членам и кандидатам Политбюро. Сам он при этом высказывается в том смысле, что отношение к Булгакову надо изменить. Не травить его, а «перетянуть на нашу сторону». Что же касается просьбы писателя о высылке его за границу, то ее надо отклонить, поскольку «выпускать его за границу с такими настроениями — значит увеличивать число врагов».
28 марта 1930 года Булгаков, не дождавшись никакого ответа на свое «Заявление», пишет душераздирающее послание «Правительству СССР» (по существу, конечно, Сталину), в котором пишет:
- Я обращаюсь к гуманности советской власти и прошу меня, писателя, который не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на свободу.
14 апреля — то есть через две недели, после того как он отправил это письмо, — застрелился Маяковский.
Сталин звонит Булгакову 18-го — на другой день после похорон покончившего с собой поэта.
Не может быть сомнений, что между этими двумя событиями есть прямая связь.
После потрясшего страну и мир самоубийства Маяковского Сталину только не хватало еще одного самоубийства доведенного до отчаяния известного писателя.
Цель, которую Сталин хотел достичь этим своим звонком, очевидна. Надо было успокоить находившегося в нездоровом нервном состоянии драматурга, как-то разрядить ситуацию, — если не разрешить, так хоть смягчить ее.
Разрешить эту ситуацию, то есть развязать этот трагический узел, Сталин не мог. Ведь развязать его можно было лишь двумя способами.
«Я прошу принять во внимание, что невозможность писать равносильна для меня погребению заживо», — писал в своем письме Булгаков.
То же самое — слово в слово — год спустя напишет ему Замятин: ...приговоренный к высшей мере наказания — автор настоящего письма обращается к Вам с просьбой о замене этой меры другою.
Невозможность писать и печататься для художника — смерть. Альтернатива этой высшей мере наказания» может быть только одна: высылка за границу.
Но дать команду печатать Булгакова и ставить его пьесы Сталин не мог. (О том, почему не мог — чуть позже.) А почему не мог удовлетворить его просьбу о высылке из СССР, мы уже знаем: «Выпускать его за границу с такими настроениями — значит увеличивать число врагов».
Что ему оставалось делать в этой ситуации?
Только одно: принять вариант, который предложил ему в своем письме сам Булгаков:
Я прошу о назначении меня лаборантом-режиссером в 1-й Художественный Театр — в лучшую школу, возглавляемую мастерами К.С. Станиславским и В.И. Немировичем-Данченко.
Если меня не назначат режиссером, я прошусь на штатную должность статиста. Если и статистом нельзя — я прошусь на должность рабочего сцены.
Если же и это невозможно, я прошу Советское Правительство поступить со мной, как оно найдет нужным, но как-нибудь поступить, потому что у меня, драматурга, написавшего 5 пьес, известного в СССР и за границей, налицо, В ДАННЫЙ МОМЕНТ, — нищета, улица и гибель.
Это была истерика. Или, если угодно, метафора. Не всерьез же он предлагал назначить себя на должность статиста или рабочего сцены.
Услышав первую фразу Сталина: «Мы ваше письмо получили... Вы будете по нему благоприятный ответ иметь», — он преисполнился надежд.
Благоприятным ответом для него мог быть только один: снятие запрета на его пьесы. То есть — отмена «высшей меры наказания». Или — на крайний случай — замена этой «высшей меры» другой: высылкой за границу.
На этот — альтернативный вариант «благоприятного ответа» Сталин намекнул следующей своей фразой: «А может быть, правда — вы проситесь за границу? Что мы вам — очень надоели?»
Обнадеженный уверением вождя, что ответ на его письмо будет благоприятный, то есть надеясь на отмену запрета на свои пьесы,
Булгаков отвечает:
— Я очень много думал в последнее время — может ли русский писатель жить вне Родины. И мне кажется, что не может.
Ответ вождю понравился:
— Вы правы. Я тоже так думаю.
Ну вот! Слава богу! Сейчас, значит, последует этот обещанный ему благоприятный ответ».
И тут — как ушат холодной воды на голову:
— Вы где хотите работать? В Художественном театре?
Обескураженный Булгаков мямлит:
— Да, я хотел бы... Но они...
Смертный приговор не отменен. А от замены «высшей меры» высылкой за границу он только что сам отказался.
В чем же, в таком случае, состоит этот обещанный ему «благоприятный ответ»? Только в том, что с голоду умереть не дадут?
Это был полный крах.
В ответ на свое душераздирающее письмо Булгаков, в сущности, НЕ ПОЛУЧИЛ НИЧЕГО.
Казалось бы, тут впору впасть уже в совершеннейшее отчаяние. Но вопреки логике и здравому смыслу этот разговор со Сталиным не только не ослабил, но даже упрочил его надежды на благоприятное решение его писательской судьбы.
Спустя год (в июле 1931 года) он пишет Вересаеву:
У гражданина шли пьесы, ну, сняли их, и в чем дело? Почему этот гражданин, Сидор, Петр или Иван, будет писать и во ВЦИК и в Наркомпрос, и всюду всякие заявления, прошения, да еще об загранице?! А что ему за это будет? Ничего не будет. Ни плохого, ни хорошего. Ответа просто не будет. И правильно, и резонно. Ибо ежели начать отвечать всем Сидорам, то получится форменное вавилонское столпотворение.
Вот теория, Викентий Викентьевич! Но только и она никуда не годится. Потому что в самое время отчаяния, нарушив ее, по счастью, мне позвонил генеральный секретарь год с лишним назад. Поверьте моему вкусу: он вел разговор сильно, ясно, государственно и элегантно. В сердце писателя зажглась надежда: оставался только один шаг — увидеть его и узнать судьбу. (М. Булгаков. Собрание сочинений в пяти томах. Том пятый. М. 1990. Стр. 461—462)
Как это не прискорбно констатировать, интерес к роману М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» – падает.
Когда на экраны России в 2012 году вышел многострадальный фильм Юрия Кара «Мастер и Маргарита», в Москве фильм прошел «стороной, как проходит косой дождь». Но прокатчики, как и букмекеры, не ошибаются – таков спрос.
Что происходит?
Мистический, культовый роман, лежащий в основе сценария, скандальнейший фильм, ждавший выхода с 1994 года в связи с интригой ссоры между его создателями, великие и замечательные актеры… и итог: кинотеатр «КАРО Фильм Киргизия», Новогиреево – аж два сеанса!
А как всё начиналось…
Я хорошо помню, как в 1988 году я гладил купленную книгу избранных произведений Михаила Афанасьевича, не веря своему счастью: у меня есть СВОЙ «Мастер и Маргарита»!!!
Сегодня роман представлен в моей библиотеке во множестве вариантов. И любовь к нему не ржавеет. Слова: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат…» – всё так же, как прежде, подбрасывают мой сердечный ритм.
И всё же, что произошло? Где общественный интерес к культовому роману? Куда он делся? «Прошла любовь – завяли помидоры»?
Хорошо, начнем сначала.
О чём этот роман?
Вопрос – сложный.
Но, может быть, кто-то знает, зачем Воланд появился в Москве?
То-то и оно, нет у Воланда для этого никакой причины. Как нет у него оснований наказывать хоровым пением ни в чем не повинных совслужащих и выставлять на посмешище завлеченных в новомодную лавку посетителей варьете.
Кажется, что ответов на вопросы «зачем?» и «за что?» в романе нет – одна дьявольщина, чертовщина…
Зайдём с другой стороны.
Сложнейшая личность.
Талантище.
А человек, каков?
В Москве он одинок – друзей для фигуры такого масштаба раз-два и… Лямин, Ермолинский, Топленинов, Попов, Плотников.
Вам что-нибудь эти фамилии говорят?
А кто – против?
Авербах, Блюм, Вакс, Гольденберг, Дан, Фадеев, Вс. Вишневский, Ермилова, Ник. Никитин.
Ещё и Мейерхольд, Наталия Сац, Юрий Олеша, Михаил Яншин.
Что писали?
«Такой Булгаков не нужен советскому театру».
«Постановка пьесы «Бег» – это попытка … показать написанную богомазом икону белогвардейских великомучеников».
«Уборщик Зойкиной квартиры».
И конечно, не забудем наркома Луначарского: «Атмосфера собачьей свадьбы» – это его рецензия на «Дни Турбиных».
Вот такое соотношение: «Против меня был целый мир - и я один».
Почему не разорвали?
Сталин не позволил.
Сталин уравновесил.
Булгаков с искренней гордостью носил почётное звание: «Единственный советский литератор, с которым товарищ Сталин говорил по телефону».
Сталин и Булгаков – крайне интересная тема.
Фабула и фактология известны читающей публике: Сталин звонил Булгакову, Булгаков неоднократно писал Сталину.
Резюме этих коммуникаций в трудах исследователей творчества Булгакова, как правило, сводится к заключению: «Сталин, как никто понимал, что … он проиграл битву с писателем» (В. Лосев; Предисловие; «Дневник Мастера и Маргариты»; М.; «Вагриус»; 2004).
Значит, была битва Булгакова со Сталиным?
В первую очередь интересно: что вообще побудило И. Сталина пойти на личный контакт с писателем, хотя бы и по телефону? Да, было резкое письмо М. Булгакова, разосланное членам ЦК 28 марта 1930 года, в котором он просил, требовал и умолял отпустить его за границу.
Но сколько в ЦК приходило таких писем?
Хорошо известно, что Сталин особо выделял булгаковскую пьесу «Дни Турбиных». Эта пьеса шла в Москве даже в те периоды, когда все остальные произведения Булгакова не ставились и не печатались.
А вот «Бег» – произведение объективно более насыщенное, явно уникальное и сверхталантливое, Сталину не приглянулось. Здесь он увидел только сентиментальное оправдание белой эмиграции. Сталин считал, что «Бег» есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской «эмигрантщины», – стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. « «Бег», в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление».
А вот «Дни Турбиных» – совсем иное дело.
В «Днях» Сталин, как он посчитал, выхватил самую суть. «Не забудьте, – писал Сталин, – что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, – значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь».
Думаю, что проблема легитимности коммунистического режима занимала Сталина достаточно сильно. И здесь, у Булгакова, не в пошлой и убогой агитке, а в несомненно талантливом произведении он обнаружил то, что постоянно искал. Писал враг, писал о врагах, с нескрываемым сочувствием к ним, а написал ту ПРАВДУ, которую другие, нанятые властью или добровольно мобилизованные «инженеры человеческих душ» донести не могли. Хотя и пытались, и старались.
А как подано!
Весь спектакль идёт как бы на одной, крайне неприятной сталинскому слуху ноте – и финал: всё переворачивается. Сталин говорил Горькому: «Вот Булгаков!.. Тот здорово берёт! Против шерсти берёт! (Он рукой показал – и интонационно.) Это мне нравится!». И здесь же Сталин выказывает очень тонкое понимание сути: « «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма. Конечно, автор ни в какой мере «не повинен» в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?»
И всё же в чём причина такого внимания?
Эту сторону жизни знают только те, кому улыбался настоящий публичный успех. У многих непричастных в этот момент появляется неистребимое желание его, успех, разделить. На этом, если глубоко копнуть, всё меценатство построено. Очевидно, что и Сталина не миновала чаша сия. Он выделил Булгакова. Именно выделил. Теперь и до конца жизни это был уже не М. А. Булгаков, а «Булгаков, с которым по телефону разговаривал сам товарищ Сталин». Для Булгакова, не видевшего в окружении равных себе, это был уникальный, полностью принятый им, знак отличия.
Но кто такой Сталин?
Сталин – профессиональный бандит. Если выражаться языком этой сферы, то Сталин – многоходочник: семь раз сидел за разбойные нападения. И меценатство его должно было быть именно таким – уркоганным: приблизить, подавить, воспитать: чтобы «Мурку» исполнял «на раз».
А кто такой Булгаков?
Интеллигент. Сегодня сказали бы «ботаник». Самовлюбленный (не без этого), капризный, лощёный, монокль из глаза в глаз непринуждённо перебрасывал.
В глазах Сталина Булгаков просто лох. Талантливый, но лох. К тому же явный враг, который не стесняется в этом признаваться. С таким интересно поиграться. И способ начать игру у уголовников однообразно прост: прояви сочувствие, пригрей, защити…
Булгаков мечтает о загранице?
«А может быть, правда – вас пустить за границу? Что – мы вам очень надоели?» – спрашивает Сталин в телефонном разговоре.
И Булгаков уже не хочет уезжать: «Я очень много думал в последнее время – может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может».
Сталин с ним согласен: «Вы правы. Я тоже так думаю».
«Но… может быть, вам всё-таки съездить?» – как бы размышляет «генсекр» (так у Булгакова). На этой оптимистической ноте и заканчивается их первый и единственный телефонный разговор.
Здесь приведу только одно высказывание М. Булгакова, которое стоит многих томов исследований его жизни и творчества: «…по счастью мне позвонил генеральный секретарь… Поверьте моему вкусу: он вёл разговор сильно, ясно, государственно и элегантно».
Сегодня мы не верим, а Булгаков искренне поверил в сталинскую доброту, как говорят в родной для Сталина среде: «повёлся»: «…Хочу сказать Вам, Иосиф Виссарионович, что писательское моё мечтание заключается в том, чтобы быть вызванным лично к Вам. Поверьте, не потому только, что вижу в этом самую выгодную возможность, а потому, что Ваш разговор со мной по телефону в апреле 1930 года оставил резкую черту в моей памяти. Вы сказали: «Может быть, вам действительно нужно ехать за границу…» Я не избалован разговорами. Тронутый этой фразой, я год работал не за страх режиссёром в театрах СССР».
В одном из сохранившихся набросков письма, написанного Булгаковым в этот период (1931 год) он просит Сталина «стать моим первым читателем…». Да, да, конечно: Пушкин и Николай I.
И Сталин, и Булгаков прекрасно понимали, что в случае выезда возврата не будет. За границей родные Булгакова, в Берлине, Риге, Праге и Париже печатали произведения Михаила Афанасьевича. Гонорар был, значит, было на что жить. В СССР его ничто не держало. Ехать он желал непременно с женой. Жёны со временем менялись, но желание это – неизменно.
Булгаков перебирает поводы для поездки: просто желание, необходимость разобраться с неким В., ворующим у него в зарубежных издательствах гонорары, потом – лечиться, ещё раз лечиться, и наконец: «Сейчас все впечатления мои однообразны, замыслы повиты чёрным, я отравлен тоской и привычной иронией. В годы моей писательской работы все граждане беспартийные и партийные внушали и внушили мне, что с того самого момента, как я написал и выпустил первую строчку и до конца моей жизни я никогда не увижу других стран. Если это так – мне закрыт горизонт, у меня отнята высшая писательская школа, я лишён возможности решить для себя громадные вопросы. Привита психология заключённого. Как воспою мою страну – СССР?»
В завершении обещание написать по возвращении «благожелательную» книгу.
Какие гарантии того, что он вернётся?
Они многократно Булгаковым приводятся, как правило, на уровне: «…осенью надо присутствовать на репетиции…».
Но иногда создаётся нечто иное, очень сильное:
«По общему мнению всех, кто серьёзно интересовался моей работой, я невозможен ни на какой другой земле кроме своей – СССР, потому что 11 лет черпал из неё. К таким предупреждениям я чуток, а самое веское из них было от моей побывавшей за границей жены (Л. Е. Белозерской), заявившей мне, когда я просился в изгнание, что она за рубежом не желает оставаться, и что я погибну там от тоски менее чем в год».
Когда Булгаков это писал, очевидно, думал: «Поверит?»
Не поверил, но попытку обмануть его Сталин оценил.
Эх, сатирики, сатирики… Вольно же вам не замечать собственного комизма!
Сталин, говоривший о себе в третьем лице, очень не любил, когда кто-то пытался обмануть товарища Сталина.
Эта игра: «выпустят – не выпустят» шла до мая 1934 года.
Денег не взяли, сказали с уважением: «Они (паспорта) выдаются по особому распоряжению». (Как это тонко – «особое распоряжение».) Заполняя анкеты «веселились, хихикали, выдумывая разные ответы и вопросы» – вспоминала Е. Булгакова. А паспорта не дали – сказали, что уже поздно, приходите завтра. Завтра был выходной. «Завтра» закончилось 7 июня публичной пощёчиной, когда курьер Художественного Театра привёз всем по списку заграничные паспорта, а Булгакову привёз отказ.
Булгаков написал.
Написал Сталину: «…попал в тягостное, смешное, не по возрасту положение… обида, нанесённая мне … тем серьёзнее, что моя четырёхлетняя служба в МХАТ для неё никаких оснований не даёт, почему я и прошу Вас о заступничестве».
Высший пилотаж – у М. Булгакова нет даже тени понимания, кто истинный автор его трагедии. Это естественно: одно только сомнение лишает его единственного доступного ему титула: «литератора, с которым сам товарищ Сталин говорил по телефону».
Еще 28 марта 1930 года, в письме Правительству СССР, М. Булгаков писал, что советы написать «коммунистическую пьесу» отвергает. Не может он совершить этот «наивный политический курбет»: «Такая пьеса у меня не выйдет»…
Но время – не только лечит, оно и калечит.
В 1939 году драматург уже не столь категоричен. Да и руководство МХАТ согласно, что работа должна протекать в совершенно других условиях. И «к ноябрю-декабрю постарается устроить новую квартиру и по возможности – четыре комнаты». А работа эта ответственная: М. Булгаков пишет пьесу «Батум» о молодости Сталина.
В июле пьеса готова. Отзывы хороши.
14 августа 1939 года Булгаков во главе бригады МХАТа командирован в Грузию для изучения материалов к будущей постановке, зарисовок декораций, собирания песен к спектаклю. Но уже в Серпухове пришла телеграмма – всё отменяется: пьесы не будет.
Да, волк (так себя в начале 30-х называл Булгаков) уже готов Мурку «на раз» исполнять.
А ЕМУ нэ надо!
Жёстко? Не просто жестко – жестоко. По-сталински.
12 сентября 1939 г. Е. Булгакова записала слова мужа: «Плохо мне, Люсенька. Он мне подписал смертный приговор».
И что получили в итоге этой «игры» все мы?
Мы получили «Мастера и Маргариту».
Это произведение уникально потому, что оно создано, как лекарство, принимавшееся его автором для лечения от нанесённых ему душевных ран и разрушающих его обид.
Булгаков решил сварить такое снадобье. Для себя.
Да, именно им, этим средством от нестерпимой обиды на такую жизнь и был роман-месть «Мастер и Маргарита».
Это многое проясняет.
И снова спросим себя: зачем в Москве появился Воланд?
За что наказаны все отрицательные персонажи (а других, кроме Мастера, его подруги и Воланда с компанией в романе просто нет). В честь чего был дан бал у Сатаны?
И теперь можно попытаться найти ответы.
Если понимать, что перед нами роман-месть, то тогда выходит, что мстит автор силой Воланда: дьявол появляется для того, чтобы покарать обидчиков Мастера. С этим предположением всё выстраивается в чёткую логическую схему: несправедливость нанесённых автору романа о Понтии Пилате (а это – Булгаков!) обид столь грандиозна, что вмешиваются потусторонние силы.
Они приходят и наказывают.
Одних за гонения, других за равнодушие. Они же, силы зла, обеспечивают Мастеру заслуженный им бархатный покой.
Так ли это было на самом деле, как я здесь написал, знал только Булгаков.
Но то, что именно так прочли его роман миллионы советских интеллигентов – точно. Они увидели в «Мастере и Маргарите» то самое, такое необходимое им самим лекарство. Время, потраченное на чтение романа об авторе книги о Понтии Пилате, было кратким периодом погружения в сказку о торжестве справедливости.
И у нас были боли Мастера – Булгакова. И мы их так… нет, не лечили, мы их так глушили.
А сегодня?
Может быть, боли прошли?
